К.Д.Ушинский. Собрание сочинений, М., 1974. OCR Biografia.Ru
Педагогическая поездка по Швейцарии
Письмо пятое Мюнхенбухзее и Гофвиль
В Мюнхенбухзее из Берна можно доехать по железной дороге, но так как от станции Цофрикон до местечка, где находится семинария, надобно идти пешком версты три, а погода хмурилась, то я и предпочел отправиться в экипаже. Часа через полтора тихой езды по живописнейшим холмам увидел я вдали огромный серый дом, стоящий одиноко. Извозчик мой сказал мне, что это и есть то самое училище, которое я ищу, и через несколько минут подвез меня к крыльцу большой, выстроенной с затеями, но запущенной гостиницы. Хозяин, седенький, очень приличный старичок, провел меня по огромным пустым коридорам в комнату, которая повеяла на меня каким-то увядшим аристократизмом. Все здесь было не похоже на обыкновенную гостиницу, а скорее на какой-то запустелый аристократический дом: старинная мебель почернелого красного дерева, полинялые богатые занавески, ветки груш и яблонь, ворвавшиеся в комнату, как только я отворил высокие, давно не отворявшиеся окна. Разместив свою маленькую поклажу, принялся я рассматривать картины на стенах: вид Гофвиля с северной стороны, вид Гофвиля с юга, Гофвилъская гимнастическая зала... Я позвал хозяина, и оказалось, что мой старик извозчик, руководясь своими воспоминаниями начала нынешнего столетия, привез меня не в Мюнхенбухзее, а в знаменитый когда-то Гофвиль и что я был теперь в той самой гостинице, где останавливались гости Фелленберга, приезжавшие дивиться его педагогическим заведениям со всех концов Европы. Может быть, я был в той самой комнате, где полвека тому назад останавливался граф Каподистрия, представивший императору Александру I самый одушевленный отчет о фелленберговских заведениях. Вследствие этого отчета государь написал замечательный рескрипт Фелленбергу и прислал ему орден св. Владимира четвертой степени. Передо мной же стоял не кто иной, как старый камердинер Фелленберга, переживший и своего господина, и все его педагогические учреждения, потому что в настоящее время в Гофвиле нет уже ничего, кроме маленького частного пансиона, которому так же просторно в этих опустелых зданиях и садах, как воробью в клетке попугая.
Что касается до Мюнхенбухзее, то он был от меня верстах в двух. В нем помещалась когда-то земледельческая школа, принадлежавшая Гофвилю. Здесь именно установился недолгий союз между Песталоцци и Фелленбергом, окончившийся скоро самым печальным разрывом, после которого Песталоцци перенес свою школу из Мюнхенбухзее в Ивердон, а Мюнхенбухзее отдан был бернским правительством Фелленбергу. Я не очень был огорчен своей ошибкой и решился, оставшись в Гофвильской гостинице, осмотреть из нее сначала семинарию, а потом и педагогические останки знаменитого Гофвиля.
В Мюнхенбухзее шел я по аллеям из превосходных фруктовых деревьев; а по обеим сторонам дороги разлегались отлично обработанные поля. До поселения здесь Фелленберга это была бедная, болотистая страна; теперь это роскошный сад. Ученики Фелленберга потрудились здесь много, и Фелленберг оказал Швейцарии и человечеству столько же заслуг в агрономическом, сколько и в педагогическом отношении. Да, жизнь Фелленберга прошла не даром. Но вот показался из-за холмов и острый шпиц стариннейшей церкви Мюнхенбухзее. Историческое место! Сколько разнообразнейших идей оживляло его в продолжение тысячелетнего существования! То рыцарский замок, то приют для странников и богомольцев, то капитул иоганнитских рыцарей, то резиденция бернских фогтов, то чумный госпиталь, то школа для бедных отца Песталоцци, то гофвильская земледельческая ферма,— Мюнхенбухзее превратился наконец в главную учительскую семинарию бернского кантона. Эта историчность здешних местностей, городов, сел и даже отдельных зданий невольно поражает нас, русских, для которых и очень не старый кремль кажется чем-то допотопным. Семинария помещается в самом замке, как зовут это здание окрестные жители, хотя вид замка совершенно им утрачен после бесчисленных перестроек, приноровлявших его то к той, то к другой идее века. Но нельзя не заметить одного христианского направления во всех этих разнообразнейших идеях: приют для пилигримов, монастырь, чумный госпиталь, школа для бедных, учительская семинария: но так ли развивалась и сама христианская идея? О давней старине напоминают теперь только церковь, полуразрушенная стена, едва видная над зеленью вьющихся растений да герб над дверями: белый ангел с двуглавым орлом на груди и два неуклюжие бернские медведя.
На лестнице попалось мне несколько семинаристов; одни в крестьянских тиковых пальто с полупудовыми башмаками на ногах, другие в синих блузах, третьи, наконец, просто в одних жилетах, как любят ходить здешние крестьяне и наши мастеровые, как ходил когда-то и сам отец новейшей педагогики Песталоцци. Вид молодых людей мужественный, веселый; но какой-то мужиковатый, к какому не привыкли мы в наших учебных заведениях. Однако же, молодые люди оказались очень услужливыми и весьма обязательно проводили меня к начальнику семинарии. Г. Рюг — мужчина лет сорока, в усах, с строгой мужественной физиономией и воинственными приемами. Во всех его словах проглядывает строгая логика и методичность. Г. Рюг немедленно же сообщил мне все, что нужно, и через десять минут я бродил уже по классам.
