Тяжел и долог этапный путь. Громадное расстояние отделяло Петербург от Якутска. Ссыльных везли через Москву, Самару, Челябинск, Иркутск в арестантских вагонах, в невозможной духоте и тесноте. Конвойные то и дело замахивались прикладами, неистово ругались и всячески старались выполнять изданную департаментом полиции новую инструкцию «о приравнении политических ссыльных к уголовным при следовании этапом». Не раз грубые, ожесточившиеся солдаты провоцировали столкновение или хотя бы «отказ выполнить законные требования конвоя», чтобы пустить в ход приклады и даже штыки. В Челябинске из вагона, в котором везли Бабушкина, отправили в приемный покой трех ссыльных, до полусмерти избитых конвойными за то, что «политики вели себя шумно». На самом же деле вся их вина заключалась в том, что один из ссыльных студентов осмелился вполголоса запеть «Вихри враждебные веют над нами».
Бабушкин стоически выдерживал мытарства этапного пути. В дороге он помогал более слабым товарищам переносить все тяжести «тюрьмы на колесах», которая во многих отношениях оказывалась хуже одиночного заключения.
В Иркутске ссыльных выгнали из вагонов (иначе нельзя назвать эту поспешную высадку на рассвете, под озлобленные крики и ругань конвойных) и погнали в Александровскую пересыльную тюрьму, находившуюся в семидесяти четырех километрах от Иркутска. В ней ссыльных обычно держали неделями, а то и месяцами, пока не «сколотят», как говорило тюремное начальства, партию в различные отдаленнейшие наслеги (районы) Якутской области: в Верхоянск, Колымск, Средне - Колымск.
Через трое суток этапного передвижения Бабушкин подходил, к высокой тюремной ограде «Александровской пересылки». Об этой тюрьме, как и самом Александровском централе, ходила мрачная слава...
Через тяжелые, с режущим слух визгом открывавшиеся ворота прошло много товарищей Бабушкина — верных искровцев, неутомимых борцов за победу рабочего класса.
В этой тюрьме, рассчитанной на пятьсот-семьсот уголовных заключенных, в начале 900-х годов скапливалось в ожидании отправки более полутора тысяч человек. Власти, помещали политических вместе с уголовными, отъявленными рецидивистами — ворами, убийцами, насильниками. Мало того, надзиратели недвусмысленно говорили уголовным о «царских супостатах, которым спуску давать не надо», натравливая уголовных-коноводов («иванов») и «шпанку», целиком зависевшую от своих главарей, на политических ссыльных.
Каким-то тягостным сном, подлинным кошмаром казались Ивану Васильевичу эти дни, проведенные полулежа-полусидя под нарами до последней степени переполненной общей камеры пересыльной тюрьмы. Невозможно передать, что творилось долгими зимними ночами в низенькой, насквозь пропитанной сыростью тюремной камере...
На верхних нарах господствовали «иваны», за которыми числилось не одно убийство, не один побег с каторги. Они во все горло орали песни, сводили счеты друг с другом, дрались...
Наконец «сколотили» партию в Якутск. Опять раздался знакомый окрик:
— Становиись!..
И из-за ограды тюрьмы вышла очередная партия, направлявшаяся за тысячи верст в якутские дали...
Шли пешком.
Сзади партии лениво трусили лошади, запряженные в узкие сани, на которых везли вещи ссыльных.
— Не отставать, не отставать! Не растягиваться! Подберись! — то и дело слышались окрики конвойных, ехавших верхом впереди и в конце партии.
Медленно, от станка к станку, как называли в тех местах этапные станции, двигалась партия политических ссыльных. Шло всего около двадцати человек, из которых больше половины составляли женщины. Шли рабочие, арестованные за участие в стачках в южных городах России, две учительницы из Белоруссии, высылаемые за участие в пересылке искровской литературы, шел двадцатилетний наборщик, напечатавший первомайскую прокламацию.
Никто не знал, что ожидало их, куда отправит их всесильный якутский губернатор. Но молодость брала свое, и юноша-наборщик, знавший наизусть, немало 302
стихотворений Некрасова, Лермонтова, Пушкина, А. К. Толстого, запевал:
Спускается солнце за степи, Вдали золотится ковыль, Колодников звонкие цепи Взметают дорожную пыль...
По бескрайной дороге вилась снежная поземка, вместо пыли вокруг искрился седой иней, и все дальше и дальше по необозримым долинам и лесам шла партия ссыльных...
Многие ослабели: морозы, непривычное многодневное движение оказались выше сил. Конвойный офицер сначала бушевал, грозя подогнать прикладами отстающих и падающих в изнеможении пересыльных. Но, в конце концов, на одном из этапов приказал посадить всю партию на сани, взяв со станка несколько лишних упряжек. Густые, таежные леса сменились полумертвой, словно убитой леденящими ветрами скудной якутской растительностью.
Наконец в сгустившемся вечернем холодном тумане измученные ссыльные увидели смутные очертания какого-то селения. Это долгожданный Якутск. Он был невелик: в то время в нем числилось всего лишь восемь тысяч жителей. Но все же в городе имелись библиотека, музей, телеграф. Издавалась даже газета, сплошь заполненная правительственными распоряжениями и описаниями молебствий по случаю «царских дней». И Якутск, центр огромной, почти безлюдной местности, привлекал ссыльных: в городе легче было установить связи с оставшимися на воле за тысячи верст товарищами, можно было подыскать хоть какой-нибудь заработок. Но якутский губернатор уже получил предписание о высылке Бабушкина.
