"Писатели Франции." Сост. Е.Эткинд, Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Н. Рыкова. ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ (1818-1894)
ВРЕМЯ, ПРОСТРАНСТВО, ЧИСЛО...
Реюньон — небольшой остров в Индийском океане, ранее — французская колония, теперь — департамент «заморской Франции». На нем имеется все, что полагается иметь тропическому острову, привлекшему в свое время жадное внимание европейцев - густые перевитые лианами леса, пышные саванны, вулканы, прозрачные речки, плантации, французские креолы, которые владеют этими плантациями, индийцы и африканцы, которые на них работают. В той колониальной империи, которой Франция когда-то обладала, он представлял собой величину не слишком заметную. Однако Франция обязана ему не только сахарным тростником, кофе и ванилью: остров Реюньон подарил ей одного из крупнейших ее поэтов. Шарль Мари Рене Леконт де Лиль родился в 1818 году на этом острове от матери, богатой креолки, и отца — скромного фельдшера наполеоновской армии. Девятнадцатилетним юношей он подобно большинству молодых креолов своего класса, отправлен был во Францию продолжать и завершать образование. Тогда Суэцкого канала не было еще и в помине: с Реюньона плыли на юг, огибали Африку, «поднимались» к экватору, пересекали Северный тропик — путешествие было длинным.
Можно представить себе, что этот первый переезд через два океана был не только событием в жизни молодого креола, но и переживанием поэта, что долгое вынужденное созерцание двух бездн — водной и небесной — и длительное ощущение своей затерянности среди них укрепило в его поэтическом сознании те мысли и чувства, которые тяготели над ним на всем протяжении его творчества. Может быть, именно тогда, вглядываясь в огромные тропические звезды, выползающие из-за одного края моря и исчезающие за другим, он увидел то, о чем написано в одном из самых коротких и замечательных его стихотворений, увидел, как Время, пространство, число С темных упали небес В море, где мрак и покой. (Перевод И. Бунина) Но если это и было так, то по приезде во Францию природу и философию природы заслонил молодому Леконту де Лилю человек — его нужды и его борьба. Несмотря на детство, проведенное в семье плантаторов-рабовладельцев, а может быть, именно потому, что он видел слишком много жестокости и несправедливости в своей среде, он оказался в рядах молодежи великодушной и передовой, увлеченной чаяньями утопических социалистов, преимущественно фурьеристского толка. Как многие молодые люди из «порядочных» семей, Леконт де Лиль изучал юриспруденцию, но заниматься ему хотелось только литературой и журналистикой. Однако сперва пошла полоса неудач, которые и вынудили начинающего законоведа и литератора возвратиться в 1843 году на Реюньон и служить там в суде. Впрочем, всего на два года. Связи с фурьеристами оказались вдруг практически полезными: в 1845 году Леконт де Лиль снова во Франции, в Париже, сотрудничает в газете «Демокраси пасифик». Революцию 1848 года Леконт де Лиль принял восторженно. Еще до февральских дней он писал статьи, изобличающие богачей и ратующие за народ, статьи, в которых утверждалось право трудящихся на причитающуюся им долю жизненных благ, а революция именовалась «справедливейшей из войн». Теперь в первые месяцы революции он работает в революционных клубах, выступает застрельщиком в петиции республикански настроенных уроженцев заморской Франции, требовавших отмены рабства в колониях. Эта деятельность Леконта де Лиля привела его к разрыву с семьей, материально пострадавшей от освобождения рабов и отрекшейся от мятежного отпрыска.
