В таежной глуши Забайкалья, между крутыми отрогами Яблоновых гор, течет быстрая горная речка Кыра.Вдоль ее берегов, в четырнадцати километрах друг от друга, раскинулись два небольших селения — Куленда и Бырла. Окруженные со всех сторон непролазной тайгой, на сотни километров уходящей по вершинам и падям на север, они прижались одной стороной к угрюмым лесистым вершинам, а другой — граничат с пустынной равниной Монголии.
Места для земледелия здесь мало подходящие, поэтому жители обоих сел занимаются исключительно охотой. Кое-где, правда, попадаются небольшие клочки пахотной земли, с огромным трудом отвоеванные у лесистых дебрей, но какой хлеб в отрогах Яблонового хребта: в половине июня иной раз без шубы из дома не выйдешь, а с половины августа, идя в тайгу, опять запасайся шубой. Если и сеют немного хлеба, то только потому, как, смеясь, говорят старики, чтобы дети не забыли, на чем хлеб растет.
Вокруг сел вьются бесчисленные охотничьи тропы, то взбегая на крутые ребра гор и скользя над обрывистыми оврагами, то спускаясь в глухие потаенные пади и пропадая в черной их глубине. Тропы ведут к главному богатству этих мест — к
зверю.
В пору, когда происходили описываемые здесь события, население Куленды и Бырлы состояло сплошь из староверов, или, как их называли в Забайкалье, — семейских (1).
В обоих селах насчитывалось по 35—40 дворов с населением 250—300 душ. Жили бедно, впроголодь, в вечной кабале у зажиточных казачьих станиц. Тайга хотя и богата пушниной, но голыми руками зверя не возьмешь, а у семейских подчас и пороху купить было не на что. Для силков и капканов тоже нужна снасть, а где ее взять? Да и продать повыгоднее добычу — дело не менее мудреное: не пойдешь же пешком за 500 километров до железной дороги. Наезжали пронырливые купцы — русские, китайцы — и скупали по дешевке у семейских драгоценные меха. Так вот и жили.
В десяти километрах от этих двух сел при впадении Кыры в Онон стоит большая казачья станица Караул-Кыра. Кругом, насколько хватает глаз, тянется ровная степная ширь — вплоть до синеющих вдали на горизонте монгольских гор. Чахло, пустынно вокруг — ни деревца, ни кустика... Однако несмотря на такую кажущуюся бесплодность кыринские казаки жили вольготно и весело. Царское правительство поощрительно относилось к их проделкам. Тайные и открытые набеги на монгольскую землю, грабежи караванов, насилия, разбой — все сходило с них, как с гуся вода. Как не поощрить казака, если он оберегает незыблемость русской империи, стойко защищая ее от врагов внешних и внутренних!.. И казаки богатели. Таких казачьих караулов вдоль забайкальской границы было очень много. Влево от Кыры по берегу Онона стоят Мангут, Средний, Верхний и Нижний Альхуны и Акша — центр второго казачьего отдела. Вправо — Алтан, Бакукун и др.
А в стороне, прижавшись к подножью гор, как бобыли в богатом селе за околицей, стоят эти бедные селения — Куленда и Бырла да еще деревушка Мордой, или Кукэн.
Октябрьская революция разбудила спящие деревни. Вернувшиеся после империалистской войны с фронта солдаты
----------------------------------
1. Семейские — староверы, высланные царским правительством за религиозные убеждения. Их высылали целыми семьями. Отсюда и название «семейские».
----------------------------------
принесли с собой большевистские лозунги. Население Куленды и Бырлы оказалось очень восприимчивым к их агитации и забурлило.
Рядом с ветхой библией, псалтырем и канонами в избах появились большевистские листовки, прокламации, газета «Правда». Грамотных людей кроме наемного рушника (1) никого не было, поэтому его изба сделалась своего рода просвещенным центром, куда собирались семейские, чтобы обсудить злободневные новости, потолковать о политике, лишний раз послушать, как писарь читает вслух зачитанную до дыр газету. Раньше семейским изредка приходилось доставать газеты, но употребляли они их не для чтения, а на всякие хозяйственные надобности — на подстилку, оклейку стен, сундуков и т. п. Теперь же все большевистские газеты и листовки бережно хранились в писарской избе, а в хозяйстве употреблялись только «буржуйские» газетки, которыми читинские организации эсеров и кадетов обильно снабжали села.
Появились в Куленде и Бырле большевистские вожаки из местного населения, вокруг которых начали группироваться остальные крестьяне. В Куленде, как сейчас помню, был таким вожаком Шатский — широкоплечий, здоровенный старик, черная борода с серебристыми нитями лопатой лежала на широченной груди. Ходил степенно и важно, зорко поглядывая вокруг маленькими острыми глазками из-под нависших кустами бровей. Постоянная жизнь лесного охотника приучила к выдержке, спокойствию и быстрой сообразительности.
Шатский был завсегдатаем писарской избы. Слушал, как писарь читает крестьянам газету и разъясняет смысл прочитанного. Дед поскребет за ухом и неожиданно воскликнет:
— О, язви ее!.. Придется на старости лет грамоте учиться...
— Сиди уж, нишкни!.. Куда тебе, старому чорту, учиться...— всякий раз одергивала его старуха-жена. — Все грамотеи — безбожники, а ты и сейчас лоб-то не перекрестишь, а научи тебя грамоте — так ты, пожалуй, все иконы из избы повыбросишь. — Ну, а что в них толку-то... — добродушно посмеиваясь, возражал дед.
--------------------------------
1. Рушником в Забайкалье назывался нанимаемый селом писарь.
--------------------------------
Старуха злилась, махала на деда руками, но в общем она не особенно перечила своему мужу.
Старик Шатский пользовался огромным влиянием среди своих односельчан. С его мнением все считались и охотно выполняли все его советы.
Подстать ему был еще другой кулендинский верховод — Карелин, бравый старик лет пятидесяти, бывший начетчик. Забросив окончательно хозяйство и «святые дела», он с головой ушел в политику, днюя и ночуя в писарской избе. Его молодая жена (он был женат второй раз), бойкая баба, одна управлялась по дому, не мешая своему блаженненькому, как она его в шутку называла, заниматься общественными делами.
В Бырле братья Карелины — фронтовики (однофамильцы старика Карелина) — стали центром внимания всего села. Каждый день от зари и до позднего вечера в их избе толпился народ.
