Если Крус дель Агила жаждала поставить дом на аристократическую ногу, то ею руководило при этом отнюдь не пустое тщеславие, но благородное желание создать престиж человеку низкого происхождения, который спас от нищеты знатную семью. Лично для себя она и в самом деле ничего не желала; но семье необходимо вернуть прежнее положение и по возможности стремиться к еще большему блеску, чем в былые времена, назло завистникам, что глумились над неожиданным возрождением дома дель Агила. По этому пути iKpyc увлекала и родовая гордость, и долг человека, пекущегося о достоинстве семьи, и жажда отомстить ненавистным родственникам, которые покинули семью в беде, а после брака Фиделы с ростовщиком пытаются выставить обеих сестер в смешном свете. Сделав из зятя сперва достойного человека, затем важную особу и, наконец, выдающегося деятеля, семья выиграет битву и повернет стрелы злословия против тех, от кого они сейчас исходят.
Едва стало известно о предстоящем неравном браке, как начались всяческие пересуды среди прежних друзей обедневшей семьи и родственников в Мадриде и провинции. Иные из них, оправившись от удивления, отнеслись к предстоящему событию одобрительно; другие же искали в нем лишь постыдную сторону, причем самыми беспощадными оказались богатая кузина Пилар де ла Торре Ауньон и ее супруг Пепе Ромеро; неприязненные отношения, установившиеся в результате старых семейных распрей между этой четой и сестрами дель Агила, перешли в лютую ненависть с тех пор, как Ромеро получил в опеку их кордовские поместья «Сальто» и «Аль-беркилья». Когда Торквемада выкупил оба поместья и привел их в порядок на тот весьма вероятный случай, если арбитражный суд вернет их прежним владельцам, кузина с мужем воздели руки к небесам и принялись извергать потоки клеветы на бедных сестер. Следует добавить, что у мужа кузины Пилар де ла Торре Ауньон были два брата, женатые — один на племяннице маркиза Сисеро, другой — на сестре маркизы Сан Саломо. Кроме того, они состояли в родстве с Северьяно Родригес, с графом Монте-Карменес и доном Карлосом де Сиснерос. Пепе Ромеро жил вместе с женой в Кордове, но осень, а порой и часть зимы проводил у родственников в Мадриде. Теперь станет ясно, почему именно из дома многочисленной родни Ромеро летели ядовитые стрелы в несчастных сестер дель Агила итого простофилю, который выручил их из беды.
Мир тесен, и ничто не остается в нем тайной: так называемые доброжелатели слово в слово передавали Крус все злые сплетни, исходившие из дома недругов. Среди гостей, собиравшихся по вечерам у Ромеро, нашлись и такие, которые по слухам или лично знавали Торквемаду Душегуба, ибо он пользовался немалой известностью в низах общества. Вильялонга и Северьяно Родригес, слыхавшие о Торквемаде от незадачливого своего друга Федерико Вьера, рисовали ростовщика в зловещих красках, как темного дельца, проходимца и кровососа. Одни утверждали, что тщеславная и высокомерная Крус принесла в жертву младшую сестру, продав ее за чечевичную похлебку; другие распускали слух, будто сестры, войдя в компанию с Душегубом, открыли на улице Монтера новую ссудную кассу. Удивительная вещь! Когда в феврале или марте следующего года Торквемада впервые появился на арене большого света, те самые люди, что всячески чернили его, не нашли в нем, против ожидания, ничего смешного или зловещего, и это обстоятельство возбудило немало споров о подлинности Торквемады. «Нет, это не тот Торквемада, что известен в южном предместье столицы, — толковали они, — это совсем другой человек, если только не верить в перевоплощение».
По мере того как дон Франсиско пролагал себе путь в обществе, недоброжелательные слухи смолкали, теряя свою остроту; мало-помалу скряга завоевал себе единомышленников и даже почитателей. Не угасал лишь очаг ядовитых сплетен в тесном кругу Ромеро, и о примирении не могло быть и речи, ибо надменная Крус не упускала случая нанести ответный удар.
