"Писатели Франции." Сост. Е.Эткинд, Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
А. Гербстман. ФРАНСУА РАБЛЕ (1495 - 1553)
ПОВЕШЕННЫЙ ЗАГОВОРИЛ.
В этот день в Лионской городской больнице было оживленно и шумно. Прослышав о том, что недавно, в ноябре 1532 года, назначенный в больницу врач, по имени Франсуа Рабле, производит публичное вскрытие трупа преступника, повешенного по приговору королевского суда, люди различных сословий и состояний, разных взглядов и интересов толпились у входа. Одних влекла сюда наука, стремление к познанию истины; другие жаждали увидеть, как будет покаран святотатец, нарушающий требования католической церкви и самого папы римского, запретившего медикам применять железо и огонь. — Смелый ученый муж, врач Рабле, знаток и переводчик великих медиков древности Гиппократа и Галена, объяснит нам сокровенные тайны природы,— радовались одни. — Еретик еретика видит издалека,— шипели другие, указывая на пристально наблюдавшего за ходом вскрытия Этьена Доле, гуманиста-книгоиздателя, ненавистного лионским святошам и ханжам.— Да чего можно ждать, если ересь проникла и в королевскую семью: сама сестра короля, Маргарита, королева Наваррская, одержима ею... ...Закончив вскрытие, дав необходимые объяснения, приветливо простившись с друзьями и насмешливо скрещивая взгляд с противниками, врач Рабле поспешил в свою каморку при больнице. Ему хотелось собраться с мыслями.
ВОСПОМИНАНИЯ ПРОШЛЫХ ЛЕТ
Он происходил из состоятельной семьи. Предки его вышли из народа, но отец унаследовал по материнской линии дворянский титул и кое-какие поместья. Однако Франсуа был младшим среди его детей и по законам своего времени мог рассчитывать в жизни только на самого себя. Отец прочит его в монахи, и уже с десятилетнего возраста мальчик знакомится с монастырем, его людьми и бытом,— это аббатство в Турени, в местечке Сейи, неподалеку от родины Рабле — города Шинона. Монастыри католического ордена, носившего имя Франциска Ассизского, были известны суровостью своих нравов,— они требовали полного отказа от земных радостей, отвергали науку и передовую мысль. Характер и интересы молодого монаха неизбежно должны были привести его к резкому столкновению с монастырскими устоями. Несколько десятилетий тому назад, в середине XV века, было изобретено книгопечатание; при Людовике XI в Париже появился первый печатный станок, теперь они насчитывались десятками. Что это за книжечка, которую Франсуа так старательно прячет за пазухой своей монашеской рясы? «Похвала глупости» Эразма Роттердамского!.. В Испании за чтение и хранение этой книжонки виновного объявляют еретиком и сжигают на костре инквизиции. Писатель не щадит ни придворных, ни лжеученых, ни королей, ни пап. Вот еще одна книжка, потайная и заповедная — «Утопия» Томаса Мора.
Франсуа читает их украдкой, и новый мир раскрывается перед ним... Книги выпущены в свет на латинском языке. Франсуа изучает языки — древние и новые: латынь, греческий, итальянский. Вскоре он овладевает ими в такой мере, что не только свободно читает недозволенную монастырями греховную литературу, но и пробует свои силы в писании на этих языках.
Рабле вступает в переписку с известными учеными-гуманистами. И когда у него и его друга по монастырю, Пьера Лами, находят запретные книги и заточают виновных в монастырскую тюрьму, из которой они, перехитрив тюремщика, бегут, за них вступается один из виднейших французских гуманистов Гийом Бюде. Сохранилось его написанное по этому поводу письмо, адресованное Лами:
«Что за весть дошла до меня! Оказывается, вас и Рабле за усердие в изучении греческого языка всячески донимают и притесняют в вашей обители заклятые враги печатного слова и всего изящного. О, пагубные бредни! О, чудовищное заблуждение! Итак, тупые и грубые монахи в духовной слепоте своей осмеливаются преследовать клеветою тех, чьи познания, приобретенные в столь краткий срок, должны бы составлять гордость всей братии!.. Все друзья науки были готовы по мере сил и возможностей помочь вам в беде — вам и тем немногим монахам, которые вместе с вами стремятся познать всеобъемлющую науку...» Влиятельным покровителям удалось добиться смягчения участи Франсуа; сперва его переместили в другой монастырь, бенедиктинский, где не было таких строгостей, а затем он получил возможность, не теряя духовного звания, отдаться науке, которая издавна его привлекала. Он отправляется на юг Франции, в Монпелье, чтобы в возрасте тридцати пяти лет вступить в число студентов прославленного медицинского факультета. 17 сентября 1530 года в регистрационной книге факультета появилась следующая запись: «Я, Франсуа Рабле, уроженец города Шинона Турской епархии, прибыл сюда с целью изучить медицину... Обязуюсь соблюдать все правила вышеназванного медицинского факультета по примеру всех, кто добровольно зачисляется в студенты и приносит установленную присягу». Меньше чем за два года Рабле прошел полный курс медицинской премудрости. Он получил звание бакалавра и, как это было принято, выступил на факультете с чтением лекций, в которых давал толкование трудов отцов медицины Гиппократа и Галена И вот он — в Лионе... Врач Рабле любил искусство и литературу. Не только запретные сочинения Эразма и Мора,- он буквально глотал творения Гомера и Вергилия, Платона и Аристотеля, Данте и Боккаччо.