На всякие лады обсуждались новости, которые долетали в эти медвежьи углы, зачастую в самом извращенном виде. Но надо сказать к чести этих деревенских вожаков, что они сумели разобраться, где правда и где ложь, и с первых же дней революции твердо стали на сторону советской власти.
Село Мордой и несколько десятков юрт бурятской бедноты, разбросанные по глубоким падям между казачьими станицами, быстро примкнули к Куленде и Бырле.
В селах организовались советы, беднота сразу ожила. Прежней зависимости и страха перед богатыми соседями-казаками и в помине не осталось. Чувствовали себя легко, свободно. Почти каждый день собирались, обсуждали, как теперь при новых порядках лучше устроить свою жизнь и освободиться от кабалы казачьей. А казаки-богатеи сразу стали угрюмыми. Надвинули папахи на глаза, насупились, притаились, словно ждали чего-то.
В феврале 1918 года в станицу Кыра пришел со своим отрядом эмиссар атамана Семенова есаул Филинов и начал производить мобилизацию окрестного населения для пополнения белых банд.
Заволновались крестьяне не на шутку.
— Что, паря, золотопогонники, слышь, появились?..— озлобленно говорили они, кивая в сторону Кыры.
— Из Питера-то их прогнали, так они здесь хотят удержаться. О, язви-то их!
Особенно бурлила молодежь. Вокруг старика Шатского с сыновьями в Куленде и братьев Карелиных в Бырле стало формироваться недовольное крестьянство. Было решено напасть на Филинова и проучить его. Но как это сделать? Ведь отряд Филинова хорошо вооружен, а у крестьян ничего нет кроме плохих охотничьих ружьишек. Правда, вернувшиеся с войны фронтовики натащили кое-какого оружия — у одного граната оказалась, у другого — винтовка, наган. Но всех вооружить — все равно нехватает. Однако дед Шатский и братья Карелины твердо настаивали на выступлении.
И вот, разработав план нападения и вооружившись чем попало, бырляне и кулендяне отправились в поход на Кыру. Чтобы устрашить врага если не вооружением, то хотя бы численностью, захватили с собой всех, кто был способен итти, не исключая женщин и подростков. Войско в самом деле выглядело внушительно.
Окружив станицу Кыра, рано поутру отряд начал наступать. А так как время стояло летнее, сухое и вокруг горели леса, то за дымом нельзя было разобрать, кто с чем идет — с ружьем или палкой. Казаки, увидев огромную толпу, испугались и бросились наутек вместе со своим атаманом.
Эта удача сразу выдвинула Куленду и Бырлу в передовые ряды борцов с белыми, и весь 1918 год они держали все окрестное белое казачество в страхе и трепете перед собой.
КАРАТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД
Долго так продолжаться конечно не могло. Беспрерывные конфликты и стычки крестьян с казаками дошли до слуха атамана Семенова, и он решил проучить непокорных.
В феврале 1919 года Семенов двинул на Куленду и Бырлу большой карательный отряд. При отряде был японский пулемет с четырьмя японскими пулеметчиками.
В конце февраля отряд прибыл в Кыру и начал готовиться к походу на Куленду. На поддержку ему белые перебросили через Тарбагатай 250 бурятских кавалеристов под командой кулака Табхаева.
Как раз в это время в Куленду прибыл отряд алханайцев в 55 человек под моей командой. Организовались мы в Алханайских горах около села Или, Акшинского уезда. Мы пришли сюда специально для того, чтобы поднять местное население на борьбу с белыми. Кулендяне, которые уже знали, что Семенов послал на них карательную экспедицию, встретили нас, что навивается, с распростертыми объятиями. Однако мы решили действовать осторожно. Мы намеревались исподволь подготовить их к борьбе: агитацией, личным примером показать им, что борьба необходима и что они сами должны ее начать.
Но в Куленде это решение давно уже назрело само собой. И когда мы на общем собрании выступили с предложением от своей ячейки воздержаться пока от выступления и отойти в горы, кулендяне и слушать нас не захотели.
Особенно горячился дед Шатский.
— Ах, язви вашу душу! Да зачем же вы к нам пришли — пироги кушать али воевать? Ась, спрашиваю я?.. Али испугались этой банды?..
— Но пойми, дед, — убеждал я его, — Красная армия еще далеко. Бороться придется до ее прихода не месяц и не два, а может два-три года... Нам не привыкать. Я лично был на каторге и в ссылке, мои товарищи тоже бывалые — привыкли к борьбе, а как выдержат ваши?..
— Выдержат, — твердо отвечал дед. — Мы уже привыкли: почитай второй год на охоту не ходим, а спим с ружьями.
— Верно, верно, — поддержал его старик Карелин. — Теперь женку реже видишь, чем ружье...
— Выступать — и никаких, чего еще тама!.. — раздались со всех сторон возгласы.
— А вы — ежели боитесь — отступайте в горы. Проводников дадим... Без вас с беляками управимся... Аида отсель!..
Видя такое настроение, мы решили, что выжидать и подготовлять почву тут уже нечего — все давно подготовлено без нас. Надо действовать. Объявив кулендянам о своем решении, мы вместе с ними широко развернули работу по укреплению села.
Наладили крепкую связь с Бырлой и Мордоем и через них в скором времени получили извещение, что из Кыры в нашу сторону двинулись сотни полторы или две пехоты белых. Мы выслали разведку. Около поскотины Бырлы разведчики неожиданно натолкнулись на них. Белые открыли стрельбу.
Как угорелые, разведчики примчались в село. Еще далеко не доезжая до околицы, они замахали шапками и закричали во всю глотку:
— Га-а-атоввсь... Иду-ут!
Мы уже давно приготовились. Быстро, без суеты, разместились на сопке в намеченных заранее местах и стали ждать.
Трое наших бойцов — Иванов, Трухин и Кондратьев — получили задание устроить на дороге, где должны были пройти белые, засаду. Взяв с собой по одной бутылочной гранате, они засели в густых зарослях около речки.
Ждать пришлось недолго. На ослепительно сияющей под лучами февральского солнца дороге показалась длинная вереница подвод. Впереди на сером в яблоках жеребце гарцовал пожилой казак. Иконостас медалей так и переливался на его груди. Он изредка, попридерживая поводья, поворачивался к своим, что-то говорил. Каратели ехали неторопливо. Развалившись на подводах, они посмеивались, покуривали...