ПОСЛЕ КРУШЕНИЯ РЕВОЛЮЦИИ
Неудача июньского восстания парижских рабочих и последовавшее затем поражение революции были для Леконта де Лиля тяжелым ударом. Французские писатели по-разному отозвались на буржуазную реакцию и бонапартистский переворот. Виктор Гюго с гневным презрением ушел за пределы Франции и оттуда продолжал борьбу за свободу. Проспер Мериме сделался сенатором Второй империи. Леконт де Лиль, потерявший веру в народ и его дело, постоянно нуждающийся, скрепя сердце принял маленькую пенсию от правительства Наполеона III, и это вынуждало его к политическому молчанию; он не опубликовал тех антибонапартистских стихов, которые все же писал, но открыто говорил о своем отвращении и к современности, в которой видел только, пошлое и прозаическое господство пошлого и прозаического буржуа - Влача бессмыслицу своих ночей и дней И в скуке утонув чудовищной своей, Вы глупо сдохнете, карманы набивая (1). Леконт де Лиль, поэт, мыслитель, мечтатель, и ранее искавший прекрасное и высокое в прошлом человечества, имел теперь для этого ------------------------------------------------------------------- 1. Всюду, где это не оговорено, стихи переведены автором очерка. ----------------------------------------------------------------------- еще больше оснований. Не говоря уже об античности, он увлекается эпическими сказаниями и мифами всех народов и всех эпох, которые в середине XIX столетия оказались в сфере внимания европейской филологической науки. Ему открывается Индия вед, Рамаяны и Махабхараты, древнекельтский мир, европейский север Эдды и саг, восток библии и ислама, легендарное средневековье испанского романсеро и многое другое. Для Леконта де Лиля поэзия — это подруга и соратница истории, особый способ проникать в прошлое и воссоздавать его. Историческая баллада романтиков — на французской почве прежде всего баллада Виньи и Гюго — всегда была маленькой эпической поэмой. У Леконта де Лиля она приобретает сугубую эпическую строгость: он очищает ее от какого бы то ни было лирического «оценочного», морализирующего комментария, старается раствориться в своих героях, усвоить их психологию, их речевое мышление, передать в своих написанных французским александрийским стихом балладах интонацию тех эпических поэм, легенд и хроник, которыми они были вдохновлены. Он устраняет традиционное французское звучание античных и варварских имен и терминов: у него появляются Klytaimnestra вместо Clytemnestre, Heracles вместо Hercule, Phoibos вместо Phebus. Он хватается за малейшую возможность вложить во французский стих германские имена — Hialmar, Angantyr, Hervor, Gudruna, Ullranda, кельтские Murdoch, Dylan, Komor, Uheldeda, Gwyddon. Археологически обстоятельные описания в стихах его свободны от скучного педантизма, они так же существенны и поэтичны, как описание доспехов Ахилла в «Илиаде» или дворцовых интерьеров в «Одиссее»: недаром, кстати говоря, Леконту де Лилю принадлежит лучший, самый поэтический и самый точный французский перевод обеих гомеровских поэм. Когда в замечательной поэме «Побоище на Моне» поэт мобилизует все средства и возможности столь дорогой и важной ему словесной живописи — Здесь барды, воины-поэты, стали в ряд, Как вросшие в гранит. У бедер их блестят Широкий плоский меч и рота (1) золотая. Их пышные чубы колышутся, спадая С крутого наголо обритого чела, Пером украшенные цапли и орла. Все в черном, хмурые эваги и оваты (2): Топор их каменный, а посох суковатый, Из меди грубые запястья на руках, Венок из падуба на жестких волосах,— Стоят они кругом охраною суровой Верховного жреца. Великого, Святого...— все это не бутафория и реквизит, а подлинные, так сказать, поэтически прочувствованные вещи-слова, помогающие читателю войти в необычный для него, первобытный и величественный мир и ощутить его.