Прежде всего попал я на урок рисования, которым здесь занимаются много, принимая в расчет, что учителю народной школы очень часто приходится прибегать к рисовке, чтобы сделать наглядным для учеников тот или другой предмет. Учитель рисования показался мне несколько педантом. Он составил очень методическую, но слишком уж растянутую школу рисования, принятую во всех бернских училищах, и не отступает от нее ни на шаг. Проводят линии в такт, причем длинные объяснения движения кисти, пальцев и проч. Только через два года ученики принимаются за кривые линии. Все механизировано до высшей степени и едва ли может развить охоту к рисованию; но зато дает всем ученикам верность руки и замечательную сноровку в проведении линии и рисовке простых фигур, что именно и нужно для учителя народной школы. У нас другая крайность: по большей части рисуют что попало, без всякой методы, а потому в рисовании успевают только немногие, одаренные от природы. Остальные же ученики, прорисовав лет семь уши да носы, не могут провести от руки прямой линии. При уроке здесь учитель часто прибегает к геометрическим объяснениям, но, как мне кажется, следовало бы еще теснее соединить учение рисования с ученьем наглядной геометрии.
Соединение уроков наглядной геометрии с уроками рисования было бы также весьма желательно в наших народных училищах и младших классах средних учебных заведений. В таком случае школьное рисование сделалось бы предметом, не только развивающим верность руки и глаза, но и верность рассудка. Без сомнения, такое преподавание следует ввести в наши учительские институты; но прежде надо приготовить преподавателей для такого преподавания. Не возможно ли было бы именно для этой цели устроить особое учительское отделение при академии художеств? В таком отделении следовало бы занимать учеников, кроме рисовки, методой учения рисованию и чистописанию, геометрией, арифметикой, с небольшой дозой алгебры, и естественными науками. Особенный разряд способностей к рисованию, чистописанию, арифметике, геометрии и наглядной описательной стороне естественных наук встречается довольно часто и основывается на той душевной особенности, которая на языке немецкой педагогики называется смыслом формы и числа: это смысл один из самых обыкновенных, и развить его нетрудно.
Настоящее положение наших учителей рисования самое жалкое: непонятно даже, чем и как они существуют. Я знал одного учителя
рисования, который подавал просьбу, чтобы ему позволили занять должность сторожа при том же учебном заведении. Ему, конечно, отказали, на том основании, что это де неприлично; хотя, по моему мнению, нет ничего неприличнее, как умирать с голода. Но если мы сделаем из рисования серьезный, развивающий предмет занятия, то найдем, конечно, и средства улучшить положение учителей.
Затем прослушал я урок из естественных наук. Объяснялось различное устройство растительных тканей: толково, ясно, наглядно; весь класс работает и как бы помогает учителю. Учитель — молодой человек воинственной наружности и с такими приемами, которые обличали в нем учителя гимнастики. Он же агроном заведения и руководитель сельскохозяйственных работ.
Следующий класс провел я на самом странном уроке. Человек сорок учителей, из которых многим уже лет за пятьдесят, составляют этот оригинальнейший в мире класс. Одни из этих учеников-учителей украшены сединами, другие обладают весьма замечательными лысинами; у многих расцветают такие яркие розы на носу и щеках, которые свидетельствуют весьма убедительно, что владельцы их безобидно делили время между школой и сельским трактиром. Есть личности, до того заплывшие жиром, что становится непонятным, как они втиснулись за школьную скамейку; одни в блузах, другие в куртках, третьи просто в жилетах; тяжелые сабо, скрипучие табакерки, громадные серебряные часы, очки, связанные тесемкой. Кто дремлет, кто скрипит табакеркой, кто ведет дружескую беседу с соседом; есть и такие, что развалились бесцеремонно и храпят на всю залу. Сосед мой, седенький старичок, держит себя очень прилично: но я готов побиться об заклад, что он не слышит и не понимает ни одного слова урока. Смиренное лицо его, кажется, говорит: «Ну что же? прислали, так и прислали! Видно, так надо; начальство знает, что делает, а места своего я не брошу, что вы со мной ни делайте». Этот скромный юноша беспрестанно подталкивает своего сырого соседа, который совсем раскис в душной комнате и беспрестанно грозит свалиться под скамью. Учитель этих учителей, человек молодой и красноглаголивый, расписывает ярко морские течения; но какое дело этим отжившим личностям до морских течений?
Здесь я убедился очевидно, что нет на свете хуже и неприятнее учеников, как старые, опустившиеся педагоги. И зачем их собрали сюда? Если они высланы сюда школьными инспекторами в виде наказания, то цель, конечно, достигнута.
Если в наши учительские институты будут введены подобные же повторительные курсы для учителей, уже определенных к местам, то следует действовать больше поощрением, чем принуждением, и по окончании курса производить небольшое практическое испытание. Здесь испытания нет, а начальство довольствуется отзывами учителей семинарии и директора; но я просидел три урока в повторительном классе и не слыхал, чтобы учитель обратился с вопросом к слушателям. Правда, ученики сами обращались несколько раз к учителю с вопросами; но в этих вопросах проглядывало желание поглумиться над наставником и наукой: юмор старого школьного учителя, убедившегося, что он проглотил всю премудрость и что вся эта премудрость в сущности вздор и не стоит трубки табака.
