"Писатели Франции." Сост. Е.Эткинд, Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Р. Грачев. ПОЛЬ ВЕРЛЕН (1844—1896)
Поль Верлен оставил нам историю своей души. Он искал свободы, писал подражательные стихи, а потом — самостоятельные, всей душой приветствовал революцию — Коммуну, после ее разгрома пытался найти успокоение в прошлых временах, счастье в любви и не нашел ни успокоения, ни счастья. Попытался обрести свободу в бродяжничестве и кончил тем, что смирился, покаялся в «грехах», найдя успокоение в католическом боге, отвернувшись от стремления к свободе. Круг жизни с ее порывами и возвращениями — круг, из которого нет выхода. Так, во всяком случае, понимал свою жизнь сам поэт, и только мы, отдаленные от него почти на столетие, пережившие новый опыт, неизвестный его эпохе, можем увидеть выход даже в этой биографии, увидеть в ней освобождающий смысл. Поль Верлен родился в заурядной семье среднего достатка. Его отец, военный инженер, считал себя неудачником, он не мог стать адвокатом или банкиром — самые лестные профессии в эпоху Наполеона III — и хотел, чтобы его мечты осуществил сын. Если бы отец был чуть умнее, он понял бы безнадежность своих намерений — мальчик рос, обнаруживая резко выраженную индивидуальность. Поль болезненно переносил школу, ее однообразие и тупость воспитания и, стараясь казаться «не хуже» своих сверстников, спешил приобрести взрослые привычки: рано начал курить и пристрастился к ядовитой полынной настойке — абсенту. Это не помогало «сравняться» — неженка Поль не приобрел самой «взрослой» привычки — вкуса к службе, к деятельности, в чем бы она ни выражалась. Он любил только стихи, восхищался вошедшими в моду парнасцами, и не только Леконтом де Лилем, но и Глатиньи — поэтом менее значительным, но более близким современной жизни. Он и сам уже писал стихи и в 1866 году, когда «Парнас» окончательно восторжествовал во французской поэзии, выпустил свой юношеский сборник «Сатурнические поэмы». Молодой поэт подражал не парнасцам, не это выдавало в авторе сборника дебютанта: Шарль Бодлер, поэт глубоко личный, сосредоточенный на своей внутренней жизни, оказался самой серьезной привязанностью Верлена. Верлен причислял себя к людям, родившимся под знаком Сатурна — зловещей планеты, лишающей разума, наделяющей тревожным, смятенным воображением. Это — в мифологическом образе. Поэт объясняет себя так же, как ему кажется, исторически: «Теперь Действие и Воображение разрушили свой первичный союз... теперь Сила — это кровожадный безумный зверь... Действие, которое прежде упорядочивало пение лиры... теперь — ураган, буря, морской прибой в непроглядной ночи...» И, наконец, Верлен в одном из сонетов сборника («Смятение») определяет свое трагическое ощущение жизни: «Меня ничто ие волнует в тебе, природа... я насмехаюсь над Искусством, над Человеком, над песнями, над стихами... и одинаково взираю на добрых и на злых, я не верю в бога, проклинаю и отшвыриваю любую мысль... Уставшая жить, боящаяся умереть, подобная камешку — игрушке прилива и отлива, моя душа родилась для страшных катастроф». Это — анархическая реакция юноши на противоестественное воспитание чувств. Два последних цикла сборника — «Офорты» и «Грустные пейзажи» — написал уже зрелый, настоящий Верлен, Верлен, не переводимый на другие языки, поэт, живописец и музыкант с глубоко своеобразным ощущением жизни, с полным растворением слова в этом ощущении. «Осенняя песня» — стихотворение с кружащим и опадающим ритмом, похожее на гонимый ветром сухой листок, настолько уже соответствует верленовскому идеалу «невнятной песенки», который, он выразит позже, что вполне могло бы соседствовать с позднейшими стихами поэта. Но сам он еще об этом не знал. Не знал себя и искал приложения своим силам в другом. Он служил тогда в городской ратуше Парижа. Вместе с ним служили его сверстники — тоже поэты, правда, скорее поэты действия, чем слова. Они вовлекли Верлена в круг