К.Д.Ушинский. Собрание сочинений, М., 1974. OCR Biografia.Ru
Педагогическая поездка по Швейцарии
Письмо третье Берн. Einwohner-Madchenschule
Einwohner-Madchenschule, под дирекцией известного педагога Фрелиха, принадлежит к самым замечательным педагогическим явлениям Берна, и с нее я начал осмотр бернских училищ. Но позвольте объяснить вам прежде длинное и довольно нескладное название этого женского училища.
Женское образование долго считалось в Берне излишней роскошью, и еще в начале нынешнего столетия многие пасторы и старые учителя говорили громко, что учить девочек читать еще можно, но писать положительно вредно. Этот глупый предрассудок, вместе с другими, пал в 1830 году, и уже в 1834 бернский государственный совет положил открыть высшую женскую школу для дочерей бернского гражданства, в которую, если позволит место, по выражению закона, можно допустить дочерей и других жителей (Einwohner), не пользующихся правами бернских граждан. Но места, как и надо было ожидать, оказалось очень мало, не потому, чтобы его действительно было мало, а потому, что бернские гражданки того времени
любили сидеть широко и теснили бедных жительниц. Произошли неизбежные столкновения, которые происходят всегда, когда имеют неблагоразумие, соединяя детей различных классов для воспитания, в то же время весьма непедагогически напоминать им, что одни из них имеют право подымать нос кверху, а другие должны опускать его книзу. Такое не воспитывающее, а развращающее детей начало, высказанное в самом уставе нового училища, возмутило жителей Берна, и они, собравшись вместе, положили основать свое особое женское училище. Составилось акционерное общество, выбрана дирекция и директриса, назначена плата с учениц, нанято помещение, приискано шесть учителей и пять учительниц, записано 137 учениц, и в 1856 году без всякой помощи со стороны правительства, которое в ней отказало, вышла на педагогическое поприще Einwohner-Madchenschule.
Высшее женское училище в то время было делом новым не только в Швейцарии, но и в Германии, и бернская школа шла сначала плохо. Следовало создать идею женского воспитания, выработать ее до частностей, привести в действительность, найти людей, способных одушевиться ею, одушевить их бороться с общественными предрассудками, мужественно отстаивать свои убеждения, а все это, конечно, нелегко и для умного и энергического мужчины: школой же заведывала женщина. Образцов для устройства высших женских учебных заведений тогда еще не было. Конечно, можно было позаимствоваться от французских женских институтов, прекрасно выработавших систему приготовления очаровательнейших куколок, которые при выходе в свет из наивнейших куколок, едва смеющих шевелиться в присутствии мужчин, весьма естественно и быстро превращались в самых легкокрылых светских бабочек. Но здравый смысл бернцев и их протестантские понятия о женской нравственности спасли их от этой чумы: изобретения нравственного французского общества времен великих Людовиков, когда ханжество и разврат так грациозно подавали руку друг другу, не перешли, к счастью, на суровую бернскую почву. Не знаю, потеряли ли от этого бернские женщины в искусстве нравиться; но несомненно то, что от этого много выиграло их нравственное и умственное развитие.
Ссоры, интриги, беспорядок, внешность наверху, существенное под ногами, словом, все обыкновенные последствия женского управления заставили жителей Берна,— так как они сами продолжали заведывать воспитанием своих дочерей, не сваливая его на чуждые руки, — переменить управление и вручить главное заведывание школой тогда еще молодому, энергическому педагогу, г-ну Фрелиху. В несколько лет из маленького заведения сделался целый огромный институт различных, органически связанных заведений: начиная от школ малолетних, куда приходят играть и, играя, учиться дети трех, четырех и пяти лет, до высших классов (Fortbildungsschule), где сидят девицы лет по двадцати и старше.
В настоящее время Einwohner-Madchenschule (решительно недоумеваю, как перевести это мудреное название) составляют: 1) два класса малолетней школы, в которых учится 40 девочек, от трех до шести лет включительно; 2) элементарная школа с четырьмя классами, где учатся девочки от 6 до 10 лет включительно; всех учениц 121; 3) секундарная школа с шестью классами, в которых 119 учениц, от 10 до 1,6 лет включительно; 4) высшая школа (Fortbildungsschule) с 123 ученицами, от 16 лет и старше; одни из этих девиц только получают высшее образование, другие приготовляются специально к должности учительниц. Высшее заведывание школой принадлежит обществу, состоящему из 252 членов, по большей части родителей учениц*. Общество это избирает школьную комиссию, состоящую из президента, вице-президента и пяти членов. Ближайшее заведывание принадлежит директору. Учителей всего шесть, считая в том числе и директора, г-на Фрелиха, который преподает немецкий язык, немецкую поэзию, педагогику и хоровое пение. Он же читает девицам и уроки нравственности.
Сделайте одолжение, обратите только внимание на это соединение педагогики с хоровым пением. Оно как нельзя более характеризует тот воспитательный элемент учения, о котором у нас пока и говорить странно.
Учительниц в заведении 15, в том числе супруга г. Фрелиха, которая учит рукодельям в старших классах; кроме того, есть еще пять помощниц при работах (Arbeitsgehulfinnen). Каких-нибудь особенных воспитательниц, инспектрис, классных дам не существует. Азбучное правило всякой здравой педагогики, что воспитание и учение должны быть соединены в одних и тех же лицах, слишком хорошо здесь известно.
