Товарищи! Основной вопрос, который должен занимать нас в настоящий момент, следующий: должна ли наша партия на предстоящем съезде советов добиваться того, чтобы подписанный нами мир был ратифицирован или не был ратифицирован. Вот тот вопрос, на который мы должны дать ясный и точный ответ. Для того чтобы дать себе точный отчет в том, должны ли мы подписывать мир или нет, мы должны прежде всего, как это и делали многие товарищи, окинуть взором все те прения, которые шли у нас в партии до настоящего съезда, и обратить внимание на ту линию, которую вел Центральный комитет нашей партии. Я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас действительно серьезно мог бы сказать и — что еще важнее — мог бы доказать, что линия Центрального комитета партии была в данном случае непоследовательной. И если что можно поставить в вину ЦК, так только то, что в тот момент, когда мы получили извещение генерала Гофмана, что состояние войны считается возобновленным, а состояние перемирия прекращенным, — в своем вечернем заседании 17-го числа мы не решили, как Центральный комитет, подписание мира, а решили на второй день, после того как наступление стало фактом, когда Псков был взят и мы стояли перед наступлением на Ревель, так что все те упреки, что Центральный комитет вел неверную -политику, не соответствуют действительности. Вся эта политика была верна. И я только указал на одну ошибку, действительно важную и крупную.
Но сейчас дело не в том, чтобы разбирать ошибки, — нам необходимо обратить внимание на то, что мы должны в настоящий момент делать. И тут встает вопрос о возможности или невозможности теперь, при настоящих условиях, той револроционной войны, о которой когда-то т. Ленин еще в 1915 г. за границей писал как о такой войне, которая при известных обстоятельствах может быть неизбежной, о которой т. Ленин говорил на I съезде советов, не предусматривая, когда будет эта революционная война. Я говорю о цитате, которую здесь извращенно толковали, вспоминая слова т. Ленина, что революционную войну при известных условиях нам придется вести. Мы и до сих пор говорим, что при известных условиях нам революционную войну придется неизбежно вести. Вопрос не в том, могут ли быть такие условия, при которых революционная войеа будет неизбежна. Вопрос в том, возможна ли она в настоящий момент или нет. И тут мы отвечаем, что при данных условиях, при теперешнем состоянии нашей армии, положении транспорта, продовольствия и т. д., при той неслыханной разрухе, которая имеется сейчас в России, никакой революционной войны мы вести ни в коем случае не можем, и не только потому, что у нас нет армии, что мы находимся в периоде чрезвычайной разрухи, но и потому, что широкие народные массы войны не желают. И совершенно напрасно упрекают нас в том, что мы считаемся с так называемой общенародной, мужицкой психологией. Мы не хотели бы считаться с этим, но тогда мы должны сказать себе, что мы силами одного пролетариата можем вести войну с германским империализмом, и если мы этого не можем сказать, то мы должны обратиться и в ту сторону, где находится так называемый мужик. Никто не должен забывать того, что Россия — страна в большей своей части крестьянская. И от этого факта уходить и не следует и нельзя. Не считаться с тем, что Россия — страна крестьянская, мы не имеем права. Как партия пролетариата, как партия передовых борцов за социалистическую революцию к голосу широких народных масс мы не прислушиваться не можем. Но больше того: в крестьянстве, в его целом, совершенно нет ни малейшего желания вести войну. Армия же является не чем иным, как частью крестьянской массы. Армия
