В конце марта 1920 года разбитые остатки колчаковских войск, состоявшие почти поголовно из каппелевских частей, лавиной прокатились по Старочитинскому тракту.
Весь путь от Верхнеудинска до Читы был усеян замерзшими трупами людей и лошадей, сломанными повозками, разбитыми сундуками, ящиками, растрепанными папками дел колчаковских учреждений.
Подгоняемые по пятам идущей с запада Красной армией, окруженные со всех сторон восставшим населением, колчаковцы нацоминали затравленных волков. Они врывались на своем пути в города, села, деревни и все предавали огню и мечу. Переночевав в селе, разорив и разграбив все, что подвернулось под руку, изнасиловав женщин, они утром чуть свет убегали дальше. Но партизаны, вооруженные всем, что было под рукой — от самодельных пик и старинных кремневок до автоматических ружей и пулеметов, отнятых у врага, — настигали белых на каждом шагу. И банды бежали, спеша добраться до Читы.
Там обогретый в лучах "Восходящего солнца" старый забайкальский коршун — атаман Семенов — свил свое последнее гнездо. К нему-то со всех концов и слеталось все воронье белой армии, все матерые соратники кровавого Колчака — генералы Сахаров, Войцеховский и др.
Белогвардейцы засели в Чите. Образовалась так называемая «читинская пробка». Эта «пробка» разрывала край на части, мешая телеграфной и железнодорожной связи между Верхнеудинском, восточным Забайкальем и Амурской областью и Приморьем.
Перед командованием только что организованной Народно-революционной армии встала задача — выбить во что бы то ни стало «читинскую пробку» и очистить окончательно весь край от белогвардейщины. Но выполнить эту задачу было не так-то легко. Положение сильно осложняли японцы, которые открыто поддерживали белогвардейцев, посылая им на выручку свои войска, амуницию, снаряды.
В задачу же Народнореволюционной армии не входило завязывать войну с Японией. Наоборот, существовал строжайший приказ ни в коем случае не вступать в бой с японцами. Но как сохранить нейтралитет, если японцы сами напрашивались на штык? Правда, под напором партизан японцы очистили Амурскую область.
Однако уходить совсем из края они не спешили, сохраняя «нейтралитет». Но как они его сохраняли, увидим в дальнейшем.
В таких условиях действовать надо было особенно осторожно и расчетливо. Народнореволюционная армия с болью в сердце отказалась от немедленного установления советской еласти в занятых областях. В конце марта - дивизия за дивизией — она двинулась на Читу.
Надо сказать, что наши силы далеко уступали силам противника как по своей численности, так и по своему вооружению и снабжению.
И все-таки несмотря на численное превосходство противника Народнореволюционная армия смело двинулась вперед с верой в правоту своего дела, поддерживаемая рабочими и крестьянами, восставшими против белогвардейцев.
ЯПОНСКИЙ «НЕЙТРАЛИТЕТ»
С мелкими стычками части Народнореволюционной армии подвигались к Чите.
Население окрестных сел, испытавшее на себе все ужасы колчаковщины, встречало наших бойцов как избавителей.
— Капут белякам приходит, крышка!.. — потирая руки, говорили старики.
— Отцарствовали золотопогонники, будя!..
— Братцы, эвона Чита — рукой подать!.. — ликовали бойцы. — Завтра с праздничком атамана поздравлять придем.
Все знали о приказе главкома: 8 апреля Читу взять во что бы то ни стало. 8 апреля приходилось в первый день пасхи, белогвардейцы будут настроены по-праздничному, выпьют, подгуляют, а мы к ним тут как тут в гости и пожалуем.
Накануне вечером в наших частях шла усиленная подготовка: кто чистил винтовку, кто точил штык, а кто штопал прорехи и связывал веревочкой изорванные ботинки, чтобы в решительный момент в атаке они не развалились окончательно.
Апрельские ночи в Забайкалье дают себя чувствовать. Особенно плохо приходится тем, кто полугол, полубос, как были многие наши бойцы. Но грела всех одна заветная мысль: Завтра — Чита... отогреемся!
Каждый считал часы, о нетерпением ожидая приказа выступать. Изредка слышались тревожные вопросы:
— А как, братцы, японцы?..
— Они — нейтральны...
— Ой ли?..
— А вот, посмотрим...
В вопросах и ответах звучала твердая решимость — готовность бесстрашно встретить все.
Пользуясь темнотой, первая бригада под командой тов. Стругова незамеченной подошла к предместью Читы Каштаку. В ночной тишине отчетливо доносился гул пасхальных колоколов — это в Чите звонили к заутрене. Взводы передовых рот притаились, ждали приказа к атаке.
Черное небо прорезали огненной змеей ракеты. Бойцы бросились вперед. Гул колоколов сменился оружейной и пулеметной трескотней, суровым покашливанием орудий. Вот и улицы Читы... Бой завязался в городе. Белые сопротивлялись упорно, каждая пядь мостовой, каждая тумба брались ценой больших усилий. Но в конце концов белые не выдержали, начали отступать.
