"Писатели Франции." Сост. Е.Эткинд, Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Р. Грачев. АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ (1900-1944)
Этому мальчику опасно повезло. У него было счастливое детство, наполненное всем, что только нужно растущему существу: нежностью матери, искусством, книгами, природой, материальным довольством. Он рос в этой атмосфере, не задумываясь ни о чем, писал стихи, что-то изобретал, рисовал и жил так легко и безбедно до восемнадцати лет. Впрочем, настоящая опасность таилась в другом: в этом мальчике жил поэт, затаенный, скрытый от сознания до поры до времени. Однажды эта пора пришла. Поэт потребовал выхода. А у молодого Антуана не было ничего за душой, что могло бы помочь родиться поэту. Он решил стать морским офицером, учил математику, просил маму прислать ему шнурки и модную шляпу, обедал у аристократической кузины. Он писал уже сочинение на вступительном экзамене в Эколь Наваль, когда его поэт толкнул его за руку и повел перо. «Расскажите о впечатлениях воина, вернувшегося с войны» — такова была тема сочинения. «Я не был на войне,— написал Антуан,— и не хочу говорить понаслышке». Морская карьера на этом кончилась. Так впервые поэт проявился в Антуане через действие, и с той поры, начав действовать, он уже не мог остановиться: он действовал, действовал, потом воспевал действие, потом снова действовал до тех пор, пока не начал спорить со своим действием, положив начало Экзюпери-поэту, умудренному опытом буйного XX века.
Но в этот самый момент тот, кто действовал в Антуане, толкнул его туда, откуда не возвращаются. И мы еще сами не осознали до конца, кого потеряли в предпоследний год второй мировой войны... У него было слишком спокойное детство, и поэтому крайне медленное, слепое и мучительное развитие. Жизнь в буржуазной Франции уже давно была устроена будто бы нарочно против поэтов: ему предлагали службу, коммерческую деятельность, легкий литературный успех, ему подставляли комфорт, социальные преимущества — словом, век обрушился на него всеми своими средствами, предназначенными для того, чтобы заменить духовную жажду, свойственную человеку-поэту. Почти все кругом него знали, как жить. На него смотрели как на сбившегося с пути. Ему было уже двадцать шесть лет — и никакого положения в жизни. Как последнее средство устроиться ему предложили по знакомству пост в почтовой авиакомпании. — Нет, я хочу летать, просто летать, — сказал Антуан, и этим окончательно определил свою судьбу. Он пришел в гражданскую авиацию еще в ее героическую эпоху, когда летать было опаснее, чем взбираться на самые неприступные горы. Ему нужна была вера, и он поверил в авиацию с ее кодексом добродетелей: мужеством, товариществом, верностью делу. И когда он оказался в одиночестве, на краю океана и пустыни, он знал уже, о чем писать. Он написал, какое превосходство чувствует пилот над своими сверстниками, прозябающими в Париже, играющими в бридж и говорящими об автомобилях, написал о том, что люди по-прежнему разделены и не могут связаться, что любовь неосуществима и что все же лучше погибнуть, разбившись вместе с самолетом на работе, связывающей людей друг с другом, чем стареть за столиком в кабачке, в одиночестве. В «Почте на Юг», этом первом, несовершенном романе 1928 года, священник в соборе Парижской богоматери произносил проповедь: «О, узники, внемлите мне! Я освобожу вас от вашей науки, от ваших формул, от ваших законов, от духовного рабства, от рассудочности, что безнадежнее рока... Вы рассчитали движение звезд, о, поколение лабораторий, но вы больше не ощущаете его. Звезда — значок в вашей книге, а не свет: вы знаете о свете звезд меньше, чем ребенок. Вы открыли закон любви, но сама любовь ускользнула из ваших формул: вы знаете о ней меньше молоденькой девушки». С такими словами обращался Антуан к людям через священника, так выражал свою собственную духовную жажду и тут же признавался, что выражение духовной жажды не утоляет ее самое. Сам он утолял свою жажду в полетах. Верил, что утолял. Утолял свою жажду в общении с друзьями — летчиками. Верил, что утолял. Думал, что его «линия», его свободный, по убеждению труд и есть настоящая жизнь, не ставящая вопросы, а разрешающая их, называл свою авиакомпанию «особенной цивилизацией», в среде которой осуществляется своеобразный суровый рай на земле. И в 1930 году написал об этом свою вторую книгу. «Ночной полет» — жесткий и красивый силлогизм, схема «правильной жизни», двигающей человечество вперед по ступенькам завоеваний в природе. Суровый директор Ривьер — душа этой жизни. Это он посылает пилотов в ночь, заставляет их превозмочь страх, выковывает людей своей стальной волей. «Правила похожи на религиозные обряды: они кажутся нелепыми, но они воспитывают людей» — так думает директор и строит на этом свои действия. И рядом с этим жестоким «отцом» линии — его прообраз реален, но персонаж высоко поднят и облагорожен в книге — звучит чистая негромкая поэзия полета в ночи, над спящей землей, где каждый огонек, как маяк. Поэзия, подчиненная заранее поставленной цели: доказать, что в жизни прав Ривьер, Ривьер Великий, Ривьер Победитель.