эта сейчас разбежалась, демобилизовалась, армии этой не существует. Это непреложный факт, что крестьянство не хочет войны. Из настроения местных советов вы можете убедиться в том, что крестьянство войны не хочет. Но было бы большим заблуждением полагать, что в рабочих массах есть желание воевать. Я не говорю о революционных верхах пролетариата. Я говорю о массах. Никто не может сказать, что в глубине пролетарской массы существует стремление драться во что бы то ни стало в данный момент. Мне приходилось здесь, в Питере, с первого дня существования Комитета революционной обороны наблюдать всю ту работу, которая производилась здесь в партийных организациях, профессиональных союзах и т. д. Мне приходилось видеть товарищей и из других мест. И могу сказать определенно, что в широких кругах рабочих масс нет такого боевого настроения. И сколько бы мы ни говорили о революционной войне, от этого еще не загорится пожар, от этих разговоров еще ничего не сделается. Для того чтобы массы действительно получили полную возможность разобраться в создавшемся положении вещей, они должны убедиться в том, что никакого другого выхода для них нет, кроме одного только выхода — драться. Вот почему кроме всех аргументов я полагаю, что необходимо считаться и с тем обстоятельством, что если мы на предложенный мир согласимся — на гнусный, похабный мир, предложенный нам немцами, — если мы подпишем этот мир и в результате этого мира возникнет новая война, то только при этих условиях широкие народные массы будут убеждены в том, что иного выхода, как драться, для них не существует, и мы должны привести широкие массы к такому сознанию. А если бы мы теперь бросили лучшие наши отряды в бой, это в данный момент было бы самоубийством не только политическим, но и чисто физическим. Если бы вы присмотрелись к тому, из каких элементов создавались наши питерские отряды, то убедились бы, что там были лучшие наши товарищи. Это были люди, без которых Октябрьская революция была бы безуспешной.
Мы должны заняться организационной, практической, созидательной работой, должны создать новые формы во всех областях жизни. Для этого нам нужны сотни, тысячи сознательных товарищей. И все эти сотни и тысячи мы будем бросать в пасть германскому империализму в тот момент, когда мы знаем, что эти жертвы оказываются ненужными, что есть возможность их избежать. Было бы величайшим преступлением перед рабочим классом России и международным пролетариатом, если бы мы не сделали последней попытки спасти этих лучших наших товарищей. Когда мы наблюдали деятельность нашего штаба в эти дни, когда мы следили за тем, как наш генерал Бонч-Бруевич по карте расставлял те или иные группы и отряды, мы великолепно понимали, что для него это только ошределенные боевые единицы, которые вот уже три с половиной года бросаются под жерла пушек, для него ничего не значит гибель 5—10 тыс. пролетариев. Но мы должны чувствовать, из кого состоят эти боевые единицы. Идя на гибель этих отрядов, мы подрубаем тот сук, на котором сидим. Все эти соображения заставляют нас сделать последний шаг — подписать мир. Это неизбежно потому, что только лучшие наши отряды были готовы двинуться в бой, и мы не могли бы (поручиться, что явится возможность привлечь более широкие круги. Мы должны были сделать этот шаг.
Будет ли долог или не долог этот мир — об этом можно много спорить, но доказать, что этот мир будет краткосрочным, никто не может, как нельзя доказать и того, что он будет длиться хотя бы несколько месяцев.
Раз мы полали в такое гнусное положение, мы должны готовиться к дальнейшим битвам, должны заняться организационной работой действительного строительства, — строительства всех сил, которые окажутся не на словах, а на деле способными к работе. Тогда мы на деле окажемся способными вести революционную войну, и я думаю, что наша партия должна будет на деле подчеркнуть воо важность, всю необходимость той работы, которая стоит перед ней. Я должен указать, что в настоящий момент перед нашей партией органически выдвигаются совершенно новые задачи, которые в течение последнего времени с октября месяца возникли перед советами. Наша партия вложила всю свою душу в советы, через советы и в советах она вела свою главную работу. Теперь перед нашей партией станет целый ряд новых грандиозных задач, и все эти задачи можно охарактеризовать в нескольких словах: организация примерных отрядов, формирование их, создание такой революционной силы, которую в каждый данный момент можно было бы бросить против Германии и против всяческого империализма.
Протоколы съездов и конференций ВКП(б). VII съезд, стр. 91—95, ГИЗ, 1923 г.