По усмотрению этого сатрапа, Бабушкин должен был выехать из Якутска еще за тысячу верст на север — в город Верхоянск.
Иван Васильевич начал готовиться к новому, еще более мучительному путешествию. Он знал, что Верхоянск находится почти на «полюсе холода», за труднопроходимыми горными кряжами и добираться туда придется в условиях жестокой якутской зимы. Местные ссыльные посоветовали Бабушкину купить кухлянку, заменявшую в суровых условиях верхоянской ссылки и шубу, и теплую шапку с ушами.
Якутский исправник, объявивший Ивану Васильевичу под расписку распоряжение губернатора о «немедленном выезде к месту жительства на все время ссылки в г. Верхоянск», также предложил «озаботиться на свой счет обеспечением себя продовольствием в дальнейшем пути следования». Ссыльному выдали 15 рублей казенного пособия «для приобретения необходимых вещей и питания».
Однако губернаторское распоряжение не так-то легко было выполнить: жестокие морозы чередовались со свирепой пургой, когда нечего было и думать о немедленном выезде в Верхоянск.
Бабушкин пробыл в Якутске около трех недель, запасаясь самыми необходимыми для предстоящей тяжелой дороги предметами. Надо было купить не только теплую одежду, в которой можно выдержать езду на лошадях при полярном морозе, но заготовить и провизию, так как на воем пути от Якутска до Верхоянска нельзя достать ни крошки хлеба. Приходилось везти с собой месячный запас продовольствия.
Иван Васильевич израсходовал почти все свои скудные средства. Он купил кухлянку, торбасы — местную мягкую якутскую обувь — и переметную - суму, в которую необходимо было сложить все вещи. Последние деньги пошли на покупку меховых чулок и одеяла. Якутские товарищи-ссыльные предупредили, что без них легко простудиться насмерть или отморозить ноги. Из продуктов пришлось взять е собою только несколько караваев хлеба, мешочек сухарей и замороженные «круги» щей. Каждый путник из. Якутска на север обязательно вез несколько таких «кругов»: щи быстро застывали на морозе и могли выдержать дальнюю - дорогу.
14 января 1904 года на десяти санях тронулась в Верхоянск партия» ссыльных. Низкорослые, выносливые и крепкие якутские лошади местной забайкальской породы, называемые бурятками, вздрагивали от сильного мороза. Около трехсот верст предстояло проехать на лошадях, а затем пересесть на оленей, запряженных в нарты.
В начале обоза разместились ссыльные, замыкали его сани, на которых везли продукты. Конвоировали ссыльных лишь четверо казаков:, якутское начальство мало опасалось побегов ссыльных, так как летом непроходимые горы, тундры и болота служили охраной более надежной, чем высокие: тюремные стены. Зимой же побег почти невозможен: ссыльные, неминуемо были бы замечены на единственной дороге от станка к станку, и тогда их нагнали бы высланные в поганю из Якутска казаки. Исправник перед отправкой ссыльных в Верхоянск сказал с циничной откровенностью что «в здешних местах вместо тюремных стен есть вещи понадежнее — мороз в 60° да горные кряжи, в которых не то что человек, а и медведь пропадет без всякого следа...»
На сотни километров расстилалась укрытая снегом, угрюмая, безлюдная местность. На больших перегонах кое-где встречались поварни.
Чем дальше ехали, тем сильнее мороз давал себя чувствовать. На якутских станциях, пока происходила смена лошадей, ссыльные старались отогреться горячим чаем.
На одной из станций лошадей заменили оленями, а тяжелые сани — легкими нартами.
Быстро бегут олени по снежной пустыне. Все ближе и ближе ледяная тюрьма.
Ссыльные, жестоко страдая от морозов, достигавших пятидесяти градусов, с нетерпением всматривались вдаль, не появится ли станция Но станции стали попадаться реже, а вид их наводил тоску и уныние. Это были уже не деревянные избы, какие встречались вначале пути, а одиноко стоящие якутские юрты, еле заметные на фоне снежного покрова среди низкорослого, чахлого леса.
Путь пролегал нередко по руслам замерзших рек. Приходилось ехать по наледи — тонкому ледяному слою, который образовался на реке от выступившей в сильный мороз поверх льда воды. Спускались в пади. В падях — сплошные болота, в зимнюю пору покрытые льдом.
На границе Верхоянского округа, почти на высшей точке перевала, на высоте около тысячи трехсот метров, было особенно пустынно. И каждый невольно (в последний, быть может, раз!) оглядывался назад, на теснившиеся горы, скрывавшие дорогу на родину. На пути изредка попадались небольшие деревянные ограды, за которыми на нескольких камнях лежали жертвоприношения якутов «духу обо», по их верованию охранявшему перевал и строго наказывавшему путников, осмелившихся пройти мимо, не положив на камни жертвы. Зачастую здесь валялись трупы собак, зайцев, лисиц и даже лошадей.
Дальше дорога оказалась еще непроходимее, а местность — глуше и мрачнее/Местами появлялись глубокие трещины: живое свидетельство могущества хозяина здешних гор и падей — мороза; в суровые бесснежные зимы земля не выдерживает шестидесяти – шестидесяти - пятиградусных морозов и трескается. Эти трещины, достигающие иногда нескольких метров глубины, остаются и летом. Поэтому на обнаженных отрогах гор, обдуваемых пронизывающим до мозга костей ветром, то и дело встречались следы господства мороза.
