Рафаэль не успел еще войти в ворота, как Бернардина заметила его и радостно выбежала навстречу, разглядывая словно призрак или выходца с того света.
«Дай мне кофе,— сказал слепой дрожащим голосом.— Я чувствую... нет, ничего, только небольшая слабость». Верная служанка ввела Рафаэля в дом. Проявив благоразумие и такт, она ни словом не обмолвилась о том, что сеньорита Крус, полумертвая от волнения, трижды в эту ночь прибегала к ней в поисках брата. Надо было поскорее сообщить измученным сестрам о приходе беглеца, но еще важнее было накормить его: этого настойчиво требовали бледность лица и дрожащие руки слепого. В мгновение ока Бернардина сварила кофе, и пока Рафаэль, обжигаясь, глотал горячий напиток, наказала мужу никуда не выпускать гостя, сама же опрометью бросилась успокоить сеньор, без сомнения считавших брата погибшим. Как назло, Иполито Бальенте, африканского героя, не было в тот день дома. «Вот досада, старика нет, — сказала Бернардина мужу,— он всегда умеет развлечь сеньора историями о сражениях. Займи бедняжку как можешь. Рассказывай, что в голову взбредет. Сочини, наври что-нибудь позанятней. Пошевели мозгами... Самое главное — не дать ему удрать. Если захочет улизнуть, задержи его, хоть за ногу привяжи, но не пускай».
Однако после завтрака Рафаэль не выказал стремления к новому побегу. Он так пал духом и так отяжелел, что покорно последовал за пиротехником в его мастерскую. Кандидо усадил слепого на чурбан, а сам снова взялся за прерванное-занятие — засыпку пороха в гильзы для ракет. Но нескончаемая болтовня, искрящаяся весельем и шумливая, как потешные огни, которые хозяин мастерил, не вывела Рафаэля из угрюмой молчаливости. Он сидел в неподвижной и выжидательной позе сфинкса: упершись локтями в колени и опустив подбородок на ладони, казалось приросшие к его лицу по странному капризу природы. Рассеянно прислушивался он к жужжанию Бальенте, к велеречивым и пространным восхвалениям пиротехнического искусства, не вникая, однако, в слова мастера, задевавшие лишь его слух, но не разум. Неожиданный приход Крус и дона Хосе Доносо вырвал Рафаэля из глубокой задумчивости. До него донесся со двора знакомый голос: «Где же он?» — но он не сделал ни малейшего движения навстречу сестре.
В критические минуты непогрешимое чутье Крус особенно бросалось в глаза. Сеньора тотчас поняла, что ей не следует быть чрезмерно строгой с беглецом. Она обняла и нежно поцеловала брата, а дон Хосе дружески похлопал его по плечу со словами: «Ладно, ладно, Рафаэлито. Я говорил им, что ты не пропадешь... Все это просто шутка... Бедные твои сестры чуть не умерли с горя... Но я их успокаивал, я был уверен, что ничего с тобой не случится».
— Недобрые у тебя шутки, — сказала Крус, подсаживаясь к брату. — Подумай только, держать нас всю ночь в такой тревоге! Но теперь ты снова с нами, все тревол-; нения забыты, и я от всего сердца прощаю тебе эту без рассудную выходку... Бернардина уже накормила тебя, теперь ты должен отдохнуть, бедняжка. Тебе бы поспать немного на своей кровати...
— Мне не нужна кровать, — промолвил Рафаэль сухо. — Я уже проспал ночь на жестком ложе, и оно меня вполне устраивает.
Доносо и Крус решили не прекословить и для виду во всем соглашаться со слепым: потом легче будет уломать его.
— Хорошо, хорошо, — проговорила Крус. — В доказательство того, что я во всем иду тебе навстречу, я не стану возражать против жесткой постелр. Тебе она по вкусу? Отлично! Я на то и живу на свете, чтобы угождать тебе во всем.
— Правильно, — подхватил дон Хосе, прикрывая свою озабоченность ласковыми словами. — Для того мы все и существуем. И наш первый вопрос беглецу: хочет ли он ехать домой в коляске, или пойдет пешком?
— Я… домой? — встрепенулся Рафаэль, словно услышав самое нелепое предложение.
Все умолкли. Доносо и Крус переглянулись, и в их глазах читалось: «Не надо настаивать. Будет только хуже».
— Но где же ты хочешь жить, мой мальчик? — произнесла старшая сестра. — Подумай, ведь мы «е можем жить без тебя, я по крайней мере. Если тебе нравится бродить по дорогам, я пойду вместе с тобой.
— Ты, нет... и не думай... Я обойдусь без тебя.
— Полно, полно, — вмешался Доносо. — Если Рафаэль по какой-либо причине, будь то прихоть или серьезные обстоятельства, — я сейчас не собираюсь, да, сеньор, не собираюсь обсуждать их,— если Рафаэль, повторяю, не желает вернуться домой, я предлагаю ему поселиться у меня.
— Благодарен, премного благодарен, сеньор дон Хосе, — ответил в замешательстве слепой. — Благодарю вас за гостеприимство, но не могу принять его... Я был бы слишком докучливым гостем...