Но отчего же так глубоко упали эти учителя? Большая часть из них вышли из той же семинарии, хотя при прежнем, довольно слабом ее устройстве. Это обыкновенное следствие влияния жизни: оно всегда и везде было и долго еще будет. Народное невежество не такое болото, чтобы его можно было загатить разом: много оно поглотит жизней, прежде чем можно будет человеку держаться на поверхности без особенных усилий; пока народная среда не проникнется образованием, до тех пор будут возможны такие явления. Посетив, однако же, несколько народных школ бернского кантона, я не напал ни на одну подобную личность, какие сошлись здесь. Собираясь приготовлять учителей и для наших глухих городков и деревень, мы должны ожидать подобного же явления и по возможности, конечно, предотвратить его. Лучшее средство для этого следующее: 1) деятельная, разумно устроенная и добросовестная школьная инспекция. В бернском кантоне инспекция школ долго оставалась в руках духовенства, была в совершенном запущении, и результаты оказались самые печальные. 2) Школьные библиотеки, постоянные и бродячие, собственно для учителей. 3) Периодические собрания учителей, сопровождаемые публичными чтениями о педагогических предметах. 4) Порядочное жалованье, которое давало бы учителю возможность посвящать часть своего времени собственному образованию. 5) По возможности самостоятельное положение в отношении общины, позволяющее учителю не подчиняться ее невежественным требованиям.
Весь следующий день я посвятил почти исключительно лекциям самого директора и убедился, что г. Рюг, точно так же, как и Фрелих, душа своего заведения, дает ему тон и направление. Первая лекция Рюга была из дидактики, и преподаватель объяснял ученикам приемы совместного обучения чтению и письму,— метода Шера, хотя г. Рюг и не упоминает об этом в книжке, изданной им для руководства учеников. Объяснив ученикам дидактический прием, г. Рюг передает мел одному из семинаристов, и тот, в свою очередь, играет роль учителя народной школы, а товарищи его роль учеников. Г. Рюг или сам направляет практиканта, или предоставляет критику товарищам. Такой драматический способ изучения-дидактики очень хорош: излагаемый прием понимается легко и скоро, и тут же, на самих себе, испытывают будущие учителя все его трудности и преимущества; вместе с тем приобретается и навык в употреблении: подражая преподавателю, практикант невольно усваивает и его дидактический тон. Но для успеха необходимо, чтобы и сам преподаватель был хороший дидакт, а г. Рюг дидакт первоклассный, какого я еще не видывал: каждое его слово врезывается в слушателя с необыкновенной силой, и энергическая мимика соответствует энергическому слову. Рука и мысль невольно движутся в ту сторону, куда указывает г. Рюг: я уверен, что школа в триста или четыреста мальчиков повиновалась бы каждому его слову и каждому его движению, как один человек. Рюг долгое время был учителем образцовой школы при Кюснахтской семинарии. Его необыкновенные дидактические способности, равно как уменье распоряжаться школой и сообщить свой дидактический тон практикантам, доставили ему теперешнее его место. Учителя образцовых школ при учительских семинариях и должны быть ближайшими кандидатами на места директоров в семинариях.
Здесь мы не можем не остановиться и не заметить ошибки, вкравшейся в наш проект учительских институтов.
В нем сказано (глава III, §§ 111, 112, 113): «При каждом учительском институте открывается народное училище с нормальным курсом народного училища. Оно состоит под главным управлением инспектора института, и преподавание в нем всех предметов, кроме закона божия, возлагается на воспитанников двух старших классов института, по распоряжению совета. Уроки в народном училище должны быть устроены так, чтобы они не совпадали с классными занятиями в учительском институте тех воспитанников, которые занимаются преподаванием».
Из других пунктов проекта видно, что учителя института будут руководить преподаванием практикантов, каждый по своему предмету. Впрочем, при этом мы должны прибавить, что из проекта не видно, какая система преподавания принята им в учительских институтах, классная или предметная. Сказано только, что учителей должно быть столько же, сколько классов, и что уроки разделяются между ними по определению совета (срав. §§ 10, 70 и 71). Если и скрывается здесь какая-нибудь новая система учения, то следовало бы ее уяснить.
Во всяком случае, очевидно то, что проект наш не назначает особого учителя в образцовую школу, а поручает в ней преподавание практикантам, под руководством наставников, каждого по своему предмету. Но какая же это будет образцовая народная школа, когда в ней не будет одного учителя, со множеством учителей, беспрестанно сменяющих друг друга? Во-первых, такая школа будет нехороша, потому что в ней не может быть никакой системы, никакой последовательности в развитии детей и главное — никакого влияния личности учителя на развитие. Во-вторых, такая школа никак не может служить образцом народной школы, где будет один учитель, а не многие. В-третьих, практикантам не у кого будет перенять самого главного в преподавании в народных школах, а именно уменья разом занимать большой и разнородный класс различными предметами *.
Образцовая школа — одна из существеннейших принадлежностей учительского института и должна быть действительно образцовой: то есть устроена именно так, как предполагается устроить народное училище, и, кроме того, должна иметь образцового наставника, лучшие руководства и пособия. Я полагаю, что образцовая школа должна быть по возможности многочисленна, и лучшие из воспитанников института могли бы быть оставляемы при ней помощниками главного наставника с тем, чтобы потом заменить его, когда он перейдет на высшее место. Прямая же дорога для главного наставника — в инспектора учительского института, конечно, в том случае, если он не перестанет заниматься науками, входящими в область педагогики, и выдержит педагогический экзамен. Такой ход был бы наилучшим и полезнейшим поощрением для способнейших воспитанников учительского института.
Следующая лекция г. Рюга была из психологии. Дидактическая сторона лекции была безукоризненна, логика самая строгая и ясная, но содержание меня не удовлетворило. Г. Рюг логик, систематик, а потому и гегелист. В этом я убедился как из лекции, так и из состав-
(* Веттпнгенская образцовая школа, устроенная подобным образом, дала очень неудовлетворительные результаты.)