Денежные средства заведения теперь хороши: оно купило себе дом, думает купить другой и приобрело все акции, часть которых была ему подарена владельцами; так что Einwohner-Madchenschule в настоящее время уже самостоятельной жизнью живет, развивается,
(* Всякий родитель или опекун девицы, обучающейся в школе, есть член высшего управления).
идет вперед, прибавляет число классов беспрестанно, с увеличением числа учениц. Все это показывает, что заведение пользуется полным доверием общества, а так как сами же родители и заведывают заведением, то, видно, они убедились, что могут смело доверить своих дочерей мужчине-воспитателю, не приставляя к ним никаких аргусов.
Я уже сказал выше, что при устройстве Einwohner-Madchenschule правительство, в котором тогда на время преобладал олигархический элемент, отказало ей во всякой поддержке; но она воспользовалась законом 1839 года о секундарных школах и, войдя в число признанных правительством секундарных школ, получила поддержку, равняющуюся половине жалованья всех учителей. Далее мы будем иметь еще случай разобрать этот важный закон, вызвавший к жизни столько частных секундарных школ, а здесь приведем только ту статью, которой воспользовалась Einwohner-Madchenschule. В § 7 этого закона, переделанного и пополненного потом в 1856 году, сказано:
«Вспомоществование от правительства может быть дано и секундарным женским школам в тех местностях, где ученицы и ученики не могут посещать одной и той же школы. Эти женские школы не могут, однако же, объявлять претензий на помощь государства, если в них не будет высшего класса для образования учительниц первоначальных школ и школ рабочих». В § 8 того же закона сказано: «По общему правилу государство принимает на себя половину жалованья учителей на все время, на которое обеспечено существование школы ее учредителями».
Мне кажется, что подобный закон принес бы и у нас чрезвычайную пользу. Прежде всего и более всего нам необходимы хорошие учителя и учительницы, такие, которые были бы специально подготовлены к своему делу, такие, которые могли бы быть классными учителями и учительницами в первоначальных школах и в младших классах наших средних учебных заведений. Недостаток классных учителей и учительниц есть величайший, существеннейший недостаток всей нашей системы общественного воспитания и лишает наше учение вообще той умственно развивающей и нравственно воспитывающей силы, без которой все оно никуда не годится. У нас перед глазами ребенка учителя разных предметов мелькают, как фигуры в калейдоскопе, так же пестро и так же бесследно. Каждый из преподавателей заботится только о том, чтобы дети знали его предмет, и никто не считает себя обязанным подумать вообще об умственном и нравственном развитии детей. Разве это дело учителя грамматики? Разве это дело учителя географии? или учителя арифметики? Или займется этим учитель французского языка, чистописания и и т. д.? Если мы никому не поручили заботиться об умственном и нравственном развитии наших детей, то чему же удивляемся, если это развитие идет плохо? А директора, а инспектора?— скажете вы. Но разве чудом каким могут они иметь влияние на душевное развитие детей, обходя классы и посматривая на скамьи, где стройными рядами расположена целая масса. А законоучителя? т. е. учителя катехизиса и начатков св. истории? Столько же сильны, что и другие учителя, если еще не менее. Остается классный надзиратель и классная дама; но ведь это полиция школы, а отдав в руки полицейских чиновников душевное развитие вашего дитяти, можете ли вы ожидать чего-нибудь доброго?
Предметная система учения — это рак русского общественного воспитания, и пока вы не излечите этой болезни, то, как ни перестраивайте ваши училища, ничего не выйдет хорошего. Многие уже обратили внимание на этот недостаток; но не показана еще вся его существенная важность; тогда как ее можно выразить в двух словах: существеннейший недостаток нашего общественного учения есть почти совершенное отсутствие в нем умственно и нравственно развивающей силы; главная же причина этого недостатка в предметной системе учения. Таким образом, прежде всего дайте нам хороших классных учителей-воспитателей; а таких учителей невозможно иметь без учительских институтов; вот чего, вероятно, не видят противники этих учреждений.
Устроить у нас хорошие учительские институты — дело необыкновенно трудное: много нужно и людей, и педагогических знаний, и денег, и опытов. Вот почему правительство должно призвать к себе на помощь всю частную деятельность, возможную у нас в настоящее время в этом отношении. Правительственные учительские институты, кроме того, будут устроены, без сомнения, по одному плану; а кто же поручится, что этот план непременно будет удачен во всех отношениях? Опыты в правительственных учреждениях почти невозможны; в них остается только следовать предписанным правилам: всякие перемены чрезвычайно затруднительны в целой системе правительственных институтов. Вот почему, повторяю еще раз, правительство должно употребить все усилия, чтобы вызвать частную деятельность в этом отношении; а вызвать ее, как мне кажется, возможно бы было изданием закона, подобного бернскому, а именно, что всякое частное учебное заведение, приготовляющее у себя ежегодно определенное
число классных учителей и учительниц, выдерживающих экзамен в установленной для этого комиссии, как в знании предметов первоначального преподавания и теории воспитания, так и в практическом умении учить и вести класс, имеет право на такую-то денежную поддержку со стороны правительства, которая может быть рассчитана или по числу учителей заведения, или по числу выдерживающих экзамен учителей и учительниц. Но во всяком случае должно точно и ясно определить как условия поддержки, так и величину ее, чтобы здесь не было места проискам, с одной стороны, и чиновничьему произволу и покровительству, с другой. Лучше всего будет, если сама экзаменационная комиссия будет признавать за училищем право не на хлопоты и просьбы, а на получение правительственной поддержки.