МОНАХ — ВРАЧ — ПИСАТЕЛЬ
Рабле немного отдохнул после трудной процедуры вскрытия. От неугасимой лампады, получившей у бывшего монаха практическое применение, он зажег светильник и взялся за книгу. У нее длинное, мудреное название: "Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа". Книга эта написана на родном языке, а не на латыни, чтобы круг читателей был как можно шире, народнее! Книга появилась на Лионской августовской ярмарке 1532 года. В ней повествовалось о том, как волшебник Мерлин сотворил своей чудесной силой великана Грангузье и великаншу Галамель и как они помогали королю Артуру. У супружеской великаньей пары появился на свет сынок - великанчик Гаргантюа. Его вырастили, приодели, вручили ему оружие — чудесную дубинку, усадили на громадную лошадь. И вот он стал служить королю Артуру, побеждая и позоря заслуженных рыцарей. Имена волшебника Мерлина, короля Артура, великана Грангузье, его супруги Галамели и младенца Гаргантюа были широко известны в народе. Это были герои множества народных преданий, и Франсуа, большой любитель сказок, немало слышал о них в детские годы. Вспоминается еще одно имя: крошечного проворного дьяволенка Пантагрюэля, наловчившегося извлекать соль иэ морей и, кидая пригоршни в глотку пьяниц, возбуждать у них все большую и большую жажду. С восторгом прочтя книгу о похождениях Гаргантюа, Рабле задумал написать продолжение, сделать своим героем сына Гаргантюа — Пантагрюэля, которого он из чертенка превратил в великана, придав ему черты героя народных сказок и легенд. Он посвящал своему замыслу немногие свободные от врачевания часы, писал ночами при тусклом мерцании неугасимой лампады и светильника, и дело уже близилось к концу: вырастала книга, насыщенная гуманистической мудростью, веселая и насмешливая. Он решил издать ее не под своим именем — Франсуа Рабле, а, переставив буквы в нем, под псевдонимом — Алькофрибас Назье. Франсуа перебирал исписанные листки. Повествование начиналось обращением автора к будущим читателям: «Вы не так давно видели, читали и изучали «Великие и бесподобные хроники об огромном великане Гаргантюа» и отнеслись к этой книге с таким же доверием, с каким люди истинно верующие относятся к библии или же к святому евангелию... Громадная выгода и польза от вышеупомянутой гаргантюинской хроники общеизвестна, непреложное чему доказательство состоит в том, что у книгопродавцев она разошлась за два года в таком количестве, в каком библия не расходилась в течение девяти лет».
Прочел и усмехнулся: «Уж и разъярятся наши церковники!» «Ныне предлагаю вашему вниманию другую книгу в таком же духе, впрочем, несколько более достоверную и правдоподобную, нежели та... Я веду рассказ о страшных деяниях и подвигах Пантагрюэля...» Осенью того же 1532 года новая книга вышла в свет. Она имела успех, раскупалась быстро. Читатели, одни сочувственно, другие — неодобрительно, угадывали в деяниях сказочных великанов, созданных народной фантазией, скрытые мысли, чувства, интересы, которые в эту пору волновали умы и сердца многих.