Вдруг в серой предутренней дымке показались какие-то люди, одетые в щеголеватые мундиры цвета хаки. Они бежали стройными цепями и занимали окопы, только что брошенные белыми.
По рядам наших бойцов пронеслись негодующие возгласы:
— Японцы, сволочь, белых спасают!.. Отброшенные, помятые нашим первым натиском белогвардейцы встретили своих заступников восторженными криками «ура».
Но наших бойцов трудно было остановить. Отступать обратно, в то время когда вломились уже в Читу, пасовать перед японцами?.. Нет, лучше смерть! Бойцы бросились в штыковую атаку.
Японцы встретили их ураганным пулеметным и артиллерийским огнем. И несмотря на всю свою решимость бойцы не выдержали. Огромный переход, совершенный ими от Иркутска до Читы по местности, разоренной отступавшими каппелевцами, истощил, подорвал силы.
Продвигаться дальше не было никакой возможности. Ураганный огонь японцев прижал наши части к земле. Но отступать они все-таки не хотели. Используя каждый камешек,бугорок, прикладом, штыком ковыряя мерзлую землю, мы устраивали себе прикрытие.
Все попытки японцев и белых вылезть из окопов и перейти в наступление кончались неудачей. Наши части ни на шаг не пускали их вперед. Раненые оставались лежать среди здоровых, отказываясь от помощи санитаров.
— Ничего, я ранен в руку, могу еще стрелять... Перевяжешь потом.
Такие случаи можно было наблюдать то там, то здесь вдоль всего фронта. Люди понимали, что в бою дорога каждая винтовка.
И все-таки несмотря на такое отчаянное сопротивление части 1-й бригады за весь день 8 апреля не могли продвинуться вперед. А вечером под угрозой обхода японцами бригада отступила обратно к Каштаку.
ОПЯТЬ ЯПОНЦЫ...
Вторая бригада под командой тов. Матвеева, перевалив в тот же день по глубокому снегу Яблоновый хребет, вела наступление от села Застепное на озеро Кенон, в то время как Ингодинский отряд тов. Жарикова наступал по Ингоде на Черновские копи, ударом на фланг содействуя 3-й бригаде овладеть копями.
Труднее всех пришлось 2-й бригаде. Спустившись с отрогов Яблоновых гор, без обозов, что называется налегке, она тут же пошла в бой. В самом деле, время ли ждать обозов, когда видна уже Чита. Там кипел бой — это дралась 1-я бригада, надо было спешить ей на выручку...
Бегом, цепь за цепью, бойцы продвигались к Чите. Кавалерия противника не в силах была противостоять стремительному натиску пехоты и в беспорядке отступала.
Путь пересекла маленькая речушка с крутыми обрывистыми берегами. По ее краям утренний мороз образовал тонкую ледяную корку, а посредине свободно гуляла вода. Бойцы бросились в ледяную речку, по пояс и выше в воде переходили ее, карабкались по крутым берегам, в кровь раздирали об острые камни руки.
За рекой открытое поле, а на нем в трех километрах от реки казачье село Застепное. Мокрые, в покоробившихся от мороза шинелях бойцы устремились к нему. Белые кавалеристы, не решаясь испробовать наших штыков, ускакали.
Овладев Застепным, 10-й и 11-й полки повели наступление дальше. Но, увлекшись, они не заметили маневра противника, который, получив сильное подкрепление конных частей, начал обходить полки с обоих флангов. Маневр этот был придуман белыми удачно. Наши незаметно очутились в мешке. Выставленные заслоны от 11-го полка положение не спасли. Не могла помочь наша артиллерия несмотря на усиленный обстрел противника: снаряды падали то слишком близко, то слишком далеко, не причиняя вреда всадникам. На оружейный же огонь они не подходили нарочно, давая возможность нашим частям забраться как можно глубже в
мешок.
К полудню от озера Кенон показались пехотные части японцев. Их артиллерия открыла сильный огонь. Тут только наши поняли опасность своего положения и начали отходить обратно к Застепному.
Но отходить с одним штыком, не имея достаточно патронов, чтобы отстреливаться от наседающего противника, — дело мудреное.
На каждую винтовку приходилось не более обоймы. А патронные двуколки остались за Яблоновым хребтом, отрезанные кавалерией противника. В довершение всего прошел слух, что наступление 1-й бригады на Читу японцами отбито. Бойцы совсем приуныли.
Начальник 1-й дивизии тов. Буров послал сообщение главному штабу: «Белых на фронте нет. Имеем дело с японцами».
Главный штаб, убежденный в нейтралитете японцев, возразил: «Не может быть. Это должно быть монгольские
части».
Однако начдив Буров доказал неоспоримость своего донесения. После этого главному штабу пришлось дать приказ к отступлению.
Сильно потрепанная бригада отошла к Яблоновому хребту.
На других участках фронта бои еще продолжались. 12-й полк, заняв по Читинскому тракту села Домно-Ключевское и Притупово, старался овладеть Черновскими копями. Части 3-й бригады вели в это время бой у разъезда Кука, наступая при поддержке двух бронепоездов по железнодорожной линии. Сражение длилось до самого вечера. Но противник, заняв очень выгодную позицию, отбил все наши атаки. Наступили сумерки. Измученные, разочарованные неудачей наши части готовились провести тревожную ночь.