С каждым днем изнурительного пути силы ссыльных убывали; даже конвойные, привычные к длительным поездкам в жгучие якутские морозы, заметно устали. Чаще и чаще партия делала дневки на поварнях; целыми сутками отлеживались на голом, промерзшем полу, укутавшись в заячьи одеяла. И лишь ровно через месяц после отправки из Якутска, 13 февраля 1904 года, на одной из долин зачернелись неясные контуры строений. Синий дымок, столбом подымавшийся к безоблачному небу, и лай собак указывали на близкое жилье.
— Что надо? — спросил Бабушкин.
Стук повторился с той же силой. Иван Васильевич снял задвижку, и в облаке холодного воздуха в юрту ввалился высокий, сильно навеселе казак.
— Я... мне велено... как я есть наблюдающий, так, значит... — забормотал он, для верности уцепившись огромной рукой за притолоку двери.
— Снимите шапку! — резко произнес Бабушкин. — Вы не в полицейском управлении!
Казак опешил. Он даже наклонился, желая поближе взглянуть на этого в сравнении с ним слабого, худощавого ссыльного.
— Ка-ак?.. Ты смеешь мне... начальству своему?.. — видимо, копируя манеру исправника разговаривать с политическими ссыльными, начал было казак.
Бабушкин выхватил из огня раскаленные щипцы и решительно шагнул к непрошенному гостю:
— Снять шапку И не тыкать! Или я сам ее сниму вместе с вашими усами!
Щипцы поднялись вровень с лицом «явного наблюдателя». Казак попятился от этой неожиданности и, ударившись спиной о дверь, вылетел из юрты.
Бабушкин запер дверь и продолжал свою работу, спокойно прислушиваясь к ругани и крикам бушевавшего на морозе казака, который угрожал «стереть с лица земли» непокорного ссыльного. Так как день был праздничный и исправника в полицейском управлении не было, то полупьяный казак ограничился тысячами проклятий и угроз, не решившись, однако, вновь войти в юрту.
На другой день исправник вызвал Бабушкина в полицейское управление.
— Спозаранку работать стали? И с горячим оружием? — ехидно осведомился он.
— Горячего оружия, к сожалению, не имею, — спокойно ответил Иван Васильевич, — а холодного для непрошенных ранних гостей запас немало.
Исправник вместо новой реплики ограничился взглядом, который, по его мнению, должен был «усмирять политиков»: вытаращив глаза, он с полминуты в упор смотрел на ссыльного. Но на Бабушкина и это не произвело никакого впечатления.
— Больше ничего? — осведомился он и вышел на крыльцо.
Весть об этой «беседе» облетела все юрты ссыльных.
Колония верхоянских политических ссыльных в начале 1904 года состояла из двадцати — двадцати пяти человек.
В Верхоянске находились народовольцы, отбывавшие здесь срок ссыльного поселения, были представители «переходных групп», как называли себя в то время революционеры, начавшие порывать связь с народовольчеством и переходившие к марксизму. Были и представители «экономистов».
Среди ссыльных социал-демократов происходило резкое размежевание.
Бабушкин неоднократно вступал в споры с «экономистами» по вопросам партийной программы. Его поддерживали ссыльные рабочие.
Общение с товарищами помогало Ивану Васильевичу переносить крайне трудные условия ссылки.
Заброшенность Верхоянска, в особенности в длительную распутицу, вызывала сильную дороговизну на продукты самой первой необходимости. Цены в Верхоянске на хлеб, сахар, масло были в пять-десять раз выше, чем в Якутске, хотя и там продукты питания стоили гораздо дороже, чем в остальных городах Восточной Сибири. Жить ссыльным на пятнадцатирублевое казенное пособие в месяц было крайне трудно. Поэтому почти все без исключения политические ссыльные занимались различными ремеслами, так как совершенно нельзя было применить свои знания в области науки или искусства:
преподавание детям местных жителей запрещалось, а каких-либо конторских или счетных работ в этом городе почти совсем не было.
Иван Васильевич не мог надеяться на денежную помощь своей жены: Прасковья Никитична все время находилась под полицейским надзором, сама с трудом зарабатывала на пропитание, занимаясь поденной работой. Иван Васильевич писал ей в адрес матери, подробно сообщая о жизни ссыльных в далекой верхоянской тундре.
Как хороший слесарь, Бабушкин находил некоторый заработок по починке мелких бытовых предметов, особенно в летнее время. Исправник, зорко следивший за каждым шагом и занятием политических ссыльных, в полугодовых ведомостях доносил губернатору:
«...Бабушкин. Занимается слесарным мастерством, но по отсутствию работы заработок имеет небольшой».
Многие из якутских ссыльных не выдерживали условий жизни в этой «ледяной могиле» или «тюрьме без дверей»: заболевали, кончали жизнь самоубийством.
Несмотря на тяжелые условия, ссыльные оказывали большое влияние на повышение общей культуры окружающего населения, на благоустройство Верхоянска. Они немало потрудились над улучшением дороги от реки Яны к городу.
Оторванные от всего мира, от революционной жизни, ссыльные с большим нетерпением ждали политических новостей. Почта приходила в Верхоянск через месяц или даже полтора. Жадно читали ссыльные весточки от своих родных и друзей, перечитывали каждый номер газеты, доходивший к ним после бесчисленных препятствий якутского и местного начальства. Бабушкин крайне интересовался всякой вестью о II съезде партии, о развернувшейся после съезда борьбе большевиков с меньшевиками, окончательно выявившими свое оппортунистическое лицо. Но переданные условным шифром известия о Ленине, о его борьбе с меньшевиками были скудны и отрывочны: сказывались бескрайные ледяные просторы, на тысячи километров разъединившие неутомимого агента «Искры» и его великого учителя.