литераторов, сотрудничающих в журнале будущего коммунара Луи Ксавье де Рикара «Обозрение прогресса». Верлен поверил в идеалы, которыми здесь жили. Свобода, равенство и братство, существование угнетателей, необходимость борьбы — все эти представления теперь кажутся ему достойными поэтизации, а поэтическое слово — оружием борьбы. И он пишет стихи — пространные и тяжеловесные, скорее, очерки в стихах, чем даже рассказы. Он видит нищету простых людей, но как бы чужими глазами. Так, ребенок пересказывает страшные сказки, ужасаясь и веря, но не участвуя в пересказе всем своим существом. В революционной тематике Вердену ближе пафос борьбы, лозунг, поэтическая публицистика, поэтому лучшими стихами этого короткого периода были «Побежденные» — небольшая поэма, посвященная революционерам, павшим в 1848 году. Вскоре «Обозрение прогресса» закрыли за «оскорбление церкви и властей», и тут обнаружилось самое, пожалуй, существенное свойство поэта: прямая зависимость его воли от окружающих людей. «Жизнь торжествует, а идеал умер»,— писал он в «Побежденных». Он хотел сам свести воедино идеал и жизнь, но в выборе идеала он всегда был зависим. Так и теперь, накануне франко-прусской войны и Коммуны, он оказался в кружке литераторов, собирающихся в салоне скрипачки Нины де Каллиас, с Анатолем Франсом, Вилье де Лиль-Аданом, Франсуа Коппе. Здесь увлекались XVIII веком, дышали воздухом изощренного искусства. Верлен находит книгу «Художники галантных празднеств» и сам погружается в мир дворцовых праздников, изображенных Ватто. Он видит в картинах ту обманчивую родственность со своими ощущениями, ту умозрительную близость, которая до сих пор порождает столько талантливых и тонких, но безнадежно второстепенных художников и поэтов, живущих отраженным светом. К счастью, индивидуальность Верлена настолько сильна, что маскарадные процессии Ватто, его кукольнолицые принцессы и кавалеры вызывают в нем отклик не манерностью своей, не подчеркнутой условностью, а проступающей сквозь это музыкой, ритмом переменчивого и легкого движения, ощущением праздника, веселой игры. Он издал свои «Галантные празднества» в 1869 году крохотным тиражом, и никто тогда не заметил и не оценил небывалой еще свободы стиха, изумительной звукописи, даром которой Верлен был более всего наделен от природы. Поэт так полюбил воссозданный его воображением мир маскарадов и праздников, что заурядная девушка Матильда Моте из весьма ограниченной буржуазной семьи, встреченная им годом позже, показалась ему маркизой в костюме пастушки, сошедшей с полотна Ватто или рожденной его собственными стихами. Верлен делает предложение. Родители Матильды, как и сама она, соглашаются на брак не без расчета: у Верлена есть средства, к тому же его как будто ждет слава, он поэт с будущим. Сам поэт в ожидании радостного будущего преображается. Забыты дурные привычки; в его стихах появляется солнце, раньше столь нелюбимое. «Скоро рассвет, занимается заря, надежда, так долго избегавшая меня, хочет вернуться ко мне, и я ее вновь призываю, ко мне хочет прийти счастье...» Новый сборник, не похожий ни на ранние книги поэта, ни на будущие, называется «Добрая песня» (1870). На нее прежде всего откликнулись друзья Верлена — республиканцы, откликнулись иронически: Верлен решил стать благополучным буржуа! А он просто хотел поверить в земное счастье, в земную любовь, именно хотел, потому что в стихах, обращенных к возлюбленной, сама она почти не присутствует; кажется, Верлен не воспринимает ее конкретно, а только ищет через свое чувство более достоверного выражения себя, новых ощущений, если их может родить любовь. Они бы и появились, наверное, если бы Матильда могла поверить в свой образ, созданный влюбленным Верленом, а она оставалась обыкновенной девушкой, вся прелесть которой в молодости. Он один верил в эту любовь, надеялся преобразиться через нее, через стихи, рожденные любовью, но его будущее верно предвидел