Вдруг в самой середине обоза ярко вспыхнуло пламя, раздался оглушительный треск, за ним второй, третий... Испуганные лошади шарахнулись по сторонам. Длинная лента обоза спуталась, подводы заметались, закружились по снегу. В ту же минуту мы дали с сопки дружный залп. Это внесло еще больше смятения в ряды белых. Они соскочили с подвод и, сбрасывая на ходу шубы, тулупы, рассыпались кто куда.
А с сопки в этот момент раздалась команда:
— Кавалерия, по коням!
Но кавалерии у нас конечно не было, и команду мы подали только для того, чтобы еще больше навести панику. Белые, забыв на возах винтовки, бежали к лесу.
Четверо японских пулеметчиков хотели было восстановить положение. Они залегли в кустах с пулеметом и открыли по сопке огонь. Кое-кто из наших подались было назад. Но тут выручили старые фронтовики. С криком «ура» они бросились ложбиной к пулемету. Остальные, ободренные их примером, вылезли из прикрытия и тоже устремились вперед.
Японцы, оставив пулемет, кинулись догонять подводы, которые во весь опор мчались прочь. Партизаны — кто на лошадях, кто пешком — пустились за ними вдогонку. Но белые так быстро отступали, что не было никакой возможности за ними угнаться.
Мы преследовали их до самого вечера.
Часов около двенадцати ночи, въезжая в Бырлу, мы увидели позади огромное зарево.
— Что такое?.. В чем дело?.. — заволновались партизаны.
Зарево, охватив полнеба, висело как раз над тем местом, где была Куленда. Оставив белых в покое, мы повернули обратно и к рассвету были уже на месте. Оказалось, что в наше отсутствие белый бурятский отряд под командой Табхаева, пройдя горными тропами через падь Вылетуй, напал на село. Но, боясь встречи с нами, буряты подожгли один дом и ушли обратно. Мы бросились преследовать их, но бурят и след простыл. Они умеют так же быстро удирать, как и делать неожиданные налеты.
Вскоре мы получили известие из Кыры, что бегуны-семеновцы явились в станицу без оружия, полураздетые, обмороженные. Нам досталось все их имущество и оружие: пулемет, винтовки, около 100 тысяч патронов, несколько ящиков с гранатами, амуниция, продовольствие. Целых два дня мы собирали разбросанные по дороге вещи и то тут, то там наталкивались на замерзшие трупы белогвардейцев.
Так окончилось столкновение семеновских банд с партизанами.
БЫРЛА УКРЕПЛЯЕТСЯ
События последних дней нас убедили, что в Куленде нам будет трудно удержать фронт. После разгрома карательного отряда Семенов безусловно двинет на нас еще большие силы. Противостоять им мы сможем только на хорошо укрепленных позициях где-нибудь в горах, а в Куленде природные условия мало благоприятствовали этому. Село было открыто со всех сторон.
Иное дело Бырла. Расположенная на высокой сопке и окруженная со всех сторон мало доступными горами, она имела только два свободных подхода — по реке Кыре и со стороны Алдана. Но эти проходы можно было хорошо укрепить.
Взвесив все эти соображения, мы решили перенести главный фронт в Бырлу, а в Куленде оставить только заслоны на случай налета с тыла.
Мы начали подготовляться к длительной осаде и борьбе. На скорую помощь рассчитывать было нечего: Красная армия находилась еще далеко — около Уфы, о партизанском движении в других районах пока ничего не было слышно. И наш маленький отряд, затерянный в горах, один должен был противостоять целой армии белых. Чтобы иметь убежище на сличай отступления, мы послали специальную разведку в тыл, наказав ей найти подходящее место где-нибудь поглубже в горах.
Переселившись в Бырлу, мы лихорадочно принялись за работу. Одни начали возводить укрепления в особо уязвимых местах, другие взяли на себя учет продовольствия и подготовку к весенне-посевной кампании, которую мы решили провести как можно лучше, чтобы иметь возможно большие запасы хлеба. Третьи, в том числе и я, занялись оружием. Мы распределили все наши трофеи между бойцами, и в результате почти все оказались хорошо вооруженными. Но с японским пулеметом «Гочкис» мы просто не знали, что делать. Никто из нас не знал его устройства, к тому же при отступлении японцы захватили с собой затыльную часть, и пулемет достался нам без хвоста. Но я все-таки взялся его исправить, так как был знаком со всеми системами пулеметов кроме японского. Начал я над ним усердно трудиться: разберу, снова соберу, прилаживаю винтики, пружинки. Как будто все так, на своем месте, но начинаю пробовать — не работает, проклятый... А ребята стоят кругом и смеются:
— Ничего, браток, не поделаешь — без ног плясать не пойдешь.
— Да уж коли нет хвоста, так на него не сядешь... Я злюсь на них, а они еще больше насмехаются.
В конце концов мне удалось закрепить палкой подающую пружину. Нажал курок — щелкнуло... Ребятам надоело смотреть на мои мучения — сели обедать. Продолжая подшучивать, приглашают и меня к столу:
— Эй, пулеметчик, щи застыли!..
С трудом скрывая свою радость, я делаю вид, что у меня ничего не получается. Потом нарочно, ожесточенно плюнув, выволакиваю пулемет на двор.
— Вот так-то давно бы... Под откос его да в Кыру... — гогочут партизаны... — Тоже механик!
Ладно, думаю, посмотрим.
Бегу что есть духу за лентой. Приношу, торопливо вставляю. У самого сердце, что твой пулемет... Кладу руку на курок и, направив дуло в сопку, даю неожиданно для себя очередь.
Партизаны, побросав ложки, вскочили из-за стола.
— Где пулемет?.. Кто стреляет?.. — загалдели они, выбегая из избы.
Я даю в это время вторую очередь. Тут началось что-то невообразимое. Партизаны бросились ко мне, завопили во всю глотку «ура» и, подхватив меня на руки, начали качать. Митька Трухин и Степка Кочергин пустились даже в присядку. Шутка ли, ведь мы теперь сразу стали механизированной армией...
Правда, мой механизм держался на честном слове, но лиха беда — начало. Открыв секрет, мы потом уже легко усовершенствовали мое изобретение: с кузнецом Кобылкиным приделали настоящий хвост, упор для пружины — и пулемет стал работать на славу.
— Теперь нас голыми руками не возьмешь,— важно говорили партизаны. — Ну-ка, сунься?..
