Гамборена ничего не ответил. Его огорчало полное отсутствие религиозной сосредоточенности и покорности перед неизбежным концом. Дон Франсиско словно не верил в близость смерти, а если и верил, с дьявольским упорством восставал против божественного приговора. Но миссионер был тверд и настойчив в исполнении своей! задачи. Он не сводил испытующих глаз с больного, силясь проникнуть в его мысли, угадать, какие планы роятся под этим пожелтевшим черепом, какие образы возникают под опущенными веками. Обладая громадным опытом в руководстве человеческими душами, успешно наставляя в вере умирающих, миссионер опасался, что злой дух восторжествует над святыми молитвами и овладеет душой и волей больного. И священник приготовился к решительному поединку с врагом церкви; изучив поле действия и выбрав оружие, он путем логического рассуждения разработал четкий план действия.
«Несчастный грешник, — размышлял он, — обладает безмерным себялюбием, ненасытной жадностью к богатствам и своеобразной гордостью. Себялюбие безраздельно владеет его душой, попавшей в когти дьявола; алчность подстегивает жажду жизни. Крепкими узами прикован умирающий к своему земному существованию; лелея надежду сохранить жизнь, не доступный ни раскаянию, ни божественной благодати, он не примирится с мыслью о смерти. Потеря надежды на выздоровление нанесет удар его себялюбию. Жестоко, бесчеловечно лишить умирающего последней надежды, разорвать тонкую нить, связывающую человека с земным существованием, за которое он инстинктивно цепляется» Но бывают случаи, когда необходимо решиться на жестокость, ибо нет иного способа вырвать из когтей дьявола, жертву, а она не должна ему достаться и не достанется, нет, не достанется».
Решившись, священник приготовился действовать не мешкая.
— Сеньор дон Франсиско, — сказал он, тряся больного за плечо.
Но больной молчал.
— Сеньор дон Франсиско, — снова повторил миссионер, — вы должны меня выслушать.
— Зачем, оставьте меня... Вообразите, мне припомнилось, как я поступил в Королевский корпус алебардщиков и впервые надел форму.
— И вам больше не о чем думать в такой важный момент?
— Мне хорошо, вот я и думаю о своих делах.
— А что, если вам скоро опять станет худо?
— Но вы сами сказали, что я поправлюсь.
— Так всегда говорят, чтобы утешить несчастных больных. Но от людей с вашим твердым характером и выдающимся умом незачем скрывать правду.
— Как, я не буду спасен? — спросил дон Франсиско, вдруг широко открывая глаза.
— Что понимать под словом «спасен»...
— Жить.
— Я с вами не согласен: спасение не в жизни.
— Вы хотите сказать, что я должен умереть?
— Я не говорю, что вы должны умереть, я говорю, что настал конец жизни. Пора приготовиться.
Ошеломленный Торквемада впился глазами в лицо духовника.
— Так что... надежды нет?
— Нет, — решительно произнес Гамборена, выполняя долг священнослужителя. Ударом молота прозвучал жестокий ответ, но миссионер верил, что обязан нанести удар, и нанес его не колеблясь. Казалось, чья-то мощная рука сжала горло Торквемады. Глаза его закатились, с губ сорвался глухой стон, тело и голова еще глубже ушли в пуховики.
— Брат мой, — начал Гамборена, — в подобный час доброму христианину надлежит ликовать, а не сокрушаться. Подумайте, вы покидаете наш жалкий мир для лицезрения бога и вечного блаженства, — славный удел человека, который, умирая, раскаялся в грехах и возлюбил добродетель. Обратите же все свои помыслы к Иисусу Христу, откройте ему свою душу. Мужайтесь, сын мой, мужайтесь, откажитесь от преходящих благ и грязного мира корысти: усердие, любовь, пламенная вера помогут Душе вашей вознестись в лоно отца нашего, да примет он милостиво душу вашу.
Дон Франсиско упорно молчал, точно потеряв сознание, и духовник встревоженно склонился над ним. Облик больного резко изменился. Веки его сомкнулись, на лбу залегли глубокие морщины, челюсти крепко сжались, рот свело судорогой. Острый мышиный запах шел от дряблой кожи Торквемады — признак смерти, наступающей от истощения. Был ли это глубокий сон, или внезапный обморок, потеря сознания, предшествующая смерти? Словно испуганная улитка, больной замкнулся, ушел в свою раковину; неясные образы возникли перед его помутившимся сознанием, волнение наполнило душу, готовую вот-вот покинуть тело. Ему чудилось, что он идет по дороге, а в конце ее виднеется дверь, совсем маленькая одностворчатая дверь с серебряной притолокой, золотой створкой и бриллиантовыми ключами; бриллианты украшали дверные петли, молоточек и щиток на замке. Дверь состояла из монет, из цельных, не расплавленных монет, прибитых неведомо как одна подле другой. Дон Франсиско ясно различил чекан Карла III на унциях светлого золота, американские и испанские дуро и среди них прехорошенькие монетки по двадцати одному с четвертью. Не решаясь дотронуться дрожащей рукой до молотка, скряга смотрел на дверь и вдруг услышал лязг засова. Дверь слегка приоткрылась, за ней мелькнула рука почтенного Гамборены, одетого точь-в-точь как апостол Петр из братства, в котором ростовщик Торквемада был в свое время старостой. Та же сверкающая лысина, те же ласковые глаза... И еще дон Франсиско успел заметить, что апостол стоял босой, а на плечах у него был наброшен поношенный плащ на цветной подкладке.
Привратник с улыбкой поглядел на пришельца, а тот со страхом и надеждой робко спросил:
— Можно войти, учитель?
