|
|
Торквемада на кресте. Часть вторая. Глава 7
Бенито Перес Гальдос. "Повести о ростовщике Торквемаде"
Гос. изд-во худож. лит-ры, М., 1958 г.
OCR Biografia.Ru
Спешу сообщить читателю, что Бернардина, бывшая верная служанка дома дель Агила, жила в предместье Куатро Каминос на холме близ Северного канала. На постройку ее жилища пошел самый разнообразный материал: глыбы гранита, необожженный кирпич, старые двери, куски трамвайных рельсов; со всем тем получился премилый домик в деревенском вкусе, весь увитый густой листвой тыквы, чьи усики заплетали карнизы и даже конек крыши. Дом стоял посреди огромной свалки, огороженной неотесанными камнями разной величины — отходами ближайшей каменоломни. Там и сям виднелись груды мусора и охапки сгнившей, выброшенной из конюшен соломы, где рылось дюжины полторы кур-несушек и важно прогуливался огненно-рыжий петух. У восточной окраины свалки, окнами на Тетуанское шоссе, выделялся другой домишко, одноэтажный, неоштукатуренный, с дощатой крышей; по виду он напоминал сторожку, но служил совсем для иной цели. Над дверью, выходившей на дорогу, была укреплена большая палка с пучком черных прутьев и а конце, — нечто вроде необтянутого зонтика, а пониже — гипсовая вывеска с черными каракулями; «Бальенте, пиротехник». То была мастерская мужа Бер-нардины, Кандидо Бальенте, снабжавшего шутихами предместья Мадрида—Тетуан, Гиндалеру и Проспери-дад, — равно как и деревни близ Фуэнкарраля и Чамар-тина в дни престольных праздников. Бернардина служила у сеньор дель Агила в первые годы после их разорения, пока не вышла замуж за Бальенте. И таковы были верность и преданность этой славной женщины, что и после ее замужества хозяйки сохранили к ней дружеское расположение. Крус доверяла Бернардине поручения особой важности, нуждавшиеся в глубокой тайне, прибегала к ее совету в самых серьезных делах и была с «ей откровенна как ни с кем на свете. Эта простая женщина, не умевшая ни читать, ни писать, отличалась редкой честностью, благоразумием и здравым смыслом, а по части жизненной мудрости могла бы заткнуть за пояс многих образованных особ.
Детей у Бернардины не было: неудачные роды навсегда лишили ее возможности стать матерью. Вместе с супругами жил отец пиротехника, Иполито Бальенте, отставной солдат, некогда участник африканского похода, а ныне — сборщик налогов и большой друг Рафаэля дель Агила, с жадностью внимавшего рассказам старика; вояка иной раз приписывал себе подвиги столь сказочные, что полету его фантазии мог бы позавидовать сам Ариосто. Послушав, сколько неверных отправил, он на тот свет под Кастильехос, Монте-Негроном, на Те-туанской равнине и равнине Уэд-Рас, можно было вообразить, что ни одного приверженца Магомета на земле давным-давно не осталось даже «а развод. Бальенте служил в «Вергарских стрелках» — резервной дивизии под командованием Хуана Прима. Без Иполито не обошлась ни одна стычка при постройке дороги от Кампаменто-де-Отерос до Кастильехос—кампания поистине славная! Черт побери, стоило старику лишь начать, как остановиться о« уже был не в силах. Само собой, «Вергарские стрелки» всегда впереди, а он, Иполито Бальенте, младший ефрейтор, лихо рубит головы направо и налево. А уж что за денек выдался 1 января I860 года! Батальон прямо купался в славе: выстоял в карре не дрогнув, даром что добрая половина людей полегла на проклятущих тамошних полях. Сам он на две недели вышел из строя, а потом снова — как пошел косить мавров почем зря! А под Монте-Негроном? Тоже жаркая была схватка! Но никогда не забыть четвертое февраля — день, отмеченный такой славой, что дальше уж некуда, nepusuntra всех сражений прошедших и будущих времен! Все себя показали молодцами, а уж особенно генерал О'Дон-нель, удивительная голова, просто седьмое чудо света! И как же ловко он умел все это подогнать одно к другому!
