Сарате... Кто же был этот Сарате?
Следует признать, что в нашу эпоху всеобщей физической и моральной нивелировки постепенно линяют ярко выраженные типы того или иного рода и в медленном закате старого мира исчезают характерные черты человеческих семейств, видов, групп и нравственных категорий. Поколение, появившееся на свет более двух десятилетий назад, отлично помнит, что в прежние времена существовал особый тип военного, и бравый ветеран гражданских войн, даже в штатском платбе, бросался в глаза своим воинственным видом. Были и другие представители человеческого рода, которых можно было легко узнать по особому складу лица, по осанке и одежде. Так, например, скупец отличался своеобразными, лишь ему свойственными чертами; его невозможно было спутать с другими людьми; то же самое надо сказать и о типе донжуана, независимо от того, вращался ли он в высшем свете, или дарил своим вниманием горничных и нянек. Были и у ханжи свои, присущие только ему черты лица, походка, платье. Такие же особенности наблюдались у пиявок рода человеческого, ростовщиков-кровососов. Все это отошло в область предания, и едва ли у нас еще найдутся яркие типы, если не считать тореро, С мировой сцены сходит своеобразие, — а это благо для искусства, — и теперь не отличить одного человека от другого, если не проследить, из какой семьи он происходит, кто были его предки.
Эта тенденция к нивелировке, связанная в известной степени с общим развитием человечества, успехами промышленности, а также со снижением таможенных пошлин, что привело к удешевлению одежды и однообразию ее покроя, внесла сумятицу в прежние понятия о человеческих типах. Мы то и дело сталкиваемся с людьми, которые своим надменным видом и лихо закрученными усами напоминают военных. А на самом деле перед нами судейский, а то учитель музыки или чиновник из министерства. Хорошо одетого и весьма приятного в обращении человека с ангельски-кроткой улыбкой мы принимаем за любителя прогулок по столице и узнаем, что он бессовестный ростовщик. Иной здоровяк, ни дать ни взять молодой объездчик диких жеребцов, оказывается фармацевтом или доктором теологии, А живой портрет святоши и ревностного участника церковных процессий — попросту художник-маринист или муниципальный чиновник.
Но нигде так ярко не проявилась эта перемена, как в типе ученого педанта, который упорно сохранял свои особые черты даже после того, как Моратин вывел галерею его собратьев в «Доне Хермохенесе». Да, нынче педант совсем не тот, но и поэт потерял свой прежний облик — ведь наши поэты стремятся во что бы то ни стало походить на добропочтенных оптовиков, и уж не встретишь больше ни длинной гривы, ни бледного лица, ни томного вида в нашу эпоху, когда музы перебрались из старого обиталища в новое, похожее не то на Олимп, не то черт знает на что. Где нынче остроумнейший горбун из «Разгрома педантов»? Предан забвению. Нас положительно сбивает с толку то обстоятельство, что нынешние педанты утратили былое остроумие, а за отсутствием этого верного признака как их узнать с первого взгляда? Исчез чистейший тип литературного педанта с его потоком латинских и греческих изречений и забавной болтовней. Современный педант сух, многословен, пресен, скучен и способен лишь навести тоску. На основе родственной связи, объединившей нынче все виды искусства, а также новейшей концепции о взаимопроникновении человеческих познаний он берется рассуждать о литературе и политике, о физиологии и химии, о музыке и социологии. Прибавим к этому, что внешность и выражение лица у современных ученых весьма разнообразны: так, одни из них похожи на театральных барышников, другие — на спортсменов или высокопоставленных покровителей монашеских братств.
Так вот, теперь вы знаете, кто такой Сарате. Ему тридцать два года, — возраст чрезвычайно распространенный, — он хорошо одет, отлично держится, на редкость услужлив, обязателен, весел, вкрадчив, обладает достоинствами дамского угодника и опытного руководителя невежественных кабальеро; не чуждается журналистики, выступает оппонентом при различных кафедрах и надеется из архивариусов попасть в литераторы; он — образец молодого человека из хорошей семьи, которому родители дают дуро двадцать в месяц на карманные расходы и оплачивают счета от портного; он заядлый театрал, знает с грехом пополам два-три иностранных языка, красноречив, смекалист, словом самый удручающий, болтливый и суматошный из всех педантов, которых когда-либо видел свет.
