К.Д.Ушинский. Собрание сочинений, М., 1974. OCR Biografia.Ru
Педагогическая поездка по Швейцарии
Письмо первое
По дороге в Берн
Отправляясь из Веве по новой оранской дороге через Фрибург в Берн, с которого я намерен начать свой педагогический объезд, я попрошу у вас позволения сделать предварительно небольшое историческое вступление к будущим моим письмам, потому что историческая точка зрения — едва ли не самая верная при обозрении учебных заведений каждого народа.
Странным может показаться, если я скажу, что в педагогическом отношении Швейцария — земля самая новая, только что теперь устраивающая свое народное образование; но это тем не менее совершенно справедливо. Посмотрите школьные уставы самых передовых кантонов, и на всех вы встретите цифру пяти, шести последних лет; если же и найдется какое-нибудь более пожилое положение, то и оно именно в настоящую минуту переделывается. Издали многим кажется Швейцария классической, уже давно установившейся страной педагогического искусства; но это справедливо только отчасти. Действительно, из Швейцарии вышли и разнеслись по целому миру те великие педагогические идеи, которые преобразовали и продолжают преобразовывать воспитание во всех странах Европы; в Швейцарию, уже в конце прошедшего столетия и начале нынешнего, стремятся учиться искусству воспитания друзья человечества, те благородные мечтатели, которые, испуганные грозными явлениями общественной жизни, повсюду искали средств направить род человеческий на ийтинный путь. Однако же, по сознанию самих швейцарцев, образцовые воспитательные заведения Песталоцци и Фелленберга долго были цветущими, но одинокими оазисами в швейцарском учебном мире, и бок о бок с этими блестящими явлениями швейцарские школы продолжали долго прозябать в самом жалком виде, тогда как идеи великих швейцарских педагогов оживляли уже школы Германии, Бельгии, Англии. Причины такого странного явления скрываются в новейшей истории Швейцарии, и я считаю не лишним бросить беглый взгляд на эту историю. Следы недавней, только теперь затихающей и еще не затихшей общественной борьбы так еще свежи на швейцарских учебных заведениях и в самой личности педагогов, вышедших из этой борьбы, что без исторических объяснений многое не может быть понято в педагогическом мире Швейцарии.
Блестящий героический период швейцарской истории, делающий ее несравненным нравственным курсом для швейцарских детей и превосходным собранием детских исторических рассказов, которого не имеет никакая другая страна,— этот период, полный обаятельной свежести, рождающейся свободы народа, начинается в начале XIV века и оканчивается в начале XV столетия. В это замечательное столетие швейцарцы утвердили свою независимость и так осязательно доказали своим могущественным соседям невозможность покорить Швейцарию оружием, что они оставили ее в покое. Но от внешней независимости до внутренней свободы еще далеко. С уничтожением опасности извне, вызвавшей беспримерную энергию и единство в швейцарской нации, начинается период относительного спокойствия, развития промышленности, торговли; но вместе с тем начинает ослабевать и та могучая простота нравов, которая делала этот маленький народ свободным и непобедимым. Соседние государства уже не оружием, а деньгами, через своих посланников, получают огромное влияние на швейцарские дела и пользуются ею как послушным оружием в своих ссорах. Расчетливый от природы швейцарец оказался слабее перед золотом, чем перед пушками. Швейцарское воинственное юношество, не находя дела у себя дома, идет продавать свое мужество и свою кровь чуждым государям, а правительства кантонов поощряют военную эмиграцию, с одной стороны, обогащаясь подарками от иностранных послов, а с другой — избавляясь от беспокойной молодежи.
