Самый распространенный взгляд, которым оправдывается война со сторона
какого-нибудь народа, - тот, что правда и справедливость на стороне этого
народа. Враждебный же народ представляется целиком пребывающим в неправде и
несправедливости. Это - чисто моральная оценка войны, перенесение моральных
категорий личной жизни на историческую жизнь народов. Такое приписывание
исключительной моральной правоты своему народу в войне, а враждебному народу
исключительной неправоты нередко бывает скрытым пасифизмом, вынужденным к
оправданию данной войны. Это благообразная точка зрения, которая сразу же
сделалась господствующей в России, когда разразилась война, не только не
верна, но и опасна. Русским очень трудно было вообще оправдать войну. В
широких кругах русской интеллигенции господствовало сознание, совершенно
отрицающее войну. Элементарно простое отрицание войны базировалось на разных
отвлеченных учениях, как гуманитарный пасифизм, международный социализм,
толстовское непротивление и т. п. Подход к проблеме войны всегда был
отвлеченно-моралистический, отвлеченно-социологический или
отвлеченно-религиозный. Самостоятельной работы мысли над сложной проблемой
войны у нас не происходило. Война застала нас нравственно неподготовленными.
Начали на скорую руку строить оправдания войны и применили самый
элементарный прием - перенесение на мировую борьбу народов привычных
категорий нравственной жизни личности. Это делали и левые направления,
исходившие из позитивистического миросозерцания, и направления
славянофильские, религиозные. Самобытной исторической действительности,
обладающей своими самостоятельными ценностями и оценками, все эти
направления не признавали. Творческие исторические задачи выпадали из поля
зрения исключительно моралистического сознания. В результате наших поспешных
оправданий войны, или, точнее, наших самооправданий, получился один вывод:
мы лучше немцев, нравственная правота на нашей стороне, мы защищаемся и
защищаем, немцы же в нравственном отношении очень плохи, они - насильники, в
них - дух антихристов. Вывод этот не очень богатый и не очень глубокий. Но
лишь в силу этого нравственного суждения мы признали возможным воевать. Для
одних германский народ был признан носителем милитаризма и реакции и потому
нужно воевать с ним, это - дело прогрессивное. Даже анархисты вроде
Кропоткина стали на эту точку зрения. Для других германский народ оказался
носителем антихристианских начал, ложной духовной культуры, и потому война с
ним - священная война. Но всегда оказывалось, что воевать можно лишь потому,
что мы лучше. Мало кто встал на точку зрения борьбы рас.
Я думаю, что такая исключительно нравственная оценка войны ложна и в
конце концов безнравственна. Элементарное морализирование мешает постигнуть
нравственный смысл войны. Таким путем угашается вселенское нравственное
сознание виновности всех и вся, всех народов и всего человеческого мира в
ужасе войны. Нравственно достойнее на себя взять ответственность за зло
войны, а не возлагать его целиком на другого. Нравственно предосудительно
слишком уж себя считать лучше другого, а другом видеть злодея и на этом
основании оправдывать свою борьбы с ним. В поединке необходимо некоторое
уважение к противнику, с которым стало тесно жить на свете. Должно это быть
и в поединке народов. Да и неправдоподобно, чтобы мы были во всех отношениях
лучше немцев и чтобы враги наши были такими уж низкими злодеями и воля из
целиком была отдана неправде и злу. Так не бывает. И в нашей литературе
указывали на то, что немцы обнаружили не только жестокость и волю к
господству и насилие, но и чувство долга, патриотизм, огромную
самодисциплину, способность к самопожертвованию во имя государства, что само
зло делают они, оставаясь верными моральному категорическому императиву. Еще
более приходится признать, что в духовной жизни германского народа, в
германской мистике, философии, музыке, поэзии были великие и мировые
ценности, а не один лишь культ силы, не один призрачный феноменализм и пр. С
другой стороны, у нас оказалось много нравственных дефектов, которые уж
слишком бросаются в глаза и болезненно поражают. Много русской неправды с
горечью сознаем мы. Должна ли ослабеть от этого наша воля к победе, наше
сознание исторических задач, падает ли от этого оправдание войны?
II
Обнаруживается вся шаткость наших моралистических обоснований войны.
Русский человек, усомнившись в своих исключительных нравственных качествах и
признав некоторые качества за врагом, начинает думать, что и воевать-то не
стоит, - у него слабеет воля, он уже не имеет пафоса. Если у немцев есть
своя правда и свои нравственные качества, то русскому начинает казаться, что
воевать против немцев нельзя, нехорошо и неоправданно. На почве такой
моральной рефлексии растут настроения пассивного пораженчества,
гуманитарного пасифизма и просто дляблости и индифферентизма. Для того,
чтобы мы были по-настоящему воодушевлены, независимо от оценки немцев, наше
сознание должно быть направлено в совершенно другую сторону, мы должны
преодолеть исключительный морализм наших оценок. Мировая борьба народов в
истории определяется не моральными прерогативами. Это - борьба за достойное
бытие и исторические задачи, за историческое творчество. Справедливость есть
великая ценность, но не единственная ценность. И нельзя оценивать
историческую борьбу народов исключительно с точки зрения справедливости, -
существуют и другие оценки. Национальные тела в истории образуются
длительной, мучительной и сложной борьбой. Достойное национальное бытие есть
историческое задание, а не простая историческая данность. Задание это
осуществляется борьбой. Историческая борьба есть борьба за бытие, а не за
прямолинейную справедливость, и осуществляется она совокупностью духовных
сил народов. Эта борьба за национальное бытие - не утилитарная борьба, она
всегда есть борьба за ценность, за творческую силу, а не за элементарный
факт жизни, не за простые интересы. Можно сказать, что борьба народов за
историческое бытие имеет глубокий моральный и религиозный смысл, что она
нужна для высших целей мирового процесса. Но нельзя сказать, что в этой
борьбе один народ целиком представляет добро, а другой народ целиком
представляет зло. Один народ может быть лишь относительно более прав, чем
другой. Борьба за историческое бытие каждого народа имеет внутреннее
оправдание. Я могу признавать правоту своего народа в мировой войне, но это
не есть правота исключительных нравственных преимуществ, это - правота
творимых исторических ценностей и красота избирающего Эроса.