«КРАСНЫЙ ОРЕЛ» И «КОММУНИСТ»
На рассвете 9 апреля бои возобновились с прежней силой. Японцы продолжали наступление на разъезд Кука и станцию Яблоновая — участок 3-й бригады. Со стороны села Смоленское японцы атаковали 1-ю бригаду.
Солнце только что поднялось над вершинами Яблонового хребта. В прозрачном утреннем воздухе то там, то здесь порхали синеватые дымки, слышалась далекая ружейная стрельба. Но несмотря на огромное превосходство японцев численностью и вооружением наши бойцы все-таки удерживали позиции. В голубое утреннее небо высоко взвились две стальных птицы — это наши воздушные разведчики. Они направились к Чите и скоро исчезли из глаз.
Прошло полчаса томительного ожидания. Но вот вдали опять замаячили две черных точки. Разведчики возвращались. Через час бойцы уже знали, что летчики, сбросив на станционные пути под Читой несколько бомб, заметили на тонких нитях рельсов движущиеся к Чите красные хвосты — это воинские эшелоны везли подкрепление противнику. Наши части, рассчитывая вскоре встретиться со свежими силами японцев, укрепились сильнее.
К полудню на участке 3-й бригады сражение приняло особенно ожесточенный характер. Как раз в это время от Черновских копей показались бронепоезда противника. Наши два бронепоезда «Красный орел» и «Коммунист», стоявшие на линии, приготовились к бою.
Завязался артиллерийский поединок. Бронепоезда противника были прекрасно вооружены и защищены настоящей броней. У нас же настоящий бронепоезд — только «Коммунист», а «Красный орел» сделан наспех из угольных вагонов, вся его броня состояла из мешков с песком. «Красный орел» первый принял на себя огонь противника. Перестрелка завязалась ожесточенная. Наш «Красный орел» поливал белые броневики из трехдюймовки и пулеметов, как из брандспойтов. Те в свою очередь засыпали «Орла» градом пуль из мелкокалиберных снарядов.
Чем кончился бы этот неравный поединок — сказать трудно, если бы события не приняли вдруг совсем неожиданный оборот. Рота японцев, сопровождаемая местными кулаками, перебралась через Яблоновый хребет и по глубоким оврагам подкралась незамеченной к железнодорожному полотну, перерезав путь между «Красным орлом» и «Коммунистом». «Красный орел», увлеченный борьбой, не заметил опасности, да и трудно было ее заметить, так как японцы, маскируясь под партизан, набросили поверх мундиров рваные тулупы и куртки. Когда же с броневика разглядели наконец, что это за люди, было уже поздно.
Японцы оказались на железнодорожном полотне. Охранная рота кударинцев не выдержала их натиска и отступила. Между рельсов ярко вспыхнуло пламя, густые клубы белого дыма, грохот... Путь «Красному орлу» был отрезан.
Однако командир бронепоезда не растерялся.
— Взорвать бронепоезд... Не давать в руки врага!.. — приказал он.
Под перекрестным огнем противника с площадок стащили пулеметы и пушку. Но взрывчатых веществ не было. Тогда пустили в ход ручные гранаты. Разрушили несколько площадок. Но докончить дело не удалось — надо подумать о себе.
Команда бронепоезда захватила казенные части от орудия и пулеметов и с криками «ура» бросилась на преградивших путь японцев. Те видимо не ожидали такого поворота и на одно мгновение освободили железнодорожное полотно. Этого было достаточно — команда благополучно прорвалась к «Коммунисту».
Бронепоезд противника, как стервятник, набросился на полуразрушенного «Красного орла» и на буксире торжественно увел в плен. Жалкая добыча!.. Но на голодные зубы белых и это был хлеб. Какой ни паршивенький, а все-таки бронепоезд — военный трофей... Рассказывали,что по случаю столь «богатой» добычи белые даже служили благодарственные молебны в Чите.
«Коммунист» остался один, но, подкрепленный командой «Красного орла», мужественно продолжал бой.
Японцы бросили на него все свои силы с позиции. Но их яростные атаки разбивались о стойкость наших бойцов. Два батальона 14-го и 15-го полков рассыпались вдоль железнодорожного полотна и, не обращая внимания на град пуль и осколков, мелкими перебежками упорно шаг за шагом продвигались вперед. В ход пускалось все — от штыка до гранаты. Японские броневики начали понемногу отодвигаться к Чите.
Напрасные усилия сбить наши части с позиции обошлись японцам очень дорого. Всюду — на рельсах, в канавах около полотна, на изрытом снарядами поле — лежали десятки тел в аккуратных защитных мундирах. Бойцы продолжали теснить японцев все дальше и дальше. Саперы тем временем спешно поправляли разрушенный японцами путь. Уложили шпалы, засыпали щебнем, навели рельсы, и «Коммунист», постукивая на стыках колесами, устремился на поддержку далеко продвинувшихся частей.
К вечеру разъезд Кука был опять в наших руках. Но как раз в это время наши части получили приказ отступить по всей линии.