— О нет.
— И поверьте... Нигде мне не будет так хорошр, как здесь.
— Здесь!
Снова Крус и Доносо переглянулись, и взгляд обоих выразил одну и ту же мысль. В самом деле, желание слепого остаться в доме Бернардины разрешало временно все трудности и давало возможность спокойно и не торопясь поразмыслить над окончательным решением.
— Ну что ты говоришь! — сказала Крус, скрывая свою радость. — Мой мальчик, здесь!.. Но в конце концов, чтобы ты убедился, как мы тебя любим, я уступлю. Я умею уступать; ты же своим упорством делаешь всех нас несчастными.
— Было бы желание, а договориться всегда можно, — промолвил дон Хосе многозначительно.
— У Берндрдины есть комната, которую можно приспособить под жилье. Мы перевезем сюда твою кровать. Фидела и я по очереди будем навещать тебя. Как видишь, я не упряма, я покладиста и... В этой жизни, тернистой и полной невзгод, нельзя всегда стоять на своем; нужно прислушиваться и к мнению других; думать, будто весь мир создан для тебя одного, — безрассудство... Так и я — что поделаешь! — поняла, что не следует противоречить, раз уж ты так жаждешь жить отдельно от нас... Будь спокоен, мой мальчик, все войдет в свою колею... Не горюй. Будешь и здесь жить по-княжески.
— Нет нужды перевозить сюда обстановку, — сказал Рафаэль, невольно подчиняясь дружескому и ласковому тону старшей сестры. — Разве у Бернардины не найдется складной кровати? А больше мне ничего и не надо.
— Оставь, оставь! Еще что выдумал — жить отшельником. Что за покаяние такое?
— Ведь прислать кровать ничего не стоит, — вставил дон Хосе.
— Ну, как хотите, — заявил слепой с довольным видом. — Здесь дни мои пройдут в прогулках по двору, в беседах с петухом и курами. Кавдидо понемногу научит меня своему ремеслу — это не бог весть какое искусство., Я овладею им и, даже если не приложу рук к делу, смогу давать Кандидо полезные советы: как сочетать световые эффекты, как устраивать букеты, каскады и красивые гирлянды, которые так нравятся почтенной публике.
— Вот и прекрасно, — воскликнули в один голос Крус и Доносо, обрадованные столь счастливым расположением духа Рафаэля.
Сеньора и ее верный друг наскоро и незаметно для Рафаэля перебросились несколькими фразами насчет доставки кровати и других домашних вещей. Затем Доносо обнял слепого и распрощался, а Рафаэль вновь погрузился в меланхолию, предполагая, что сестра, оставшись с ним наедине, заговорит о причине всех треволнений.
— Пойдем в дом, — предложила Крус, взяв брата за руку. — Мне как-то не по себе здесь, сеньор Бальенте... Это не от пренебрежения к вашей мастерской, а... не знаю, как можно чувствовать себя спокойно, когда кругом столько пороха. Вдруг, не дай бог, упадет искра...
— Нет, сеньорита, это невозможно...
— Почем знать. При одной мысли об этом я так и даижу себя сгоревшей дотла. Нет уж, пойдем отсюда. Если хочешь, Рафаэль, давай прогуляемся по двору, в тени. День такой чудесный. Поднимайся.
Чего сеньорито дель Агила опасался, то и случилось. Старшая сестра явно намеревалась заговорить с ним о чем-то необыкновенно важном. Какое еще вдохновенное решение своего изворотливого ума преподнесет она ему?
«Что-то будет?» — с трепетом думал слепой: ему не хватало твердости встретиться лицом к лицу с несокрушимой рассудительностью сестры. Крус начала с преувеличенного описания ужасных мук, которые она испытывала последнее время из-за того, что ее любимый Рафаэль противится задуманному браку Фиделы с доном Франсиско.
— Откажитесь от него, — торопливо сказал Рафаэль, — и все мучения кончатся.
— Мы и сами думали об этом... Отказаться, сказать добрейшему дону Франсиско, чтобы он искал себе другую невесту, а нас оставил в покое. Лучше жить в нищете, но в мире, чем чахнуть от тоски в раздоре с любимым братом. И я сказала Фиделе: «Видишь, Рафаэль не уступает. Уступим мы, чтобы не быть причиной его страданий. Кто знает? Он слеп, но, быть может, прозорливее нас. Не подсказано ли его упорство небом, не предупреждает ли оно нас, что Торквемада с его, как он выражается, материализмом благоденствия, принесет нам еще большие несчастья?
-— И что же ответила Фидела?
— Ничего. Сказала, что не ей решать, что если я нарушу сговор, она не станет противиться.
— Как же ты поступила?
— Пока никак. Я посоветовалась с доном Хосе. Это было на прошлой неделе. Тебе я ничего не рассказала: <ты ведь такой впечатлительный, мне не хотелось зря волновать тебя. Я сочла за лучшее умолчать об этом, пока мы не придем к окончательному решению.
— А каково мнение Доносо?
— Доносо? Ах!..