Итак мы понемногу устроились. Плохо только, что не было у нас медицинского персонала и медикаментов. Но что поделаешь, придется и здесь обойтись своими средствами.
Помню, в первом бою был у нас ранен один паренек. Пуля застряла около кисти, рука вспухла, почернела, опасались заражения крови.
Уговорив паренька сделать операцию, я засучил рукава, отточил простой нож, прокалил его на огне, потом вымыл руки и очень ловко вырезал пулю. Такую операцию, как, смеясь, говорили потом партизаны, пожалуй, и лошадь не выдержала бы. Но партизан не лошадь — выдержал. И не только выдержал, но в скорости и выздоровел.
За работой быстро бежали дни. Солнце заметно стало припекать, и тайга как-то вдруг сделалась звонкой, прозрачной, какой она бывает ранней весной. В свободную минуту мы ходили поодиночке на охоту и таким образом пополняли наши скудные запасы продовольствия. О белых пока не было ни слуху, ни духу.
Но вот в один прекрасный день прибежал к нам молодой крестьянин из Мордоя. С этим селом мы наладили регулярную связь, так как оно стояло недалеко от станицы Кыры, и мордойцы аккуратно оповещали нас обо всем, что происходило у казаков. Семеновцы, зная об этом, мстили мордойцам, делая на них частые налеты.
В один из таких налетов семеновцы схватили этого парня и без долгих разговоров повели на опушку леса. Но тот сразу сообразил, зачем его ведут туда. Выбрав удобный момент, он бросился бежать. Семеновцы пустили ему в догонку несколько пуль, но не попали, и парень благополучно добрался до нас.
Он сообщил, что к семеновцам прибыло подкрепление и они готовятся к новому походу на нас. Мы усилили караулы. Спали, не раздеваясь, с оружием под рукой.
На второй кажется день после получения этого известия собрались мы, человек пятнадцать, у «бабушки-язвы» (была такая хорошая старушка, а язвой ее прозвали в шутку партизаны за то, что она постоянно на что-либо ворчала). Сидим и ждем завтрака. Ярко пылает печь, на сковородке потрескивает масло — бабушка блины готовится печь. И вот, когда все уже было готово и первая пара блинов полезла румяниться в печку, на улице раздался крик:
— Тревога!
Пропали наши блины. Выскочили мы из избы и быстро помчались на позиции. Залегли в окопах, ждем. В полкилометре от села среди кустов замелькали казачьи папахи. Подпустив их шагов на двести, дали дружный залп. И тут же раз, другой резнули пулеметом.
Быстро семеновцы летели на нас, но еще быстрее удирали обратно. Наблюдательные наши посты донесли нам, что, отскочив от села километров на шесть, семеновцы остановились. Казаки, увидев бегущие на них цепи, повернули коней опять назад.
Увлеченные погоней, мы зашли очень далеко. Но около станицы Кыра наша разведка, приняв в темноте кусты за многочисленное войско, навела панику, и мы отступили обратно.
РЕКОГНОСЦИРОВКА
Последнее сообщение из Мордоя и этот налет не оставляли у нас больше никакого сомнения в том,что семеновцы при поддержке японцев стягивают против нас значительные силы.
Чтобы показать им, что партизаны тоже не лыком шиты, мы решили сделать им ответный визит. Человек пятнадцать под моей командой выехало через падь Большой Вылетуй на Мангут. Здесь мы намеревались навести на казаков панику и, если удастся, расстроить телеграфную связь между Читой и Кырой.
Не доезжая километров семь до Мангута, мы завернули в Усть-Тарбагатай и здесь у знакомого бурята попили чаю. От него узнали, что через Мангут за день до нас прошел полк пехоты семеновцев с двумя орудиями и большим запасом патронов и снарядов. Таким образом вопрос о нашем внезапном нападении на Мангут отпал. Мы решили поехать в Куленду и предупредить своих о создавшемся положении.
В Куленде нас встретила большая толпа. Крестьяне были очень взволнованы, но мы их успокоили, сказав, что ничего пока страшного нет. Потом, наскоро созвав сходку в штабе, обсудили положение. Я предложил выслать в тыл белых несколько человек казаков из примыкавших к нашему отряду и попытаться провести мобилизацию крестьян. Штаб выделил меня как бывшего председателя Акшинского исполкома, знакомого со многими из окрестных сельчан. В помощь мне дали пять человек казаков: Кондратьева, Данилова, Сажина, Иванова и Кочергина. Все они — местные жители и поэтому так же, как и я, хорошо знали почти каждого крестьянина.
Чтобы не терять даром времени, мы выехали в тот же день. По тракту все время передвигались семеновские войска, поэтому, отъехав километров двадцать пять от Куленды, мы остановились перед утром близ пади Тарбагатай и передневали в кустах. Дождавшись сумерок, двинулись дальше и ночью приехали в село Партия. Тут у знакомого казака узнали, что река Онон разлилась и на всех переправах стоят сильные караулы.
Однако нам во что бы то ни стало надо было перебраться на ту сторону. Решили попытать счастья в Нарасунском. Добравшись до него, в ту же ночь мы заехали к отцу Митьки Трухина (нашего разведчика). Старик Трухин предупредил нас, что перевоз охраняет караул из пятнадцати белых во главе с местным кулаком Василием Трухиным (однофамильцем митькиного отца). Наша задача сильно осложнялась: Васька Трухин хорошо знал всех нас в лицо.
— А что, братцы, давайте-ка есаульские погоны на себя напялим, — предложил неожиданно Данилов. — Они спросонья-то не разглядят, может быть наш номер и пройдет...
Эта затея нам понравилась, тем более что и материал для маскарада у нас имелся под рукой. Две пары офицерских погон и погоны для нижних чинов мы захватили на всякий случай с собой, остальное, что недоставало, нашлось у старика Трухина. Мигом напялили на себя знаки отличия. Я и Данилов превратились в есаулов, а остальные — в нижних чинов.
Как и следовало ожидать, караул крепко спал на пристани. Отыскав среди спящих Трухина, мы разбудили его пинками в бок. Не успел парень как следует продрать глаза, как наш «есаул» Данилов заехал ему в ухо, потом в другое.
— Ты что, мерзавец, караулить здесь поставлен или спать?.. — заорал он на него начальственным тоном. — Ах ты, сволочь!