Главному командованию Народнореволюционнрй армии стало теперь ясно, что белые отошли на задний план, а бои велись исключительно с японцами. Не желая дать японцам повод для обвинения нас в нарушении нейтралитета (хотя японцы сами давно уже нарушили его), главный штаб дал приказ 1-й дивизии отойти за Яблоновый хребет и там закрепиться.
Для трудящегося населения Читы опять наступили серые будни. Слыша, как удаляется орудийная стрельба, оно поняло, что ненавистная власть белых еще не сломлена.
Так кончилось первое наступление на Читу. Отступив на первоначальные позиции, армия укрепилась и в ожидании благоприятных условий начала готовиться к новым боям, а дипломатия Дальневосточной республики (ДВР) решила использовать эту передышку и поговорить с японцами об их «нейтралитете».
ТАРБАГАТАЙЦЫ, ВПЕРЕД!
На фронт прибыла полностью 2-я дивизия в составе Тарбагатайского, Кударинского и Гашейского полков. Наши силы возросли.
Но и белые не дремали. Два наших самолета обнаружили несколько воинских эшелонов на станции Чита 1-я. Установили также, что противник усилил конную разведку и укрепил позиции в районе Черновских копей, Застёпного, Смоленского и на окраинах Читы. Разведка выяснила, что в Читу переброшен корпус каппелевцев, кроме того там же находились особый Манчжурский полк, Забайкальская кавалерийская дивизия и пять батальонов японцев да еще в резерве Боткинский и Ижевский полки.
Сравнивая свои теперешние силы с силами белогвардейцев, мы опять оказывались в невыгодном положении. Но на нашей стороне была решимость и поддержка населения, чего как раз не было у них...
24 апреля новое наступление открыли тарбагатайцы. Перевалив Яблоновый хребет и выслав вперед усиленную разведку, они продвигались густым лесом к селу Домно-Ключевское. В плане у них было соединиться с 13-м, 14-м и 15-м полками у Черновских копей.
Не доходя двух-трех километров до станции, передовые части тарбагатайцев натолкнулись на аванпосты противника. Завязалась перестрелка. Наша артиллерия открыла огонь по станице. Не прошло и получаса, как получили донесение от разведчиков: противник оставил Домно-Ключевское.
Скорым шагом, а где и бегом полк шел на опушку леса. Впереди — широкая равнина, пересеченная железной дорогой. На линии стояли два неприятельских бронепоезда. Налево — село Притупово, а за ним высокая гора. На горе виднелись черные полоски окопов — там японцы. Перед горой — ровное без единого кустика поле, обрамленное густой опушкой леса. Бойцы залегли в лесу. Противник, сидя на горе, бил по опушке из полутора десятков пулеметов, изредка, для психологического, так сказать, воздействия давал пулеметные очереди по полю, поднимая пулями струйки пыли.
Тарбагатайцы лежали, что называется, носа не показывая. Однако надо же было как-то выходить из положения — или отступать или двигаться вперед.
В это время ко мне (я командовал 2-й бригадой) подошел начальник 2-й дивизии тов. Нейман, только что перед тем прибывший на фронт.
— Японцев с сопки сбить все-таки надо, — спокойно заявил он. — Я думаю, что лучше это сделать так: я возьму на
себя командование бригадой, а тебе придется спуститься чином ниже и вести полк в бой. Артиллерия тебя поддержит.
По тонким губам тов. Неймана скользнула едва уловимая улыбка: у нас всего было одно орудие, да и то стреляло так, что редко-редко какой снаряд попадал в цель.
Вскочив на коней, мы с ординарцем помчались к залегшим цепям. Японцы, заметив на опушке двух всадников, усилили огонь, но за дальцостью расстояния он не был страшен.
Наши цепи вышли на ровное поле. Японцы усилили пулеметный огонь.
На людей это подействовало неприятно. То там, то здесь начинали отставать. Военком полка Трофим Бочкарев старался ободрить личным примером. Он в бою был первый раз, но держался прекрасно — не приседал, не ложился без особой нужды.
— Что ты прячешься, паря? — то и дело кричал он. — Я вот иду, и в меня не попадает, а в тебя обязательно попадут?.. Вставай, идем!..
Солнце полускрылось за вершину горы. По склонам легли тени. Огонь противника нам уже не был страшен — мы ползли, карабкались по ложбинам и впадинам, облепили сопку со всех сторон, как муравьи кочку.
Японцы не выдержали. Не приняв штыкового боя, они спешно очистили гору, сели на грузовики и удрали к Чите. Мы взяли Притупово с небольшими потерями — всего двое раненых. В ту же ночь перешли в наступление дальше к Черновским копям.
В темноте цепи осторожно продвигались вперед. Вдруг вдали блеснули огни, раздались выстрелы, крики «ура». Поспешил туда. Оказывается, бойцы напоролись на заставу белых или японцев — в темноте не рассмотрели, так как они успели дать тягу. В наши руки попали три японских винтовки, два мундира и ранец.
Через несколько шагов натолкнулись на бурятское стойбище с загоном для скота. Здесь нас застал приказ: закрепиться на занятых позициях. Начали приводить себя в порядок.