При надежде на правительственную поддержку, которая должна быть значительна, многие решатся истратить небольшой капитал на основание такого заведения, издержки которого будут покрываться отчасти платой с учеников и учениц, рассчитывающих посвятить себя учительской деятельности, а отчасти правительственной поддержкой. Нельзя ожидать, чтобы таких заведений появилось много с первого раза; но успех одних поощрит других. Издержки такого заведения очень невелики: удобное помещение для двух, много трех классов, три-четыре хорошие учителя,— небольшая школа для практики — вот и все! В учениках и ученицах недостатка не будет, особенно если министерство народного просвещения будет дорожить учителями и учительницами, приготовленными специально к своему делу,— немедленно будет давать им места и назначит от себя какую-нибудь постоянную прибавку к их жалованью. Сначала такие учителя и учительницы найдут себе место в младших классах мужских и женских гимназий и в институтах, а потом пойдут в прогимназии, уездные училища или что там установится на их место. Но главное, положено будет начало: преимущества классных учителей и учительниц, специально подготовленных к своему делу, скоро убедят самих неверующих в пользу учительских институтов и классной системы преподавания. Ученики, кончившие курс в гимназиях, девицы, кончившие курс в гимназиях и институтах, позанимавшись специально два, три года, без сомнения, могут сделаться хорошими учителями и учительницами первоначальных школ и младших классов средних учебных заведений; а теперь именно вследствие крестьянской реформы очень много таких молодых людей обоего пола, которые рады будут обеспечить себе учительскую карьеру.
Но пора мне, наконец, и в гости к г. Фрелиху: пробило уже 8 часов, и классы начались.
Отыскивая Einwohner-Madchenschule, прошел я по одной из тех крытых галерей, о которых упоминал в прошедшем письме, на Korn-Platz, посреди которой стоит какой-то старинный урод, пожирающий маленьких детей; урод, впрочем, очень нестрашный, одетый прилично, и дети без страха цепляются за его платье и с охотой лезут ему в рот. Напротив — высокий, узкий, довольно грязный дом поглощает также толпы веселых, смеющихся, здоровых девочек. Вот то, верно, и Einwohner-Madchenschule. Не великолепное же помещение для знаменитой школы! Невольно вспомнил я наши педагогические дворцы, с которыми не может стоять рядом и бернский Bundes-Palast, хоть им и гордятся швейцарцы. Звоню, хотя двери открыты: выходит чистенький, чрезвычайно приличный старичок в колпаке и вязаных шерстяных туфлях; такой почтенный немецкий папахен, что я невольно улыбнулся. Это герр абварт. Вот и опять недоумеваю, как перевести это слово! Это совершенно особенное существо, созданное немецкой педагогической жизнью, выработанное ею именно для того, чтобы смотреть за школьным домом, погонять дитя, если оно опоздало, или погладить по головке другое, спросить о здоровье муттерхен, спрятать завтрак ребенка, разнять подравшихся мальчуганов, внушать детям чрезвычайно высокое понятие о школе, науке, учителе и особенно герре директоре и в то же время обдавать детей такой мирной семейной атмосферой, что для них делается нечувствителен переход из родного дома в школу. Абварт непременно человек семейный и помещается со всем своим семейством при входе, в нижнем этаже школы, и располагается часто сам, с женой и детьми, работать в приемной, через которую дети проходят. Если вы застанете его за работой или за завтраком, он не встанет для вас, да и ни для кого; пошевелит только колпак на своей голове, по большей части лысой, пошаркает под столом своими туфлями в знак своего к вам уважения; но расскажет вам все очень обстоятельно: он, кажется, знает даже, что в каждый час читается в каждом классе. Жена его - воспитанница того же института, где он теперь абвартом; дочери его учатся там же; он сам воспитывался в подобном же заведении. Дети его любят и уважают, отцы и матери жмут ему руку; учителя и учительницы — друзья; герр форштегер — приятель.
Но скажет, быть может, иной читатель, как не стыдно мне остановиться у самого входа в учебное заведение и болтать о каком-нибудь абварте? Но, сказав это, читатель покажет только, что школьная жизнь ему не знакома или позабыта им; а я мог бы указать ему не на одно заведение, стоящее сотни тысяч и в испорченности которого огромную роль играет дурно выбранная и скаредно вознаграждаемая прислуга. Первое впечатление школы необыкновенно важно в детской жизни, а швейцар-то и есть именно самое впечатление. Но перейдем к абварту, который стоит передо мной:
— Что вам угодно?
- Я желал бы видеть г. Фрелиха.
- Он живет за городом; но сейчас будет в школе... Через двадцать две минуты,— добавляет абварт, посматривая на свою серебряную луковицу, которая верна, как хронометр.
— Но он будет сегодня непременно?
- О, doch, doch! у него сегодня урок педагогики во втором высшем классе.
- В таком случае я обожду его здесь.
- Лизхен! — говорит абварт своей дочери. — Проводи господина в комнату господина форштегера! Там есть книги, вы почитаете,— прибавляет он наставительно.
