— Призванный к чему? — с удивлением спросил Торквемада, и печенье, которое он обмакнул в свой утренний шоколад, неподвижно застыло в воздухе.
— Призванный к чему? — снова повторил он, видя, что Крус улыбается и не спешит с ответом.
— Я молчу, не желаю терять зря время, доказывая То, что ясно и без разговоров, а именно — тесноту нашего жилья, — ответила она, нарочито с трудом протискиваясь между буфетом и стулом, на котором сидел дон Франсиско. — Как хозяин дома, вы безусловно сами распорядитесь о расширении столовой, когда найдете нужным. Но знайте, если мы пригласим трех-четырех друзей к обеду, — а оставаться в долгу перед теми, кто оказывает нам столько внимания, нельзя, — мне придется обедать на кухне. Нет, не смейтесь и не говорите, что я, как всегда, преувеличиваю, что я...
— Олицетворенное преувеличение, — закончил скряга, принимаясь за второе печенье. — Между тем как я — олицетворение золотой середины, чем и горжусь. Всякому овощу свое время. В данный исторический момент я отвергаю ваши аргументы. Может, завтра, не спорю…
— То, что завтра придется делать впопыхах, лучше не спеша сделать сегодня, — возразила Крус, остановившись у стола в ожидании, когда дон Франсиско закончит завтрак. Она предвидела, какой последует ответ, и стояла спокойно, с доверчивой улыбкой.
— Видите ли, Крусита... С тех пор как я женился, я иду навстречу... да, именно так, иду навстречу целым рядом уступок. Вы предложили мне реформы, которые перевернули вверх тормашками привычный уклад моей жизни. Например... Но к чему приводить примеры? Моя свояченица предлагала, я упирался. И, наконец, я уступил, ибо, как правильно выразился наш друг Доноео, жизнь сострит из цепи уступок. Я принял некую часть из того, что мне предлагалось, вы уступили кое в чем, да именно кое в чем из ваших домогании… Вот она, золотая середина, в просторечии — благоразумие. Сеньоры дель Агила не могут пожаловаться, что я не старался угодить им, не могут, как говорится, опровергнуть мои слова. Чтобы угодить вам и моей дорогой супруге, я лишаю себя удовольствия прийти в столовую без сюртука, а в жару это было бы мне весьма по душе. Затем вы попытались навязать мне стряпуху за двенадцать дуро в месяц. Какая нелепость! Разве мы архиепископы? Я согласился нанять женщину за восемь дуро, и, хотя признаю, что она отлично готовит, все же красная цена ей сто реалов. Чтобы угодить супруге и ее сестрице, я отказался от мяса с сырым луком на ужин; может, и в самом деле не годится, чтобы запах лука подобно катапульте открывал передо мной путь в спальню. Реазю-мирую: я пошел на уступки и согласился взять лакея, который обязан выполнять разные поручения и чистить мое платье, хотя, по правде сказать, чтобы избавить мальчишку от выговора, я частенько сам чищу не только свой сюртук, но и его ливрею. Ну ладно, куда ни шло, пусть малый благоденствует, хотя услуги его далеко не соответствуют количеству пожираемой им пищи, Я, дорогая моя сеньора, все замечаю; случается, я, заглядываю на кухню в тот час, когда челядь, в просторечии — слуги, садятся за стол, и вижу, как этот божий ангел уписывает за семерых; не говоря уже о том, что он кружит голову всем нашим и соседским служанкам. Ладно, таково ваше желание, — аминь! Я действую таким образом, дабы избежать упрека в неуступчивости, но когда дело доходит до уничтожения перегородок и прочее, я позволяю себе воззвать к разуму и воспротивиться разрушению дома, ибо это уже противоречит здравому, смыслу и удобствам как собственным, так и чужим.
Крус, приятно улыбаясь, сделала вид, будто подчиняется воле хозяина, и поспешила в спальню Фиделы, которая любила утром понежиться в постели. Оживленно болтая, сестры договорились обо всем. Из опыта совместной Жизни они уже знали, что, дождавшись благоприятной минуты, можно добиться от дона Франсиско и более серьезных уступок. Вдосталь насладившись чтением утренней газеты, Торквемада сдвинул набок черную шелковую шапочку, почесал затылок и, стараясь ступать бесшумно, направился к жене. Kрyc вышла, чтобы разбудить слепога брата и нрииести ему .завтрак в комнату. Супруги осталась одни; жена продолжала лежазь в постели, а муж прохаживался взад и вперед по спальне.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — с непритворной лаской в голосе спросил дон Франсиско.— Сегодня тебе получше?
— Кажется, да.
— Попробуй погулять, пешком… Конечно, если ты желаешь проехаться в коляске, я не возражаю, пожалуйста! Но мне думается, что тебе следует прогуляться пешим порядком вместе с сестрой.
— Мы пойдем пешочком навестить наших друзей Тарамунда, — тотчас согласилась Фидела,— а домой они нас отвезут в своей карете. Вот тебе и экономия!