Виктор Гюго, назвавший «Добрую песню» «цветком в бомбе». События вскоре подтвердили предсказание Гюго. Прежде всего — внешние. Если франко-прусская война и не затронула глубоко Верлена, уже знающего смысл подобных войн благодаря общению с республиканцами, то Парижскую Коммуну он встретил как долгожданный праздник. Даже на склоне лет он не отказался от своей молодости и включил стихи, написанные для «Обозрения прогресса», в собрание своих сочинений. Он писал стихи и в дни Коммуны, когда, нарушая приказ Тьера о саботаже мероприятий новой республики, продолжал ходить на службу в ратушу. Только теперь он занимался там другим делом: по поручению руководителей Коммуны просматривал выходящие в Париже газеты и сообщал о настроениях этих газет. Должность эта была необременительной и вряд ли особенно полезной, но можно думать, что
«начальник бюро прессы» Верлен достаточно хорошо разбирался в идеях коммунаров, раз ему доверили такое дело. Ему нравилась патетика простых слов «центральный комитет», которыми Коммуна подписывала свои приказы, нравились толпы на улицах, и, когда эти толпы взяли в руки оружие, он тоже записался в ополчение.. В дни разгрома он укрывал у себя редакторов «Трибуны народа» — Лепеллетье и Ришара, помог им скрыться и сам, опасаясь преследований, уехал из Парижа. Вернулся в столицу он только осенью 1871 года, убедившись, что полиция его не разыскивает. Особенных улик против него не осталось; во время пожара ратуши сгорели и его стихи, написанные в дни Коммуны, и его донесения. Он по-прежнему оставался в душе коммунаром, но разгром был слишком наглядным и безусловным. Коммуна потоплена в крови. Многие его соратники и друзья расстреляны. Борьба, начатая так успешно и с таким романтическим воодушевлением, теперь невозможна — оружие в руках врагов. Верлен снова погружается в отчаяние и апатию. Ему двадцать семь лет, возраст, настоятельно требующий осмысленной и интенсивной жизни. Лишенный ее, он начинает пить, с трудом поддерживает видимость благополучия в своей семье. Тогда-то к нему и приходит недолгое счастье: у него появляется друг поэт. Верлен получает письмо из провинциального Шарлевиля, подписанное именем Жан Артюр Рембо. Незнакомец избрал Верлена, чтобы поведать ему «свои идеалы, свои мучения, свой восторг и свою тоску». К письму приложены стихи. Они так самостоятельны, так новы, так близки Верлену, что поэт немедленно пишет в Шарлевиль: «Приезжайте, великая душа, зову вас, жду вас...» Великой душе в ту пору было от роду семнадцать лет. Она предстала перед Верленом в образе высокого голубоглазого и светловолосого юноши в заштопанных брюках. Жена Верлена находит, что Рембо похож на беглого каторжника. Это — соперник, она чувствует, что уж теперь-то семейной жизни: пришел конец, и сама еще не знает, как права в своих предчувствиях. Рембо привез не только стихи, он привез также стройную теорию житейского поведения, вполне соответствующую его цельной и мощной: натуре: нужно быть «сыном солнца», свободным от всех предрассудков: общества, нужно самой своей жизнью создавать возможность всеобщего братства и любви. И если Верлен сам не мог так объяснить себе жизнь, то стремился к этому всей душой. Потерпев катастрофу в борьбе за политическую свободу, Верлен ухватился за ту единственную, которой он мог достичь — внутреннюю свободу поэтического духа. Новообращенный «сын солнца» не расстается с Артюром, вводит его в круг художественной молодежи Парижа, их общность и глубокое понимание друг друга становятся такими прочными, что они покидают Париж, чтобы уже не расставаться, едут в Бельгию, затем в Англию, бродя по кабачкам и много пишут. Гениальный юноша помогает Верлену открыть себя, открыть в себе поэтическую стихию, прежде лишь пробивавшуюся то сквозь подражания, то сквозь внешние, найденные в прошлой и настоящей жизни вехи. Два коротких года Верлен живет своей собственной жизнью, и эти два года обессмертили его имя.