Жизнь в равнинных кантонах Швейцарии развилась преимущественно в городах, и союз городов с теми гористыми кантонами, где, по выражению Иоанна Мюллера, «люди защищали свою свободу, не зная городских стен», положил начало независимости Швейцарии. В этих городских кантонах города естественно явились владельцами страны и владели ею с теми же самыми правами и на тех же самых основаниях, как владели прежде рыцари. Города захватывали силой, покупали, приобретали по завещанию целые области, местечки, села с их жителями и землями. Так, мало-помалу, приобретена была старинными, богатыми городами, и в особенности Берном, от прежних владельцев вся нынешняя Швейцария, за исключением гористых кантонов, которые, сохраняя свою дикую независимость, в свою очередь имели крепостные владения и пользовались с них доходами. В эти крепостные земли города посылали своих правителей, фогтов, на кормеж, и Швейцария только переменила своих господ. Разрушенные замки рыцарей, которыми увенчаны все швейцарские предгория, восстановлялись снова; но в них заседали уже не рыцари, а правители, фогты городов или кантонов. Цивилизация Швейцарии от такой перемены властителей выиграла не много. Полудикий барон, правда, уже не вылетал из своего каменного гнезда на грабежи окрестных жителей; но тем не менее грабеж продолжался, только с большей основательностью, в большем порядке, с купеческим расчетом. Вначале, когда нравы горожан были еще просты, потребности немногосложны, а великие подвиги предков свежи в памяти, управление городов было еще сносно; но чем более развивалась городская жизнь и промышленность, тем тяжелее становилось подданным. Нельзя сказать, что правительственные города слишком заразились роскошью и на удовольствия проматывали силы страны или тратили их на великие произведения художества: нет, по большей части они переводили их в свои сундуки. С приливом денег увеличивалась жадность к прибытку; природная расчетливость выродилась в скряжничество, деньги копились — и во время революции французские войска вывезли из Берна сундуки золота.
Полудикие бароны и графы не думали об образовании народа; расчетливые господа, титуловавшие себя охотно превосходительствами и светлостями, скоро поняли, что для них и невыгодно народное образование. Правда, во время реформации, которая по своему рассудочному, экономическому характеру как нельзя более пришлась по душе промышленному населению городов и была принята городским населением весьма быстро, желание распространить протестантское учение в народе побудило правительство кантонов заводить школы и по деревням, которые иногда силой оружия должно было заставлять отставать от католичества; но и эти немногие школы, где зубрение гейдельбергского катехизиса было альфой и омегой учения, пришли в упадок, как только миновалась в них необходимость. В XVI, XVII и XVIII столетиях школы в больших городах, исключительно назначаемые для городского и притом богатого населения, были по тогдашнему времени в очень хорошем положении, но народная школа не существовала. Если где и были в селах и местечках училища, то самые жалкие. Учителя, приходские дьячки, по большей части покорнейшие слуги пастора, стояли очень низко и были сами едва грамотные люди; ученики немногому выучивались: кое-как читать, писать умели только избранные; счету еще и не думали учить. Даже в начале нынешнего столетия, когда имя Песталоцци уже привлекало в Швейцарию людей из далеких стран, школы не много поправились, и вот что говорит о швейцарской школе профессор Шультес в 1808 году:
«Бросим взгляд на обыкновенные народные школы; мы увидим темную, тесную, душную комнату, в которой ни чистота, ни порядок невозможны; где дитя с ужасной потерей времени научается передавать, более или менее верно, звуки, напечатанные в книге; копировать с прописи, более или менее похоже на оригинал, петь псалмы и механически кое-что считать. Голову набивают только совершенно непонятными выражениями катехизиса, и эта так называемая религия считается главным делом, все же остальное — побочным занятием, которому можно отдавать только остающееся время. Если живому, подвижному от природы ребенку такое учение приходится не под силу и он не может сидеть смирно, то он расплачивается за это своим телом и чувством чести и объявляется за безнадежное дитя, осужденное на вечную погибель. Ученики не дают ни себе ни другим никакого разумного отчета во всех своих занятиях; все учение совершается в высшей степени бессмысленно и бессознательно, не изощряя чувств, не питая воображения, не упражняя рассудка, не доводя даже чтения и письма до возможности их практического приложения и не заботясь нисколько о том, чтобы то, что вверяется памяти, прошло в голову и сердце. Все учится для будущего забвения; все для школы, ничего для жизни».