Доказать правоту Ривьера в XX веке было трудно. Нужно было написать разных людей, разные характеры, их отношения, а этого Экзюпери не умел. Он не интересовался реальными людьми, не знал их, у него не было прежде повода вглядываться в людей, понимать их, он наделял персонажи своими поступками, отдавал им свои ощущения, а Ривьеру — свои мысли. Прообраз Ривьера — начальник линии Дидье Дора недвусмысленно определял свое отношение к жизни: «Люди делятся на начальников и подчиненных. Задача первых — подчинять, вторых — подчиняться». Ривьер у Экзюпери думал: «Нужно любить людей, но не говорить им об этом». Это был не тот человек. Это был Экзюпери, не понимающий Дора, но верящий в него. «Любовь, одна любовь — какой тупик!» — думал Ривьер. В свои тридцать лет увидел писатель мир резко поделенным на пары сил: одна любит, другая действует. Одна — служит, другая — побеждает природу. Любовь и обывательщина маленьких городков, над которыми пролетает пилот, почти что синонимы в «Ночном полете». Это прекрасная книга, но это книга — бедная. В чем дело?
Молодой Антуан пережил в юности резкий, жестокий удар жизни. После совершенно свободного детства он увидел вдруг мир, корчащийся в судорогах противоречий. Он долго висел в этом мире, не находя себе человеческого применения. Не понимал людей, смысл их поступков, не понимал себя. Не видел почвы под ногами. Наконец, он обрел ее для себя, но в его сознании, в его горячем сердце проросли противоречия мира. Тогда он насильно стал сгонять их в общие мысли, стал приводить жизнь в порядок. Он опирался на внешний упорядоченный в своем сознании мир людей, принуждал себя видеть его как целое, вместо того чтобы прислушаться к себе и услышать, как отзывается на внешний мир поэтическая суть его натуры. Получалась схема, голый проволочный каркас. И вместе с тем получалась прекрасная книга. Потому что ее писал хоть и приневоленный, но — поэт, потому что Экзюпери так хотелось видеть жизнь на земле без противоречий, что само это хотение становилось сутью книги, наполняло каркас содержанием. Как ни любил Сент-Экзюпери свою «Линию», она не составляла на самом деле «особенной цивилизации», а принадлежала корням всей западной цивилизации и была подвержена тем же противоречиям, что и другие ее проявления. Был мировой кризис, было банкротство владельца авиакомпании, была социальная борьба, «Линия» перешла в собственность государства и окончательно приобрела черты прозаического коммерческого предприятия. Товарищи по «Линии», именем которых Экзюпери писал «Ночной полет», отвернулись от него и глубоко ранили писателя своим отказом верить в созданную им картину правильно устроенной жизни. Мир «Авиалинии» оказался тенью, призраком. «Хорошей» цивилизации внутри «дурной» не могло существовать. И все же писатель некоторое время верил в сотворенный им образ будто бы существующей мужественной и одухотворенной, свободной от противоречий жизни на земле. Постепенно, вдумываясь все глубже в ход века, он отказывается от своего построения. В маленьком предисловии 1933 года к книге одного летчика он выразил, что осталось от его веры в самолет: «Главное? — Это, наверное, не сильные радости ремесла, не его горести, не лишения, не взгляд на мир, до которого они возвышают. Когда пилот, заглушив мотор, направляет самолет на посадку к городу людей с его бедами, низостями, с его погоней за деньгами, завистью и раздорами, он чувствует себя чистым и недосягаемым. Ведь он — не каторжник, затворяющийся после работы в своем предместье, но властитель, медленно обходящий свои сады...» Он по-прежнему смешивает индивидуальное с общим, свое поэтическое зрение он отдает ремеслу, безликому по сути. Его объективное преимущество перед другими ремеслами лишь в том, что оно — как море, как пашня и лес — сближает человека с природой. Но и это сближение с природой нужно в человеке поэту. Даже если все станут летчиками, поэтами останутся только те, кто ими родились... Между тем мир, который Экзюпери хотел видеть осмысленным и счастливым, погружался в новую агонию. Появился Гитлер, началась гражданская война в Испании. Писатель, с его жаждой все понять и увидеть, летит журналистом в Мадрид. Ему понравились республиканцы. Он увидел в них «тот же дух жертвенности, что и у экипажей Аэропосталя», то же предпочтение духа братства всем благам мира. Он верил в действие, но и тут, тут тоже верили в действие, и эти действия зачастую приводили даже честных людей (каких немало было среди испанских анархистов) к насилию, к крови, к несправедливости. Впрочем, не это тревожило Экзюпери. Он осознал, что изображения ужаса и призывы к справедливости ничего не меняют. Раскрыть социальный и нравственный смысл драмы, открыть для всех, что, убивая человека, убивают целый мир,— вот что представляется ему теперь главным. Он покидает Испанию, охваченный желанием объясниться с миром, открыть людям духовный смысл в современной жизни, от которого они отгорожены частными верами в узкие истины, дележом