Бойцы несказанно радовались неожиданному отдыху. Если бы побольше было патронов да хлеба, то и совсем было бы хорошо. Но хлеба и патронов у нас все время недостает. Наш отдел снабжения, в котором немало находилось интендантов, перешедших к нам из белой армии, работал неважно.
Помню, на второй или третий день нашей стоянки в стойбище не привезли хлеба. Вызвал по телефону начальника снабжения, спросил о причине задержки.
— Ничего не поделаешь, товарищ комбриг, ни одной лошади нет... — постным голосом ответил начснаб.
— Мой адъютант Орлов там? — спрашиваю.
— Здесь.
— Передайте ему трубку. Через Орлова передал приказ:
— Если через час хлеб не будет на позиции — начснаба расстрелять, об исполнении донести мне.
Хлеб привезли нам через три четверти часа.
ПОД ЧЕРНОВСКИМИ КОПЯМИ
В бурятском стойбище мы, неся, сторожевое охранение, пробыли три или четыре дня как бы на отдыхе. За это время остальные части 2-й дивизии, перевалив вслед за нами Яблоновый хребет, спустились в Читинскую долину. Здесь их встретили японцы. Завязался бой. Наши продвигались довольно успешно.
По плану нашего высшего командования главный удар направлялся на Черновские копи. Но здесь японцы сосредоточили значительные силы, решив повидимому оборону Черновских копей взять исключительно на себя. Нам приказано было укрепиться и подготовиться к решительному удару.
Но приказ главкома о переходе в решительную атаку на Черновские копи не позднее 22 часов 27 апреля мы получили только в 22 часа 5 минут. Главные наши силы находились в это время в восьми километрах от фронта. Никакой другой связи кроме конной не было. Поэтому выполнить этот приказ не представлялось никакой возможности.
Как бы там ни было, но наше наступление на Черновские копи 27 апреля не состоялось. Началось оно лишь 28 апреля. Первыми опять пошли тарбагатайцы. Они подошли вплотную к японским окопам и уже готовились броситься в штыки, как вдруг 14-й и 15-й полки, наступавшие одновременно с правого фланга, не выдержав сильного артиллерийского огня противника, дрогнули и начали отступать.
Пулеметчики-тарбагатайцы моментально повернули пулеметы в их спины и закричали:
— Стой, стрелять будем!.. Назад!..
Порядок кое-как восстановили. Цепи опять устремились к неприятельским окопам. Но японцы подвели макленовскую батарею (мелкокалиберные 37-миллиметровые орудия) к передовой своей линии и начали бить в упор по нашим цепям. Люди опять дрогнули.
В эту минуту военком 1-го батальона Тарбагатайского полка тов. Добровольский — молодой решительный парень — выскочил вперед.
— Коммунисты, сюда! — крикнул он.
Небольшая полковая ячейка в 38 человек живо собралась вокруг него тесной кучкой.
— Ура-а!.. — и они бросились в японские окопы. Трудно было себе представить изумление японцев. Они
уже готовы были выскочить из окопов, чтобы бить нас штыками, а тут им самим пришлось удирать...
Но на правом фланге люди бежали, и 38 храбрецов не в силах были удержать кусочек занятых ими окопов. Японцы набросились на них, засыпали гранатами. Макленовская батарея била в затылок отступающим.
Пулеметчики одни остались на своих местах. Расстреляв одну ленту, торопливо трясущимися руками вставляли другую. От беспрерывной стрельбы вода вскипела в кожухах... На отступление они уже не надеялись, на пощаду тоже...
Вот один из них, самый крайний, на которого лавиной неслись японцы, прекратил стрельбу. Он вскочил, вырвал из-за пояса гранату, сдернул кольцо и вместе с ней упал на пулемет, обхватив его последним объятием.
От яркого всплеска рвущейся под пулеметом гранаты японцы шарахнулись в сторону. Через секунду на том месте, где только что были пулемет и пулеметчик, дымилась бесформенная масса... Второй и третий пулеметчики так же взорвали себя, как и первый.
ОТСТУПЛЕНИЕ
Мы опять на старых позициях. Два дня прошли спокойно. С гор мы видели, как японцы гонят к Черновским копям колонну за колонной.
На третий день вечером прибежал ко мне на квартиру вестовой и сообщил, что меня срочно вызывает к телефону военком бригады. «Зачем ему понадобился, — подумал я, — должно быть хочет узнать, каково у нас положение...» В этом впрочем не было ничего удивительного: военком два дня назад уехал в главный штаб, где его повидимому задержали, и он теперь там волнуется.
— Кто говорит? — спросил я в трубку.
— Аносов, ты?.. Это я, военком... Говорю с фронта... Скажи, когда выступаете?..
Голос показался мне незнакомым.
Неожиданно я вспомнил бледное интеллигентное лицо, лихую выправку и мягкий бархатный голос командира Тарбагатайского полка Макарова, три дня назад бежавшего к белым. Мне сразу стало все понятным. Этот вызов был несомненно дело рук Макарова, который указал японцам месторасположение нашей связи. Я прекратил разговор и положил трубку.