В течение XVI, XVII и XVIII столетий в самом управлении городов произошла большая перемена. Старинные, богатые и влиятельные роды горожан, между которыми попадались и потомки древних рыцарей, вовремя догадавшись променять свое обедневшее рыцарство на тучное гражданство, стали мало-помалу оттирать от участия в управлении ремесленников, небогатых торговцев, словом, промышленную чернь, и в течение времени вся власть сосредоточилась в этих немногих родах, сделавшихся наследственными членами правительства. Городская промышленная революция, сломив рыцарство, приходила в Швейцарии весьма естественным путем к олигархии. В других странах развитие городской олигархии нашло себе сопротивление в государях, которые, воспользовавшись силами городов против вассалов, пользовались потом силами страны, сосредоточившимися в их руках, для ограничения городских свобод. В Швейцарии же олигархия развивалась беспрепятственно. Только в гористых, так называемых лесных кантонах сохранилась независимость; но это была независимость дикости, независимость грозной, неприступной природы, идущая рука об руку с невежеством. Такая свобода не передается соседям, и попытки Генца, Давеля, Шено ограничить городскую олигархию окончились эшафотом: масса населения стояла еще слишком низко.
В таком положении была Швейцария, когда большая французская революция захватила и ее в свой огненный круг. Видя приближающуюся грозу, городские олигархи спохватились, что сделали очень дурно, став во враждебное отношение ко всей стране. Они призывали к управлению низшие сословия городов, облегчали крепостное состояние сельского населения, некоторые города даже совершенно отказались от крепостных прав; но уже было поздно. В четыре дня была покорена французами богатейшая часть Швейцарии; в четыре дня было разрушено создание нескольких столетий: так сгноили его олигархические правительства, рассчитывавшие, видно, что все будет мир и спокойствие и что силы иностранных государств поддержат их всегда в борьбе со своими подданными. И вот французы принялись вводить свои порядки: «прежний союз разрушается, Швейцария признается единой нераздельной гельветической республикой; все жители, и горожане, и селяне, пользуются одинаковыми гражданскими правами; граждане избирают членов законодательного собрания, законодательное собрание избирает правительство; правительство назначает правителей в кантоны; для удобства вся Швейцария разделяется на 18 кантонов почти одинаковой величины».
Чего бы кажется лучше, а дело вышло из рук вон плохо.
Какое дело было французам до неприступных гор, непроходимых вершин, крайнего различия в национальностях, языке, религии, образовании, вековых обычаях. Вблизи развалин древней Виндонисы, в тесном и грязном городишке, назначается столица; но собрание вышло очень пестрое и представляло нечто вроде вавилонского столпотворения. Гористые, самые свободные и демократические кантоны упорно защищались от французской свободы и демократии, и много крови пролито было с обеих сторон; особенно упорно дрались аппенцельцы, у которых не только аристократов, но даже и горожан нет, по той очень простой причине, что нет вовсе и городов. Неудивительно, что после амиенского мира, как только французские войска выступили из Швейцарии, гельветическая республика разлезлась на куски; новое правительство бежало, старого не было, беспорядок был страшный, партии взялись за оружие, города против прежних подданных, подданные против прежних властителей, старинные роды объявили свои правительственные претензии; но Наполеон погрозил — и все притихло: так низко упала эта страна. Наполеон, впрочем, возвратил самостоятельность кантонов, но прежние крепостные отношения остались уничтоженными. Под суровою ферулою Наполеона I Швейцария провела несколько спокойных годов, и старые порядки сделались еще невозвратимее. Французская революция и правление Наполеона, как ни были они жестоки и унизительны для государства, принесли Швейцарии величайшую пользу. Под этим гнетом образовалась и развилась общенародная партия и выбилось наружу из частных интересов то сознание общей швейцарской народности, на которой продолжает строиться новейшая история Швейцарии. Но это было только начало, и долго еще прежние партии старались воротиться на старую дорогу. Как только падение Наполеона стало несомненным, то аристократический Берн первый объявил восстановление прежних своих крепостных прав; примеру Берна последовали Солотурн, Оренбург, Люцерн, Цюрих; готовилась междоусобная война. Венский конгресс своим вмешательством опять остановил ее и еще на некоторое время отодвинул окончательную организацию Швейцарии. Он признал ее независимость и восстановил ее в прежних пределах, но под условием сохранения внутреннего спокойствия. Понятно, что такое внешнее, насильственное примирение не было настоящим примирением, и все, что должно было перебродить, бродило только медленнее и скрытнее, и все, что должно было перегореть, тлело, ожидая только удобной минуты, чтобы вспыхнуть. Под скрытым влиянием Австрии, Франции и папы старина начала снова подымать голову; крепостные отношения, несуществующие по закону, стали появляться на деле; прежние правители опять добрались до управления и, наученные опытом, более всего стали теснить народное образование, облагая его, по выражению Цшокке, как излишнюю роскошь, тяжелой податью. Валлис, Фрейбург, Люцерн пригласили иезуитов и отдали им народное образование. Но партия разумных патриотов была уже велика; просвещение, благодаря сословию учителей, из которых многие проникнуты были идеями великих швейцарских педагогов, сделало значительные успехи, и все ждало только благоприятной минуты.