- Но не могу ли я просидеть это время в каком-нибудь классе?
- О, doch, doch! В каком вам угодно; у герра форштегера висит в комнате расписание уроков. Выберите там, какой хотите, и идите. Лизхен вас проводит.
Ну скажите на милость! Ну какой же это порядок? То ли дело у нас, где мышь не проскользнет в заведение, особенно в женское учебное заведение, без того, чтобы ее не осмотрели и сзади и спереди, и без разрешения высшей власти. Вот это порядок! и я вздохнул по милой родине. И вот так-то принимают меня во всех здешних учебных заведениях, не диво бы в мужских, а то и в женских. Не спрашивают: ни кто я, ни что я, ни какой у меня паспорт, ни какого я чина, ни какие у меня намерения; пришел,— значит, нужно. Иди куда хочешь, сиди где хочешь, смотри и слушай что хочешь. Учитель или учительница только кивнет головой, покажет на стул да спросит иногда, не хочу ли я слышать какого-нибудь особенного педагогического приема: ученицы взглянут и опять за свое дело; точно муха влетела в класс; даже обидно,— право!
Однако же на первый раз я все-таки посовестился, в классы не пошел, а остался в форштегерской комнате дожидаться прихода г. Фрелиха.
Комнатка небольшая; на степах полки с книгами, расписание уроков, картины для наглядного обучения; в углу старенькое бюро, заваленное бумагами, а на подсвечниках висят два венка из альпийских мхов. Эти венки, без сомнения, принесены девицами из их далеких прогулок в горы. Г. Фрелих первый, кажется, ввел эти прогулки в женские учебные заведения; в мужских они существуют уже Давно в Швейцарии. Недурно, если бы и наших институток водили хоть раза два в год куда-нибудь за город, а то иная в десять лет лучшей поры, когда именно развивается в человеке любовь к природе, имеющая такое благодетельное влияние на развитие человеческой , души, не увидит даже полевого цветка, а не то что колоса ржи. Природа есть один из могущественнейших агентов в воспитании человека, и самое тщательное воспитание без участия этого агента всегда будет отзываться сухостью, односторонностью, неприятной искусственностью. Бедное дитя, если оно выросло, не сорвав полевого цветка, не помявши на воле зеленой травы! Никогда оно не разовьется с той полнотою и свежестью, к которым способна душа человеческая: развитие его всегда будет отзываться душной атмосферой запертых зданий.
Но взглянуть на полки. Вот Дистервег, вот Шварц, вот Шмидт, вот Нимейер, Грубе, Кернер,— все педагогические книги и журналы. Вот это тоже заграничная особенность. У нас педагогические сочинения вообще встречаются редко; но всего реже в библиотеках учебных заведений, на полках которых красуются номера старых журналов. Помню я, как, поступив на службу в одно учебное заведение и рассматривая его библиотеку, довольно многотомную, нашел я целый шкаф с медицинскими книгами, хотя в этом учебном заведении никогда не учили медицине. Их пожертвовал какой-то купец, которому они достались за долги или по наследству, право уж не знаю. Наконец, смотрю, стоят два шкафа, запыленные, почернелые, запечатанные. Видно по всему, что их лет двадцать не отпирали. Прошу открыть и нахожу очень полное собрание педагогических книг. Это было в первый раз, что я видел собрание педагогических книг в русском учебном заведении.
Этим двум шкафам я обязан в жизни своей очень многим, и, боже мой! от скольких бы грубых ошибок был избавлен я, если бы познакомился с этими двумя шкафами прежде, чем выступил на педагогическое поприще!
Человек, заведший эту библиотеку, был необыкновенным у нас человеком. Это едва ли не первый наш педагог, который взглянул серьезно на дело воспитания и увлекся им. Но горько же и поплатился он за это увлечение. Покровительствуемый счастливыми обстоятельствами,- он мог несколько лет приводить свои идеи в исполнение; но вдруг обстоятельства переменились,— и бедняк-мечтатель окончил свою жизнь в сумасшедшем доме, бредя детьми, школой, педагогическими идеями. Недаром же после него закрыли и запечатали его спасиое наследство. Разбирая эти книги, исписанные по краям все с дной и той же, уже мертвой рукой, я думал, что лучше было бы, если б он жил в настоящее время, когда уже научились лучше ценить педагогов и педагогические идеи.
Но однако же, надобно из этого грустного воспоминания вывести какую-нибудь полезную мысль.