— Дело неладно, — сказал я только что вошедшему в штаб командиру группы Лебедеву. — Японцы включились в телефон. Дай приказ по фронту усилить посты.
Ночь прошла в тревоге. С Яблоновых гор задул отчаянный ветер с метелью и морозом. Большинство бойцов в одних рубашках, на ногах тряпье или ботинки, связанные проволокой и веревками. Это счастливчики, другие — просто босиком.
Я находился среди бойцов 8-й роты Тарбагатайского полка, которая в это время была на отдыхе. Говорим о том, о сем.
Осторожно прощупываем настроение: бегство командира полка как будто не отразилось на бойцах.
— Туда ему и дорога, — говорят. — Волка как ни корми, он все в лес глядит...
— Ребята, — предупреждаю их, — смотрите, у всех ли в порядке оружие?
Щелкают затворами, пробуют штыки.
— Все в порядке, товарищ командир.
Время шло за полночь. В тишине свистел только ветер. Клонило ко сну.
Мне было в эту ночь как-то не по себе — насторожился, словно чего-то ждал.
Вдруг с фронта донеслась отдаленная перестрелка. Мы вскочили, приготовились. Выстрелы с каждой минутой ближе. В темноте бежали прямо на нас какие-то люди.
Скомандовал роте: — В ружье!
Подбежали ближе — узнали своих.
— Японцы, японцы... — кричат они и машут в направлении фронта. Видимо там произошел прорыв. Рассуждать было некогда.
Принял на себя команду ротой и повел ее на гору.
Едва успели занять бывшие японские окопы, как под горой уже бежала цепь японцев и стреляла. В ту же минуту влево от нас со стороны Притупова из лесу вышла большая толпа. В темноте не разобрать, кто — свои или чужие... Под рукой не было ординарца, я куда-то его послал. Подбежал сам. Оказалось — 6-я рота Тарбагатайского полка. Скомандовал им: «Стройся!» Соединил обе роты вместе и приготовился встретить врага. Напоровшись неожиданно на нас, японцы задержались.
Светало. Мы видели, как по долине от села Притупово к Беклемишеву в беспорядке отступали наши части. Проскакала конница. За ней, тяжело громыхая, промчалась артиллерия, каким-то чудом не застрявшая в непролазной грязи у реки Притупово. Спеша, погоняя измученных лошадей, пронеслись обозы.
Долина опустела. Послал ординарца проверить, все ли наши части ушли из Притупова. Ординарец вскоре возвратился и доложил, что весь район нами очищен. Дал приказ отступать.
Сдерживая напирающих японцев, мы небольшими перебежками, уступами отходили на километр и занимали следующую горку. Японцы несколько раз пытались перейти речку Притупово, но каждый раз наш меткий огонь их останавливал. Наконец часть пехоты залегла в кусты, а другая часть вместе с кавалерией около сотни сабель бросилась вдоль дороги, намереваясь обойти нас с тыла. Но местность не особенно этому благоприятствовала. Напротив нас на другой стороне пади стоит утес, мимо которого должны были пройти японцы. Мы быстро сообразили, как нам действовать.
Сделали два-три прицелочных выстрела по утесу и ждали. И едва только японцы подъехали к утесу — пачками открыли огонь. Потеряв с десяток людей, японцы отскочили и повернули обратно в Притупово.
Мы использовали передышку, чтобы подсчитать патроны: на 200 человек — 175 патронов... Я собрал все патроны в кучу и выдал по 5—6 штук каждому и таким образом вооружил 35 человек. Всех остальных, в том числе и одного раненого, которому я дал своего коня, отправил в тыл к Беклемишеву.
Прикрывая собой отступающие части, мы пошли вслед за ними. В одном месте, забравшись на сопку, увидели уходящую в лес нашу кавалерию. Попробовали было ее задержать, но кавалерия отказалась вернуться. Влево по железнодорожной линии продвигался противник, и наших частей уже не было видно.
К полудню мы добрались до села Домно-Ключевское и, взяв здесь по краюшке хлеба, поплелись дальше. Японцы преследовали нас по пятам. Три раза нам пришлось устраивать засаду, чтобы отбиться от них. Только последние десять километров мы прошли спокойно.
В Беклемишеве мы застали эвакуацию в полном разгаре. Командир группы Лебедев (бывший офицер) на все доводы организовать отпор махал только руками. Но, видя, что мы настаиваем, он предложил мне выйти с остатками Тарбагатайского и Гашейского полков и задержать японцев. Я согласился.
Около трехсот гашейцев и полсотни тарбагатайцев заняло опушку леса за деревней Шакша и начало окапываться. Японцы, развернувшись в боевой порядок, правильными цепями повели наступление. Гашейцы не стали дожидаться, когда японцы ближе подойдут к ним. Они выскочили из окопов и бросились врассыпную.
Оставшись о пятьюдесятью тарбагатайцами против шести рот японцев, я разбил людей на три взвода и уступами начал отходить.
Солнце уже село. Под прикрытием сумерок мы вошли в лес. Японцы остались где-то позади. Измученные боем и большим переходом, мы еле волочили ноги.