Эти первые тридцать лет нынешнего столетия имеют весьма важное значение в истории швейцарского образования, хотя существенные перемены в школьном законодательстве начинаются только с 1830 года; в этот период подготовились люди и идеи, которые и вышли на сцену по перемене правительств.
Прежде чем учреждать народные школы, следовало выработать до ясности понятие о том, чем должна быть народная школа, и выработать не одному человеку, не в кабинете только, не на бумаге, но целому обществу педагогов, в столкновениях и борьбе мнений, в практических попытках провести свою идею в жизнь. И это-то именно делается в продолжение этих тридцати лет внешнего спокойствия под ферулой чужеземных властей и внутренней борьбы швейцарского общества. Точкой отправления для всего этого умственного движения в педагогическом мире были, конечно, учение и школы Песталоцци и Фелленберга.
Как ни проста нам кажется теперь идея, что цель народной школы состоит не в том, чтобы внести в головы детей известное количество определенных знаний, которые они потом позабудут, и сообщить им технический навык чтения и письма, которым они не воспользуются, но в том, чтобы школьным занятием развить способности детей, естественным путем раскрыть в них разумный взгляд на окружающую их природу и общественные отношения и сделать их способными к самостоятельной разумной жизни и деятельности; как ни проста эта идея теперь, но в то время она была великим открытием Песталоцци, открытием, которое принесло и приносит человечеству более пользы, чем открытие Америки. Всей многострадальной жизни этого великого до безумия энтузиастка воспитания едва стало на то, чтобы ввести эту идею в число немногих живых и деятельных идей, двигающих человечество.
Нигде, может быть, песталоцциевская идея не встретила более упорного сопротивления, как в Швейцарии, где знали и видели Песталоцци и были свидетелями всех его неудачных и часто забавных попыток. Но нашлись люди, которые сумели отличить наивную, детскую непрактичность гения от его в высшей степени практической и сильной идеи и, приложив к этой идее свою собственную практичность, воспользоваться ею. Первый сделал это Фелленберг, и его гофвильская школа была блестящим, неопровержимым доказательством того, что новая идея имеет все свойства великой и живой идеи, способной к бесконечному развитию. Люди тупые и самолюбивые, в особенности старые школьные учителя, с ожесточением вооружились против повой школы: «ничто не может быть консервативнее старого школьного учителя»,— сказал какой-то наблюдательный человек; уча всю жизнь, он часто теряет всякую способность сам чему-нибудь выучиться; но между молодыми учителями, и между пожилыми людьми, сочувствующими делу народного образования, и неофициальными педагогами несталоцциева идея нашла также ревностных и жарких последователей. Во всяком случае, деятельная умственная жизнь пробудилась в педагогической сфере; и швейцарские педагоги до сих пор с удовольствием припоминают эту живую эпоху педагогического энтузиазма. «Мы в одно и то же время учились и учили, говорил мне старый, седой, как лунь, педагог, ехавший со мной на пароходе в Люцерн: мы делали маленькие опыты и строили громадные утопии; блуждали часто впотьмах, но видели вдали ослепительный свет; школа казалась нам той архимедовской точкой опоры, которой недоставало, чтобы повернуть мир. Дело, поистине говоря, шло у нас сначала очень плохо, но мы надеялись на многое; а старинные преподаватели смеялись над нами и шли своей дорогой, гораздо вернее, конечно, к своей узкой цели. Я помню, в каком я был восторге, добывши для школы числительную таблицу Песталоцци, и как долго мне не удавалось добиться с нею чего-нибудь путного. Родители часто называли нас лентяями, которые, вместо того чтобы учить детей как следует азбуке, складам и катехизису, толкуют с ними бог знает о чем, считают ноги да пальцы, рассматривают дыру на стене, которую следовало бы лучше заклеить, яблоки, морковь, репу, которые и без того детям очень хорошо известны; иные родители даже брали детей своих из моей школы и отдавали старинным учителям, для которых прут заменял всякую методу. Герр пастор, который почему-то особенно недолюбливал песталоцциевских выдумок, грозился даже прогнать меня с места. Несколько из моих молодых товарищей действительно потеряли свои места и пропали бы, если бы не нашли доброго и умного человека, который помог им устроить частную школу на новых основаниях. Но энтузиазм наш был очень велик, и ничего не могли с нами сделать. Ах, хорошее было время! Теперь эти идеи уяснились, определились, упростились, сделались самой обыкновенной вещью; теперь по новой методе преподают самые нехитрые люди; но того энтузиазма, который одушевлял нас, даже и у лучших людей недостает»