Бабушкин часто и подолгу беседовал с товарищами на политические темы. Он разъяснял им позицию искровцев по вопросам создания революционной рабочей партии, политической борьбы пролетариата.
Иван Васильевич с нетерпением ждал весны, когда с наступлением навигации можно будет надеяться на получение более подробных сведений о съезде. Вероятно, его друзья найдут способ передать ему или в посылочке, или еще другим способом все то, что необходимо знать верному, непоколебимому искровцу.
Наконец Иван Васильевич получил более полные сведения о II съезде партии.
Он узнал об острой борьбе, разгоревшейся на съезде между революционной группой съезда и его оппортунистической частью; о том, что В. И. Ленин блестяще разбил возражения оппортунистов против включения в программу партии пункта о диктатуре пролетариата,, в результате чего съезд принял революционную программу партии, предложенную «Искрой».
Узнал также Иван Васильевич об ожесточенных: спорах на съезде В. И. Ленина с Мартовым по поводу формулировки первого параграфа Устава партии. Против ленинской формулировки, гласившей, что членом партии считается всякий, признающий программу партии, поддерживающий ее материальными средствами, лично участвующий в одной из организаций партии, Мартов выступил со своей формулировкой, в которой условием членства в партии не считалось обязательное участие в одной из ее организаций.
Бабушкин негодовал по поводу того, что при голосовании за первый параграф Устава партии неустойчивые искровцы, отколовшись от твердых искровцев, дали возможность оппортунистам большинством голосов принять формулировку Мартова.
Иван Васильевич понимал, что формулировка Мартова открывала широкий доступ в партию неустойчивым, случайным элементам.
С глубоким чувством удовлетворения Иван Васильевич узнал, что при выборах в руководящие центральные органы партии большинство съезда (большевики) голосовали за Ленина и его сторонников, что сторонники Ленина одержали победу над меньшинством съезда (меташевиками).
Иван Васильевич как твердый искровец сразу стал на сторону большевиков. Он разъяснял своим товарищам решения съезда, говорил о значении для рабочего класса учения Ленина о партии и, рассказывая о позиции меньшевиков на съезде, выявлял их оппортунистическую сущность.
***
После II съезда партий В. И. Ленин вел ожесточенную борьбу против меньшевиков, которые пошли на прямой раскол. Они отказывались выполнять решения II съезда партии, пытались захватить в свои руки центральные органы партии, создали тайно антипартийную фракционную организацию, главарями которой стали Мартов,, Троцкий и Аксельрод.
Мартов в своих яростных нападениях на большевиков писал, что меньшевики «подняли восстание против ленинизма».
В лагерь меньшевиков вскоре после II съезда партии ушел Плеханов. Он помог им вести атаку на ленинскую «Искру», кооптировал в состав редакции «Искры», вопреки решениям II съезда партии, старых редакторов-меньшевиков. С 52-го номера «Искра» стала оппортунистической, меньшевистской.
Захватив «Искру», меньшевики в тесном союзе «экономистами» и бундовцами использовали ее как орган борьбы с Лениным. Они стали тянуть партию к организационной раздробленности, к кустарничеству, помещая в «Искре» статьи против партийности и партийной дисциплины. Меньшевистская «Искра» выступала против революционной борьбы, всячески восхваляя «уступчивость и уживчивость».
В это трудное для партии время, когда большевики оказались без своего центрального органа, на страницах которого они могли бы проводить борьбу с оппортунизмом, выходит книга В. И. Ленина «Шаг вперед, два шага назад» (май 1904 года). В ней В. И. Ленин наносит решительный удар меньшевистскому оппортунизму в организационных вопросах и впервые в истории марксизма разрабатывает учение о партии как руководящей организации пролетариата.
С громадным волнением, с истинной жаждой борьбы ждал Иван Васильевич дальнейших вестей от своих далеких друзей. Вести пришли неожиданно, и не из Петербурга, а из Якутска. Они были так тяжелы, что вначале верхоянские ссыльные им не верили.
В Якутске политические оказали вооруженное сопротивление местным властям. Произошла перестрелка. Несколько дней верхоянцы находились в сильнейшем волнении: неужели опять повторилась якутская кровавая трагедия 1889 года? Тогда по приказу вновь назначенного якутского губернатора Осташкевича, решившего проявить «всю полноту власти», солдаты убили шестерых политических ссыльных и восьмерых тяжело ранили. И теперь, зимой 1904 года, в том же Якутске вновь пролилась кровь отважных борцов с самодержавием.
Открытое возмущение политических ссыльных было вызвано «новым курсом» министра внутренних дел Плеве и послушного исполнителя всех его циркуляров Кутайсова. Генерал-губернатор, направляясь в Сибирь, еще из вагона своею специального поезда в августе 1903 года разослал всем губернаторам Восточной Сибири секретный циркуляр, в котором требовал «всемерно усилить надзор за административно ссыльными». За этим циркуляром последовал ряд других: ссыльных ставили в совершенно нечеловеческие условия существования: «квартиры, занимаемые ссыльными, должны быть посещаемы, возможно, чаще чинами полиции...», «вся переписка должна быть тщательно просматриваема исправниками...» В Верхоянск, Колымск, в отдаленнейшие безлюдные наслеги стали высылать даже больных ссыльных.