ТРУДНЫЕ ДНИ
Итак фронт рассыпался. Разбитые части разбрелись, кто куда. Нужно было их опять собрать и противопоставить японцам во что бы то ни стало.
Прибывший на фронт военком 2-й дивизии, отстранив по согласованию с главкомом командующего группой Лебедева, приказал мне восстановить порядок в частях и сдержать японцев. Это была нелегкая задача.
Призвал к себе нового своего военкома тов. Галанина и тов. Шегунова, только что назначенного командиром Тарбагатайского полка вместо бежавшего к белым Макарова, и заявил им:
— Вот что, ребята, выезжайте немедленно, задержите всех бегущих, сформируйте роты и отправьте на фронт.
Шегунов и Галанин выслушали мое приказание без всяких возражений. Оба парня выдержанные, в особенности Галанин — твердый, решительный.
Вскочив на лошадей, они тотчас же уехали. Вернулись они только утром на следующий день. Им удалось собрать человек двести и привести их к штабу. Я как раз в это время возвратился с переговоров по прямому проводу и только что собирался вздремнуть, как вдруг вбежал ко мне встревоженный ординарец и выпалил:
— Не идут на фронт, товарищ комбриг.
Моментально вскочил, вышел на двор. Больше половины выстроенных во дворе бойцов стояли босиком. Сбитые ноги в ранах, гноятся. Шутка ли — ведь они только что пробежали километров сто по камням! Однако сделал вид, что ничего не замечаю, и суровым голосом спрашиваю:
— Почему не идете на фронт?
Головы опущены, глаза исподлобья, отвечают нестройно:
— Больны, товарищ комбриг...
— Вот что, ребята, — говорю им, — вы меня знаете. Если я дал слово, то сдержу, а не сдержу — пусть каждый плюнет мне в лицо... Кого из вас врач признает больным — пойдет в лазарет, а кто окажется здоровым — своей рукой пристрелю... Понятно? Шаг вперед, кто больной!
А надо сказать, что бригадный врач у меня был удивительно честный человек — ни одному симулянту спуску не давал. Такая честность с его стороны казалась мне даже непонятной, так как он не особенно-то сочувствовал нам. Вечно, бывало, ворчал на наши порядки, вышучивал, критиковал. Я считал его убежденным старорежимцем, откровенно говоря, опасался, что он рано или поздно убежит к белым.
Но когда нас разгромили под Притуповом, он догнал меня и присоединился к остаткам моей бригады в 35 человек. А когда я спросил у него, почему он не остался у белых, он ответил:
— Я служу у тех, кто больше всего нуждается в моей помощи, а поэтому я и не мог там остаться. Я доктор, а не вояка...
Вот таков был наш эскулап. Бойцы хорошо знали, что с маленьким ранением он в лазарет не положит. Было немало случаев, когда во время боя, оказав помощь легко раненому, он сам прогонял его на фронт:
— Иди, иди, койку не получишь. Ты еще можешь воевать, а перевязка испортится — так вот тебе еще пакетик...
Скомандовал я и смотрю: ни один не выходит из шеренги.
— Направо, шагом марш! — быстро опять скомандовал я. Бойцы подтянулись, приосанились и пошли...
На фронте, на вершине Кондинской стояли только две полуразвалившиеся бурятские юрты. А людей собралось — бригада пехоты и бригада кавалерии. Трудно было в таких условиях получить отдых. Но позицию нужно удержать во что бы то ни стало. Надо было дать нашей 1-й дивизии выйти от озера Иван на Читинский тракт, чтобы японцы и белые не сбили ее в тайгу, на Витим.
Кругом на сотни километров местность напоминала пустыню. От железной дороги мы находились в двухстах километрах. По шоссе от сел Сосновки и Беклемишево до самого Верхнеудинска все было разорено, разграблено белой армией.
Наступил форменный голод. Подвоза продовольствия не было. Начали выдавать бойцам по фунту мяса и по полфунта хлеба в день. Но и эта норма с каждым днем урезывалась.
Люди бродили, как зачумленные, смотрели под ноги в надежде найти что-нибудь съедобное. Партиями и поодиночке ходили в лес, но зверье, растревоженное канонадой, разбежалось, ушло в глубь тайги. Возвращаясь с пустыми руками, сдирали с деревьев кору, рубили ее мелко и варили в котелках.
Изредка попадались павшие лошади. Тогда наступал праздник — ели, не брезгая ничем. Лошади тоже бродили, как тени. Подножный корм был съеден, затоптан, уничтожен.
А японцы не давали покоя. По шоссе на грузовиках они подъезжали к нашим позициям, прекрасно обмундированные, вооруженные, сытые. Но ни одна их атака не приносила им удачи. Бойцы держались из последних сил. Сжимая истощенными руками винтовку, они нередко сами устремлялись в контратаки, заставляя японцев с позором удирать.
Отбив врага, тут же на голой земле укладывались спать, прижимаясь плотнее друг к другу, чтобы согреться.
В промежутках между боями, чтобы отвлечь назойливые думы о пище, устраивали занятия по политграмоте. Начнет политрук на час-другой беседу о международном положении, слушают бойцы и хоть на время забывают о голоде.