Под градом сыпавшихся со всех сторон ударов Трухин только бормотал:
— Виноват, господин есаул... Простите, господин есаул. Только что прикурнул...
Трухин был большой подлец и стоил такого обхождения с собой. К тому же не награждай мы его беспрерывными затрещинами и дай ему опомниться — он обязательно разглядел бы, с кем имеет дело.
— Эй, перевозчик, давай паром!. — закричали мы что есть мочи.
Васька Трухин хотел было повернуться к нам, но, получив здоровую зуботычину, решил лучше не смотреть, подставляя под удары свой затылок. Видя, что перевозчик не подает никаких признаков жизни, он робко посоветовал:
— Прикажите, господин есаул, кому-нибудь выстрелить, а то они, анафемы, спят больно крепко.
Даем два выстрела. Сейчас же на той стороне мелькнул в избе огонек, и раздались сонные голоса перевозчиков.
— Да-авай па-аром!.. — зычно закричали мы опять. Через несколько минут неуклюжий паром причалил к берегу,
и наша сановная команда, поддерживаемая караульными под руки, важно вступила на него. На прощанье Данилов еще раз сунул Трухину в зубы кулаком, пообещав в скором времени пробрать его как следует.
Трухин, как потом рассказывали нам знакомые казаки, долго сидел на берегу, почесывался и бормотал:
— Встречал я где-то этого офицера... Знакомая личность... Но где — никак припомнить не могу. Да и всю команду как будто где-то видел... Вот притча...
Отъехав километров десять от перевоза, мы свернули с тракта в лес и без всяких приключений добрались к вечеру до села Шелебенгуй, где нас встретили крестьяне, как родных. Проведя здесь собрание с активом и поделившись новостями, мы отправились к отцу Кондратьева (одного из наших казаков), который жил на заимке в пади Убур-Тахтор.
Интересный был этот старик — казак Роман Григорьевич Кондратьев. Считая себя твердым большевиком, он охотно помогал партизанам. Наши разведчики всегда находили у него надежный приют и защиту. За это старику немало приходилось терпеть от белых. То и дело его таскали по контрразведкам, допрашивали, держали по нескольку дней в темной на хлебе и воде, нередко даже подвергали экзекуции, но добиться от него ничего не могли. У него было пять сыновей: двое служили у нас, двое — у белых, а пятый был нейтральным.
Остановившись у Кондратьева, вернее, около его заимки, мы объявили ему о цели своего приезда.
— Понимаю, — затряс дед серебряной головой, — помога вам нужна... Чего не дать хорошим хлопцам помоги... Дадим.
В тот же вечер он отправился в Шелебенгуй, пробыл там несколько часов и по возвращении коротко объявил нам:
— Сделано... Завтра-ось ввечеру — на собрание...
На другой день мы будто невзначай явились на сходку. Без долгих разговоров нам отрядили семь человек, подлежащих призыву.
— Чем Семенову-то служить, лучше свой фронт поддержите, — напутствовали новобранцев крестьяне.
Ребята были очень довольны. Они пришли к нам со своими винтовками, патронами и продовольствием. Распрощавшись с шелебенгуйцами, мы ушли в ту же ночь в сопки.
ПО ЗВЕРИНЫМ ТРОПАМ
По дороге нашего полку еще прибыло: к нам присоединились два казака из Куку-Чулана. От них мы узнали, что староста Шелебенгуя Матвей Васильевич в скорости после нашего отъезда из села убежал в Акшу с доносом о проезде большевиков.
Поразмыслив как следует, мы решили, что казаки безусловно кинутся искать нас в окрестностях Шелебенгуя. Поэтому если мы сейчас же двинемся к Акше и нападем на нее ночью, то нам удастся навести панику. Сказано — сделано. Горными тропами мы пробрались к Акше. Но выполнить свою затею нам не удалось, так как всюду рыскали сильные отряды добровольческих дружин и нас скоро заметили.
Оставаться в сопках с группой в пятнадцать человек и отражать атаки белых было бесполезно, тем более что все нужные сведения мы уже добыли, поэтому мы повернули обратно к Онону.
Перевал между Нарасунском и Партией был страшно тяжел. Нам буквально пришлось пробираться по звериным тропам, где впору было пройти только горному оленю или тонконогому гурану. Узкая, как нитка, тропинка вилась по крутым откосам все выше и выше, мимо нависших скал и бездонных пропастей к синеющим, как казалось, у самого края неба угрюмым отрогам. Привыкшие ко всяким трудностям казачьи лошади не раз нерешительно замирали перед отчаянно крутыми спусками и осторожно пятились назад.
Но вернуться обратно мы не могли: белая дружина нащупала наши следы и шла за нами по пятам. У нас был только один путь — вперед. И, рискуя не раз сорваться в пропасть, изувечив себя и лошадей, мы карабкались выше и выше. К полудню наконец благополучно добрались до вершины перевала и начали спускаться в долину.
Солнце уже садилось, обливая горы багровым сиянием. Отъехав от перевала километров восемь, мы остановились отдохнуть, сварили чайку.
Тут к нам подошел какой-то охотник, поздоровался, присел к огню и спросил:
— Вы, ребятки, откуда пришли?
Я показал ему на тропинку, сбегающую с горы. Охотник недоверчиво покачал головой и заметил:
— Ну, это аы, паря, положим, врешь. Пятьдесят лет ходил я вокруг по лесу, а по этой тропинке никто еще не переваливал!..
Сколько мы его ни уверяли, он так все-таки и остался при своем. Напившись чаю, мы поехали дальше. Переправившись благополучно при помощи крестьян через Онон, мы поздно вечером приехали в село Партия.
Применив опять маскировку под офицеров, мы зашли в первый попавшийся по внешнему виду зажиточный дом. Увидев на нас офицерские погоны, старуха-хозяйка приветливо заулыбалась.
— Пожалуйста, гости дорогие, проходите в горенку... — запела она.
Мы ей объяснили, что у нас вышел весь хлеб, а доехать нужно до Мангута. Старуха засуетилась, закудахтала:
— Ах, милые, ах, родимые!.. Сейчас, сейчас!.. Вы только скажите, ваше благородие, — обратилась она неожиданно ко мне, — правда, говорят, что Аносова убили?..
— Убили, бабушка, убили, — отвечаю я.
— Слава тебе, господи! — вздохнула старуха. — Ведь это, говорят, самый главный большевик, он-то всех и мутил.