Но не везде же преследовали новую школу: находились умные и влиятельные люди, которые понимали преимущества песталоцциевских идей; посылали людей учиться к Песталоцци и Фелленбергу, составились общества народной школы: даже некоторые правительства, как, например, базельское, приняли новую школу; но в этом последнем случае оказалось противоположное явление; новые методы становились чем-то бесполезным и смешным в руках старых педагогов, которым их навязывали, теряли всякий смысл, мучили и учеников и учителя, который бы на своей старинной дороге принес больше пользы. Словом, и здесь подтвердилась великая истина, что «вина нового не следует вливать в меха старые».
Однако же идея росла, распространялась, уяснялась, упрощалась, находила себе все более и более последователей, и к 1830 году созрела возможность и школьной реформы.
1830 год недаром считается годом возрождения Швейцарии. По сигналу, поданному снова Францией, совершилась почти во всей Швейцарии спокойная перемена правительств; но переменой правительств дело не кончилось. Напротив, так как иностранные правительства этого времени не вмешивались во внутреннюю политику Швейцарии, то именно с этих пор и начинает совершаться правильно и открыто то брожение, из которого только в настоящее время, особенно после войны отдельного союза (Sonder-bund's Kreig), возникла новая Швейцария. Все партии, отживающие и начинающие жить,— демократическая, аристократическая, умеренная, радикальная, отдельной самостоятельности кантонов и единой Швейцарии; горожане со своими воспоминаниями прежних помещичьих прав; селяне со своими более свежими воспоминаниями гражданского равенства; прежние правительственные олигархи, еще не отчаивающиеся воротить себе утраченное значение; католическое духовенство, недовольное уравнением прав обоих исповеданий; протестантское, напуганное радикалами; иезуиты со своими подземными происками; новые общества покровителей наук, народного образования, военной практики и т. д.; все это вступает в борьбу, выражающуюся то дебатами в собраниях, то сменой правительств, то спокойными, но сильными демонстрациями, а иногда и кровопролитными схватками вроде той, после которой базельский кантон разделился на два.
Учебное сословие, с одной стороны, само принимало самое деятельное участие в этой борьбе, а с другой — народное образование было самой оживленной ее ареной для людей всех состояний и всех партий, потому что теперь уже все партии понимали его важное значение и, действуя через школы на юные поколения, желали проложить своим стремлениям дорогу в будущем. Вот почему на учебном мире Швейцарии еще и теперь живы следы этой борьбы — и на людях, и на учреждениях. Многие из теперешних знаменитых швейцарских педагогов, стоящих во главе народного воспитания, и в особенности во главе учительских семинарий, сами не только были свидетелями всей этой борьбы, но и принимали в ней деятельное участие, и часто вы заметите на той или другой семинарии еще оттенок недавнего торжества той или другой партии. Во французской Швейцарии, кроме того, сильно заметен религиозный оттенок различнейших сект, и русского путешественника невольно поражает это сектантское направление, доходящее иногда почти до фанатизма и глядящее как-то странно посреди ярких явлений цивилизации XIX века. Тут вы нередко встретите человека, все слова которого дышат современностью; по вы заговорите с ним о католичестве, протестантстве,... и на вас повеет средними веками. Англичане и шотландцы, сделавшие Швейцарию своей летней дачей, занесли в нее еще множество и своих сект.