Якутский губернатор Булатов рьяно исполнял все драконовские циркуляры Кутайсова. Жизнь политических ссыльных стала поистине невыносимой. Среди них назревало все растущее сопротивление, вылившееся в вооруженный протест. 18 февраля 1904 года большая группа политических ссыльных Якутска (в городе и ближайших к нему поселениях в это время насчитывалось более ста ссыльных) забаррикадировалась, запасшись оружием и провизией, в просторном двухэтажном доме якута Романова 1 и потребовала от губернатора смягчения режима. Среди объявивших вооруженный протест были В. Курнатовский, А. Костюшко - Валюжанич, Е. Матлахов, несколько женщин — политических ссыльных. В ответ на их требования губернатор оцепил дом Романова войсками. Солдаты вели себя крайне вызывающе и дерзко, с площадной руганью пытались сорвать ставни с окон", превращенных осажденными своеобразные амбразуры. Солдаты угрожали «перестрелять всех политиков без разбора».
В. Курчатовский был вынужден два раза выстрелить, но наступавшим. Один солдат был убит, другой смертельно ранен. В ответ загремели винтовочные выстрелы. Солдаты давали по осажденным залп за залпом. Пули пронизывали ставни, впивались в бревенчатые стены.
Первыми выстрелами был убит Е. Матлахов. Смерть его была моментальной: он упал, даже не вскрикнув, — пуля пробила голову навылет.
Весть о чудовищном насилии царских властей быстро облетела якутские и сибирские колонии политических ссыльных. Везде — и на Колыме, и в Вилюйске, и в Нерчинске — томившиеся в ссылке революционеры единодушно заявляли о своей солидарности с якутскими товарищами.
Бабушкин был организатором коллективного протеста верхоянских ссыльных: в резком протесте-заявлении его подпись стоит первой.
В якутском архиве хранится подлинник заявления верхоянских политических ссыльных:
«Господину прокурору Якутского Окружного суда. Заявление.
В виду постоянно повторяющихся фактов насилия над нашими товарищами в тюрьмах, дороге и в местах ссылки, мы, революционеры, сосланные в город Верхоянск, не имея фактической возможности присоединиться к нашим якутским товарищам в их открытой борьбе против диких фактов насилия администрации, особенно участившихся в последнее время, заявляем о своей полной солидарности с товарищами, смело выступившими за наши общие требования, и о своей готовности всегда дать должный отпор на всякое насилие над нами.
Гор. Верхоянск, Иван Бабушкин..,»
23 марта 1904 г. (Следует 19 подписей.)
6 и 7 апреля к этому заявлению присоединились еще пять политических ссыльных Якутска, и протест был направлен якутскому прокурору.
Заявление верхоянских ссыльных революционеров вызвало взрыв ярости якутских властей: и губернатор, и исправник, и прокурор решили в качестве наказания «за дерзостное неуважение к начальству, выразившееся в подаче недопустимого по форме и явно противозаконного по существу коллективного протеста», разослать верхоянцев в еще более отдаленные и глухие места Восточной Сибири и Якутии, к берегам Ледовитого океана.
Однако рабочее движение, развернувшееся в Сибири в связи с ростом революционных событий и русско-японской войной, сорвало планы мести царских властей. Губернатор и прокурор Якутска запросили санкцию департамента полиции о «новых, более решительных мерах в отношении лиц, подписавших протест в г. Верхоянске». Департамент полиции медлил с ответом, опасаясь вызвать репрессиями новое, быть может, еще более решительное, вооруженное сопротивление политических ссыльных. Департамент получил сведения от своей агентуры, что «романовка» настолько обострила отношения ссыльных революционеров с местными властями, что повсюду — ив Акатуе, и в Нерчинске, и в Якутске, и в Зерентуе — ссыльные могут с оружием в руках ответить на новое насилие со стороны тюремной или ссыльно - поселенческой администрации. Это обстоятельство понял и верхоянский исправник, приказавший своим казакам «не особенно тревожить политиков до весны».
***
А до весны было еще так далеко!..
Несмотря на апрель, верхоянская полярная зима ж думала сдаваться. Она свирепствовала по ночам, — мороз в конце марта доходил до тридцати градусов, хотя днем ослепительно яркие солнечные лучи обещали победу тепла и света. Местные жители с нетерпением ждали ветров: в Верхоянске они всегда способствуют перемене погоды.
Вместе с первыми ветрами на «полюс холода» долетело и робкое, еще не уверенное дыхание весны.
Приближалось Первое мая. Этот день ссыльные решили отпраздновать, как и на воле, торжественно и радостно. Несмотря на гнетущие условия, И. В. Бабушкин и его товарищи по ссылке чувствовали, что надвигается что-то необычное: вести о русско-японской войне, о волнениях рабочих в Чите и Иркутске, которые привозили казаки-верховые из Якутска, настороженность полицейских, какая-то особая подозрительность и вместе с тем затаенный страх, проглядывавшие в каждом слове исправника, — все это волновало верхоянских ссыльных.
— Товарищи! Первое мая — наш рабочий, революционный праздник! Мы встретим его даже и здесь, за Полярным кругом! — предложил Иван Васильевич своим соседям-ссыльным.
Место для маевки решено было выбрать укромное, подальше от полицейских глаз. Делу помог начавшийся перелет птиц: под предлогом охоты на диких уток и гусей, тысячами летевших с юга к берегам Ледовитого океана, ссыльные ушли на рассвете Первого мая за несколько километров от города.
