Озадаченная Фидела, не решаясь ни поддерживать мужа, ни возразить ему, проговорила:
— На все воля божья. Что знаем мы о предначертаниях господних?
— Все отлично знаем, — запальчиво крикнул Торквемада. — Существует же справедливость, существует же логика, а если их нет, нет ни всевышнего, ни того, кто его выдумал. К нам снова возвращается мой сын. Ты не видела его, это настоящее чудо; если бы ты хоть раз на него взглянула, ты вместе со мной желала бы его возвращения и была бы уверена, что оно так и будет. Все должно совершаться по законам справедливости. Сама увидишь, какой у него талант к математике. Он прирожденный математик и все задачи решает лучше любого учителя. Выложу тебе все без утайки: судя по некоторым признакам я замечаю, что речь идет о моем сыне. Помнишь, ты рассказывала мне странные сны, будто перед тобой мелькают цифры — все восьмерки и девятки, а потом, будто ты идешь по лесу и видишь четырнадцать девяток, они выходят тебе навстречу, становятся поперек дороги и тебе их никак не перешагнуть.
— Верно, помню, мне снился такой сон.
— Ну, вот видишь, это то, о чем я говорю, — обрадовался Торквемада; лицо его просияло. — Это он, он до отказа наполняет твою душу и кровь цифрами. А скажи, ты разве не чувствуешь, как из глубины твоего тела к голове, в просторечии — к мозговой области, поднимаются квадрильоны и прочие огромные числа? Не чувствуешь, что внутри у тебя так и кипят умножение, деление, извлечение квадратного и кубического корня?
— Да, что-то в этом роде, только совсем неясно, — согласилась Фидела, поддаваясь внушению. — Впрочем, корней нет, одни только цифры; так и бьют в голову.
— Вот-вот! Я же говорю! Видишь, я не ошибаюсь. А все, что ты вычисляешь, разве не получается правильно? Словно внутри у тебя сидит вся математика, эта первейшая из наук?
— Ну, куда там!.. — в нерешительности протянула Фидела. — Я ведь никогда не вычисляю, я в этом ничего не смыслю.
— Так начни вычислять, начни и увидишь. — Потирая руки, дон Франсиско добавил: —Так мы договорились, он не выйдет в семью Агила, он будет таким, как был раньше, иначе я не согласен.
Еще долго рассуждали бы по этому удивительному поводу муж и жена, если бы беседа их не была прервана появлением переполненного дилижанса из Сан-Себастьяна; послышались веселые голоса и шумные приветствия. Торквемада и Фидела сидели на лугу близ дороги, и когда шарабан поравнялся с ними, супруги узнали друзей среди пассажиров, теснившихся на передних и боковых местах.
— А, Морентин! — воскликнул дон Франсиско.
— Инфанте, Малибран! — крикнула им вдогонку Фидела.
Супруги направились к дому; короткий путь, всего несколько сот шагов, занял порядочно времени, так как Фидела к этому времени уже утратила проворность движений.
Дома они застали друзей, нагрянувших к ним из Сан-Себастьяна: Морентина с матерью, Маноло Инфанте, Хасинто Вильялонга, Корнелио Малибрана, девочку и двух мальчиков из семьи Пэс, Мануэля Пенья с женой Иреной и прочих гостей из числа тех, чьи имена не заносятся в анналы светской хроники.
— И нам придется кормить всю эту ораву? — испуганно воскликнул дон Франсиско.
— Конечно, мой друг. Иначе невозможно. Но ты увидишь, они не все останутся у нас, одни пойдут к Се-верьяно Родригес, другие к генералу Морло.
— А на нашу долю как пить дать придутся самые шумные и прожорливые. Жаль, что среди всего этого сброда нет Сарате, он один мне по душе, — такой ученый!
Пока сестры весело болтали с внезапно нагрянувшими гостями, дон Франсиско занялся на свободе деловой беседой с Морентином, который привез ему вести от своего ловкого папаши, собиравшегося вернуться из Лондона в Испанию. Рафаэль оживился в обществе друзей, с особенным удовольствием слушая, как Инфанте и Вильялонга рассказывают кучу забавных историй из светской жизни Биаррица и Сан-Себастьяна. Коснулись и политики, а под вечер все разъехались с таким же шумом, как и появились.
Если весь день бедный слепой был весел, то к вечеру сестры заметили, что им вновь овладело нервное беспокойство, как бывало в Мадриде. То он говорил безучастно, то вдруг разражался взрывом безудержного смеха, непрестанно вспоминая Морентина и глумясь над каждым его словом.
— Скажи, разве Морентин не лучший твой друг? Откуда эта внезапная неприязнь к нему? — спросила Крус брата, принеся ему в комнату ужин.
— Он был моим другом. Был. Теперь это больше невозможно. Я так и знал, что он притащится к нам, влекомый своими дурными намерениями.