ленного г. Рюгом учебника психологии. Гегель собственно психологии не написал; но в его «Философии духа» развита целая психологическая система, которая, имея много существеннейших достоинств, тем не менее не так пригодна для практики, в особенности для педагога, как психология Гербарта и Бенеке. Для практика-психолога всегда лучше начинать с непосредственных опытов и восходить к умозрениям, а не наоборот. Я считаю возможным в психологическом учебнике для педагогов соединить выводы и наблюдения опытной психологии с системой умозрительной философии.
Третья лекция г. Рюга была в повторительном классе из Schul-Kunde; но даже и г. Рюг не мог разбудить устарелых педагогов: по крайней мере, на его лекции они вели себя приличнее и не храпели. После лекции г. Рюг объявил своим маститым слушателям, что бернское правительство желает окончить их тяжелое испытание гимнастическим праздником. Но — увы! — и на этом поприще устарелое поколение учителей, вероятно, будет в пух разбито подрастающим, если принять в расчет те чудеса силы и ловкости, которые я видел в гимнастической зале, где воинственный естествоиспытатель приносит не менее пользы, как и в своей скромной лаборатории, и на поле, с косой в руках.
Бернское правительство обратило в последнее время особенное внимание на гимнастику и охотно придает всем своим учебным заведениям мужественный, даже воинственный характер. В Бернской кантональной школе военные экзерциции составляют одно из существенных занятий учеников. В немецких и французских кантонах вы часто видите, как маршируют по улицам с барабанным боем и распущенными знаменами, с ружьями, а иногда и с пушками ученики различных заведений. Гимнастика тоже одно из любимых занятий швейцарца, особенно в гористых местностях. Гимнастические арены и сараи устроены во многих городах для публики. В Берне, на гимнастической арене, в бывшем городском рву, можно найти в каждый час дня детей, юношей и даже старцев, занимающихся гимнастикой.
В нашем проекте в нескольких местах выражено желание ввести гимнастику в учебные заведения; но нигде не указано на средство, как этого достичь. Я полагал бы полезным для этой цели во всех больших городах, где есть значительные учебные заведения, устроить гимнастические арены и сараи и определить к ним хороших гимнастов, которые давали бы уроки для желающих учеников учебных заведений даром, а для посторонних лиц — за умеренную плату. Таким образом, мы скоро имели бы хороших гимнастов между нашими молодыми учителями, а через них гимнастика привилась бы к учебным заведениям.
Прослушав еще лекцию словесности, на которой весьма недурно и логически, но совершенно бесполезно объяснялась разная риторическая ветошь, отправился я обедать к директору. Г. Рюг и его семейство обедают в одной зале с семинаристами, но за особым столом. После очень коротенькой молитвы, прочитанной директором, все уселись. Семинаристы сами приносят блюда; тишина для ста двадцати человек удивительная. Обед более нежели умеренный: всего два блюда. Четыре раза в неделю дают семинаристам говядину, в остальные дни овощи, в воскресенье по стакану кисленького вина. У директора за обедом было одно лишнее блюдо, но все же я встал из-за стола впроголодь. Простота и умеренность здешней жизни невольно поражает нас, русских.
Не думаю я, чтобы зрелище директора, обедающего со своим семейством, имело благодетельное влияние на развитие семейного элемента в воспитанниках; но, во всяком случае, хорошо уже и то, что этот совместный обед, установляя некоторую общность жизни, не допускает образоваться тому неизмеримому расстоянию, которое нередко разделяет у нас начальника заведения от воспитанников. Я забыл сказать, что вместе с нами обедал и учитель естественных наук, который живет в заведении и, кажется, правая рука директора по всем домашним хозяйственным распоряжениям.
После обеда, под руководством естествоиспытателя, осматривал я семинарию. Спальни воспитанников размещены в двух зданиях: тесны, неудобны и, должно быть, холодны зимой. В одной комнате кроватей 50. Занимаются в классах. Музыкальные инструменты очень хороши. Музыкой занимаются много и охотно. Лаборатория маленькая; естественный кабинет почти не существует. Вообще обстановка бедная. Ходя по зданию, я изучал моего спутника. Под этой суровой, несколько мужиковатой наружностью скрывается очень доброе сердце, развитой ум, много положительных знаний и простой, веселый характер. Именно такого рода воспитатели могут иметь сильное и хорошее влияние на юношество. Нельзя не сознаться, что в наше русское воспитание вкралось что-то изнеживающее, ослабляющее силу воли, истребляющее простоту характера, раздувающее самолюбие. Давая очень мало положительного содержания, оно в то же время располагает молодых людей к бесплодным отрицаниям и дает им какой-то презрительный взгляд на простые жизненные отношения. Не дай бог, если то же направление заберется и в наши учительские институты! Теперь позвольте вас познакомить с организацией семинарии.
Семинария находится под высшим заведыванием бернского государственного совета, который сам, по представлению «Дирекции воспитания», назначает как директора семинарии, так и учителей. Назначение это делается на шесть лет, тогда как должности учителей вообще, равно как и должности пасторов, считаются пожизненными. Непосредственное же заведывание семинарией доверяется в административном отношении «Дирекции воспитания» (бернское министерство просвещения), а в педагогическом отношении особенной семинарской комиссии. Членом этой комиссии является и сам директор семинарии. Директору, кроме казенной квартиры и стола — ему и его семейству, назначается 2500 фр. жалованья. По здешнему — жалованье огромное. (Президент государственного совета в Вадском кантоне получает 3000 фр., конечно, без стола и квартиры.) Учителям полагается 2200 фр., если они не пользуются квартирой и столом. В педагогических делах директор находится в непосредственных сношениях с комиссией; в административных - с «Дирекцией воспитания». Школьная инспекция на семинарию не распространяется.