Ранней весной особенно заметно на фоне горного рельефа своеобразие окружающей природы.
Охотники шли не торопясь, перепрыгивая через глубокие и местами довольно широкие трещины, которые удивляли ссыльных еще по пути из Якутска в Верхоянск. Теперь эти трещины наполнялись талой водой, и приходилось осторожно пробираться по не совсем еще оттаявшей тропинке.
Наконец Бабушкин и его товарищи взобрались на одну из гор. Вокруг, куда ни достигал взор, расстилался унылый, безрадостный ландшафт Заполярья.
Внизу поблескивала скованная льдом Яна. Река делала вокруг Верхоянска прихотливые петли, то сливаясь с озерами, то охватывая полукольцом горы. Деревьев почти не было видно; казалось, что даже они не могли противостоять суровым ветрам и жгучим морозам верхоянской семимесячной зимы.
Низкий и чахлый, но достаточно густой лесок, скорее напоминавший кустарник, надежно скрыл от непрошенных взоров небольшую группу верхоянских ссыльных. Несколько минут все молчали, оглядывая неприветливые окрестности. Как не похожа была эта заполярная маевка на те оживленные, боевые собрания рабочих, которые проводил Бабушкин в окрестностях Орехово-Зуева, Екатеринослава! Каждый сознавал, что там, на далекой-далекой родине, в Подмосковье или под Петербургом, Казанью, Харьковом, вокруг крупных центров рабочего движения именно сегодня, в первомайское утро, звучат смелые, гордые речи. Но даже и здесь, в суровых и хмурых условиях якутской природы, уверенность в своих силах, вера в неизбежную победу не покидали Ивана Васильевича. Речей на маевке не было; ее участники ограничились задушевной беседой, расположившись на проталинке, пригретой солнцем.
— Давайте, товарищи, разложим костер!.. Огонь — спутник жизни!.. —воскликнул один из участников маевки.
Предложение его понравилось всем. С трудом разыскали сухие ветки кустарника, и вскоре вспыхнуло пламя костра.
Вернулись верхоянские ссыльные с маевки поздним вечером.
...Летом ссыльные с увлечением принимали участие в ловле рыбы: нужно было заготовить как можно больше продуктов на новую суровую зиму. Ссыльные, приспособляясь к местным условиям, отлично снаряжали «паузки» для рыбной ловли и перевозок продуктов. Бабушкин тоже занимался подготовкой лодок: смолил их, чинил и шпаклевал борта, делал железные уключины.
Он ремонтировал лодку не только для безобидных поездок за рыбой; уже давно, с первых дней жизни в Верхоянске, его не оставляла мысль о возможности побега. Но, тщательно взвесив все обстоятельства, Бабушкин решил подождать: еще не было случая удачного побега из Верхоянска.
Лето прошло быстро. Ссыльные старались по возможности как можно больше бывать на солнце, на воздухе: впереди долгая-долгая зима в смрадной и тесной юрте.
Рано и быстро приходит осень в Верхоянский край. Уже в июле почувствовалось дыхание севера, первые признаки зимы: холоднее стали дни, а по ночам у берегов озер и краев болот появились первые хрустящие корочки льда. Лиственницы, как по команде, в два-три дня оделись в желтовато-коричневый наряд: первые заморозка убили хвою». В конце июля можно было после нескольких месяцев «круглого дан» (так якуты зовут весенне-летний период, когда солоде не заходит) видеть первые звезды. С каждым днем властно вступала в свои права холодная осень.
И сразу леса на всем пространстве по течению Яны, на горах и в падях расцветились непередаваемыми тонами и красками. Багряными, оранжевыми, бронзовыми и медными переливами горело прощальное солнце на тронутых морозом деревьях и кустарниках. Местные жители целые недели проводили в лесах, торопясь запастись на долгую зиму клюквой, голубикой, морошкой.
Ссыльные также пользовались последними днями тепла и света, проводя время на берегах озер и Яны — на рыбалке или за сбором ягод. Бабушкин неутомима, бродил по лесам и у озер, вспоминая свое детство,, вологодские леса, Паранину гору в родном селе...
Редкие в этом краю зарницы, вспыхивавшие иногда над горами, были как бы прощальными приветствиями: лета; они торопились уступить свое место пышным северным сияньям.
Зима 1904/05 года выдалась суровая. Хотя Бабушкин и успел уже ознакомиться с верхоянскими холодами, приехав в ссылку в феврале 1904 года, но таких холодов, какие надолго установились в конце 1904 и в начале 1905 года, он все же не ожидал.
Предвестниками «большой зимы» были частые и длительные «сполохи» (северные сиянья). Они в начале зимы казались еще красивее и величественнее тех, какие Иван Васильевич впервые наблюдал в феврале.
— Ой, быть морозу, быть!..— говорили верхоянцы, покачивая головой и указывая на разноцветные, охватившие полнеба столбы северного сиянья. — Уж очень сполохи играют!..
Словно оправдывая это предсказанье — результат многолетних наблюдений местных жителей, ударили трескучие морозы. В середине ноября они дошли до сорока градусов, усиливались весь декабрь и к началу нового, 1905 года достигли шестидесяти — шестидесяти пяти градусов. Ртуть замерзла, пришлось определять температуру не по обычному, а по спиртовому термометру. Лишь полное безветрие помогало человеку кое-как переносить столь суровые морозы. И в юрте чувствовалась власть свирепой стихии. Стоило лишь во время бесконечной ночи оставить камелек на полтора-два часа без присмотра, как холод проникал в юрту. К утру не только у притолоки над дверью и у окон, но и на стене почти рядом с камельком выступал иней, вскоре превращавшийся в лед, который приходилось, после разжигания камелька, счищать большим ножом-косарем или отстукивать обухом топора. А за юртой нередко раздавались глухие, тяжелые удары, точно отдаленные орудийные залпы. Это трескалась от нестерпимого мороза земля.