«ЗОЛОТОЕ ДЕТСТВО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»
Историко-фольклорные увлечения Леконта де Лиля и поэтический стиль в общем не менялись на протяжении всей его творческой жизни, как об этом можно судить по четырем книгам — «Античные поэмы» (1852), «Варварские поэмы» (1862), «Трагические поэмы» (1884) и ----------------------------------------------------- 1. Род примитивной арфы. 2. Кельтские жрецы-друиды различных категорий. ---------------------------------------------------- «Последние поэмы» (вышедшие уже посмертно в 1895 году). Стихотворения и поэмы первой из них написаны были в основном еще до того духовного кризиса, который постиг Леконта де Лиля после крушения революции. Хотя они тоже обращены к прошлому — эпической традиции Эллады и Индии, но в свете тогдашних фурьеристских чаяний поэта возвышенный, гармоничный и светлый мир, который в них раскрывается, может быть понят как своего рода утопия: память о «золотом детстве человечества» (Энгельс), становящаяся мечтой о его будущем. Даже трагические мотивы античной мифологии и истории — плач Ниобы над умерщвленными детьми, смерть Геракла, гибель Гипатии, александрийской женщины-философа, убитой христианскими фанатиками,— поняты как примеры нравственно прекрасного, жизнеутверждающие и потому гармонически занимающие свое место в мире. То же самое и в индийском цикле, только вместо Гелиоса и Феба в небесах пламенеет Сурья, а вместо Геракла кровавые и великодушные подвиги совершает Рама. Как того требует браманистская философия, и у Леконта де Лиля все кончается нирваной, но нирвана эта блаженная: престарелый поэт Вальмики, созерцающий с горной вершины пестрое многообразие вещей, не замечает своей смерти, более того — именно смерть дарует ему полное слияние с миром. В «Варварских поэмах» и в «Трагических поэмах», написанных уже в период духовного кризиса, пережитого поэтом, разорвана связь с мифом и утопией. Богов и полубогов сменяют люди, эпический колорит баллад и поэм Леконта де Лиля становится мрачным, человеческие судьбы, о которых в них повествуется,— безысходными. Источники поэта — по-прежнему эпос, хроника, легенда, но теперь он берет оттуда все самое жестокое и кровавое. Такова для него «поступь истории»; да, род человеческий действительно идет per aspera, но отнюдь не ad astra (1). Жестокость людей, бессознательно творящих историю, не имеет смысла и оправдания, ибо торжествует всегда то, что грубее, тупее и безобразнее: так гибнут в поэмах «Каин» и «Ворон» сильные, гордые и мудрые поколения людей, владевших миром до потопа, так истребляет последних язычников Моны принявший христианство кимврийский вождь Мурдок («Побоище на Моне»), так уничтожены были катары и альбигойцы, так угрожают испано-арабской цивилизации варварские орды реконкисты («Саван Мухаммед бен Амера»). В «Античных поэмах» Леконта де Лиля стих, даже в диалогах, плавно-текучий, образы людей и природы, даже если они суровы и трагичны, окружены все время неким эпическим сиянием. В трех же других книгах, написанных после 1848 года, поэт, утративший веру в поступательный ход человеческой истории, уже избегает поэтической идеализации человека и стремится показать героя легенды, саги, исторического предания одержимым буйными, разрушительными страстями, непосредственно варварским и в мужестве, и в любви, и в ненависти, и в хитрости. В «Легенде веков» В. Гюго Сид испанского романсеро — великодушен и рассудителен: он знает цену своему королю, он даже ненавидит его, но он в то же время сознательный патриот и потому верный вассал. У Леконта де Лиля это — первобытный варвар в рыцарских доспехах, который одним ударом меча разрубает королевского вельможу без ненависти, без вражды, просто за недостаточно вежливую речь, который приносит престарелому отцу, оскорбленному
------------------------------------------------------ 1. По терниям ... к звездам (лат.) ---------------------------------------------------- графом Гомесом, голову оскорбителя. В этой последней балладе — «Голова графа» — существенны не великодушие Руи Диаса и не страдания его отца, а их деловое, почти будничное отношение к делу мести: Все воды всех морей стыда с моей щеки Не смоют так легко, как эта кровь лихая. Долой теперь посты! Ни жалоб, ни тоски! Ух, гад! Прости меня, владычица благая! Руи сказал: — Теперь чисты и дом и честь, И я назвал тебя, клинок в него вонзая. Поешь, отец.— Постой, молитву дай прочесть. И вот, отец и сын, за стол усевшись рядом, Невозмутимые, дичину стали есть, А голова на них глядела мертвым взглядом. В варварском мире равно возможны и равно достойны быть увиденными поэтом и предательские злодеяния кастильского короля дона Педро Жестокого, и мужественная покорность судьбе его жены доньи Бьянки («Романс о донье Бьянке»), и жертвенная дочерняя любовь Джихан-Ары, дочери престарелого делийского шаха Джихана, свергнутого с престола своим сыном Аурангзабом («Джихан-Ара»), и лицемерное коварство красавицы Нурмагал, которая убивает своего мужа Али-Хана для того, чтобы стать женой шаха, не нарушив клятву супружеской верности («Нурмагал»). Тема любви неотделима для Леконта де Лиля от темы крови и смерти. Единственный отзвук античности в «Варварских поэмах» — образ Эхидны, полуженщины-полузмеи, обольстительницы, пожирающей своих любовников. То же самое находит он в северной и кельтской саге: королеву Брюнхильд — убийцу Сигурда («Смерть Сигурда»), невесту викинга Хьяльмара, улыбающуюся его окровавленному сердцу, которое принес ей ворон («Смерть Хьяльмара»), ярла Комора, который собственноручно обезглавливает свою жену Тифен («Суд Комора»), полюбившую другого, и бросается в море, не желая пережить любимую. И то же самое в «Малайских пантумах», где лирический герой убивает из ревности ту, которую любил.