В тоне Рафаэля звучала такая безудержная, болезненная ненависть, что у Крус екнуло сердце и она мужественно приготовилась провести невеселый вечер в обществе своего несчастного брата. Как только Фидела и дон Франсиско ушли на покой, Крус спустилась вниз в комнату брата, выходившую окнами в заросший жимолостью сад. Видя, что Рафаэль возбужден и не склонен ложиться спать, сестра предложила ему посидеть вместе, пока их не одолеет сон. Стояла душная августовская ночь. Чем ворочаться без сна в постели, не лучше ли посидеть у открытого окна, вдыхая аромат сада и слушая хор лягушек, доносившийся из соседней лужи, — шумный гимн в честь теплой ночи.
Рафаэль с радостью принял предложение сестры. Усевшись у окна, Крус смело и решительно повела атаку на брата, не давая ему времени опомниться и подготовить ответы.
— Послушай-ка, Рафаэль, ты мне сейчас ответишь, но прямо, ясно, без всяких уверток и хитростей, отчего твоя привязанность к Морентину так неожиданно перешла в ненависть? Что он тебе сделал?
— Мне — ничего.
— Может, он сказал тебе что-нибудь?
— Ничего не сказал.
— Я не терплю обмана. Я требую, чтобы ты дал мне немедленный и ясный ответ. Не так давно, но еще до нашего отъезда из Мадрида, я заметила, что ты начинаешь нервничать, едва речь заходит о Морентине. Скажи мне правду, Рафаэль, ради бога, я прошу тебя.
— Морентин — себялюбец.
— И только за это ты его возненавидел?
— И негодяй.
— Что он сказал тебе? Между вами что-то произошло. Не отрицай.
— Вовсе не нужно, чтобы Пепе в словах открыл мне низость своей души, я вижу его насквозь, вижу духовными глазами, мысленным взором... и так четко!
— Ну вот, опять начинается. Я догадываюсь; кто-то из сегодняшних гостей, Манолито Инфанте, Пеньита, а вернее всего, Малибран — ведь у него не язык, а змеиное жало — рассказал тебе сплетню о бедном Морентине.
— Нет, никто мне ничего о нем не говорил.
— Вспомни, Рафаэль, это несомненно Малибран, только он. Но, друг мой, зачем ты обращаешь внимание на слова этого хлыща, гнусного и ядовитого, как скорпион?
— Клянусь тебе памятью нашей покойной матери,— торжественно отчеканил Рафаэль, —что Малибран мне решительно ничего не говорил о... словом, о том печальном обстоятельстве, которое вызвало мою ненависть к Морентину. О, теперь я понимаю... Сестричка, дорогая, ты пришла выведать у меня правду, а вместо этого я хочу спросить тебя... Ответь мне прямо и откровенно: Малибран уже говорил об этом где-нибудь?
— О чем?
— Об этом? Не притворяйся, будто не понимаешь. Мысль, терзающая меня, не дает и тебе покоя. Я все вижу так четко глазами моего разума. То, о чем я догадался путем логических размышлений, является предметом толков в свете, об этом уже кричат, и скандальные пересуды дошли до твоего слуха. Скажи мне, скажи, Малибран или другие сплетники уже наболтали в доме Ромеро или у Сан Саломо, а может быть, даже у Ороско...
— Но о чем ты? — с тревогой спросила Крус, пытаясь скрыть свои догадки от проницательности слепого.
Рафаэль не видел, как помертвело лицо Крус, но глухой голос, звучащий гневом, стыдом и болью, был для него не менее убедительной уликой, чем смертельная бледность сестры.
— Ну что ж, — начал Рафаэль, помолчав,— скажу без околичностей. До твоего слуха доходят скандальные сплетни. Их распространяют в доме наших недругов, а может, и друзей. Я знаю это, хотя и ничего не слышал; не видя, я все вижу. К чему таить? Говорят, что у нашей сестры Фиделы есть любовник и что этот любовник — Морентин.
— Замолчи! — гневно воскликнула Крус и с такой силой закрыла ему рот рукой, словно ударила.
— Я говорю правду. И сплетни дошли до тебя, не отрицай.
— Хорошо, не отрицаю. Малибран посмел распустить эту гнусную клевету. И подумать только, что сегодня мы принимали его у себя в доме! Счастье еще, что он отправился обедать к Сисеро; посмей он сесть за наш стол... не знаю, мне кажется, я бы его... Он посеял гнусные слухи в Биаррице, Камбо и Фуентеррабия. Мне сообщил об этом человек, неспособный обманыватьг он хотел предостеречь меня. Человек, обесчещенный по заслугам, и тот страдает, но опорочить ни в чем не повинных людей, распространить клевету без малейшего на то основания — какая низость!
— Ну, а я скажу тебе... только не сердись... я полагаю, что эта сплетня не лишена основания, как ты воображаешь.
— Как, ты?.. — прохрипела она с негодованием. — Ты тоже веришь?
Крус в ярости схватила брата за руку и с силой встряхнула, — она не могла иначе ответить на грязное подозрение.