Но партия средняя, патриотическая, партия общей веротерпимости, исторического прогресса, государственного единства Швейцарии, без насильственного подавления кантональных особенностей, вырастала с каждым днем, и именно ей-то могущественное содействие оказали песталоцциевские идеи, видящие в ребенке прежде всего человека, и такие люди, как, например, Иоанн Мюллер, который своей знаменитой историей Швейцарии положил начало возрождению общего швейцарского народного духа, когда этот дух был уже, казалось, окончательно подавлен целыми веками, в продолжение которых Швейцария была только орудием чужеземных интриг и поместьем олигархов.
Последней пробой силы этой патриотической партии, с участью которой связана и участь новой народной школы, была так называемая «война отдельного союза», которая серьезно грозила Швейцарии распадением на две части: католическую и протестантскую. Католические кантоны, во главе которых стоял Люцерн, поддерживаемые папой, Австрией и французским правительством, образовали особый союз и в 1847 году втайне готовились к войне.
Замыслы католической партии были немалые: она желала уже не только отделения католических кантонов, но думала совершенно уничтожить протестантские, разделив их область между католическими, ввести всюду иезуитов и передать в их руки народное образование. Опасность была велика; но тем сильнее сплотила она все оттенки патриотической партии и окончила ее образование.
Не без изумления увидела Европа прекрасную девяностотысячную швейцарскую армию, которая под начальством женевского ветерана Дюфура в несколько дней окончила войну занятием Фрейбурга и Люцерна. Фанатики дрались с мужеством, достойным лучшего дела; но поражение их показало, что в настоящее время фанатический пыл, возбужденный буллами, проклятиями и тому подобными средствами, потухает скоро, уступая место здравому расчету. Католические города встречали войска союза как освободителей; католические правительства и иезуиты бежали, а когда всегда расчетливый швейцарец счел, во что обошелся ему католический энтузиазм и дурное управление католических правительств, то крайне рассердился на поджигателей: конфисковал их имения для уплаты военных издержек, уничтожил монастыри, отдавал их под школы. Но не этим могло бы кончиться дело. Австрия, принявшая к себе бежавших иезуитов и зондербундцев, грозила войной; папа громил победителей проклятиями; Монталамбер вторил папе во французских палатах; но наступила весна 1848 года и принесла столько хлопот и Франции, и Австрии, и папе, что им было не до Швейцарии,— и она под шумок устроила свои дела.
Таким образом, появился новый швейцарский союз, основанный уже не на отживших, хотя и великих, преданиях старины, а на возрожденном к жизни общенародном чувстве всех кантонов. Швейцарские педагоги и швейцарские школы принимали, принимают и теперь самое живое участие в укоренении и развитии этого чувства; изучение общей швейцарской истории и природы, биографий швейцарских героев, гимнастика, военные экзерциции, родной язык, путешествия с детьми, педагогические собрания учителей всех кантонов, педагогические праздники, самые игры, повсюду отзывающиеся народностью,— вот те средства, которыми школа могущественно содействовала великому делу — развитию народного сознания. В 1847 году распадение Швейцарии, а потом соединение ее отдельных частей с соседними государствами было, может быть, и возможно; но теперь это мечта, которая пугает в Швейцарии только людей трусливых и легковерных: еще пройдет несколько лет деятельного народного образования народной школой, и самая мечта разлетится.
С 1830 года сделано было очень много для народного образования во всех швейцарских, особенно городских, кантонах. Новая идея народной школы была принята почти всеми правительствами, и не на бумаге только: самые главные и существенные меры действительного школьного переворота были подготовлены и отчасти приведены в исполнение двумя могущественными средствами: устройством учительских семинарий и переделкой учебников. Но общественная борьба затихала в Швейцарии очень медленно, а потому и окончательная организация народного образования совершается только в последние годы, когда уже все партии, утомленные долгой борьбой, выходят, наконец, на прямую дорогу ясного сознания общественной пользы и разумного прогресса. Теперь уже стали возможными в Швейцарии такие явления, какое, например, представляет нам Бери в 1854 году. Приготовляясь к выборам этого года, все бернские партии призывали прежде всего мир и спокойствие, и в палатах появилось по ровному числу радикалов и консерваторов. С общего согласия назначена была особая комиссия для отыскания мер к примирению всех партий. Комиссия эта составила государственный совет из самых лучших людей всех партий, которые объявили публично, что приносят в жертву свои личные мнения благу отечества. Так, в Цюрихе долгая борьба духовенства с педагогами, в которой победа переходила то на ту, то на другую сторону, окончилась было совершенным поражением партии духовенства; но теперь педагоги уже сами, добровольно, призвали его к участию в деле образования. Папское влияние, наделавшее столько бед Швейцарии, слабеет с каждым годом в самых католических кантонах, и последние итальянские события, пробудившие такой фанатизм в ирландцах, уже глухо отозвались в Швейцарии. И в католических кантонах разумная патриотическая партия, после тяжелых событий в 1847 году, вырастает быстро. Число школ умножается в Люцерне, Швице, Фрейбурге. Везде устраиваются учительские семинарии, которых теперь уже более двадцати, и рациональные основания народной школы выбиваются из-под вековых предрассудков. Швейцария напоминает собой теперь один из тех своих городов, в которых посреди развалин старины, посреди разрушающихся замков, стен и башен, возникают новые дома и новая жизнь. Один только Валлис дремлет еще в своих глубоких долинах, посреди неприступных гор; но и там начинают уже пробуждаться.