Я думаю, что если бы министерство народного просвещения поручило людям, знакомым с педагогической литературой, составить список главнейших педагогических сочинений и разослало копии с такого списка по всем гимназиям, выразив желание, чтобы гимназии мало-помалу составили себе педагогический отдел библиотеки, и время от времени требовало бы отчета, что приобретено,— то это могло бы иметь весьма хорошие последствия. Для составления такого списка я бы советовал воспользоваться известной книгой Дистервега «Wegweiser fur deutschen Lehrer», а для книг, вышедших потом, его же ежегодными педагогическими отчетами. Следовало бы также заглянуть в германские педагогические журналы, которых немало. Для швейцарской же педагогики, в которой есть много замечательного, я могу рекомендовать «Padagogische Monatsschrft fur die Schweiz». Это прекрасный журнал, выходивший в продолжение шести лет. Не могу понять, почему он в этом году прекратился. Не мешало бы также поручить перевести на русский язык несколько капитальных и наиболее популярных педагогических сочинений с тем, чтобы, издав их при журнале министерства, разослать потом по уездным училищам. Распространение здравых педагогических идей между учителями есть одно из вернейших средств улучшить наше общественное воспитание. Трудно себе представить, какой переворот в идеях и в душе человека, заключенного где-нибудь в глуши уездного города, может сделать попавшаяся в его руки хорошая книга. В педагогике учить много нечего, а главное состоит в том, чтобы направить мысль человека на дело воспитания и помочь ему сделать первые шаги в этой области; если душа человека восприимчива и голова его работает, а опыты у него тут же, под руками, то дело пойдет само собой. Но вот и Фрелих: видно сейчас хозяина, входящего в свою мастерскую. Сильный, энергический мужчина, лет сорока пяти по виду, одет очень небрежно,— видно, что он здесь дома, в своей семье,— голова умаая, львиная, большие волосы в беспорядке, что-то поэтическое во всей фигуре; речь звучная, громкая, отчетливая и ясная, выработанная на лекциях; приятная, добродушная улыбка невольно ободряет и привлекает; в глазах видна постоянная мысль; говоря с вами, часто думает еще о чем-то другом. Фрелих понравился мне с первого взгляда.
Знакомятся здесь очень быстро. «Я русский; желаю посмотреть вашу школу» — вот и вся рекомендация; ничего более не требуется, и вас не только допустят смотреть школу, но и постараются показать вам ее, сообщить все, что нужно, дадут расписания, отчет; прием самый дружеский, самый откровенный, самый радушный. Я очень плохо говорю по-немецки, Фрелих не говорит по-французски и не любит, когда говорят на этом языке; но он отлично угадывает смысл моей исковерканной речи; его же невозможно не понять — так говорит он ясно и выразительно.
Через минуту же Фрелих с жаром стал мне объяснять устройство своего заведения и познакомил меня с разделением классов и распределением уроков, и вот началось мое странствование по заведению. Я думал посвятить ему два, три дня, а посвятил более недели, приходя каждое утро, а часто и после обеда и переходя с урока на урок. Посещал я классы, не наблюдая порядка, смотря по тому, какой урок представлял мне более интереса в тот или другой день; но вам опишу школу, начиная с фундамента, т. е. с малолетней школы, и оканчивая верхушкой, тем, что у нас называется специальными классами.
В малолетней школе царствует нераздельно в обоих его классах м-ль Роза. Фрелих обладает в совершенстве самым главным искусством распорядителя школы: он отлично выбирает своих учительниц и метко назначает им те места, на которых они могут принести наиболее пользы. М-ль Роза создана быть учительницей малолетней школы, где сидят, или, лучше сказать, вертятся, прыгают, взлезают на скамьи, ложатся на них, дети от трех до шести лет включительно. Конечно, у м-ль Розы нет той пунктуальности и методичности, которую замечал я у других учительниц детских садов и малолетних школ, но, кажется, сам Фрелих не хотел этого. Он желал прежде всего дать малюткам такую учительницу, которую бы они полюбили, которая бы сама походила на ребенка, и выбрал для этого очень удачно м-ль Розу. Кроткая, детская улыбка не сходит с ее доброго лица, и я решительно не допускаю, чтобы она сердилась когда-нибудь в свою жизнь. Рассердить ее, мне кажется, невозможно; огорченная, она н« рассердится, а заплачет. И дети действительно любят м-ль Розу и не боятся ее нисколько. Надобно иметь'ангельское терпенье этой девушки, чтобы справляться с этими маленькими существами, которые минуты не могут просидеть спокойно на месте, дать каждой девочке занятие, помочь ей, когда она недоумевает, например, как можно вдеть одну бумажку в другую, или закончить башенку, которую она строит из деревянных кубиков; надобно отвечать на беспрестанные вопросы, удовлетворять беспрестанным просьбам, а они так и сыплются со всех сторон. Дети тормошат м-ль Розу немилосердно, и она отдохнет только тогда, когда заставит детей пропеть что-нибудь хором, что они исполняют очень мило.