И мировая борьба союзников с Германией есть борьба за историческое
бытие и исторические ценности, а не борьба исключительных моральных качеств
и прерогатив. Я хочу преобладания в мире России и Англии и ослабления
мирового значения Германии. Но совсем неверно было бы сказать, что
постановка такой исторической задачи и борьба за такую историческую ценность
есть требование отвлеченной справедливости и определяется исключительными
нравственными преимуществами Англии и России перед Германией. Борьба,
которую ведет так насильнически Германия за мировое преобладание, для нее
может быть не менее оправдана и в ней может быть свой нравственный пафос.
Нужно признать, что война одинаково может быть оправдана с двух сторон. Это
нравственно парадоксальное по внешности утверждение ведет не к нравственному
индифферентизму, а к повышению нравственного сознания. Нравственно ошибочно
и недостойно обосновывать, например, великую миссию России на принижении
других народов. Достойнее бороться за исторические ценности с противником,
за которым признаются некоторые ценности. Война есть столкновение судеб,
поединок, обращенный к высшему Суду. Такова природа всякого столкновения
индивидуальностей в мире. В поединке, который есть апелляция двух к
Третьему, к Провидению, один может быть более прав, чем другой. Но смысл
поединка, как и всякого столкновения индивидуальностей, совсем не в том, что
один имеет исключительные нравственные преимущества перед другим. Вопрос о
том, что войну начала Германия, что она главная виновница распространения
гнетущей власти милитаризма над миром, что она нарушила нормы международного
права, вопрос дипломатический и военный - для нашей темы второстепенный. Эта
точка зрения не берет глубины вопроса, остается на поверхности. Дело идет о
мировом духовном преобладании славянской расы. Мне неприятен весь
нравственный склад германца, противен его формалистический пафос долга, его
обоготворение государства, и я склонен думать, что славянская душа с трудом
может переносить самые нравственные качества германцев, их нравственную идею
устроения жизни. И я бы хотел бороться с германцами за наш нравственный
склад, за наш духовный тип. Но это менее всего означает, что война подлежит
расценке с точки зрения моральных прерогатив противников. Война апеллирует
не к моральной справедливости, а к онтологической силе. Преобладание
славянского нравственного склада над германским нравственным складом совсем
не есть проблема справедливости. К столкновению индивидуальностей не
применима категория справедливости. Это скорее дело исторической эстетики.
II
Нельзя искать справедливости в образовании великих империй, например,
Римской или Британской. Можно обсуждать способы, которыми пользовались при
образовании великих империй, но точка зрения отвлеченной справедливости при
оценке великих исторических образований совершенно безжизненна и бесплодна.
Мы признаем, что образование великой Римской империи имело огромное значение
для объединения человечества, для единства всемирной истории. Но очень
сомнительно, чтобы в образовании Римской империи можно было увидеть
справедливость. Для чисто моралистической точки зрения, переносящей на
историческую действительность моральные категории личной жизни, не
существует исторических задач и ценностей жизни исторической, как
самостоятельной сферы. Такой морализм ведет к утверждению status quo.
Справедливость - статична, а не динамична. Всякая творчески историческая
задача предполагает изменение status quo и не обходится без принудительного
перераспределения исторических тел. Морализм, целиком захваченный одной
идеей отвлеченной справедливости, допускает лишь оборонительную войну, лишь
отрицательную самозащиту. Но великая война должна иметь и творческие
исторические задачи, должна что-то изменить в мире к лучшему, к более
ценному бытию. Например, борьба за проливы не есть борьба за отвлеченную
справедливость, это - борьба за историческое бытие, за повышение
исторической ценности. Трудно было бы даже сказать, что означает отвлеченная
справедливость в применении к турецкой проблеме. Справедливо ли было бы
охранение Турецкой империи или справедливо ее разрушение? Я верю, что
мировое преобладание России и Англии повысило бы ценности исторического
бытия человечества, способствовало бы объединению Востока и Запада и дало бы
простор всякому индивидуальному историческому существованию. Но проблема
Востока и Запада не есть проблема отвлеченной справедливости, это - проблема
конкретного бытия. Для отвлеченных моралистов в оценке исторической борьбы
проблема Востока и Запада просто не существует, она не интересует их.
Нам, русским, необходимо духовное воодушевление на почве осознания
великих исторических задач, борьба за повышение ценности нашего бытия в
мире, за наш дух, а не на почве того сознания, что немцы злодеи и
безнравственны, а мы всегда правы и нравственно выше всех. Преодоление
элементарного морализма привело бы к более высокому моральному сознанию.
Справедливое и джентльменское отношение к диаволу может лишь укрепить в
борьбе со злом. Более справедливое отношение к врагу должно не ослабить, а
усилить волю к победе. Воля к победе должна быть поставлена в зависимость от
наших отрицательных оценок нравственных свойств немцев. Мы верим, что
последняя и окончательная победа в бытии должна принадлежать духовной силе,
а не материальному насилию. Но духовная сила может проходить в мире через
великое испытание и унижение, через Голгофу. Сила же торжествующая в мире
может оказаться призрачной. И как бы ни слагалась внешняя судьба, наше дело
- выковывать волю к высшему бытию.