ПАНТАГРЮЭЛЬ — КОРОЛЬ ЖАЖДУЩИХ
Что же могли найти читатели-современники в книге о «Пантагрюэле, короле жаждущих»? Чем отличалась она от своего прообраза и первоисточника — народных преданий и недавно увидевшей свет народной книги, пользовавшейся столь широкой популярностью? Творение Рабле открывалось комической родословной героя, перечислением всех его предков; вдумчивый читатель, подготовленный сопоставлением народной книги и библии, ироническим упоминанием об апостолах Луке и Матфее, должен был обратить внимание на то, что начиналась родословная со времен Авеля и Каина, а в завершение списка высмеивалась сказка о потопе и Ноевом ковчеге, и понять, что здесь пародируется священное писание. Далее речь идет о детстве великана, о его воспитании и образовании. Он попадает в Париж и изучает фолианты в знаменитой библиотеке аббатства Сен-Виктор. Снова идет длинный перечень, на этот раз названий книг. Читатель без труда мог сообразить, что названия эти в совокупности являлись беспощадной издевкой, многообразной сатирой на Сорбонну, оплот католической реакции, душительницу передовой гуманистической мысли, на пережитки средневековой схоластики в образовании и культуре. Находясь в Париже, Пантагрюэль получает послание от своего отца, великана Гаргантюа. Письмо это — программа воинствующего гуманизма. Противопоставляя «темному времени» — средневековью — современность, Гаргантюа писал сыну: «Ныне науки восстановлены, возрождены языки». Эти слова содержали прямой намек на недавнюю победу сил прогресса, на тот факт, что французский король Франциск I, по настоянию близких к нему ученых-гуманистов, и прежде всего давнего заступника Рабле — Гильома Бюде, повелел учредить в 1530 году, в противовес Сорбонне, новое учебное заведение — Коллегию королевских лекторов. В нем должны были преподаваться древние языки, а это открывало людям широкую картину искусства и культуры античности, и воспитание должно было осуществляться на новых, гуманистических началах. Пути такого воспитания и начертал Гаргантюа в своем письме: «Моя цель и желание, чтобы ты превосходно знал языки... Ни одно историческое событие да не изгладится из твоей памяти... К свободным наукам, как-то: геометрии, арифметике и музыке, я привил тебе некоторую склонность,.. развивай ее в себе, а также изучи все законы астрономии; астрологические же гадания... пусть тебя не занимают, ибо все это вздор и обман.. Что касается явлений природы, то я хочу, чтобы ты выказал к ним должную любознательность, чтобы ты мог перечислить, в каких морях, реках и источниках какие водятся рыбы, чтобы все птицы небесные, чтобы все деревья, кусты и кустики, все травы, растущие на земле, все металлы, сокрытые в ее недрах, и все драгоценные камни Востока и Юга были тебе известны... Внимательно перечти книги греческих, арабских и латинских медиков... С помощью постоянно производимых вскрытий приобрети совершенное познание мира, именуемого микрокосмом, то есть человека». В этих словах отчетливо слышится отзвук смелых деяний скромного врача Лионской городской больницы, описанием которых был начат наш рассказ; все письмо проникнуто той ненасытной жаждой знаний, изучения вселенной и человека, макрокосма и микрокосма, мыслями, которые страстным призывом прозвучали еще в «Божественной комедии» Данте и с тех пор не переставали волновать передовые умы Италии, Германии, Франции, Англии. Эти мысли и требования составляли основу основ философии гуманизма, мировоззрения той — по словам Ф. Энгельса — знаменательной эпохи, которую немцы называют реформацией, французы — ренессансом, а итальянцы — квинквеченто и содержание которой не исчерпывается ни одним из этих наименований(1). Человек, независимо от его происхождения и состояния, независимо от того, аристократ ли он или плебей, сын короля или сын народа, человек при любых условиях провозглашался самой большой ценностью в мире. Начисто отвергались запреты, налагаемые католицизмом на чувства людей, на их стремление к знанию. Время требовало от человека, чтобы он проявлял и применял на деле все свои способности и таланты. Рабле знал: Данте был поэтом, политическим деятелем, философом, естествоиспытателем, филологом; Боккаччо — писателем, историком, коемографом; Петрарка блистал во многих областях творчества; впоследствии Рабле, во время своих путешествий по Италии, познакомится с ее искусством, с творениями Леонардо да Винчи, который был не только великим художником — живописцем, скульптором, но и математиком, физиком, строителем... Сам Франсуа Рабле не --------------------------- 1. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 475. ------------------------------ случайно привел в своей книге программу гуманистического воспитания,— это была его программа, и он следовал ей на протяжении всей сознательной жизни: он изучил философию, математику, юриспруденцию, освобожденную от пут средневековой схоластики, музыку, астрономию, медицину... Все науки его времени были для пего открытой книгой. День он посвящал медицине, вечера — приобретению новых знаний, чтению на многих языках, бессонные ночи — творчеству!.. Значительно расширился круг его связей и знакомств: замечательный поэт-гуманист Клеман Маро, ненавидимый Сорбонной и церковью, Бона-вентура Деперье с его веселыми рассказами, взятыми из самой гущи городской жизни. Рабле ведет оживленную переписку с Эразмом Роттердамским и с Томасом Мором: гуманист Франции протягивал руку друга гуманистам Германии и Англии. Признавая себя духовным сыном Эразма, Франсуа писал знаменитому ученому: «Ты меня воспитал, ты вспоил меня чистым молоком божественного своего знания, одному тебе я обязан всем, что есть во мне ценного, всем, чего я достиг». Рабле отлично сознает ту степень опасности, которая грозит ему как ученому-гуманисту. Враг силен, а король колеблется! Покровительница поэтов, королева Наваррская Маргарита, сестра короля, женщина широких знаний и таланта, прославленная писательница, то и дело сама вынуждена защищаться от нападок — прямых и из-за угла, со стороны Сорбонны и церковников. В 1527 году, когда ее брат после поражения при Павии находился в плену в Испании, она не смогла отстоять гуманиста Луи Беркена, и его, по воле архиепископа Парижского, сожгли на костре. Пламя костров святейшей инквизиции все чаще пытается истребить новую пауку, подавить стремление к знанию. И Франсуа горько шутит в кругу своих друзей: «Меня подогревать не нужно,— я достаточно горяч от природы». Да, разносторонняя одаренность человека, с точки зрения мракобесов-церковников, опасна и подлежит ограничению и запрету. И вот в книге Рабле рядом с гуманистом Пантагрюэлем и его спутниками и единомышленниками возникает удивительный Панург (по-гречески — «хитрец, ловкач»), человек умный, талантливый, насмешливый, мастер на все руки, умеющий все вышутить, поиздеваться и над знатной дамой, и над самим господом богом, победить знаменитого иноземного ученого без слов, при помощи одних жестов... И при всем при этом он неудачник в жизни, вечно в нужде, несмотря на известные ему «шестьдесят три способа добывания денег, из которых самым честным и самым обычным являлась незаметная кража». При этом он «озорник, шулер, кутила, гуляка и жулик, каких и в Париже немного». И далее Рабле приводит строку из сатирического «Послания» Клемана Маро к королю Франциску I: «А в сущности — чудеснейший из смертных»,— тут же замечая, что «чудеснейший из смертных» «вечно строил каверзы полицейским и ночному дозору», а заодно и богословам, святым отцам, жадным купцам и другим представителям враждебного стана. Судьба Панурга свидетельствовала об опасностях, таящихся для человека в одаренности, талантах, проницательном уме, и как бы предвещала трагическую участь близких друзей писателя — Клемана Маро, поэта-вольнодумца, который окончил свои дни в изгнании; Бонавентуры Деперье, автора антицерковного памфлета, несмотря на покровительство Маргариты, королевы Наваррской, затравленного реакцией, доведенного до самоубийства; Этьена Доле, да и свою собственную — временами сам Рабле вынужден был искать спасения от происков инквизиции в бегстве на чужбину. Примечательно, что гуманист Пантагрюэль с первой же встречи делает Панурга своим неразлучным спутником и другом. Письмо отца пришлось Пантагрюэлю по сердцу. «Получив и прочитав это письмо, Пантагрюэль взыграл духом и загорелся желанием учиться еще лучше, и, видя, как он занимается и успевает, вы бы оказали, что ум его пожирает книги, как огонь пожирает сухой вереск,— до того Пантагрюэль был въедлив и неутомим». В письме Гаргантюа сыну имелось одно примечательное место: после подробного изложения системы мирных занятий следовало краткое, но многозначительное напоминание о возможности наступления иных времен, обусловленных «внушением дьявольским»,— времен войны.. . «Когда ты станешь зрелым мужем, тебе придется прервать свои спокойные и мирные занятия и научиться ездить верхом и владеть оружием, дабы защищать мой дом и оказывать всемерную помощь нашим друзьям, в случае если на ник нападут злодеи». Это мрачное предупреждение звучало естественно и злободневно в ту пору, когда народы Франции, с одной стороны, Германии и Испании — с другой, уже на протяжении многих лет были вовлечены в кровавую опустошительную войну. В конце книги оно и оправдывается: Пантагрюэль узнает о смерти отца, о том, что враги вторглись в его родную страну Утопию, опустошили ее, осадили столицу... И великан в сопровождении своих старых и новых друзей спешит на помощь родине. В результате успешных военных действий враги были разбиты, король Анарх взят в плен, и Панург направил энергию Пантагрюэля на полезные занятия.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ГАРГАНТЮА