ГЛАВА «ПАРНАСА»
Нет поэта, который не отдал бы дани тому, что именуется «лирикой природы». В творчестве Леконта де Лиля природа, и прежде всего родная ему тропическая природа, занимает большое и важное место, но это не лирика, не переживание природы, а повествование о ней. Выполняя данное самому себе задание — быть максимально объективным рассказчиком-живописцем, снять в стихах с природы все личное поэта, все, что он привносит в природу, Леконт де Лиль превращается в щедрого, обстоятельного описателя: поэтический темп становится особо замедленным, строка сменяет строку как бы нехотя, и строки всё нагнетаются, чтобы вместить в стихотворение как можно больше предметов видимого мира. Неторопливо идущее через саванну стадо слонов («Слоны»), залегший на зеленом островке питон («Абома»), спящий в почти неподвижном парении кондор («Сон кондора») — символы мира, живущего бессознательно, и даже бросок ягуара на свою добычу лишь на мгновение нарушает величавый полусон природы: стремительное, казалось бы, движение напряженнейшей жизни растворяется в неподвижности, поглощается ею («Ягуар»). У Леконта де Лиля показано и даже воспето совершенное равнодушие природы к человеку, с которым она не считается, которого она не знает и не хочет знать. И от этого даже самые залитые солнцем пейзажи его таят в себе нечто зловещее и безрадостное. В сущности поэтический сюжет почти каждого такого стихотворения — это повествование о том, как в мире, случайно чем-то потревоженном, снова воцаряются безмолвие и неподвижность. Все эти приметы поэтического творчества Леконта де Лиля — его формальное совершенство, стремление к зрительной, осязаемой пластичности образа, чеканность стиха — сделали его признанным главой «парнасской школы»: так стали называться группировавшиеся вокруг него молодые поэты, печатавшие свои произведения в сборниках «Современный Парнас» (60—70-е годы). Многое унаследовав от романтиков, парнасцы (Теодор де Банвилль, Сюлли-Прюдом, Леон Диеркс, Эредиа и другие) отвергали их чувствительность, их лирическое «неистовство», их гражданский пафос, требовали «бесстрастности» и провозглашали принцип «искусства для искусства». Однако, как многие другие вожди школ, Леконт де Лиль оказывается и шире и глубже парнасизма, а главное — он, как мы сейчас увидим, отнюдь не бесстрастен, и общественный пафос ему далеко не чужд.
СУД НАД ИСТОРИЕЙ
Пессимизм Леконта де Лиля трагически суров, но в нем нет еще ничего от декадентства. Хотя Леконт де Лиль теоретически всегда выступал против романтизма и свой поэтический объективизм решительно противопоставлял романтической лирике непосредственного излияния души, он во многом остался верен мироощущению и миросозерцанию романтиков, и прежде всего — в оценке человека. Человек у Леконта де Лиля отнюдь не поруган и не унижен, он — существо страстное и цельное и в низменном и в высоком. Ибо в суровом и жестоком мире «Варварских» и «Трагических» поэм присутствует своего рода «положительное» начало, и поэт, как бы скупо он ни высказывался «от себя», находит в нем то, что достойно защиты и прославления. Дух эпоса, народных сказаний и легенд пронизал поэзию Леконта де Лиля, так много черпавшего из этого древнего наследия, и заставил поэта, несмотря на всю его якобы бесстрастность, быть за то, за что всегда выступает народный эпос,— за мужество, стойкость, верность. Что величаво бесстрастная интонация Леконта де Лиля прежде всего прием, становится особенно очевидным, если разобраться в том, какую роль, играет у него диалог, спор, ибо целые поэмы его представляют собой «словесную распрю», форму, кстати сказать, характерную для некоторых древних эпосов — кельтского, исландского. Спорят на диком друидическом холме святой Патрик, апостол Ирландии, и Мурдок — ее последний языческий бард («Бард Темры»), спорят Гипатия и Кирилл Александрийский («Гипатия и Кирилл»), спорят настоятель Гиеронимус и фанатик-монах, требующий искоренения альбигойской ереси железом и кровью («Гиеронимус»), спорят вождь еретиков катаров и пленный католический монах («Смерть монаха»), спорят, наконец, римский папа с призраком Христа, возникшим перед католическим первосвященником, как молчаливый упрек («Доводы святого отца»). Каждый