Торквемада не проронал ни слова. Всякий раз, когда возникал спор о новшествах, грозивших подорвать тщательно продуманный бюджет семьи, Фидела становилась на сторону мужа, то ли из желания сохранить мир в доме, то ли бессознательно руководствуясь инстинктом, который подсказывает женщине, что ее сила в слабости: иди на уступки, если желаешь восторжествовать, уступи ради победы. Такое объяснение весьма вероятно, и летописец считает его почти достоверным, добавляя, что в подобной стратегии не было и тени преднамеренной хитрости, ибо она являлась естественным следствием женской натуры и того положения, в котором находилась младшая сестра дель Агила. Спустя три месяца после свадьбы у нее все еще не рассеялось впечатление, что брак означает свободу, счастливый конец нищете и унизительному беспросветному мраку последних лет. Выйдя замуж, она получила возможность прилично одеваться в соответствии с ее высоким рождением, объедаться лакомствами, гулять, изредка бывать в театре, принимать у себя подруг и наслаждаться прочими благами жизни. После длительного нищенского существования у человека явяяется потребность свободно дышать и хорошо питаться, чтобы восстановить животные и растительные функции организма. Чувство удовлетворения, вызванное переменой обстановки, благоприятной не только для жизни органической, но в какой-то мере и для жизни общественной, заслоняло от Фиделы зияющую в душе пустоту, которая неминуемо образуется в результате неравного брака, подобно тому как туберкулез, разъедая легкие, образует каверны: они еще не дают о себе знать, но они уже существуют.
Надо добавить, что чувствительность Фиделы, которая лучшие годы своей жизни провела- в изнуряющей нищете, притупилась, к молодая женщина не отдавала себе ясного отчета в грубости и невежественности своего мужа. Вялая и спокойная по характеру, Фидела легко переносила то, что было бы нетерпимо для другой женщины; при всей своей внешней утонченности она не могла внутренно в полной мере ощущать непривлекательную и шероховатую оболочку друга, с которым ей по законам общества и церкви суждено было всю жизнь делить кров и ложе. Конечно, порой она ощущала ту пустоту, ту страшную каверну, которая пожирала ее душу, но она старалась не сосредоточиваться на этом ощущении и, движимая потребностью восстановить свои силы, искала спасения... как вы думаете, в чем? — в ребячестве. Фидела вела себя как маленькая избалованная девочка и при неизменном попустительстве сестры и мужа развивала в себе с детства заложенную склонность к жеманному сюсюканию, — в этой игре она находила лекарство от болезни, грозившей образованием душевных каверн…
После замужества она стала еще большей лакомкой и капризницей, строила гримаски гогзкеивого ребенка, то и дело теряла разные мелочи, пряча их в такие места,; где никому не пришло бы в голову юс искать; бездельничала, отлеживаясь в постели, что усугубляло ее природную слабость; высказывала презрение к практическим вопросам и приходила в ужас от потока льющихся в дом денег; с особой тщательностью занималась своими нарядами и проводила часы за туалетным столиком; обожала духи не менее, чем конфеты с кисло-сладкой начинкой; требовала, чтобы муж обращался с ней ласково, как с ребенком, любила называть его своим осликом и гладить по спине, как домашнюю собачонку, приговаривая: «Тор, Тор… сюда… ступай вон… вернись… дай лапку!»
И дон Франсиско охотно шел на эту игру, протягивая жене руку, которая и в самом деле больше походила на лапу; ему нравилось, что их отношения приняли такой ребячливый характер, Однако в то утро разговор между супругами ограничился лишь воспеванием прогулок пешком, благотворных для здоровья.
— Для меня экипажа заводить не надо,— сказала в заключение Фидела. — Вот еще! Нести такой огромный расход, лишь бы уберечь меня от небольшой усталости!... Нет, нет, и не думай об этом. Что же касается тебя, это уж иное дело. Тебе не годится ходить пешком на биржу. Верь мне, от этого ты только теряешь, да, да, теряешь в глазах деловых людей. И это говорю не я, а моя сестра, которая побольше нашего смыслит в таких вещах.., И Доносо того же мнения. А я не хочу, чтобы о тебе плохо думали и называли мелочным. Я не нуждаюсь в этой роскоши; но тебе никак не обойтись без выезда, для тебя экипаж не роскошь, а необходимость. Есть вещи необходимые, как кусок хлеба...
Дон Франсиско не успел ответить: к нему явился биржевой агент, и он поспешил в свой рабочий кабинет, мысленно посылая к черту новую затею: «Проклятый экипаж! В конце концов придется его завести... velis nolis. Конечно, затея принадлежит не моей кроткой женушке, — она никогда не настаивает на лишних расходах. На резиновых шинах желает кататься повелительница. И на что мне сдалась эта колымага, или как там ее зовут — коляска. Хорошо бы так устроить, чтобы изверг Крус и глядеть на нее не посмела. Но черт: возьми, экипаж будет, конечно, для всех, однако в первую очередь для моей жены, — экипаж на отличных мягких рессорах, чтобы, сохрани бог, не растрясти ее, особливо если будет потомство. Правда, до сего времени мне официально ничего не сообщено, но, придерживаясь логики фактов, полагаю, что потомство у нас будет.