Рабле не сразу сдержал обещание написать продолжение истории Пантагрюэля и Панурга,— пройдет немало лет, прежде чем он приступит к его выполнению. Едва выпустив в свет свой рассказ о Пантагрюэле, писатель вернулся к герою народной книги, великану Гаргантюа. Новая книга повествовала «о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля». В ней рассказывалось о родителях героя — великанах Грангузье и Гаргамели, о его воспитании, о том, как ему пришлось защищать от нападения врагов родную Утопию. В предисловии автор предупреждал читателя о том, чтобы он не судил по видимости, не доверял внешнему значению слов, а стремился проникнуть в их сокровенный смысл, намекая таким образом на необходимость понимать иносказание. А дерзкие сатирические намеки встречали читателя на первых же страницах. Необычайные обстоятельства беременности великанши Гаргамели и появления на свет Гаргантюа явно пародировали христианский миф о рождении Иисуса Христа; рассказ о воспитании и обучении Гаргантюа в детстве содержал едкую сатиру на схоластическую педагогику, процветавшую в Сорбонне; повествование о короле Пикрохоле с его планами завоевания вселенной современники воспринимали как сатиру на Карла V, многолетнего врага Франции... Когда обнаружилась полная несостоятельность схоластического обучения Гаргантюа, к нему пригласили нового учителя, гуманиста Понократа, и тут художник развернул замечательную картину, воспроизводящую торжество гуманистической педагогики и позволяющую читателям книги о Пантагрюэле понять, почему именно Гаргантюа мог обратиться к сыну со своим знаменитым письмом. Когда Понократ ознакомился с неправильным укладом жизни Гаргантюа, он решил иначе обучать его наукам. Повторяя уроки, Гаргантюа «отвечал их наизусть и тут же старался применить к каким-либо случаям из жизни...» Добрых три часа посвящалось чтению. «После этого выходили на воздух... шли в луга и там играли в мяч, в лапту... столь же искусно развивая телесные силы, как только что развивали силы духовные». За едою беседовали «о свойствах, особенностях, полезности и происхождении всего, что подавалось на стол — хлеба, вина, воды, соли, мяса, рыбы, плодов, трав, корнеплодов...» После этого приносили карты — «не для игры, а для всякого рода остроумных забав, основанных всецело на арифметике...» Когда же на мирную Утопию, где правил добрый король Грангузье, напал неистовый Пикрохол, гуманист Гаргантюа, при поддержке народа — лучшие его качества воплощены в полнокровном образе брата Жана-Крошителя,— совместно со своими друзьями и единомышленниками нанес Пикрохолу поражение. Народ вернулся к мирной жизни, а Гаргантюа наградил своих помощников и союзников. Брат Жан, при содействии Гаргантюа, основал Телемское аббатство. «Телем» по-гречески значит «желание». Устав аббатства во всем был противоположен уставу католического монастыря; каждый его обитатель поступал сообразно со своими желаниями. Правила Телема сводились к одному-единственному: «Делай, что хочешь», но так как у всех, населявших Телемскую обитель, были общие интересы, взгляды, устремления, то желания отдельной личности обычно совпадали с желаниями группы или всего коллектива телемитов. В телемском обществе были любые книги на многих языках, древних и новых; здесь можно было удовлетворить стремление к любому знанию, к любому образу жизни. Запрет накладывался только на то, что предписывалось церковью. На входных воротах красовалась надпись, начинавшаяся стихами-
Идите мимо, лицемер, юрод, Глупец, урод, святоша-обезьяна... Все вы, кто бьет поклоны неустанно, Вы, интриганы, продавцы обмана, Болваны, рьяно злобные ханжи,— Тут не потерпят вас и вашей лжи.
(Перевод Ю. Корнеева) Все средневековое, косное, мракобесное было раз и навсегда изгнано из Телема.
Часть книги, посвященная Телемской обители, заканчивается словами: «Да, чтобы не забыть, приведу вам загадку, высеченную на медной доске, которая была обнаружена в фундаменте обители. В ней говорится...» И далее следовал полный намеков и предсказаний отрывок из поэмы поэта Мелэна де Сен-Желе, вперемежку со стихами самого Рабле; в этом отрывке предсказывалось наступление смутных времен, когда сын вонзит кинжал в спину отца и спасутся только те, кто до конца останется верен своим убеждениям. Мрачными, темными по смыслу стихами, так дисгармонировавшими с ясной простотой описания Телемского аббатства, заканчивалась книга о Гаргантюа. Что же означало это трагическое предсказание?
ГОДЫ МОЛЧАНИЯ
Новая книга вышла в свет к августовской ярмарке 1534 года. Когда она писалась, тревожные симптомы, свидетельствовавшие об усилении реакции, все более и более волновали Рабле и его друзей. Решения и действия Франциска I противоречили его словам: он как будто еще благоволил к гуманистам, а между тем всячески искал сближения с папой, заключал с ним договоры и давал ему обещания усилить преследования еретиков во Франции... Ждать пришлось недолго. 18 октября 1534 года в Париже и еще некоторых городах Франции были развешаны смелые плакаты, разоблачавшие «отвратительные и огромные злоупотребления папской мессы». Плакаты эти проникли даже в королевский дворец, испугали Франциска и привели его в ярость. Запылали костры, на которых сжигали заподозренных в распространении роковых плакатов. Пыткам подвергались ни в чем не повинные люди. Король издал указ о запрещении книгопечатания во французском королевстве,— этого добилась Сорбонна!