Из этого видно, какое важное, можно даже сказать, государственное значение придано здесь учительской семинарии. Это видно также из того, что директорами семинарий назначаются обыкновенно самые замечательные педагогические личности Швейцарии, пользующиеся не только швейцарской, но и общей европейской известностью. Таковы Шер, Кеттигер, Фрис, Рюг. Часто директор семинарии есть вместе с тем президент учительского синода, член всех возможных педагогических собраний, словом — это самая влиятельная личность кантона.
Взглянем же теперь, в какое положение ставит наш проект учительские институты и их начальников.
Название директора показалось проекту слишком громким, и он вводит инспектора учительского института (§ 71); но не в названии дело. Инспектор этот не имеет непосредственных сношений даже с попечителем округа и в этом отношении поставлен ниже инспекторов прогимназий (§ 121), наравне с нынешним смотрителем уездного училища. Инспектор учительского института состоит в полном распоряжении и под особым наблюдением директора училищ губерний (§ 59). Все это показывает, что проект придает весьма мало значения учительским институтам; а это, однако же, странно противоречит выраженному в нем же убеждению, что от приготовления народных учителей зависит главным образом судьба народного образования. Сравните же положение, в которое ставит проект директора училищ и инспектора учительского института,— расстояние огромное. Нельзя не заметить, что проект увлекся здесь старым порядком вещей, который давно пора бы похоронить, потому что именно от этого-то порядка главным образом зависит жалкое положение нашего общественного образования. Этот гибельный порядок можно выразить несколькими словами: канцелярия и экономия наверху, администрация в середине, учение под ногами, а воспитание за дверьми заведения. Пока не вывернем налицо этого кафтана, вывернутого наизнанку, до тех пор ничего путного не будет. В общественном воспитании учение и воспитание должны стоять там, где им прилично,— на первом плане, администрация на втором, а канцелярия на последнем.
Проект предполагает найти на места инспекторов учительских институтов таких людей, которые, во-первых, могли бы читать совершенно новую в России науку, педагогику на психологических основаниях; во-вторых, таких людей, которые могли бы выработать образцовую народную школу, дело тоже совершенно новое; в-третьих, своим личным влиянием могли бы образовать новое поколение учителей для народа: дело, кажется, немаловажное и для которого едва ли в настоящее время найдется много годных деятелей; но спрашивается, если они и найдутся, то станут ли они в такое положение, в какое ставит их проект? Захотят ли они быть в полном распоряжении директоров училищ? Нет, так нельзя устроить хороших учительских институтов. Я, напротив, полагаю, что в настоящее время у нас в России на десять хороших администраторов не найдешь и одного порядочного педагога, от которого можно было бы ожидать, что он выполнит ту задачу, которая предстоит нашим учительским институтам. Вот почему я думаю, что вместо того, чтобы заводить десятки плохих учительских институтов, сформированных кое-как, на скорую руку, гораздо было бы лучше устроить на первый раз два, много три учительские института и сосредоточить в них все лучшие педагогические силы, какими мы только в настоящее время обладаем. Эти учительские институты могли бы приготовить директоров другим учительским институтам и образцовых учителей в их образцовые школы. В этих институтах могла бы также выработаться мало-помалу идея русской народной школы, методы преподавания для нее и учебники. Конечно, дело таким образом пойдет гораздо тише, но прочнее, потолгу что и новые учительские институты будут открываться по мере накопления сил и средств, необходимых для этого. Плохих учительских институтов можно открыть теперь же десятки, но они принесут только вред, лишив кредита идею учительских институтов. Для насущной же необходимости в учителях следовало бы воспользоваться идеей педагогических курсов, которые отстаивают киевский учебный округ и Н. И. Пирогов. Взглянем теперь на отношение директора семинарии к самому
заведению.
Все распоряжения высшего начальства обращаются к директору; он есть полный хозяин заведения и образцовой школы. Директор непосредственно или через учителей наблюдает за порядком и дисциплиной в заведении и следит за занятиями и поведением каждого ученика, оказывая на него воспитательное влияние. Директор наблюдает над педагогическим ходом всего учения и как можно чаще посещает уроки учителей. Сам директор обязан иметь не более пятнадцати уроков в неделю. Чтобы постоянно знакомить семинарию через непосредственное наблюдение с состоянием и потребностями народной школы, директор посещает ежегодно несколько народных школ в различных местностях кантона; издержки такого объезда принимаются на счет казны. Директор назначает ежегодно несколько дней для общих экскурсий с учителями и учениками, испрашивая предварительно согласие «Дирекции воспитания» на издержки для этих экскурсий. Директор председательствует в учебном совете, состоящем из учителей. Совет рассматривает учебный план для семинарии, совещается о принятии особенных дисциплинарных мер, назначает вакансии с согласия воспитательной дирекции, цензирует деятельность воспитанников и т. д. Меньшинство учительского совета имеет право через директора представить свое мнение воспитательной дирекции.
Вообще, по поводу сосредоточения власти в лице директора и большего или меньшего ограничения ее учебным советом можно заметить следующее: чем больше мы желаем придать воспитательного значения заведению, тем больше должны мы сосредоточить власть в одном лице; чем исключительнее учебное значение заведения, тем более возможен в нем коллегиальный порядок. Вот почему мне кажется, что проект наш противоречит сам себе, требуя от учительских институтов сильного воспитательного влияния и постановления в то же время, что «учебной и воспитательной частью заведения заведывает совет, состоящий из штатных преподавателей, под председательством одного из них, носящего название инспектора института» (§ 71). Трудно себе представить, почему совет именно в учительские институты вводит такое крайне коллегиальное управление, не вводя его ни в гимназии, ни в прогимназии? О каком же воспитательном влиянии учительских институтов можно говорить при таком управлении? Воспитательное влияние есть влияние развитого характера на характер формирующийся; а характер — это личность человека. Вот почему в Швейцарии, желая дать характер учителям народных школ, выбирают с такой осторожностью директоров семинарий, приглашают на эти места именно таких личностей, которые, по своему педагогическому характеру, вполне созревшему и выразившемуся, заслужили общее внимание и уважение. Вот почему в учениках Фрелиха, в учениках Кеттигера, Шера, Фриса вы можете заметить, как сильно влияли на них их наставники. При таком же устройстве, какое дает проект учительским институтам, можно кое-чему выучить будущих учителей; но образовать их характер, дать им направление — невозможно.