Среди друзей, посещавших дом Торквемады, наиболее приятным для хозяина был Сарате; безудержной лестью он сумел заслужить благоволение скупца, всегда с неизменным терпением выслушивал его и был готов разрешить любые сомнения, возникавшие по тому или иному поводу у доброго сеньора. Для Торквемады, который в пятьдесят с лишним лет претерпел метаморфозу, окунулся в чуждый ему мир и был поставлен перед необходимостью срочно, на ходу, приобрести образование, чтобы в новой обстановке не ударить лицом в грязь, такой человек, как Сарате, был незаменим, ибо служил ему живой энциклопедией: стоит лишь открыть ту или иную страницу, как тотчас получишь ответ на любой вопрос. Пополнить запас слов не составляло большого труда, — задача решалась с помощью внимания и заучивания; так составился у Торквемады вполне приличный багаж выражений. Но ему не хватало элементарнейших знаний, которыми владеет каждый в том мире, где мужчины носят сюртук и цилиндр: кое-что из истории, ну, хотя бы отдаленное представление о ней, чтобы не спутать Атаульфа с Фердинандом VII; кое что из физики, немногое, лишь бы изречь что-нибудь о весе тела, когда падает стул, или о способности жидкости к испарению, когда высыхает свежевымытый пол.
Таким образом, Сарате представлял для нашего дона Франеиско источник легкого приобретения знаний, весьма дешевый и удобный; ведь скряге не приходилось ни тратиться на учебник полезных знаний, ни брать на себя труд прочесть его. Впрочем, Торквемада не решалея целиком довериться ученому, — а он искренне считал своего друга ученым, — и, обращаясь за разъяснениями по непонятному вопросу из истории или метеорологии, остерегался открыть ему всю глубину своего невежества. Как же поступал хитрец в таких случаях? Он осторожно и ловко вызывал Сарате на разговор, чтобы раздуть искру его универсальной фантазии, и, не роняя своего достоинства, жадно поглощал мед науки.
В соответствии с этой ловкой тактикой своего приятеля, плут Сарате, который среди хаоса показной учености обладал кое-какими крупицами сообразительности, проявлял к Торквемаде глубокое уважение, соглашаясь со всеми вздорными изречениями и делая вид, будто почитает его замечательным собеседником, лишь с небольшими пробелами в знаниях, — беда легко поправимая.
После обеда Доносо перешел в будуар Фиделы, где уже находились мать Морентина и маркиз деТарамунди, а Сарате, оставшись наедине с хозяином дома, не замедлил воскурить обычный фимиам перед невежественным богачом: усыпив человека лестью, вернее овладеешь его волей .
— Вы несомненно уже слыхали о затее с home rule. — начал он. В ответ дон Франеиско лишь промычал нечто невнятное, пытаясь выйти из затруднительного положения, так как не имел ни малейшего понятия, что сие могло означать, а Сарате принялся плести все приходившее ему в голову об Ирландии и ирландцах, чтобы дать Торквемаде время опомниться.
— Как вы считаете, — продолжал педант, — удастся ли Гладстону настоять на своем? Вопрос важный, чрезвычайно важный, ведь в этой стране традиции обладают невероятной силой.
— Огромнейшей .
— И вы считаете возможным?.. Разрешите сказать вам... а я всегда говорю то, что чувствую, — вы обладаете исключительно острым умом и способностью ясного суждения в каждом деле крупного масштаба… Вы ведь знаете, что Гладстон...
Получив соломинку, за которую можно было ухватиться, дон Франеиско, прочитавший в утреннем номере «Эль Импарсиаль» занимательнейшие подробности из жизни Гладстона, прервал приятеля на полуслове, дабы блеснуть эрудицией; откинув назад голову, он изрек самодовольно и напыщенно:
— Этот Гладстон... что за человек! Каждое утро после чашки шоколада он берется за топор, рубит в своем саду дерево и распиливает его на дрова. Человек, который сам колет дрова, должен обладать недюжинной напористостью .
— Так вы не думаете, что в палате лордов будут большие трудности?
— Разумеется, сеньор, трудности будут. Как я полагаю, лорды, в просторечии — двенадцать пэров, представляют собой в Англии то, что здесь у нас сенат, а сенат, velis nolis, неизменно тянет назад. Кстати, я читал, что Ирландия — страна отличного по качеству картофеля, составляющего, так сказать, основной продукт питания ирландских жителей, в просторечии — народностей. А напиток, именуемый виски, как я понимаю, производится из маиса, зерна которого служат пищей для людей близоруких, а также обычным питанием для детей и взрослых.