В. П. Ногин пишет:
«Когда говоришь о таком морозе, то недостаточно сказать «холодно» или «очень холодно», так как эти слова не выражают того состояния, которое испытываешь при нем. Такой мороз «жжет», он именно «жгучий», знойный. При нем, когда выходил из юрты, я испытывал такое ощущение, как будто меня жгут каленым железом... Чувствовалось, что озяб действительно до мозга костей. В воздухе стоит густой туман; нигде не видно ни души, все работы брошены; все живое исчезло, не видно ни единой птицы, ни единого зверя, ниоткуда не раздается ни звука, только из всех труб вырываются с треском искры. Ветерка ни малейшего, и дым подымается совершенно прямо. Ночи были лунные, абсолютно тихие, светлые и еще более «жгучие».
И. В. Бабушкин лишь в общих чертах знал о борьбе В.И.Ленина, большевиков за созыв III съезда партии.
Съезд должен был положить конец оппортунизму меньшевиков в организационных и тактических вопросах и наметить единую тактическую линию пролетариата в нарастающей демократической революции.
Вся обстановка первых четырех годов XX века способствовала быстрому назреванию революции. Промышленный кризис, рост безработицы в городе, голод в деревне, резко ухудшая положение трудящихся масс, вызывали революционные выступления. Все чаще экономические стачки рабочих переходили в политические, все большие массы пролетариев принимали участие в уличных демонстрациях, ширились массовые выступления крестьян. Война царского правительства с Японией, резко обостряя классовые противоречия, ускоряла приход революции. Выступления рабочего класса принимали наиболее организованный, массовый характер. Большое значение для развития организованного движения рабочих имела стачка в Баку, проведенная в декабре 1904 года под руководством Бакинского комитета большевиков. Стачка окончилась победой рабочих: нефтепромышленники вынуждены были заключить с рабочими впервые в России коллективный договор.
3 января 1905 года в Петербурге началась стачка рабочих Путиловского (ныне имени С. М. Кирова) завода, быстро охватившая ряд крупнейших заводов и фабрик столицы. А 9 января рабочие, обманутые провокатором шитом Гапоном, пришли вместе с семьями к Зимнему дворцу подать «царю-батюшке» просьбу - петицию. Николай II приказал стрелять. Залпами царских войск было убито более тысячи человек, ранено— более двух тысяч.
Этот нагляднейший урок «царской помощи» рабочим вызвал по всей России - грозную волну негодования. Рабочие начали готовиться к массовому предъявлению политических требований. Все чаще появлялись на улицах демонстрации с лозунгом «Долой самодержавие!». По всей стране проходили стачки. В январе 1905 года стачками было охвачено около 440 тысяч рабочих. Рабочее движение достигло небывалого размаха.
Выполняя решения Ш съезда партии, состоявшегося в апреле 1905 года, большевики вели подготовку вооруженного восстания. Под руководством большевиков в ряде городов стачки переходили в вооруженную борьбу рабочего класса.
Эти огромной важности события вынудили правительство несколько смягчить условия жизни политических ссыльных. Кроме того, известное влияние на смягчение режима ссылки оказала и якутская трагедия: обстрел «романовцев» в Якутске вызвал возмущение в различных слоях общества. Поэтому весной 1905 года департамент полиции разрешил верхоянским ссыльным поселиться в Якутском, Олекминском или Вилюйском округах. Однако им было категорически запрещено «пребывание в самом городе Якутске». Бабушкин выбрал Олекминский округ. Но осуществить переезд немедленно, весной или летом, было крайне тяжело: путь из Верхоянска в Олекминск по оттаявшим болотам и горным, малоприметным тропинкам исключительно труден. Здоровье Ивана Васильевича было уже расшатано мучительным этапом из Петербурга в Верхоянск и долгой зимой на «полюсе холода». Поэтому Бабушкин решил подождать первого санного пути, когда дорога станет значительно удобнее, если можно вообще говорить о каких-либо удобствах в этом путешествии по кручам и замерзшим болотам.
В этот год, на счастье, зима установилась рано. В сентябре 1905 года Иван Васильевич уже смог тронуться в дальний путь. Несколько дней перед этим он провел в хлопотах по заготовке провизии в дорогу. Пригодился опыт переезда из Якутска в Верхоянск: Бабушкин запасся изрядным количеством ржаных сухарей и сушеного оленьего мяса, растертого в порошок, — из нею быстро и без хлопот на поварнях можно было приготовить питательный и вкусный бульон. Мешок замороженных сибирских пельменей поместился в ногах путника на нарте, Бабушкин уезжал с несколькими товарищами, которые тоже решили отбыть остающийся им срок ссылки в Олекминском округе.
— Прощай, Верхоянск! — произнес почти каждый из отъезжающих, когда упряжка оленей тронулась с места.