Цель семинарии в Мюнхенбухзее — приготовить теоретически и практически своих воспитанников к их будущему назначению, так чтобы, при выходе из заведения, они были вполне знакомы с устройством, ходом и потребностями народной школы, способны вести ее во всех отношениях и достаточно приготовлены для собственного дальнейшего развития. Общий план учения, начертанный директором с помощью учительского совета, одобренный семинарской комиссией и утвержденный «Дирекцией воспитания», служит основанием всего хода учения в заведении. От этого плана, а равно от учебников и руководств, признанных в заведении, нельзя отступать без особого разрешения высшего начальства.
Здесь я не могу не заметить, что напрасно в наш проект внесен план ученья в учительских семинариях. Достаточно было сделать самые общие указания, а составление планов учения предоставить самим заведениям. Если мы хотим, чтобы такие планы действительно выполнялись, то надобно, чтобы составление их шло снизу, а не сверху.
Главнейшая учебная задача семинарии состоит в полном усвоении учениками учебного плана народной школы, и весь учебный материал народной школы должен быть основательно выработан в семинарии и непременно по тем учебникам, которые введены в народные школы. Легко понять всю важность этой особенной задачи учительских семинарий. Как бы ни был ограничен учебный материал народной школы, но совершенно ясное понимание этого материала и полное им обладание, которое должен иметь хороший учитель, составляют самый важный и вовсе не легкий предмет учебных занятий семинарии. Чем яснее предмет в голове учителя, тем яснее отразится он и в головах учеников; но, во всяком случае, менее ясно, чем у учителя. Если же степень ясности предмета не велика и в голове учителя, то в голове ученика будет совершенный мрак. Вот почему с людьми, готовящимися в учителя, надобно основательно переработать весь учебный материал, который они будут передавать своим ученикам, хотя бы этот материал и был уже прежде усвоен в школе будущими учителями.
Наш проект мало обратил внимания на эту важнейшую часть учебных занятий в учительском институте, а следовало указать на нее как на главную учебную задачу института. Мы не ставим в вину проекту, что он не выражается в этом случае с той определенностью, с которой говорит бернский закон. Здесь вполне известен не только предмет учения народной школы и распределение его по курсам, но и самые учебники и пособия, по которым излагается этот предмет, а потому и видно, к чему должно готовить учителей. В нашей проектированной школе, как я уже заметил выше, ничего нет определенного, а потому, естественно, и в проекте учительского института должно было ограничиться общими неопределенными выражениями. Но и в эти общие выражения вкрались значительные недосмотры. Так, например, проект не предполагает за учителем народной школы уменья читать и понимать читанное на церковнославянском языке. Такой учитель будет стоять не только ниже дьячка, но даже многих крестьян; к такому учителю неохотно будет посылать своих детей наш религиозный народ; такой учитель, наконец, не удовлетворит самой насущной потребности народной. Как соединить изучение педагогики на психологических основаниях и неуменье прочесть строчки из Библии?
Семинария считается не только учебным, но и воспитательным заведением; все ученики живут в самом заведении и составляют конвикт. Воспитание конвикта должно действовать на облагораживание воли и развитие самостоятельности характера.
Учителя семинарии суть члены окружного учительского синода, который и посещают поочередно. Они состоят под непосредственным начальством директора и обязаны исполнять все его требования. Они могут протестовать высшему начальству против этих требований, но должны предварительно заявить директору, в чем состоит их неудовольствие. Учителя обязаны помогать директору по всем отраслям управления. Число часовых уроков в неделю для каждого учителя двадцать пять. При повторительных курсах число уроков может быть увеличено, но никак не должно превышать тридцати.
Прием воспитанников делается перед началом нового курса. При приеме представляется свидетельство о крещении, медицинское свидетельство об отсутствии болезней, мешающих быть учителем, школьное свидетельство об успехах, характере и поведении из той школы, где учился желающий поступить в семинарию. Принимаются не моложе семнадцати лет. Приемный экзамен производится в семинарии, под руководством директора. При экзамене требуются сведения по всем предметам народной школы и в том объеме, в котором эти предметы излагаются в полной народной школе; а объем этот весьма значителен, как мы это увидим при обзоре народных школ.
Бернская семинария гораздо более, чем наш учительский институт, могла бы положиться на свидетельство об окончании курса в народной школе; однако же не полагается потому, вероятно, что не желает помещать в семинарию учеников мало знающих и неспособных. Я думаю, что лучше бы и нашим учительским институтам не принимать учеников иначе, как по экзаменам, и что § 88 проекта должен быть переделан. Тем более неуместно у нас такое доверие к аттестату народного училища, что между окончанием курса в народном училище и поступлением в институт может пройти три, четыре года, тогда как в Берне проходит не более года.
Воспитанники, принятые уже в семинарию по экзамену, остаются в ней три месяца без окончательного определения. Через три месяца учебный совет семинарии постановляет окончательно о каждом воспитаннике, следует ли его принять или удалить. Этот список проходит через семинарскую комиссию в «Дирекцию воспитания», где и получает окончательное утверждение.