В малолетней школе, как я уже сказал, не учатся, а играют; но, играя, развиваются, выучиваются проводить прямую линейку,
немножко рисовать, немножко читать и писать; но главное, приучаются говорить, что весьма нелегко, не только потому, что дети в этом возрасте вообще говорят бессвязно и неясно, но еще более потому, что бернские дети говорят на том бернско-немецком наречии, которого и природные немцы не понимают. М-дь Роза предупредила меня, что я мало пойму из ее разговора с детьми, и действительно я не понял почти ни слова. Что с детьми начинают заниматься на том самом наречии, на котором они говорят дома, это, без сомнения, не только весьма разумно, но и не менее гуманно. Должно заботиться всеми силами, чтобы школа самым естественным путем вошла в жизнь ребенка и чтобы, незаметно для него, приняла в свое распоряжение часть его умственной и сердечной деятельности. Мало успеха будет иметь та школа, в которую дитя переходит из дома, как из рая в ад, и из которой оно бежит домой, как из темного ада, в котором все темно, чуждо и непонятно, в светлый рай, где все ясно, понятно и близко сердцу; а почти такое впечатление должна производить школа на дитя малороссиянина, когда оно начинает посещать это странное место, в котором одном только в целом селе и говорят на непонятном языке. Дитя, не слыхавшее дома ни одного великорусского слова, начинают в школе с первого же дня ломать на великорусский лад, и добро бы еще на чисто великорусский, а то и на тот отвратительный жаргон, который вырабатывается у малообразованного малоросса при старании говорить по-великорусски. Такая школа с первого же дня, и весьма неласково, напомнит ребенку, что он не дома, и, без сомнения, покажется ему букой. Если такая школа не пустит корней в народную жизнь и не принесет для нее полезных плодов, то чему же здесь удивляться? Иначе и быть не может. Такая школа, во-первых, гораздо ниже народа: что же значит она с своей сотней плохо заученных слов перед той бесконечно глубокой, живой и полной речью, которую выработал и выстрадал себе народ в продолжение тысячелетия; во-вторых, такая школа бессильна, потому что она не строит развития дитяти на единственной плодотворной душевной почве — на народной речи и на отразившемся в ней народном чувстве; в-третьих, наконец, такая школа бесполезна: ребенок не только входит в нее из сферы совершенно ей чуждой, но и выходит из нее в ту же чуждую ей сферу. Скоро он позабывает несколько десятков великорусских слов, которым выучился в школе, а вместе с тем позабывает и те понятия, которые были к ним привязаны. Народный язык и народная жизнь снова овладевают его душой и заливают и изглаживают всякое впечатление школы, как нечто совершенно им чуждое. Что же сделала школа? Хуже, чем ничего! Она на несколько лет задержала естественной развитие дитяти; остается, правда, грамотность или, лучше сказать, полуграмотность, и то не всегда, и может пригодиться к тому, чтобы на полурусском наречии написать какую-нибудь ябеду; душу же человека такая школа не развивает, а портит. Уже лучше была та школа, где учили прямо по часослову и псалтырю, потому что небольшие познания в церковнославянском языке и связанные с ними понятия могла поддержать и развить далее церковь своими службами и своими книгами, доступными для крестьянина; великорусская же грамота непременно погибнет без всякого доброго следа в малороссийском селе. Но об этом я буду еще иметь случай сказать несколько слов и указать на средства, которыми, по моему мнению, можно избежать этого зла, когда буду говорить о швейцарских народных школах, которым также много вредит разноязычие школ и народа, хотя далеко не в той степени, как у нас.
У Фрелиха говорят с детьми на бернском наречии не только в малолетней школе, но и выше, в элементарных и даже секундарных классах; кроме того, особенно изучают народные песни и рассказы на бернском наречии, хотя в совершенстве усваивают и общий немецкий язык.
Теперь позвольте вам передать вообще занятия малолетней школы, из которых большую часть я видел и слышал сам.
В младшем классе малолетней школы находятся дети от трех до пяти лет включительно и остаются в классе четыре часа: два по утру и два после обеда: старший класс малолетней школы, дети по шестому году, занимаются три часа утром и два после обеда. Пятилетние дети остаются в классах по пяти часов в день; а у нас, как я слышал, находят тяжелым пятичасовое классное занятие для девиц 16 и 17 лет. Но, конечно, класс классу рознь: если классная дама требует, чтобы маленькие дети сидели неподвижно, как куклы, если они не смеют открыть рта, чтобы заговорить с учителем, и если голос учителя бубнит одиноко, как дождь в стекло, то и одного такого часа достаточно, чтобы измучить дитя, и измучить притом совершенно бесполезно. Но если дети шевелятся непринужденно, если они беспрестанно спрашивают учительницу и отвечают на ее вопросы, если они живо участвуют в уроке, словом, если детей не учат, а они сами учатся в классе, с помощью наставницы, то и пяти-шести часов такого занятия в классе не много, и дети нисколько не утомляются.
Уроки в малолетней школе, если только можно назвать уроком эту развивающую болтовню, получасовые. Здесь мы опять тоже не можем не остановиться, хотя и чувствуем уже заранее досаду читателя. Но что же делать, почтеннейший читатель, если на каждом шагу я встречаю в моем педагогическом путешествии весьма полезные уроки и весьма печальное напоминание. Основной закон детской природы можно выразить так: дитя требует деятельности беспрестанно и утомляется не деятельностью, а ее однообразием и односторонностью. Заставьте ребенка сидеть, он очень скоро устанет; лежать — то же самое; идти он долго не может, не может долго ни говорить, ни петь, ни читать, и менее всего долго думать; но он резвится и движется целый день, переменяет и перемешивает все эти деятельности и не устает ни на минуту; а крепкого детского сна достаточно, чтобы возобновить детские силы на будущий день. Педагог должен прежде всего учиться у природы и из замеченного явления детской жизни выводить правила для школы; заметив же, что чем моложе возраст, тем более требует он разнообразия деятельности, должно и в школах назначать в разных классах неодинаковое время на урок: да и самый урок следует разбивать на две половины. Для мальчика тринадцати лет урок может быть и часовой; для молодого человека в пятнадцать-шестнадцать лет урок может продолжаться и полтора часа, но и то в том только случае, если ученик действительно работает в классе, а не сидит неподвижно, устремив глаза на учителя; провести подобным образом полтора часа в классе я считаю возможным только для мальчика, уже совершенно отупевшего.