Вот почему гордая сеньора всячески способствовала возвышению Торквемады; он был созданием ее рук, ее лучшим творением, — приобщенный к культуре невежда, дикарь, ставший разумным существом, кровопийца, превратившийся в крупного финансиста, такого же достойного и важного, как и те пиявки, что сосут бесцветную кровь государства или голубую кровь знати.
И каких только слухов не распускали о нем и о сестрах супруги Ромеро даже после того, как дон Франсиско завоевал известное уважение людей, для которых основное в жизни — показная сторона. Рассказывали, что все его состояние заработано гнусным ростовщиче-етвом и беспощадным обиранием бедняков... Что мадридские кладбища переполнены его жертвами, покончившими с собой... Что все бросавшиеся с моста неудачники прыгали в воду с его ненавистным именем на устах... Что Крус дель Агила тоже ссужает деньги под залог подержанных вещей и дом битком набит заложенными плащами... Что скряга не отказался от своих старых привычек и кормит сестер дель Агила только чечевицей и кровяной колбасой... Что все драгоценности на Фиделе взяты из заклада... Что Крус лицует и перешивает зятю сюртуки из платья покойников, торгует на толкучке стоптанными башмаками, старыми столами и стульями... Что хоть Фидела по своей наивности, граничащей с идиотизмом, и не подозревает о прошлом неотесанного мужлана, за которого ее выдали замуж, однако позволяет себе роскошь в виде трех-четырех любовников, не без ведома снисходительной сестрицы, а любовники эти—Морентин, Доносо (несмотря на свои шестьдесят лет), Маноло Инфанте и некий Аргуэльес Мора, тип старомодного кабальеро времен Филиппа IV, счетовод из конторы Торквемады; Сарате и мальчуган Пинто развлекаются со старшей сестрой... Говорили, что Крус следит за ногтями дона Франсиско, моет ему лицо и, прежде чем выпустить на улицу, сама повязывает ему галстук, чтобы придать зятю благообразный вид; что она учит его раскланиваться и неустанно подсказывает, как и что говорить в различных случаях жизни... Что втихомолку Крус и ростовщик ограбили не одну пришедшую в упадок дворянскую семью, ссужая их деньгами из двухсот сорока процентов... Что после ухода гостей Крус подбирает окурки и в огромном мешке отправляет их на толкучку, а хлебные корки продает торговцу, который варит из них шоколад по два с половиной реала. Что Фидела шьет платья куклам по заказу торговца игрушками; что беднягу Рафаэля кормят только кашей-размазней на обед и тушеным мясом с овощами на ужин. Что слепой однажды подложил под супружескую кровать динамитный патрон с горящим фитилем... Что старшая сестра дель Агила среди прочих грязных делишек еще держит помойки в Куатро Каминос и получает свою долю в виде откормленных свиней и кур... Что Торквемада скупает векселя на Кубе за три с половиной процента их номинальной стоимости и финансирует акционерное общество жуликов, прикрывающихся вывеской «Выкуп рекрутов» и «Смена для заморских владений».
Все это достигало ушей Крус, которая сперва возмущалась и проливала слезы, но, пережив немало горьких минут, стала в конце концов принимать все с философским спокойствием. А когда успевший пообтесаться дон Франсиско появился на светской арене в английском сюртуке, овеянный ореолом всеобщего уважения, — разве он не общался с министрами и важными господами? — Крус откровенным смехом отвечала на клевету своих родственников. Но чем больше презрения вызывало в ней это нелепое злословие, тем сильнее обуревала ее жажда стереть в порошок клеветников и поразить их пышностью возрожденных Агила и престижем капиталиста — как льстецы именовали нынче Торквемаду. Пусть Ромеро отпускают ей шпильки, — она будет все выше поднимать голову, или, вернее, авторитет того, кто их приютил, пока семья не достигнет такой неизмеримой высоты, что сестры Агила смогут поглядывать на Ромеро, как на жалких, копошащихся в земле червей.