Рафаэль слушал как завороженный подобные истории, и ни разу в душу его не закралось подозрение, что истина в них хромает под бременем гипербол, чтобы не сказать — вдохновенной лжи. От высадки в Сеуте до возвращения на испанскую землю—куда псы-марокканцы я носа больше не смели сунуть — Бальенте вел свой рассказ с таким же бесстрашием в выражениях, какое проявлял-и в бою; добравшись до сомнительного места, до сражения, очевидцем которого он не был, старый солдат храбро кидался в гущу событий, излагая их на свой лад преимущественно в необычайном я героическом свете. Живший затворником Рафаэль, которому слепота преградила путь к любой деятельности, созвучной порывам благородного сердца и возвышенной души, находил утешение и отраду в повести героических деяний, беспримерных ратных подвигов и кровавых битв, где жизнь приносилась в жертву чести. Честь превыше всего! Да восторжествует доблесть Испании и слава ее боевых знамен над низменной прозой жизни! Слушая, как солдаты, не имея во рту даже черствой корки хлеба, кидались в бой, одержимые желанием стереть в порошок врагов испанской земли, Рафаэль проникался пламенным восторгом ко всему великому и прекрасному и презрением к жалкой и подлой действительности. Сражаться голодными! Что за доблесть! Не ведать страха перед опасностью, признавать только законы чести! Какой пример! Счастливы те, кто может избрать для себя подобное поприще! Горе несчастным, прозябающим в бездействии, погрязшим в мелочных житейских заботах!
Первым ©опросом Рафаэля, едва он вошел во диор и услышал голос поспешившей им навстречу Бернардины, было: «Твой отец свободен сегодня?»
— Да, сеньор. Вон он чинит стулья.
— Отведи Рафаэля к отцу, — сказала Бернардине Крус, — пусть он развлечет его африканскими похождениями, а мы с тобой лучше зайдем в дом: надо поговорить.
В этот момент из-за груды мусора показался славный герой Могреба, человек небольшого роста, мускулистый и чрезвычайно подвижной для своих лет (ему было не меньше шестидесяти). Он выглядел типичным кавалеристом: выдубленная солнцем и ветром кожа, черная щеточка усов, живые глаза и не сходящая с лица улыбка — отголосок лихих дней военной службы. В одной рубашке с засученными рукавами, в старых солдатских штанах и с непокрытой головой Иполито подошел к Рафаэлю и, взяв его за руку, повел к себе.
— Занимайтесь своим делом, — сказал Рафаэль, усаживаясь на скамью с помощью старого вояки. — Мне уже сказали, что вы чините стулья.
— Все придумываем, как бы время убить. Подлое безделье! Тоже ведь паразит, что твой голод.
Сидя на земле с зажатым между колен стулом, Бальенте выбирал из лежавшей подле «его кучи мусора камыш и заплетал им прохудившееся сиденье.
— Послушайте, Иполито, — без всякого вступления начал Рафаэль, зная, что доморощенному барду оно не нужно, — как там дальше было дело? Помните, вы мне в прошлый раз недосказали.
— Сейчас. Это как мы охраняли предмостное укрепление над рекой Хелу, пока раненые отходили по мосту Бусета?
— Нет, не то. Вы пробирались по ущелью, а мавры засели наверху в горах...
— Как же, помню, помню. На следующий день после Уэд-Рас... То-то была передряга! Так вот, значит, чтобы добраться от Тетуана до Танжера, нашим войскам надобно было пройти через ущелье Фондук. С нами крестная сила, с «Вергарскими стрелками» то есть! Генерал приказал лезть наверх и вышибить проклятых нехристей... Надо было видеть, сеньор, да, надо было видеть... Сверху поливают нас огнем. А мы себе и в ус не дуем, лезем да лезем. На середине склона попался отряд — в штыки! — только его и видели... Разбежались врассыпную, как трусливые зайцы. А когда мы взобрались наверх, такая пальба пошла — конца-краю не видно. Я сам уложил на месте больше пятидесяти, как говорится — и лапки кверху...
Пока рассвирепевшие герои вышибали из укрытия приверженцев Магомета, Крус и Бернардина, усевшись друг против друга на крыльце, занимались менее славными делами, о которых историки, великие и малые, никогда не напишут ни слова.
— Мне нужны две курицы, — начала Крус.
— Сколько сеньорите угодно. Выбирайте хоть сейчас.
— Нет, ты сама выбери какие пожирнее, но оставь у себя, не приноси, пока я не скажу. На этих днях обязательно надо позвать его к обеду.
— Значит, дело идет на лад?
— Да, все решено. Как раз перед уходом я получила записочку от дона Хосе. Вчера вечером они обо всем договорились, и жених сам не свой от радости. Ты не можешь себе представить, сколько я выстрадала. От бесконечных мыслей у меня прямо голова раскалывалась... А каково было заглушить в себе отвращение, не слушать ничего, кроме голоса разума да жестокой нужды! Так будет; другого выхода нет.
— А сеньорита Фидела?