Народные школы, как мы уже сказали, много содействовали и содействуют пробуждению общего народного сознания Швейцарии. Педагоги всех кантонов входят между собой в деятельные сношения, и журналы общих собраний швейцарских педагогов полны самого живого интереса. Эти собрания сходятся в разных городах союза; первое было в Ленцбурге, второе в Вире, где покоится прах Песталоцци, третье в Люцерне. Хотя эти общие собрания не имеют никакого официального значения, так как народное образование есть частное дело правительств отдельных кантонов, в которое не вмешивается федеральное правительство, но значение этого общего собрания выражается в том влиянии, которое оно оказывает на членов кантональных школьных синодов; синоды же эти по большей части поставлены в самое благоприятное отношение к законодательству и правительству своих кантонов, как мы это увидим ниже, при обозрении учебных заведений отдельных кантонов.
Школьные синоды мало-помалу придают народному образованию Швейцарии ту самостоятельность, которая открывает ему дорогу спокойного рационального развития, не зависящего от политических и религиозных партий, и которую Наполеон I задумал было дать народному образованию во Франции своим университетом. Гениальный император видел, что единственный якорь спасения для Франции, посреди политических смут, потрясающих ее беспрестанно до самого основания и кидающих государство и народ из одной гибельной крайности в другую, еще более гибельную, можно найти только в прочном рациональном образовании. Руководясь этою мыслью, Наполеон I желал поставить французский университет, т. е. все общественные ученые и учебные учреждения Франции, вне всяких политических смут и дать ему возможность самостоятельного развития. Великих идей было много у Наполеона I, но едва ли это не единственная, порожденная в нем чистой любовью к Франции, без примеси всякого эгоистического расчета. Но чем чище и выше была эта идея, тем менее пришлась она по плечу следующим затем правительствам. Каждое из них старалось сделать школы и вообще народное образование орудием своих династических расчетов и своих политических и религиозных убеждений. Правительства эти исчезли, временные стремления их потеряли всякий смысл, а народное образование не сделалось тем, чем хотел его сделать Наполеон I, не сделалось надежной опорой благосостояния Франции во всех политических бурях, в какие ни кинула бы ее история: французский университет по-прежнему отражает в себе все оттенки политических перемен, и прочное общее рациональное и гуманное образование не проникает в народные массы. Таким образом, эти правительства себе пользы не сделали, а народу существенно повредили.
Можно надеяться, что ничего подобного не случится в швейцарских республиках, что их школьные синоды, действуя благоразумно, придадут народному образованию значение самостоятельной общественной силы, что правительства перестанут делать попытки превращать школы в орудие своих временных стремлений и что, с другой стороны, педагоги не будут вносить своих политических и сектантских убеждений в стены школы, где воспитывается будущее народа, перед которым все настоящие соображения могут оказаться временными, случайными и ошибочными. Здесь уже начинает образовываться то убеждение, что каковы бы ни были политические и сектантские верования педагога как гражданина своего времени и члена своей партии, но он не вносит их в свою школу, действуя насильственно на незрелый детский разум; что одни вечные истины природы, разума, истории и христианства, стоящего выше всяких сект, имеют право войти в народную школу и сделаться основаниями человеческого развития в детях: в этом и состоит та святость детства, в которую должен верить человек, приступающий к великому делу воспитания.