Природная музыкальность и живописность видения мира, выражаемые Верленом до сих пор опосредствованно, теперь обретают собственную вдутреннюю форму. Он пишет стихи, выражаюшие жизнь самым прямым способом — через непрерывные движущиеся впечатления от внешнего бытия. Нет ни предметов, ни понятий, нет объективного внешнего мира, есть только музыка, возникающая в душе поэта от прикосновения к миру, и есть слово, способное передать эту музыку в своем ритме, в своей окраске. «Песни без слов» — так назвал Верлен стихи, написанные в эти прекрасные два года. Они состоят из слов, даже из фраз, но никогда еще слова стихов не были так полно подчинены выражению «бессловесной сути» — неповторимому и прекрасному в своей неповторимости ощущению жизни. Поэт по-своему ощущал свободу, внутреннюю поэтическую свободу, и выражал ее в органической связи звуков каждого слова с другим, каждого образа со следующим, и мастерство этих стихов было подготовлено всей громадной поэтической культурой Франции. «Действие и Воображение расторгли свой первозданный союз»,— писал Верлен в юношеских стихах. Это разделение было трагедией Верлена. Преодолев трагический разрыв, он открыл в себе возможность интенсивной жизни вне действия, выразил жизнь воображения как самостоятельную реальную жизнь. Теперь поэту не нужно было искать яркое явление во внешнем мире, ни особенную красоту, чтобы ее воспеть, не нужна осень, чтобы выразить грусть, не нужна луна, чтобы осветить пейзаж призрачным зыбким светом, который Верлен так любил. Все это — в нем самом. Все готово проявиться от случайного столкновения с любым знаком внешнего мира, будь то промышленные пейзажи Бельгии, увиденные из окна вагона, или старинный танец в лондонском кабачке, и если поэт слышит дождь, он уже не изображает его, а пишет то, что слышит в дожде:
II pleure dans mon coeur ( Сердце тихо плачет, )
Comme il pleut sur la ville, ( Словно дождик мелкий, )
Quelle est cette langueur ( Что же это значит, )
Qui penetre mon coeur? ( Если сердце плачет? )
О bruit doux de la pluie ( Падая на крыши, )
Par terre et sur les toits! ( Плачет мелкий дождик. )
Pour un с озиг qui s'ennuie, ( Плачет тише, тише, )
О le chant de la pluie! ( Падая на крыши. )
II pleure sans raison ( И, дождю внимая, )
Dans cecceur qui s'ecceure. ( Сердце тихо плачет. )
Quoi! Nulle trahison? ( Отчего, не зная, )
Се deuil est sans raison. ( Лишь дождю внимая. )
C'est bien la pire peine ( И ни зла, ни боли! )
De ne savoir pourquoi, ( Все же плачет сердце,
Sans amour et sans haine ( Плачет оттого ли ),
Mon созиг a tant de peine! ( Что ни зла, ни боли? ) (Перевод И. Эренбурга)