Детское внимание надо воспитывать понемногу, и нет ничего хуже, как надорвать его. Дитя, которое, по физической невозможности внимательно следить долгое время за одним и тем же предметом, приучается мало-помалу уже вовсе не следить за уроком и делать только внимательную мину,— такое дитя учить уже очень трудно. Если же урок весь состоит из толкования учителя, не призывающего детей к участию,— а у нас именно такие уроки и встречаются всего чаще,— то я считаю час времени nec plus ultra внимания не дитяти, а взрослого человека. Попробуйте сами, господа наставники, прослушать укого-нибудь целый час и потом передать, что вы слышали. Но если наставника не слушают, то зачем же он говорит? Для препровождения времени, для собственного удовольствия; а урок все же будет выучен по книге или по тетрадке.
Занятия малолетней школы Фрелиха следующие: 1. Религия. Но не думайте, что здесь зубрят что-нибудь. Нет, боже упаси! Уроки религии в малолетней школе заключаются в рассказах из детской жизни, имеющих какой-нибудь нравственный смысл. Рассказы эти ведутся так, что дети принимают в них самое живое участие,— спрашивают, добавляют, угадывают окончание, рассказывают, что с ними самими случилось; но, спросят некоторые, быть может, где же здесь уроки религии? Но разве религия только в катехизисе и в священной истории, разве ее нет в жизни человека; для маленьких же детей этого возраста гораздо более религии в детском рассказе из их жизни, чем в целой странице катехизиса, вызубренной наизусть, но не оставившей никакого следа в сердце. Рассказывает учительница несколько происшествий из священной истории, которые, по содержанию своему и по форме, удобны для совершенно детского рассказа: таково, например, происшествие с Иосифом, которому отец сшил пестрое платье, и т. п.
2. Упражнение чувств. Здесь упражняется зрение в различении цветов, в измерениях и проч., упражняется слух в различении звуков и тонов, упражняется осязание и обоняние. В старшем классе малолетней школы дети достигают того, что, взяв в руки предмет, довольно отчетливо и ясно открывают его признаки и высказывают их. Иногда учительница раздает детям предметы одного и того же рода, например, одинаковые цветы, листья, камни, и требует, чтобы дети сами отыскивали различие в розданных им экземплярах; иногда требует, чтобы они нашли сходство в различных предметах, и тому подобное.
Г. Фрелих придает, и весьма справедливо, важное значение этим упражнениям чувств и продолжает их в элементарных и даже в средних классах. О необходимости в них упражнений выслушал я у него целую лекцию, о которой скажу впоследствии.
3. Рассказы по картинам. Эта часть не приведена еще в порядок в школе Фрелиха, да и в других швейцарских школах, которые я видел, из рассказов по картинам не извлекают всей той пользы, какую можно извлечь, чему главная причина — недостаток хороших картин, на что жалуются даже и в Германии. Впрочем, я видел у Фрелиха только что полученные им из Берлина четыре большие картины времен года. Отлично! Если бы издать у нас подобные четыре картины, взятые, конечно, из русской годовой жизни, да прибавить к ним подробное описание и наставление собственно для учителя, то это было бы превосходным пособием при начальном обучении в приходских и уездных училищах и первых классах гимназий. Мы все думаем, как бы приготовить новых учителей; это хорошо, но пока они будут — а это очень не скоро, следует позаботиться и о том, чтобы по возможности направить на педагогическую дорогу существующих ужо учителей, но крайней мере, тех из них, которые еще молоды и которым только следует помочь улучшить способ их преподавания. Издав такие картины четырех времен года (это самый лучший предмет для первых бесед, знакомый учителю, знакомый и интересный для детей и необыкновенно обильный по содержанию) и объяснения к ним, можно бы выразить желание, чтобы ученики, вместе с усвоением грамоты, усвоили себе содержание картин и рассказывали его связно, ясно, непринужденно. Это, мне кажется, лучший первый шаг для
того, чтобы вывести наше преподавание на путь живой беседы с детьми, развивающей и их мысль, и их слово, которые от простого изучения грамоте не подвигаются ни на волос вперед. Знаю, что можно начать беседы и без картин, и что это, может быть, и лучше: школа, дом, вся природа перед глазами, предметов для бесед довольно, каждое обыкновенное происшествие, каждый азбучный рассказ может повести к беседе с детьми; но все это не для начинающих педагогов; для них нужна определенная дорога, которой они создать сами себе еще не в силах; картины же дадут рамку и порядок их беседам, и у них будет определенная задача, которую они должны разрешить с детьми к экзамену. Но чтобы не вытвержено было описание, надобно его составить так, чтобы оно годилось только для учителя.
4. Практические упражнения, приготовляющие к чтению и письму. Упражнения эти состоят в том, что дети приучаются выговаривать ясно звуки, составляющие слова, разлагать слова на слоги и звуки и складывать слова из звуков. Приготовление к письму состоит в том, что дети приучаются проводить и комбинировать линии, служащие элементами немецкой азбуки. Во всех швейцарских школах, которые я до сих пор видел, исключая французских, придерживаются методы Шера, хотя и не везде отдают должную дань уважения почтенному старику.
5. Счет от одного до десяти по методе Эггера, которая употребляется и в высших классах. Над десятком делаются здесь все четыре правила, что, конечно, следует давно уже ввести везде.