Гуманистам пришлось искать спасения в бегстве. В 1538 году был заключен мир с Карлом, и бывший покровитель гуманистов Франциск I окончательно примкнул к лагерю общеевропейской реакции. В 1540 году был утвержден инквизитор французского королевства; в 1545 году подверглись поголовному уничтожению селения, в которых проживали вальденсы, виновные лишь в исповедании наивной евангелической веры. В 1544 году умер в изгнании, в одинокой бедности поэт Клеман Маро.
В том же году преследуемый, гонимый за свою замечательную книжку, написанную в духе раблезианской сатиры и направленную против церкви — «Cymbalum mundi» («Трезвон на весь мир»), сожженную рукой палача, покончил жизнь самоубийством, подобно древнему римлянину, бросившись на собственный меч, Бонавентура Деперье. Этьену Доле, который некогда в светлых латинских стихах воспел анатомический подвиг своего друга Рабле, было предъявлено инквизицией Франции обвинение в том, что в одном выражении его перевода из Платона, философа древности, оспаривается христианское учение о бессмертии души. И этого оказалось достаточно, чтобы сжечь Доле на площади Мобер в Париже и предать огню все, что он написал и выпустил в свет!
А Маргарита, королева Наваррская, друг и покровительница гуманистов, при дворе которой в былое время всегда могли найти пристанище такие люди, как Маро и Деперье, что стало с нею? Реакция подбиралась и к ней, и ей грозили расправой... Она впала в мистику и искала теперь для своих новелл сюжетов, полных строгой религиозной морали... Что же было в эти страшные годы с Франсуа Рабле? Он не произнес ни одного нового слова на протяжении двенадцати лет, с 1534 до 1546 года. Он только переиздавал уже написанное. Его преследовали, травили, враги требовали расправы над ним. И вот в страшный год, в год казни Этьена Доле, когда на площадях городов Франции повсюду пылали костры инквизиции, неожиданно прозвучал навсегда, казалось, заглушенный голос: появилась третья книга бессмертного творения Рабле. Писатель выполнил свое обещание — он продолжил рассказ о Пантагрюэле и его друзьях. Заглавный лист гласил: «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля. Сочинение мэтра Франсуа Рабле, доктора медицины». Тут же следовало шутливое предуведомление о намерении писателя продолжать свой труд, довести его до четырех книг. И хотя сам писатель вынужден обстоятельствами «поберечь свой смех», все же сквозь ставший куда более умеренным тон повествования нет-нет да прорвется подлинный голос великого сатирика. В авторском прологе он обрушивается на ненавистное ему духовенство, восклицая с негодованием: «Вон отсюда, собаки! Пошли прочь, не мозольте мне глаза, капюшонники чертовы!.. А ну, проваливайте, святоши! Я вам задам, собаки! Убирайтесь, ханжи, ну вас ко всем чертям!»
КОНЕЦ ТЕЛЕМИТОВ
В 1552 году, за год до смерти писателя, была издана четвертая книта «Гаргантюа и Пантагрюэля». В пей рассказывалось о путешествии телемитов к оракулу Божественной Бутылки.
Путешествия в далекие края вызывали в ту пору широкий интерес. В памяти были живы устные и печатные рассказы о великих географических открытиях, о путешествиях Марко Поло, Колумба, Васко да Гама, Магеллана. Но путешествие, о котором шла речь у Рабле, носило особый характер: нельзя определить его путь на географической карте, найти на ней тe острова с необычными названиями, которые посещали или мимо которых проплывали странники. Вот остров Прокурации — государство прокуроров, страна ябеды, населенная сутягами. Они благоденствуют только тогда, когда добиваются, чтобы их избили. «Способ у них такой: когда какой-нибудь монах, священник, ростовщик или адвокат имеет зуб на дворянина, он подсылает к нему одного из сутяг. Сутяга вызывает его в суд, назначает дело и в согласии с полученной инструкцией бесстыдно оскорбляет его, пока дворянин не увидит себя вынужденным хватить его палкой или шпагой по голове, переломать ему ноги и спустить его в окно или
со стены. После этого сутяга четыре месяца купается в золоте...» Рассказ об острове сутяг, о том, как де Баше расправился с ними, а брат Жан последовал его примеру,— это злая сатира на произвол и продажность королевского суда Франции.