Получив хлеб, сало да туезок сметаны за радостную для кулачки весть, мы поехали дальше. От этой же словоохотливой бабы мы узнали, что под Тарбагатаем стоит со своим бурятским отрядом Табхаев. Однако мы решили ехать, не сворачивая, в крайнем случае постановили прорваться.
В горах нам встретился бурят, который рассказал, что в пади под Тарбагатаем находится более трехсот бурятских кавалеристов. Делая вид, что мы не придаем его словам никакого значения, спокойно говорим ему:
— Тут на хребте везде ваши посты стоят, так ты доведи нас до перевала и предупреди их, чтобы не стреляли зря.
Бурят молча кивнул головой. Пропустив его впереди себя, мы смело взобрались на хребет. Здесь стояла застава. Увидев есаульские погоны, буряты вскочили и закозыряли. Мы попросили начальника заставы проводить нас немного, тот охотно согласился.
По дороге он рассказывал нам, как он расправлялся с большевиками, называл знакомые нам фамилии партизан, которых он сам лично убил или замучил. Назад он конечно не вернулся...
НА ОСАДНОМ ПОЛОЖЕНИИ
В Бырлу мы приехали как раз во-время. Белые собрали очень крупные силы и атаковали нас с трех сторон. Бой длился целые сутки.
Защищать свое село вышли не только старики-партизаны, но даже подростки и женщины. Вооруженные кто старинной кремневкой, кто самопалом, они лежали в окопах рядом с нами, бывалыми партизанами, и без всякой паники под сильным обстрелом отражали атаку за атакой.
На правом фланге в лесу скопился сильный кавалерийский отряд и лавой понесся в атаку. Мы приготовились дать залп. Но, не долетев шагов ста до наших окопов, лава неожиданно споткнулась и рассыпалась, как снежный ком. А произошло это так. Впереди нас протекала речка Бырлушка шириной не более сажени, с крутыми обрывистыми берегами и очень глубокая. Казаки, не предвидя этого препятствия, на всем скаку налетели на нее. Получилась форменная каша: передние свалились вместе с конями в речку, задние — на них. Под нашим огнем казаки с трудом выбрались на берег. Искалеченные лошади остались барахтаться в реке, а казаки пешком удирали в лес.
Этот неудачный налет внес в ряды белых большое расстройство. Они начали отходить с большими потерями. У нас же потерь совсем не было. После их ухода мы подобрали много патронов, оружия и десятка два разбежавшихся по лесу лошадей.
Весна стояла в самом разгаре, и мы занялись полевыми работами. Белые все это время не тревожили нас. Повидимому урок, который они получили от нас в последнем бою, пришелся им не по вкусу.
Однако, занимаясь мирным трудом, мы не забывали об опасности и каждую минуту были настороже. Пока одни из нас пахали, сеяли, боронили, другие несли сторожевую службу, день и ночь охраняли границы Бырлы и Куленды от внезапного налета врага.
Не забывали мы и охоту. Каждое утро три-четыре охотника уходили в тайгу и редкий день возвращались с пустыми руками. Жили мы в ту пору тесной коммуной. Все свои пожитки делили поровну, и не было случая, чтобы кто-либо высказал бы свое недовольство.
Особенно хорошую память оставили у нас женщины Куленды и Бырлы. Они не только не ругали своих мужей, когда те отдавали мясо, хлеб и другие продукты в общий котел, но, наоборот, всячески поощряли их к этому.
— У тебя зверь (лось) еще в лесу не вывезен, а ты зря баклуши бьешь! — кричит, бывало, какая-нибудь крестьянка на мужа. — Съезди с ребятами, привези и сдай штабу.
При учете хлебных излишков женщины беспрекословно вытаскивали из-под лавок все свои запасы, не утаивая от штаба ни одной крупинки.
Нередко без всякой просьбы с нашей стороны женщины приходили в штаб и предлагали свои услуги.
— Я нынче свободная... Может в караул меня снарядите?
— А я в санитарки сгожусь, коли надо... Поставьте и меня на пост...
Ребятишек матери будили чуть свет. Ни одна не даст проспать своему сынишке, если его очередь итти посыльным при сторожевом охранении. Женщинам много приходилось работать и на поле. Мужей берегли на случай боя. Забавно было видеть, как они гнали их от себя, когда те приходили помочь им.
— Катитесь, катитесь отсюда!.. Без вас управимся. Там, того гляди, белые придут, а вас сюда черти принесли. Идите!..
Партизаны послушно уходили. Если делать было нечего, шли гурьбой к «бабушке-язве». Увидев компанию партизан, бабушка начинала суетиться, скликать своих невесток:
— Нюшка, Акулька, да где же вы, язви, запропастились?.. Хлопцы покушать пришли.
И хлопцы, весело гогоча и подмигивая молодым хозяйкам, усаживались дружно за стол. Старик Карелин, если случалось ему проходить мимо избы, присоединялся к компании, и пир начинался на славу. Хлебосольная старуха не отпускала никого, чтобы не накормить досыта.
Так в труде, накапливая силы для борьбы, жили мы, отрезанные от Советской страны, окруженные со всех сторон враждебными силами. Дожили мы так до середины мая.
ВЫЛАЗКИ
Полевые работы окончились, горячка спала. И мы уже заметно начали тяготиться своим спокойным положением.
— Надоело, братцы, что-то без дела сидеть, — жаловались друг другу партизаны.
— Этак беляки-то вообразят о себе, что мы их боимся, — подзуживал дед Шатский, который вообще был настроен воинственно. — Эй, штаб-бригада, надо что-нибудь сообразить!..
В самом деле, сидеть сложа руки и ждать, когда белые сами пожалуют к нам в гости, — не в партизанском это характере. Собрав бюро актива, мы решили: делать каждую неделю налеты в тыл белых, чтобы держать их все время настороже. Во время этих налетов добывать по возможности сведения о том, что делается на фронте, и вести агитационную работу среди населения.
Поручили мне сделать первый налет на станицу Букукун. Выделили шесть партизан, самых надежных.
Выехали мы ночью с тем, чтобы до рассвета проскочить контрреволюционную казачью станицу Алдан. Не доезжая до станицы Букукун, при спуске с хребта перерубили телеграфный провод, после чего смело въехали в станицу. Казаки, как только увидели нас, моментально попрятались по избам.