Как-то отдел снабжения прислал мне из тыла кусок свиного сала. Посмотрел я на него, подумал и давай резать на мелкие кусочки: каждому досталось по микроскопической порции. Но бойцы все-таки и этому были рады. Впрочем не так уж важен грамм-другой сала, как случай посмеяться, поострить.
Шутки и прибаутки посыпались со всех сторон:
— Положил на язык кусочек сала, и сразу жизнь жирнее стала...
— Смотри, вши, язви их, и те ожили!..
— Видно, в самом деле жиру прибавилось.
— Плохо, что с такой закуски покурить нема чего. Табаку не было ни крошки. Курили кто мох, кто березовый лист.
Наконец получили извещение, что 1-я дивизия благополучно выбралась на Читинский тракт. Однако сразу не решились уходить: пусть дивизия подальше отойдет в тыл и там отдохнет, а мы пока еще подержимся. Прошло несколько томительных дней.
Но вот получен приказ — отвести бригаду на станцию Могзон. Убили последних лошадей, которые не могли от истощения сдвинуться с места, и съели их.
Подкрепившись, двинулись на Сосновку.
Переход этот был страшно труден. Только через пять дней, подходя к станции Могзон, встретили обоз с продовольствием.
Ликованию не было предела. В руках у каждого оказалась краюха хлеба, которую он прижимал к груди, как любимого ребенка.
А впереди нас ждали теплые квартиры.
ВЗЯТИЕ ЧИТЫ
Настурило затишье. На станции Гонгота открылись 24 мая переговоры с японцами. Было заключено перемирие, и образована нейтральная зона.
Командование Народнореволюционной армии, учитывая прошлые операции и готовясь к новому наступлению на Читу, отправило на Амур и в восточное Забайкалье большую группу командно-политического состава. В начале июня эта группа со станции Могзон горными тропами, обходя Читу с севера, должна была пробраться на Амур и договориться с командованием партизанских частей.
Невзирая на гонготское перемирие семеновцы, якобы не подчиняясь японцам, собрали все свои силы на Восточнозабайкальском фронте и перешли в наступление. Под их напором действующие в этом районе партизанские части отступили к Богдати и Покровке на Ургуни. Но партизаны вскоре оправились и начали вновь теснить белобандитов.
Местное крестьянство и казачество, которым надоело сносить произвол белых и японцев, стали создавать партизанские отряды в тылу у противника.
Под влиянием партизан и революционно настроенного населения в частях противника началось разложение: солдаты бежали с фронта поодиночке и даже целыми частями.
Семенов метался в кольце, которое стягивалось все уже и уже. Он пытался вступить в переговоры с дальневосточным правительством, заигрывал даже с партизанами, предлагая партизанским вождям почести и чины, с иголочки генеральские мундиры.
Партизанское движение росло. К сентябрю 1920 года все районы — Ингодинский, Ононский, Акшинский, Бальзинский — были охвачены партизанами. Семеновцы, что называется, носа не могли высунуть из-под японской опеки. Японцам тоже было не по себе. Наступала зима, кругом враждебное население, ясно, что придется сматывать удочки. Да и Америка усиленно рекомендовала японскому правительству сделать это.
С большими проволочками японцы наконец объявили о своей эвакуации и 15 октября покинули Забайкалье. Как раз к этому времени окрепшие партизанские отряды решительно перешли в наступление, поддержанное партизанской армией восточного Забайкалья.
Армия белых под командой генерала Бангерского в первых же стычках с партизанами понесла поражение. Амурская армия тов. Серышева захватила железную дорогу, и белым почти от самой Читы пришлось двигаться пешим порядком по Акшинскому тракту. Они спешно начали эвакуироваться, уничтожая все на своем пути. Мосты, подвижные составы и станции железной дороги представляли собой горящие факелы. Горели пакгаузы, водокачки, станционные здания: это была последняя бессильная, но яростная злоба врага.
Партизанское кольцо сжималось все теснее, и 22 октября Чита наконец была занята партизанскими отрядами.
Перед взятием партизанами Читы белые сделали попытку договориться с командованием партизан. 19 октября у тов. Серышева состоялись переговоры с Бангерским по прямому проводу. Белым предложено было без дальнейшего кровопролития сдаться. Бангерский для переговоров выслал полковника Сотникова. Выслушав предложение наших делегатов о сдаче белых войск революционной армии, Сотников предложил делегатам поехать в Читу, но добавил, что согласие возможно лишь при условии совместной борьбы против большевиков. Наши делегаты коротко и ясно потребовали разоружения белых частей, в противном же случае считали неизбежными боевые действия. В ответ Сотников вынул шашку и торжественно произнес:
— Вот это оружие герои ледяного похода без нужды не вынимают и без чести обратно не вкладывают!
Это было 20 октября, а 21-го белогвардейцы, растеряв свое оружие, кто на подводах, кто пешком удирали во все лопатки.
Теснимые со всех сторон партизанами, они перешли китайскую границу и скрылись под крылышко «нейтральных» японцев. Так была ликвидирована «читинская пробка».