Верлен догадывался о том, что его поэзия внутреннего зрения и внутренней жизни имеет смысл художественного открытия. Он интересовался первыми опытами Моне, стремившегося передать на полотне ощущение мига жизни, живописью художников «Салона отвергнутых». Эти художники, так же как и Верлен, открывали своей живописью внутренние возможности человека, расширяли сферу духовной жизни доступными им средствами. В живописи это явление получило позднее название импрессионизма, а термин был перенесен на родственные явления в литературе и в музыке, в частности и на поэзию Верлена. Сам поэт, не имея склонности к теоретическим построениям, дорожил своими открытиями просто как единственным способом жить и несколько позже написал стихотворение «Искусство поэзии», наиболее точно выражающее, что он хотел от себя. В нем после «Песен без слов» появилось определение «невнятной песенки»:
De la musique avant toute chose, ( Сначала — музыку созвучий! )
Et pour eel a prefere l'Impair, ( Дай легкий строй сливам твоим. )
Plus vague et plus soluble dans l'air, ( Чтоб, невесом, неуловим, )
Sans rien en lui qui pese ou qui pose. ( Дышал и таял стих певучий. )
II faut aussi que tu n'ailles point ( Строфу напрасно не чекань, )
Choisir tes mots sans quelque meprise: ( Пленяй небрежностью счастливой. )
Rien de plus cher que la chanson grise ( Стирая в песне прихотливой )
Ou 1'Indecis au Precis se joint. ( Меж ясным и неясным грань. )
Car nous voulons la Nuance encor, ( Ищи оттенки, не цвета, )
Pas la Couleur, rien que la Nuance! ( Есть полутон и в тоне строгом. )
Oh! la nuance seule fiance ( В полутонах, как флейта с рогом, )
Le reve au reve et la flute аи cor! ( С мечтой сближается мечта. )
Prends l'eloquence et tords-lui son соu! ( Сломай риторике хребет! )
Tu feras bien, en train d'energie, ( Чтоб стих был твердым, но покорным, )
De rendre un peu la Rime assagie. ( Поставь границы рифмам вздорным, )
Si Ton n'y veille, elle ira jusqu'ou? ( Куда ведет их буйный бред? )
De la musique encore et toujours! ( О музыке всегда, везде! )
Que ton vers soit la chose envolee ( Пусть будет стих твой окрыленный )
Qu'on sent qui fuit d'une ame en allee ( Как бы гонцом души влюбленной )
Vers d'autres cieux a d'autres amours. ( К другой любви, к другой звезде! )
Et tout le reste est litterature. ( Все прочее — литература! ) (Перевод В. Левика)
Верлен наслаждался полнотой жизни и не подозревал, в какой мере он был зависим от своего юного друга, насколько был обязан своей свободой тому, что с ним рядом Ремб, как называл он Артюра. Между тем своевольный юноша, записывающий в те дни свои «видения» в прозе, держится с другом все более вызывающе. Мягкий и безвольный Верлен начинает испытывать глубокое раскаяние перед женой, которую он оставил в Париже с ребенком. Это чувство продиктовано менее всего любовью к ней: Верлен, обретя внутреннюю самостоятельность и тяготясь зависимостью от Артюра, хочет оевободитьсяг сохранив свою поэтическую цельность, которой он едва достиг. Страдания Верлена в обществе Рембо становятся еще более понятными, если вспомнить, что к 1873 году Рембо, написав последние свои стихи, близкие по дыханию к «Песням без слов», отказался от поэзии и резко отрицательно относился не только к своим стихам, но и к тому, чем жил рядом с ним Верлен.