Из всего этого видно, с какой осторожностью набираются ученики в семинарию. Наш проект, полагающий шестимесячный срок для испытания и прием без экзамена учеников с аттестатами, подвергает учительский институт большим неприятностям и казну напрасным убыткам. Много найдется учеников, которые, вступив в семинарию без экзамена и прожив в ней полгода на казенный счет, будут потом исключены за негодность. Кроме того, так как число воспитанников семинарии определено в проекте штатом, то эти дурные ученики отымут места у хороших; курс будет начат, и институт будет поставлен в самое затруднительное положение,— принимать новых учеников в половине курса. Этот очень важный недостаток должен быть непременно исправлен, иначе в курсах института нельзя будет установить никакого порядка, потому что ученики будут поступать и выходить в разное время.
Мне кажется, что следовало бы прием учеников в учительские институты назначить одновременно, перед началом курса; принимать не иначе, как по экзамену, несмотря ни на какие аттестаты; а так как воспитанники содержатся на казенный счет и число их определено штатом, то принимать учеников по конкуренции. В Бернской семинарии каждый воспитанник платит за свое содержание сто франков ежегодно, что, конечно, не покрывает издержек заведения. Если воспитанник оставит заведение прежде окончания курса, то должен внести всю сумму, в которую обошлось казне его содержание и учение. Это условие, весьма тяжелое для бедных людей, поступающих в семинарию, заставляет их учиться и вести себя хорошо — сильнее, чем все возможные взыскания; но, с другой стороны, оно же обязывает директора и учителей быть очень осмотрительными при выборе воспитанников в семинарию, и примеры исключения за неуспех или дурное поведение крайне редки. Правительство выдает на семинарию ежегодно 37 618 фр.; всех учеников в семинарии 120; а следовательно, каждый семинарист обходится правительству ежегодно около 230 фр. К этому надобно прибавить здание и несколько юхартов земли, на которой семинаристы разводят почти одни овощи.
Семинария состоит из трех годовых классов (прежде состояла из двух, но в будущем году прибавляют четвертый); в каждом классе до 40 человек. Около сорока человек ежегодно выходит и столько же ежегодно поступает. Из класса в класс переводы делаются по экзаменам. Более двух лет в одном классе оставаться нельзя.
Предметы преподавания в семинарии следующие: 1) педагогика (психология, общая и практическая педагогика, практические упражнения); 2) закон божий (священная история и география, изучение Библии) и церковная история, догматическое и нравственное вероучение); 3) отечественный язык (языкознание, чтение и объяснение образцовых отрывков, упражнение в словесном и письменном выражении мыслей, история немецкой литературы); 4) французский язык (одни элементы,— может быть, с той целью, чтобы облегчить занятие французским языком преподавателю, если он захочет приготовиться в учителя секундарной школы); 5) математика (арифметика и геометрия — в особенности прикладная геометрия к землемерию и нивелировке); 6) естественные науки (естественная история, физика и химия, в особенности в их приложении к земледелию и ремеслам); 7) история (всеобщая и отечественная, последняя очень подробно); 8) география (политическая, физическая и математическая);
9) музыка (теория музыки, пение, фортепиано, орган и скрипка);
10) рисование (свободная рисовка от руки, черчение планов, геометрическая рисовка); 11) чистописание (в связи с ведением счетных книг); 12) гимнастика; 13) полевые работы.
Я не стану излагать в подробности объем каждого предмета; скажу только вообще, что объем весьма и весьма значителен и что семинаристы в Мюнхенбухзее работают очень много. В младшем классе сорок три часа учебных занятий, в среднем то же, в старшем сорок часов, и в это число часов хотя и включено два часа гимнастических упражнений, но не помещено полевых работ. Очень поучительно сравнить это число часов учебных занятий с тем, которое назначено у нас в проекте для учеников наших учительских институтов: в младшем классе двадцать четыре часа, в среднем и старшем не более десяти часов в неделю (§ 110). Сорок три и десять — какая громадная разница! Любопытно бы исследовать, отчего произошло такое крайнее различие во взглядах на один и тот же предмет?
Я полагаю, что в проекте рассчитывается на практические занятия учеников института в образцовой школе; но это очень большая и очень важная ошибка. Примем, что в двух старших классах учительского института сорок человек учеников, и у каждого из этих учеников еженедельно тридцать часов свободных, сравнительно с учениками здешней семинарии. Что же будут делать все эти сорок человек в продолжение всех этих тридцати часов в одной и той же образцовой школе, где на каждого из них достанется по одному ученику? Это какая-то странная ошибка, и мы скорее готовы считать ее за опечатку. Конечно, практические занятия в образцовой школе очень важны, но едва ли еще не важнее та педагогическая переработка школьных предметов, которой занимается семинарист в своем классе. Здесь-то именно каждая мысль преподавания, которая ему предстоит в школе, уясняется до возможной степени, и здесь-то именно приобретается умение и навык выражать эти мысли на словах и на письме совершенно педагогически, т. е. так, чтобы эти мысли пластически верно и ясно отражались в голове детей. С другой стороны, собственное учение, развивая душу и ум будущего учителя, предохраняет его от той жизненной грязи, в которую ему так легко затянуться. Наконец, в возрасте от семнадцати до двадцати лет, который полагается для воспитанников учительских институтов, и для самой нравственности необходим усиленный труд. Что же будет делать ученик нашего учительского института целый день, имея ежедневно только полтора часа классных занятий? Не будет ли это приучение к лени тех, кому предстоит такая трудовая жизнь?