— Смирилась... По правде говоря, она приняла это спокойнее, чем я думала. Может, она не показывает виду... А может, понимает, что ради семьи приходится жертвовать собой... Впрочем, если хорошенько разобраться, жертва еще не из самых страшных. Бывает гораздо хуже, ты не находишь?
— Конечно, сеньорита... За последнее время старикан заметно пообтесался. Вчера я повстречалась с ним на улице — так прямо не узнать: цилиндр без единой морщиночки, сияет как солнышко, английский сюртук... Да чего там! Кому хочешь завидным женихом покажется. А мы еще помним его в грязной рубахе, — ведь по месяцу не менял, — в стоптанных башмаках, да и лицо было как у черта на святой неделе! Сам ходил собирать плату с жильцов в доме, что напротив вокзала!
— Ради бога, замолчи, не поминай об этом. Перестань, перестань!
— Я хочу только сказать, что он уж не таков, каким был, и что с платьем, верно, переменилось и нутро его и нрав...
— Ах, увидим! Немало еще мне придется повоевать... Вдруг обе женщины повернули головы, напуганные громкими «пиф, паф, паф!»
— О, — засмеялась Бернардина, — это папаша потчует сеньорито битвой с маврами!
— Так вот, как я уже тебе оказала, Фидела меня не беспокоит: она послушна моей воле. Но что делать с этим... с бедняжкой слепым! Если бы ты знала, как он нас сегодня расстроил!
— Его это огорчает?
— Представь... Настолько, что он даже хотел сегодня покончить с собой. Он не согласен ни в какую. У него в душе глубоко укоренились некоторые понятия... Честь рода, дворянская гордость, заветы предков... У меня тоже... было все это, но я изрядно порастрясла свой багаж на житейских ухабах. Когда на каждом шагу спотыкаешься да падаешь, голова быстро проясняется. А брат по-прежнему ведет себя как знатная особа: бредит честью и 'всякими предрассудками, которые отнюдь не утоляют голода.
— Но что может сеньорите Рафаэль против воли сестриц?
— Не энаю, не знаю... Боюсь, как бы в доме не разразилась гроза. Рафаэль, как музейную редкость, хранит в душе аристократическую заносчивость... Ладно, будь что будет: я настою на своем, хоть мне и придется с ним повоевать; это единственный выход из положения.
Дрожащая нижняя губа сеньоры обличала непреклонную решимость претворить намерение в жизнь, невзирая ни на какие препоны.
— Нам надо подготовиться — понимаешь? Начать исподволь... Сеньор Доносо пишет, что переговоры окончены и что старик его торопит.
— Само собой.
— Он хочет разом кончить дело, да оно, признаться, и к лучшему: горькое лекарство надо глотать не раздумывая. Не успеют люди хватиться, а уж глядь — все позади. Вот почему у нас должно быть все наготове. Дон Хосе знаком с нашим бедственным положением и понимает, какие трудности нам предстоят. Он предложил мне деньги, и я ввиду изменившихся обстоятельств приняла его помощь... Что за человек, как он добр и чуток! Да, я приняла эту ссуду, так как уверена, что смогу ее вернуть. Понимаешь?
— Да, сеньора. Значит, нужно будет...
— Да. Я вижу, ты поняла меня. Нужно будет выкупить...
— Як вашим услугам, как всегда.
— Так вот, начиная с завтрашнего дня приходи каждое утро. Мы не станем выкупать все сразу, чтобы не привлекать внимания... Прежде всего серебро.
— Оно заложено у...
— У кого бы ни было, это неважно.
— На улице Эспос-и-Мина. Вот уже десять месяцев, «ели память мне не изменяет.
— Затем постельное белье... Часы...
— Все, все... А я-то думала, пропадет наше добро! Но ведь наросли проценты....
— Пускай, неважно, — перебила Крус, желая избежать мелочных и унизительных расчетов. — Ах, кстати, завтра я отдам тебе десять дуро долгу.
— Мне не к спеху. Пусть лучше у вас останутся: если Кандидо узнает, он все равно отберет их у меня на порох. У вас целее будут.
— Нет, нет... Я хочу насладиться уже давно не изведанным чувством, что я никому ничего не должна, — сказала Крус, и лицо ее озарилось вспышкой глубокой радости. — Мне прямо не верится. Иногда я себя спрашиваю: уж не сплю ли я? Правда ли, что скоро я вздохну свободно, избавлюсь от невыносимого бремени? Кончилась ли жизнь, похожая скорее на медленное умирание? Сулят ли эти перемены нам благополучие, или на смену старым невзгодам и огорчениям придут новые?
продолжение книги ...
|
|