Сложные отношения друзей закончились ссорой, во время которой Рембо заявил, что покидает Верлена, и Верлен ранил Артюра выстрелом из револьвера. Этот эпизод обошелся Верлену в два года тюрьмы. Трудно представить худшее для поэта положение, чем то, в каком оказался Верлен. Не успев укрепиться в состояниях души, выраженных «Песнями без слов», потеряв друга, не имея возможности разрешить внешние проблемы жизни, поэт подвергся тюремному заключению. Лихорадочные попытки вернуть утраченную цельность привели Верлена к вере в христианского, католического бога. Бывший «сын солнца» решил стать божьим сыном: «Мой бог сказал мне: возлюби меня, сын мой...» И если раньше, вторя Рембо, он говорил о желании «яростно любить», то теперь говорит: «Хочу любить только мою матерь Марию...» Его новые проекты опять связаны с внешним устройством в жизни. Теперь он хочет поселиться в деревне, стать крестьянином и писать стихи, славящие бога. Он так искренен в своем раскаянии, так верит в свою греховность, что, выйдя из тюрьмы, отправляется к Матильде в надежде умилостивить ее, но Матильда неприступна, и поэт хочет покинуть Париж, хочет забыть о своей беспутной жизни. Перебравшись в Лондон, он преподает там в колледже, живет тихо, руководствуясь двумя правилами: «Мудрость и Вера». Сборник «Мудрость», изданный в 1881 году, вобрал в себя достижения прежнего Верлена, сохранил музыкальность и невнятность очертаний образов, но каждое стихотворение было уже не живым организмом, а молитвой: Gaspard Hauser chante: Je suis venu, calme orphelin, Riche de mes seuls yeux tranquilles, Vers les hommes des grandes villes: Ils ne m'ont pas trouve malin. A vingt ans un trouble nouveau Sous le nom d'amoureuses flammes
M'a fait trouver belles les femmes: Elles ne m'ont pas trouve beau. Bien que sans patrie et sans roi Et tres brave ne l'etant guere, J'ai voulu mourir a la guerre: La mort n'a pas voulu de moi. Suis-je ne trop tot ou trop tard? Qu'est-ce que je fais en ce monde? О vous tous, ma peine est profonde: Priez pour le pauvre Gaspard! Есть своя роковая логика в этом движении Верлена от поэзии действия к поэзии воображения, оторванного от действия. По этому поводу Горький писал, что Верлен и его единомышленники «пытаются создать что-то новое, грандиозное и создают только странные намеки и трудно понимаемые картины, внутреннее значение которых едва ли понятно и самим творцам их». Вернувшись в Париж, поэт долго ищет себе службу и с трудом находит место учителя в коллеже. Здесь, среди учеников, он встречает Люсьена Летинуа, крестьянского сына, дружит с ним, испытывая к нему отцовские чувства, посвящает ему стихи и пытается осуществить мечту о собственном хозяйстве, купив у отца Люсьена небольшой надел. Передав после смерти своей матери оставшиеся средства жене, Верлен остается без гроша и постепенно возвращается к прежней беспутной жизни, посещает ночные кабачки, много болеет и лечится в больницах для бедных. В 1884 году Верлен издал сборник стихов разных лет, где поместил и «Art poetique», неожиданно ставший манифестом поэзии «конца века». В эти годы произошло раскрепощение стиха, появился свободный стих, и «проклятые поэты» признали Верлена своим родоначальником. Его как будто открывают заново. Пишут о нем статьи. Издают его стихи большими тиражами. Величают его главой «школы декадентов», хотя сам Верлен говорит, что считает слово «декадент» глупым, бессмысленным и никак не выражающим практику его молодых друзей. Он пропагандирует творчество «проклятых поэтов», пишет серию портретов своих преемников в поэзии. Теории своей он не создал и, если его спрашивали, говорил только, что истинная поэзия — вне холодного идеализма парнасцев и плоского натурализма, что задача поэзии — расширение внутреннего мира человека, что будущее — за свободным стихом. Последние годы жизни Верлен провел в кабачках, в компании молодых художников и поэтов, постепенно спивался среди почитателей и умер в 1896 году с титулом «короля поэтов», сменив умершего двумя годами раньше «короля» Леконта де Лиля. В Париже в Люксембургском саду есть аллея, где ставят памятники признанным умершим поэтам. После смерти Верлена там поставили памятник и ему. Это — мраморная скульптурная группа: лысая голова Верлена, одновременно похожая на голову Сократа и фавна, а под нею — три символические фигуры: мальчика, молодой женщины и пожилой женщины-матери. По мысли скульптора, они олицетворяют три души Верлена: детскую, чувственную и религиозную. Памятник некрасив и претенциозен. Он выполнен в духе поверхностных, тривиальных представлений о поэте. Человек ведь целое, и душа у него одна. Если жизнь и дробила ее, то в лучшие дни она была цельной. Душа зрелого и живого человека поэта Верлена, каким он был два года своей жизни, скитаясь с Рембо по Брюсселю и Лондону, душа «Песен без слов».