Мы заехали прямо на почту. Щупленький рыжеватый телеграфист сильно взволновался нашим неожиданным появлением. Успокоив его, мы взяли газеты и предложили ему вызвать Кыру.
Он постучал по аппарату, но ответа не получилось.
— Вызывай тогда Троицкосавск, — приказал я.
— Комендант у аппарата слушает, — быстро пробежал ленту телеграфист.
Я диктую:
— Станицу Букукун занял отряд красных, снимаем аппарат, связь с вами прекращаем, продвигаемся к Акше.
Аппарат в ответ взволнованно стучит:
— Какие красные? Повторите, повторите...
Но мы уже сняли аппарат. На базарной площади станицы собрали летучий митинг. Я выступил с короткой речью и рассказал, что сейчас во всей Сибири и на Дальнем Востоке разгорается партизанская борьба. Красная армия несмотря на бешеный натиск империалистов не разгромлена, а, наоборот, укрепляется и теснит белых. Партизанские отряды на Амуре, в Приморье и Забайкалье скоро соединятся с нею. Пора-де и вам, казакам Онона, от нейтральности перейти к активной борьбе против белых.
Казаки выслушали мое выступление молча и также молча разошлись по домам, а мы в тот же день вернулись обратно в Бырлу.
Второй налет был задуман нами более серьезный. Мы предполагали сделать глубокий рейд в тыл белых и захватить Акшу. Для этой цели выделили кавалерийский отряд в сорок человек (теперь у нас уже имелись все роды оружия, за исключением артиллерии), взяли проводником хорошего охотника деда Шарыпова и двинулись через хребты таежными тропинками.
На третий день подошли к селу Улачи. Оставили в кустах у реки караулы, а сами пошли к селу Солдатское. Но не успели мы отойти и километра, как услышали позади себя стрельбу.
Оказалось, что белый отряд наткнулся на нашу заставу у перевоза и перебил ее. Мы бросились на помощь, но было уже поздно.
Белые заняли Улачи и открыли по нас сильный огонь. Разъяренные гибелью наших товарищей, мы решили отомстить. Десять партизан под командой Филынина побежали прямо на село, остальные двадцать человек охватили Улачи с флангов. Белые не выдержали натиска и в беспорядке разбежались. Мы заняли село. Привезли трупы погибших товарищей и похоронили их.
Этот случай научил нас быть осторожнее. Для нас стало ясно, что Акши нам не взять. К тому же мы получили тревожные сведения о том, что из Читы спешно перебрасываются в наш район крупные войсковые части, мобилизуются местные казаки и кулачество на борьбу с партизанами.
Мы решили вернуться обратно. По пути заехали в село Тулутай. Здесь к нам присоединилось несколько добровольцев, они принесли с собой оружие и патроны. Подкрепленные этими свежими силами, мы поехали к горным вершинам, чтобы оттуда пробраться домой.
Шли весело, с песнями, пока наш проводник не потерял направления. Наговорив ему кучу крепких партизанских слов, мы доверились чутью своих коней и начали осторожно пробираться густыми зарослями. Оплошность дедушки Шарыпова (нашего проводника) стоила нам лишний день пути. Как на грех вышло все продовольствие, и к великому горю наших семейских пришлось питаться кониной.
Нужно было видеть физиономию нашего начхоза, когда я приказал ему зарезать раненого коня.
— Что вы, товарищ командир! Да ведь у коня по нашему закону только правый бок есть можно.
— Ну что же, — ответил я хладнокровно, — вы — правый, а мы — левый, так все и съедим. Режьте.
Делать нечего — согласился. Когда зажаренная на вертеле конина вкусно защекотала ноздри, наши семейские с голодухи набросились на нее и съели все, не разбирая боков. Только на следующий день, подъезжая к Бырле, они просили нас не рассказывать их женам, что в дороге им пришлось есть конину.
— Иначе они нас на порог не пустят, ей-ей...
Мы обещали держать все в строгом секрете. Но события неожиданно повернулись так, что нашим семейским пришлось надолго забыть не только про конину, но и про все свои другие обычаи.
РЕШИТЕЛЬНОЕ СРАЖЕНИЕ
Во время нашего отъезда сбежали к белым три брата Лифановы. Эта семья зажиточного кулацкого склада была все время у нас на подозрении. Как выяснилось впоследствии, братья Лифановы имели связь с белым штабом и передавали ему сведения о расположении наших сил. Последнее время они вели агитацию среди семейских, распуская слухи, что белых в Кыре собралось видимо-невидимо, поэтому лучше покориться им и выдать своих комиссаров. Бегство Лифановых надо было очевидно рассматривать как предвестник каких-то серьезных событий.
Сразу же по приезде мы собрали партийную ячейку, обсудили положение и решили созвать актив. Собрание актива, а затем и общее собрание единогласно постановили: драться до последнего патрона. Отступать только в крайнем случае, если это найдет нужным партийное бюро.
Стали готовиться к решительному бою. Чистили и приводили в порядок оружие. Кузнец Кобылкин, дед Шатский, я и еще несколько партизан день и ночь посменно работали в кузнице: отливали пули из свинца и баббита, делали патроны. Весь наличный состав людей разбили по боевым участкам и на каждом из них провели несколько раз пробные маневры защиты и нападения. Женщины занялись заготовкой свежего мяса впрок, на случай, если нам придется отступать из Бырлы: провяливали его на солнце, сушили, солили. Ребятишки по десять раз бегали в Куленду и обратно, держали связь. Словом, все были на ногах от мала до велика, и всем хватало работы.
Так прошло несколько напряженных дней. Вдруг утром, кажется в последних числах июня, получаем от своих разведчиков донесение: белые наступают большими массами. Не успели мы их выслушать, как с сопки, командующей над Бырлой, открылась стрельба по нашему штабу. Повидимому братья Лифановы хорошо сумели рассказать белым о нашем расположении.
На первые же выстрелы семь или восемь стариков-охотников с ближайшего поста под командой Шатского устремились на сопку. Держа свои дробовики наперевес, они кричали «ура» и лезли на гору, как будто их была рота, а не меньше десятка. Атака была так неожиданна, что белые, прекратив стрельбу, подались назад.
Пример стариков влил еще больше энергии и бодрости в наши ряды. Несмотря на серьезность положения молодые партизаны не удержались от шуток.
— Аида старички! Аида молодчики!..