6. Уроки рисования очень хороши и занимательны для детей. На стене висит черная доска, разделенная на квадратики красными линейками. Каждый квадратик в вершок; такая же сетка, только с квадратиками гораздо меньше, нарисована и на досках учениц. Рисуют, иногда проводя линии в такт. Сетка очень облегчает рисование. Учительница рисует на классной доске и очень хорошо объясняет, что рисует. Подробное же изложение всех замеченных мной метод придется оставить мне до другого времени; они отняли бы здесь очень много места.
7. Пение также идет очень хорошо. Дети в особенности его любят, и после маленькой песни класс оживает, как цветы после дождика. Г. Фрелих большой знаток в деле пения; я же, к несчастью, ничего в нем не смыслю, а потому и не могу рассказать вам, как это делается; но только выходит что-то очень милое, стройное, трогающее чувство и воспитывающее его. Когда запоют в наших школах, тогда можно будет сказать, что они пошли вперед.
8. Рукоделие, или, лучше сказать, игра, приучающая детей владеть своими руками. Дети выкладывают различные фигурки из картонных треугольников по рисунку, начерченному учительницей на доске; складывают домики, башни, ворота из деревянных кубиков и призм, нанизывают бусы, иногда в такт; продевают цветные длинные бумажки сквозь решетку, вырезанную в белой бумаге, и надо посмотреть, как серьезно иная крошка трудится над этим делом; выкалывают булавкой рисунок и т. п. Все это воспитывает руки будущих рукодельниц, а рукоделием в Швейцарии занимаются очень много, и рукодельных школ, о которых я уже говорил выше, множество везде. А они особенно необходимы в тех местах, где девочки посещают общую школу вместе с мальчиками и где учителя, конечно, не могут их учить рукоделию. В нашем проекте тоже упоминается о рукоделии для девочек, последовало бы указать на средства. Во многих швейцарских городах составились женские общества, которые и заводят рабочие школы для девочек. Это скорее всего дамское дело. Учреждение таких школ не трудно; обходятся они чрезвычайно дешево, а приносят пользы много. Швейцария в особенности любит эти школы, и лучшее доказательство то, что их посещают более 20 тысяч девочек в одном бернском кантоне. Директор Веттингенской семинарии Кеттигер написал целую книгу для руководства занятий в рабочих школах: как уж его угораздило знать и женские рукоделия, я, право, не понимаю; но книга, говорят, отличная; я приобрел ее и в своем месте познакомлю с ней нашу женскую публику, если «Гувернантка» этого еще не сделала.
9. Гимнастика и гимнастические игры. Летом они делаются в саду, зимой в особой зале, и каждый день немножко в классах. Я видел гимнастические упражнения секундарной школы и, говоря об этой школе, опишу их подробно. Не трудно, кажется, заставить детей в такт встать и сесть, обернуться туда и назад, поднять руки и опустить их, выйти из-за скамей в порядке и опять усесться на них стройно, ловко и без шума и толкотни; но если бы хотя эти простые приемы принялись в наших школах, то помогли бы разрушить ту тяжелую, усыпляющую атмосферу, которая, по большей части, царствует в них, и много способствовали бы не только к сохранению здоровья детей, но свежести и живости их учения. Дайте ребенку немного подвигаться, и он подарит вас опять десятью минутами внимания, а десять минут живого внимания, если вы сумели ими воспользоваться, дадут вам в результате больше целой недели полусонных занятий. До правильной, ученой гимнастики нам еще далеко, и здесь она только что начинает распространяться; но начать с маленького следовало бы теперь же.
Из малолетней школы дети переходят в элементарные классы и приносят с собой не только уже привычку к классному порядку,
но весьма значительное развитие, уменье правильно сказать небольшое предложение, выговор ясный и отчетливый, сколько это возможно для ребенка этого возраста, умение разобрать и написать слова два-три, а главное — приносят уже рождающуюся любовь к учению, которое не запугало их, не наскучило им, а, напротив, привлекло их к себе своей игривостью и своим разнообразием. Это не бука, от которой бегут наши дети, но добрая, улыбающаяся мать, протягивающая ребенку свою ласковую руку.
У нас нет малолетних школ, подведомственных министерству народного просвещения, и дети семи лет поступают попросту прямо в народную школу, в которую потому и может войти многое, что здесь сказано о малолетней; вот почему мы позволяем себе распространяться о ней, тем более что именно прекрасное заведение Фрелиха, более чем какая-либо другая школа, вызывает педагогическую мысль.
Элементарная школа... но, боже мой, сколько мне еще приходится сказать об элементарной школе! Нет, уже до следующего письма. Не сетуйте на меня, почтенный читатель, что я задерживаю вас так долго на школе Фрелиха; но это самое отрадное, самое выработанное явление швейцарской педагогической жизни. Вас, может быть, в настоящее время мало занимают женские учебные заведения, и вы хотели бы лучше слушать о народных школах, учительских семинариях и т. п. Дойдет дело и до них; а почти все то, что я говорю здесь о школе Фрелиха, имеет приложение и к мужским учебным заведениям; но я хотел показать вам сначала ту степень развития педагогической идеи, до которой она выработалась в швейцарской жизни. Школа же Фрелиха потому в особенности удобна для описания, что представляет в одном стройном организме всю систему швейцарских школ, так что мне впоследствии останется только говорить об особенностях той или другой школы.