из спорящих говорит на своем языке, и все доводы равно искренни — поэт не вмешивается в словесную распрю своим мнением и своей оценкой. И тем не менее очень ясно видно, что он против одних и на стороне других: он — за последнего барда Темры, за Гипатию, за еретический мятеж катаров и альбигойцев, за первобытное северное язычество Скандинавии и Финляндии, за бардов, жрецов и жриц острова Мона, истребляемых христианским феодалом. В этой последней поэме мир первобытных кельтских племен с их поклонением силам природы, нежадной любовью к земле и вечным кочевьем по просторам древней Европы представляется ему, как и античность, как и древняя Индия, золотым детством человечества. Он творит легенду о нем, как-то перекликающуюся с глубоким историко-философским анализом родового, доклассового общества, который дает Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства». Неоправданно разочаровавшись в народных силах после революции 1848 года, Леконт де Лиль не изменил своим демократическим убеждениям и фурьеристским симпатиям. Четыре его книги — своеобразный поэтический суд над историей, точнее и конкретнее — над средневековой историей Европы, над христианством и феодализмом, разрушившими примитивный, но благородный, человечный и свободный варварский мир.
Ненависть Леконта де Лиля к средним векам так сильна, что ему уже мало «косвенного» эпически-бесстрастного обличения пап, монахов, королей и рыцарей,— он произносит средневековью поэтическую анафему, где обстоятельно и гневно перечисляются все злодеяния церковника и феодала («Проклятие века»). Он не был гражданским поэтом, как Гюго или Барбье, а его историко-легендарное видение, в отличие от «Легенды веков» Гюго, не открывает перед человечеством никаких лучезарных горизонтов, но в своем антиклерикализме и богоборчестве он радикальнее автора «Возмездия» и ближе английским революционным романтикам: его Каин, отец строителей и изобретателей, бросающий вызов самому Ягве и предрекающий конечную гибель господу господствующих,— прямой наследник байроновского Каина и ничего общего не имеет с запуганным собственной совестью братоубийцей, которого Гюго в своем знаменитом стихотворении загнал в глубокое подземелье, в то время как у Леконта де Лиля Тогда на высотах обители греховной, Всем телом выпрямись и вскинув лоб крутой, Поднялся, яростной разбуженный хулой, Могучий великан, рожденный той, виновной В проклятии небес, постигшем род людской. Антиклерикальные и даже богоборческие мотивы в поэзии Леконта де Лиля перекликаются с его опубликованным в конце 1871 года памфлетом «Популярная история христианства». Нарочито бесстрастная интонация, с которой излагаются накопившиеся веками изуверства и злодеяния католического духовенства, придает этому памфлету особенно резкую обличительную силу, эрудиция поэта-историка помогает ему находить малоизвестные, но необычайно яркие документы и факты в подкрепление его решительно антирелигиозных позиций. Вообще, после Парижской Коммуны, в «младенческий», так сказать, период Третьей республики, Леконт де Лиль вернулся к публицистике. Подобно многим французским писателям той эпохи он не понял значения Парижской Коммуны и отрицательно относился к ее деятельности. Однако торжество версальцев, кровавая расправа над коммунарами и наступление реакции насторожили поэта: он выпускает во второй половине того же 1871 года брошюру «Народный республиканский катехизис», в которой требует подлинно демократических порядков, и «Популярную историю французской революции», в которой утверждается право народа на восстание и оправдывается политика якобинцев и их революционный террор. Противоречивость художественного сознания — свойство почти всех больших писателей и поэтов классического века буржуазии — девятнадцатого. Но к тому, что ясно у художников, непосредственно выражавших свои мысли и чувства, приходится внимательно приглядываться, когда речь идет о таких сложных явлениях, как творчество Леконта де Лиля. Поздние символисты и эстеты учились у него видеть внешний мир, отбрасывая смущающую их пессимистическую философию истории. Но сам создатель «Варварских поэм» никогда не был холодным коллекционером экзотических и исторических раритетов.