— А ты погляди, какой у них главком храбрый — сам впереди своего войска пошел. Что твой Суворов али Наполеон...
Дед Шатский, возвратясь со своим отрядом за прикрытие, сильно возбужденный, потрясал карабином в воздухе и кричал:
— Я им покажу, какой я вояка! А вы чо тут? — неожиданно повернулся он к нам в сердцах. — Беляков испужались, по кустам попрятались?..
Белые, выждав, пока подойдут их главные силы, опять открыли огонь. В течение дня они неоднократно бросались в атаку густыми массами, но всякий раз наш меткий огонь отбрасывал их назад.
Был момент, когда белые после усиленной артиллерийской подготовки атаковали неожиданно наш правый фланг. Хорошо обученные солдаты вели перебежку, как на тактических занятиях.
С наблюдательного поста нам видно было, что правый фланг наш, где находилось всего только 30—40 человек, не выдержит нажима вчетверо сильнейшего противника. В то же время белые, стараясь отвлечь наше внимание от правого фланга, вели демонстративное наступление в центре и слева, рассчитывая тем самым острее нанести удар.
Но мы догадались об их маневре и сейчас же послали своим правофланговцам подкрепление в двенадцать человек. Получив от нас эту поддержку, Данилин, командующий правым отрядом, первый выскочил из окопов, крикнув своим:
— За мной!..
Контратака правофланговцев была до того стремительна, что белые поспешно отскочили обратно.
Шатский и Карелин залегли в это время за выступ скалы на полпути до неприятельских окопов и ловко, как заправские снайперы, брали врага на-мушку. Чтобы поражать вернее и без промаха, они пускались на отчаянные вылазки: по очереди выбегали из-за скалы и, ползком подобравшись к неприятельским окопам, стреляли прямо в упор. А потом отползали обратно и заряжали свои «пушки». Ни один их выстрел не пропадал даром.
К ночи бой немного затих. А с рассветом белые опять устремились в атаку.
К концу второго дня нам пришлось отступить с первой линии на вторую. Но удачное расположение нашего отряда не позволило белым занять брошенные нами позиции. С правого фланга мы были защищены речкой Бырлушкой, памятной белым по неудачному налету их кавалерии. Сзади высокая сопка с густым лесом ограждала нас от налетов с тыла. На левом фланге сопка соединялась с утесами, образуя полукольцо. Проходные тропы имелись только с нашей стороны, но они так хорошо были укреплены, что три-четыре человека могли свободно сдержать 150—200 человек.
Однако как бы ни выгодны были наши позиции и какую бы беззаветную храбрость ни проявляли наши бойцы, мы все-таки видели, что долго нам не продержаться. К концу третьего дня стрелять было уже нечем. От всех командиров поступали сообщения: патроны на исходе. В запасе тоже их не было.
А белые подвезли артиллерию к самому селу и начали бить в упор зажигательными снарядами. Наши пожарники работали мужественно, не покладая рук. Им помогали женщины и ребятишки. Погасив огонь на одном конце села, через минуту бежали на другой. Изнемогая от усталости, они все-таки не давали огню распространиться по селу.
Но вот наступила ночь. Последняя наша ночь в Бырле. Несколько белых добровольцев сумели каким-то образом (вероятно и здесь им способствовали братья Лифановы) проползти к селу и поджечь его разом в семи-восьми местах.
Сейчас же, как только показалось пламя, артиллерия белых открыла бешеный огонь по селу. Но и под градом осколков наши пожарники не покидали своих позиций. Они метались — кто с ведром, кто с багром, стараясь погасить бушевавшее
пламя.
Но ветер сделал свое дело. К рассвету больше половины села представляло груду дымящихся развалин.
ПОБЕЖДЕНЫ, НО НЕ УНИЧТОЖЕНЫ
Утром мы собрали в последний раз наш актив на сопке. Подсчитали свои потери: один убит и трое ранено. Патронов не было, свинца и пороху — тоже. Хочешь — не хочешь, а надо отступать. Решили пока отойти к Куленде и там на общем собрании договориться, как поступать дальше.
С болью в сердце покинули мы неприступные горные вершины, с которыми сжились, как с родными местами, и за которые дрались целых пять месяцев... Отступали молча, в полном порядке.
В Куленде долго оставаться нам было нельзя, так как белые с часу на час могли нагрянуть и сюда. В тот же день созвали общее собрание и спешно начали обсуждать, что теперь делать.
Бюро партийной ячейки предложило отступить глубже в сопки, отдохнуть там и продолжать борьбу, но бырляне и кулендяне запротестовали. В них повидимому жила еще слепая надежда на то, что белые долго здесь не останутся — побудут день-другой и уйдут, и тогда опять можно будет вернуться в свои хаты. Итти же с нами вглубь гор, может быть за сотни километров от родных мест, и продолжать борьбу — нет, на это они не были согласны.
— Отсидимся малость в тайге, да и опять по домам, — галдели семейские. — Помога бабам нужна... Без помоги-то как их бросать...
Немалое влияние оказала на это решение и агитация Лифановых, которые постоянно внушали мужикам, что белые их не тронут. Белым-де нужны только комиссары да коммунисты, а мужику они все простят...
Нашлось, правда, среди семейских несколько человек, преимущественно молодежи, которые согласились с решением
ячейки. Но старики кроме Шатского и Карелина решительно протестовали.
Тогда, видя, что нам все равно не сговориться, мы решили разойтись. Кулендяне и бырляне остались отсиживаться в окрестных горах, а наш алханайский отряд с несколькими примкнувшими к нам семейскими разделился на две половины. Одна по заданию штаба пошла горами на Акшинский тракт, чтобы у станицы Кусочинская встретить возвращающихся после разгрома бырлинского фронта белых и задать им трепку, а другая половина отряда, куда входили также больные и раненые, отправилась на Чикой, намереваясь там устроить в безопасном месте раненых и заодно развить агитационную работу среди местного населения.
Так кончился первый период партизанской борьбы в верховьях реки Онона.
Пусть мы не добились того, чего хотели. Пусть белые временно восторжествовали над нами. Но они не могли нас окончательно победить и уничтожить. Мы хранили в себе неисчерпаемые силы. Бырлинский фронт дал нам прекрасный урок, который помог нам лучше применить свои силы в дальнейшем и, слив их с силами Красной армии, очистить окончательно всю Сибирь и Дальний Восток от колчаковских, семеновских и интервентских банд.