Нет, не так проходит день здешнего семинариста. Зимой в пять часов, а летом в половине пятого просыпаются воспитанники по звонку и через двадцать минут должны уже собраться на урок в класс: здесь готовят уроки до семи часов. В семь часов завтрак: молоко, картофель и хлеб, в воскресенье кофе. После завтрака, под надзором учителей, живущих в заведении, и своих старших в классе, воспитанники исправляют следующие домашние работы: убирают посуду, метут обеденную залу, классы, лестницы, спальню, больницу и т. д., даже метут двор и все домашние принадлежности (соединение истинного образования и самой черной работы не поражает в Швейцарии никого так, как поражает, к сожалению, у нас, где труд оторвался от образования: и труд движется в грязи, а образование уносится бесплодно вверх!). Потом воспитанники носят дрова и торф в кухню, в классы, на скотный двор; приносят воду, чистят лампы и проч., приготовляют на следующий день картофель, репу и т. д. От восьми до двенадцати занятия в классе, между уроками десять минут отдыха. В двенадцать часов обед. После обеда до часа воспитанники свободны, но и то еще должны в это время прибрать сор в коридорах и классах. От часа до двух одно отделение учеников колет дрова, работает в саду или по огородам, вообще около дома, прочие занимаются в классах. От двух до пяти занятия в классах. В промежуток между четвертым и пятым часом полдник — кусок хлеба; от пяти до семи приготовление к урокам. В семь часов ужин: суп, хлеб и молоко или овощи. От семи до восьми приготовляют овощи на следующий день. От восьми до девяти приготовление к урокам. В девять идут спать. Музыкой, кроме того, ученики занимаются по отделениям. В воскресенье встают ученики в шесть часов; занимаются до обедни всякий своим делом. После обеда воскресный класс для детей, после которого ученики свободны до пяти часов. От пяти часов приготовление уроков. Так проходит неделя здешнего семинариста, и не удивительно, ежели он в три и четыре года такой жизни до того привыкнет к труду, что для него сделается невозможным сидеть сложа руки и жаловаться на судьбу. Беспрестанная же перемена умственных трудов на физические, работа на свежем воздухе, в поле и саду, умеренная, но здоровая пища, отсутствие всего балующего или раздражающего нервы, занятия музыкой и гимнастикой поддерживают здоровье этих молодых людей в самом цветущем состоянии,— и действительно, любо на них смотреть: что за свежие, здоровые лица, что за крепкие, гибкие мускулы, какие мужественные юношеские физиономии! Семинаристам позволяется выход из заведения только в воскресенье, и то с разрешения директора; курение табака запрещено. Равно запрещается посещение обществ, собирающихся для картежной игры, пьянства или танцев. Как уже танцы попали между пьянством и картежной игрой — трудно разрешить! Семинаристам позволяется составлять между собой общества для различных целей, статуты этих обществ утверждаются директором.
Практические упражнения семинаристов в образцовой школе установляются директором и учебным советом в начале каждого семестра. Цель сельскохозяйственных работ определяется в законе так: «благодетельное влияние на здоровье воспитанников, привычка к сельской жизни, лучшее понимание сельскохозяйственных лекций». Собственно полевых работ в Мюнхенбухзее мало: занимаются более огородом и садом. Исправление всех работ лежит на самих семинаристах. В помощь им, особенно для ухода за скотом, придается один только работник. Надзор за этими работами принадлежит учителю естественных наук и сельского хозяйства. Все, что получается с сельскохозяйственных работ, идет на пользу самих воспитанников в конвикт,— овощей заведение не покупает.
Воспитанники при выпуске подвергаются экзамену в самом заведении; но этот экзамен еще не дает им права на учительский патент; для этого существует в Берне особенная экзаменационная комиссия, в которой присутствует и директор семинарии.
Ежегодно открываются повторительные курсы в семинарии для учителей, уже определенных к местам. Эти курсы должны продолжаться не более трех месяцев. На повторительные курсы являются учителя или добровольно, или по назначению воспитательной дирекции, которая в этом случае руководится представлениями школьных инспекторов. На содержание учителям, явившимся на повторительный курс, отпускается маленькая сумма. Главное назначение этих курсов состоит в том, чтоб познакомить учителей с новыми распоряжениями по школьному ведомству, с новыми учебниками и с новыми приемами. Но, как мне показалось, это более приняло вид наказания для одних и острастки для других.
Я забыл еще упомянуть о личном составе учебной части. Кроме директора заведение имеет пять старших преподавателей и двух помощников (учитель чистописания и учитель рисования), 120 семинаристов, один работник и, кажется, две или три служанки. Вот и весь штат заведения: ни эконома, ни бухгалтера, ни канцелярии, ни полиций-мейстера, словом, ничего того, что не только поглощает множество денег во всех наших закрытых учебных заведениях, но что обыкновенно своими кляузами, происками и непозволительными расчетами в высшей степени вредит и нравственной и учебной части заведения. У нас есть заведение, где существует не только эконом, но и помощник эконома, не только полициймейстер, но и помощник полициймейстера, правитель дел и помощник, казначей и помощник, бухгалтер и помощник, журналист, архивариус и т. д. и т. д. Чему же удивляться, что, тогда как воспитанник здешней семинарии обходится в 330 фр., считая тут и содержание и учение, воспитанник иного нашего закрытого заведения обходится в 400 и более руб. серебром.
Распрощавшись с семинарией в Мюнхенбухзее, я осмотрел педагогические останки знаменитого Гофвиля, но о них скажу когда-нибудь после. За Гофвилем, в красивой группе деревьев, белеет могильный памятник Фелленберга. Я видел еще и другой памятник, памятник Песталоцци: об обоих этих памятниках следует говорить вместе; а теперь мне пора в Веттинген, где ждет меня другая учительская семинария.