Глаз невольно радовался картине более спокойных долин, сменивших после спуска с верхоянских перевалов мрачные горные ландшафты. Было необыкновенно приятно увидеть, как на станции около Якутска вместо оленей привели лошадей, а нарту заменили привычными для глаза санями. Бабушкин всю дорогу посматривал в заснеженную даль, почти не замечая усиливавшегося с каждым днем мороза. Он с нетерпением ожидал хоть какой-либо весточки от друзей, известия о выступлениях рабочих в крупных сибирских городах, 25 октября 1905 года добрался Бабушкин до Якутска.
В России революция развивалась все шире и шире. В Варшаве, Баку, Иваново - Вознесенске, Одессе, Риге и других крупных городах происходили организованные длительные стачки, демонстрации все чаще заканчивались столкновениями с полицией и войсками. В мае 1905 года стачки почти непрерывно продолжались в крупнейших промышленных центрах, охватив более двухсот тысяч рабочих.
Два с половиной месяца под руководством большевиков продолжалась стачка иваново-вознесенских ткачей. Особенностью этой стачки было создание революционного органа Совета уполномоченных, который фактически был одним из первых в России Советов рабочих депутатов.
В Лодзи — крупном промышленном центре Польши—в июне 1905 года рабочими была объявлена всеобщая стачка, переросшая в уличные баррикадные бои с царскими войсками. Это было первое в России вооруженное выступление пролетариата.
В деревнях и селах вспыхивали крестьянские волнения. Крестьяне центрально-черноземных районов России, Поволжья, Закавказья начали массовые восстания против помещиков. Волнения рабочих и крестьян захватили армию и флот. В июне 1905 года восстал броненосец Черноморского флота «Потемкин».
В октябре началась Всероссийская политическая стачка. Царь, напуганный революционным движением, ростом аграрных выступлений крестьян, потерпевший к тому же неудачу в войне с Японией, опасался растущего недовольства в армии и флоте. Он вынужден был 17 октября 1905 года издать пресловутый манифест о конституции, которую народ немедленно назвал «куцей конституцией». Манифест этот был выпущен царским правительством для того, чтобы обмануть народные массы, выиграть необходимое время для собирания сил, а затем подавить революцию.
Революционная обстановка заставила царское правительство издать 21 октября указ об амнистии, но, вопреки ожиданиям народа, освобождение получила лишь очень незначительная часть политических заключенных и ссыльных. Известие об амнистии пришло в Якутск по телеграфу только 23 октября, почти накануне приезда туда Бабушкина.
Иван Васильевич не узнал Якутска — резиденции губернатора, оплота царской власти во всем огромном крае.
На улицах встречались группы рабочих, интеллигенции, мелких служащих и, конечно, политических ссыльных. Ссыльные приезжали в Якутск из самых отдаленных округов. Все жаждали узнать: что в Петербурге? в Москве?.. Правда ли, что начинаются массовые уличные демонстрации, что даже войска присоединяются к революционерам?.. Полиция, казаки личной охраны губернатора, жандармерия — все явные и тайные слуги царизма попрятались. Лишь кое-где воровато, бочком протискивались через толпу переодетые сыщики. Губернатор заперся в своем оцепленном конными казаками доме, бомбардируя Иркутск и Петербург спешными телеграммами и тщетно ожидая срочных ответов.
В Петербурге тоже царило смятение: в эти дни парское правительство воочию увидело всю силу и размах организованного выступления рабочего класса. Пытаясь расколоть силы народа, правительство организовало в ряде городов убийства видных революционеров черносотенными организациями («Союзом русского народа» и. др.). 18 октября несколько тысяч московских рабочих направлялись по Немецкой улице (ныне улица Баумана) к Таганской тюрьме, чтобы освободить всех политических заключенных. В первых рядах демонстрации, с красным знаменем в руках, шел Н. Э. Бауман, просидевший в этой тюрьме почти полтора года и освобожденный по требованию московских пролетариев.
Увидев группу рабочих фабрики Дюфурмантеля, смотревших на демонстрацию, Бауман вскочил в пролетку проезжавшего извозчика и поспешил к ним.
— Товарищи! — крикнул он. — Присоединяйтесь!
В этот момент из-за угла выскочил черносотенец Махалин, завербованный в банду «Союза русского народа» полицейским приставом. Подбежав сзади, он ударил любимого московскими рабочими большевика железной трубой в висок. Склонилось красное знамя, накрыв собою умирающего Баумана...
Похороны пламенного большевика превратились в такую грандиозную, мощную демонстрацию трудящихся Москвы, какой еще не знала история русского революционного движения. Более двухсот тысяч рабочих, солдат, трудящихся города шло за красным гробом Н. Э. Баумана, погибшего на боевом посту. Траурная процессия через весь город прошла под звуки оркестров, с тысячами флагов, знамен и плакатов из Лефортовского (ныне Бауманского) района на Ваганьковское кладбище.
Рабочая масса смела на этом траурном пути полицию,, жандармерию, казаков. Москва в день похорон Н. Э. Баумана фактически была (в руках кока еще безоружного на этой демонстрации-протесте, но разгневанного, грозного пролетариата.
Бабушкин услышал в Якутске тяжелую весть о гибели своего товарища и друга Баумана. Он вспоминал беседы с ним в Москве, в Лондоне, вспоминал его любимое изречение:
«Желать — значит сделать!»
Иван Васильевич провел в Якутске около двух недель, посещая стихийно возникавшие сходки политических ссыльных и местной интеллигенции. Ссыльные решили, не дожидаясь разрешения властей, уехать из Якутска, ближе к Центральной России.
Бабушкин горячо настаивал на немедленном отъезде и при первой же возможности в гамом начале ноября, выехал в Иркутск — крупный центр Восточной Сибири.