Вот два острова, обитатели которых находятся в постоянной взаимной вражде: на одном, названном Жалким, обитает чудовищный Постник, сам великий пост католичества; на другом, Диком,— свирепые жирные Колбасы. Так писатель раскрывает крайние проявления религиозных распрей своего времени — между католиками и кальвинистами. Путешественники попадают на острова папефигов и папоманов. Первые не признают папу римского — показывают ему фигу, вторые — боготворят главу католической церкви. Это последователи Лютера и католики... Удивительные события происходят и на корабле, на котором странствуют телемиты. Изобретательный Панург наказывает алчного купца: он покупает у него, втридорога лучшего барана и бросает его в море — на голос вожака устремляется все стадо, и последний баран, которого тщетно пытается удержать купец, увлекает за собой в пучину и самого владельца. Выражение «панургово стадо» стало крылатым. Цензура Сорбонны стремилась уничтожить великое творение Рабле. Книги о Пантагрюэле и Гаргантюа подвергались запрету по мере выхода в свет. Сорбонна осудила и четвертую книгу — ее распространение было приостановлено особым постановлением парламента. Издатель был вызван в суд, предложивший ему под угрозой порки прекратить продажу крамольной книги. Потребовалось деятельное вмешательство власть имущих друзей писателя, чтобы запрет был отменен. О последних годах жизни Рабле почти не сохранилось сведений. Точная дата его смерти, как и рождения, доныне остается неизвестной. Умер Рабле в первой половине 1550-х годов: в 1553 или 1554 году. Есть предание, гласящее, что, когда к умирающему старику явился священник с нагрудным распятием, Рабле встретил его словами: «Вижу господа, приближающегося ко мне на осле...» Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» остался незаконченным.
Однако лет девять спустя после смерти писателя был опубликован отрывок из пятой книги, а в 1564 году вышла в свет и вся книга, неизвестно кем и где изданная. Споры вокруг заключительной части романа не прекращаются. Одни вообще оспаривают авторство Рабле, указывая на бедность языка, идейное оскудение, отсутствие ясности в сюжете, избыток описательной красивости; другие полагают, что после смерти писателя были найдены наброски, и кто-то их по-своему доработал и выпустил в свет под популярным названием и именем; третьи считают, что некоторые разделы все же написаны самим Рабле.
Самые раблезианские страницы в пятой книге посвящены описанию острова Звонкого, населенного птицами, названия которых весьма красноречивы: клирцы, инокцы, священцы, аббатцы, епископцы, кардинцы и единственный в своем роде папец,— и острова Застенка, где заседает суд, а судьями являются Пушистые Коты (дело в том, что во-Франции судейские мантии оторочены кошачьим мехом). Пушистые Коты во главе с жестоким Цапцарапом «вешают, жгут, четвертуют, обезглавливают, умерщвляют, бросают в тюрьмы, разоряют и губят все без разбора... Порок у них именуется добродетелью, злоба переименована в доброту, измена зовется верностью, кража — щедростью, девизом их служит грабеж». Спастись от преследования со стороны Котов можно только при помощи взятки... В последней книге продолжается, по-прежнему в форме сатирической аллегории, описание странствий Пантагрюэля и его спутников к оракулу Божественной Бутылки; путешественники не забывают о цели своих скитаний — о желании Панурга узнать, наконец, жениться ли ему или нет. Ответ Бутылки заключается в одном слове: «тринк» — «пей»!
Жрица так объясняет ответ оракула: «Заметьте, друзья, вино нам дано, чтобы мы становились как боги, оно обладает самыми убедительными доводами... Истина сокрыта в вине. Божественная бутылка вас к нему и отсылает...» Так Панург и не получил долгожданного ответа...
РАБЛЕ-ХУДОЖНИК
Основные образы для своего романа Рабле нашел в народном творчестве Франции, в народных рассказах и сказках. Многие жанры французского фольклора вспоминаются при чтении романа: вот фарсы о немой жене, об адвокате Патлене, ловкаче и пройдохе, вот ожившие мотивы фаблио — средневекового сатирического повествования в стихах, вот острый народный рассказ о том, как не допустить, чтобы жена изменяла мужу; страницы романа богаты пословицами и поговорками... Все это переплавлено, развито, обогащено художником: сухой средневековый анекдот с голым сюжетным костяком в переработке Рабле начинает сверкать, искриться живой жизнью, персонажи обретают имена, родину, внешность, появляются конкретные действующие лица. Но не только народному творчеству отдает обильную дань писатель,— он вкладывает в роман всю свою богатейшую, многостороннюю образованность, все свои знания — культуру античности, гуманистическую современность, лучшее в наследии средних веков, все науки — историю, философию, медицину, естествознание, юриспруденцию... В средневековой литературе действительность, по учению церкви греховная, бренная, преходящая, изображалась бедно, узко, отвлеченно,— в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» перед читателем распахнулся огромный мир, несущий в себе изумительное богатство красок, образов, идей. Писатель своей многогранной сатирой, своим смехом обрушивается на все косное, отсталое, противопоставляя ему гуманистический, положительный идеал в педагогике, этике, организации общества и государства. И везде и всюду во главу угла он ставит человека. Изображая человека, он стремится показать его самого, его действия и отношения как можно шире и богаче. Для каждого образа он находит неповторимые характеристики, щедрой рукой бросает эпитеты. Вспомним брата Жана из книги о Гаргантюа: «...в аббатстве находился монах по прозванию брат Жан Зубодробитель, человек молодой, прыткий, щеголеватый, жизнерадостный, разбитной, храбрый, отважный, решительный, высокий, худощавый, горластый, носатый, мастак отбарабанить часы, отжарить мессу и отвалять вечерню». У Рабле целое — будь это человек, или событие, или что другое — складывается из деталей, и каждая деталь конкретна, реальна. В результате и целое предстает перед нами в ясных, убедительных пластических очертаниях, повествование Рабле воспринимается как правда жизни, как истина. Эту правду жизни еще подчеркивает гротеск. И гротеск, и гипербола, и аллегория у Рабле всегда отличаются точностью детали, конкретностью, пластичностью рисунка. В овеянных фантастикой народной сказки образах Гаргантюа и Пантагрюэля мы находим таких же реальных людей, как и во вполне земных образах брата Жана, Папурга, парижского шута Жоана..
Построение романа связано с его гуманистической идейностью, обусловлено ею. В первой книге гуманизм расправляет крылья, вступает в бой со средневековьем, побеждает: долой схоластику, да здравствует гуманистическое воспитание и обучение, создающее нового человека! Патриархальная идиллия страны Утопии уже не удовлетворяет деятеля новых времен, он выступает в качестве социального реформатора и создает Телем — «свободное желание». Во второй книге гуманизм показан в состоянии мира и процветания. Враг не смеет поднять голову — король Анарх будет так же разбит и повержен, как и Пикрохол. Но с появлением Панурга чувствуются первые трещины в величественном здании Телемской обители; человек, его достоинство начинают утрачивать свою ценность. Эти мотивы усиливаются в третьей книге, увидевшей свет в период, когда гуманизм во Франции переживал катастрофу, когда торжествующая реакция старалась уничтожить огнем и мечом его этические устои. В последних книгах романа телемиты плывут на корабле, окруженные враждебным им миром, миром сутяг и ябедников, Пушистых Котов, миром алчного купца Индюшонка, миром Постника и Диких Колбас... Но герои Рабле не сдаются: ябедников укрощает славный сеньор Баше, Панург расправляется с купцом, телемиты во главе с братом Жаном громят Диких Колбас...
НАСЛЕДИЕ РАБЛЕ
Во второй половине XVI века наследие Рабле понималось крайне узко, односторонне. Рабле — шутник, фантазер, развлекатель... Даже лучшие умы эпохи видели в «Гаргантюа и Пантагрюэле» просто-напросто забавную книгу.
В XVII и XVIII веках к Рабле пришло полупризнание; его порицали за грубость выражений, за цинизм, за богохульство, а втихомолку подражали ему, учились у него. Так поступали Шарль Сорель в своем «Правдивом комическом жизнеописании Франсиона», Вольтер в философских повестях, Дидро в «Жаке-фаталисте». Первая французская революция признала Рабле своим предтечей. Поэт и публицист Женгене в вышедшей в 1791 г. книге «О влиянии Рабле на нынешнюю революцию и на предоставление гражданских прав духовенству» называл его не только гениальным сатириком, но и проповедником идей социального и духовного прогресса. Бальзак видел в Рабле своего учителя. Он воссоздал его творческие приемы, его манеру, стиль в «Озорных сказках», он показал образ человека по-раблезиански широким, и в то же время детализированным, четко обусловленным социально-исторически. Смех Рабле, приемы его сатиры, его иносказания, политическая целеустремленность были восприняты Анатолем Франсом и воплощены в его «Восстании ангелов» и в особенности в «Острове Пингвинов». Ромен Роллан в «Кола Брюньоне» — прямой наследник Рабле. Признание наследия Рабле, методов и идейной сущности его сатиры не ограничилось пределами его родины, и мы вправе говорить о раблезианских тенденциях у большинства передовых сатириков многих стран и народов,— их можно обнаружить и в «Сказке бочки», «Путешествиях Гулливера», памфлетах Свифта, и в «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина, и в памфлетах М. Твена... Смех Рабле, поражающий все косное, реакционное,— и отжившую государственность, и церковь, и быт,— был принят на вооружение передовой, демократической культурой человечества.