кусков, техникой или удобствами. «Барселонские анархисты могли бы мне сказать: ты думаешь, как мы. Но они спрашивали: почему ты не с нами?.. Я не верю в анархиста как в грядущего Человека. Анархист велик, пока он не восторжествовал. Когда он победит, из его суповой миски родится тщеславная личинка...» Из чего же родится Человек? Какие ценности считает он теперь истинными? Отвечая себе на эти вопросы, он писал «Землю людей». Точнее, он уже ответил себе на эти вопросы. Он многое успел повидать в предшествующие годы и о многом подумать. Он был в Испании и в Советском Союзе, в фашистской Германии и в Америке. Он снова летал, не будучи в силах устоять против соблазна соревнования, гонки на скорость, на длительность, на выносливость нервов и мускулов, против воспаленной и азартной атмосферы века. Но, погружаясь в эту атмосферу, он искал в ней духовных откровений, все еще веря в действие, в облагораживающие возможности чудовищных фетишей предметной, вещественной цивилизации. Оттого, что Экзюпери разрешил вопросы, вставшие перед ним в эти годы, новая книга — «Земля людей» — прозвучала для современников яркой и сильной художественной проповедью. И если в «Ночном полете» поэзия лишь обволакивала, смягчала конструкцию книги, на этот раз ей была отведена более почетная роль: она воспевала «чудо человеческого сознания», великолепное свойство людей сотрудничать вопреки различию взглядов, она открывалась в почти органическом единстве с мыслью и если не сливалась с нею, то лишь потому, что Экзюпери слишком хорошо «знал» смысл жизни и отводил каждому явлению слишком определенное место. Он приравнивал поэта к учителю и плотнику и видел осмысленным их существование на земле, поскольку и поэту, и плотнику, и учителю открывается через их действия общий смысл бытия. Он думал, что раздираемая противоречиями жизнь может быть «выправлена», если обращаться к сознанию людей. Он думал, что люди не понимают, как нужно жить, что им нужно дать правильное направление мысля. «Меня же беспокоит точка зрения садовника. Меня тревожит вовсе не эта нищета, с которой в конце концов свыкаются так же, как с ленью... То, что тревожит меня, никогда не излечит благотворительная похлебка... Это — убиенная частица Моцарта в каждом из этих людей...» — думал Экзюпери, глядя на безработных поляков в поезде. «Земля людей» — сборник репортажей. И этот сборник репортажей получил у себя на родине академическую премию, присуждаемую романам,— так поразила современников страстная поэтическая проза. Этого никогда бы не случилось, книга не показалась бы цельной, если бы ее восемь репортажей не объединяло присутствие мощной личности автора, присутствие живого хотения человека обрести веру, способную примирить людей. Это не была итоговая книга, книга жизни. Это была крепкая веха, поставленная человеком на его пути к себе. Почти все поэтические открытия «Земли людей» Экзюпери совершил в пути: на самолете, в поездах, в разных странах. Таков был размах его натуры, такие широкие движения нужны были ему, современнику века скорости и любознательности. «Земля людей» вышла слишком поздно: война охватывала Европу. Идеалы ответственности, сотрудничества, сознание человечества экипажем одного корабля, несущегося во вселенной,— все это звучало уже тогда, когда обезумевший экипаж принялся уничтожать себя. Как только Германия напала на Францию, Экзюпери стал военным летчиком. И вот тут, среди других военных летчиков, среди других военных, среди тех, кто взял в руки оружие для борьбы с фашизмом, выяснилось, что Экзюпери — один из воинов, сражающихся во имя действительно больших идеалов: «Я буду сражаться за главенство Человека над единицей... я буду сражаться против тех, кто хочет навязать свою расу другим расам, свои обычаи другим обычаям, свое мышление другому образу мыслей, я буду сражаться за Человека, против его врагов, но так же и против себя самого...» Немногие разделяют в то время его взгляды, и летчик уезжает в Америку, чтобы там написать все, что он считает важным, что необходимо сказать людям, гибнущим в разных концах мира во имя «всяких» идеалов. Книгу «Военный летчик», написанную в 1942 году, писатель задумал как внутренний репортаж, повествование о том, что происходит в сознании человека, когда его посылают на бессмысленное задание и он может погибнуть, погибнуть просто так, ничего не открыв. Он хотел поддержать этой книгой «чудо человеческого сознания», негасимого факела, торжествующего над хаосом, над разноголосицей в своей собственной душе. Он пишет в Америке «Письмо заложнику» — лирическую прокламацию, философскую листовку, обращенную к своему другу коммунисту Леону Верту. В ней наиболее полно раскрывается Экзюпери-философ, мыслитель склада Паскаля, мысль которого — на грани поэзии. Ощущение мира как организма, в котором каждое явление и каждый человек есть средоточие связей, это, может быть, и есть общая мера всего в мире — людей и природы, но для того чтобы она стала всеобщим достоянием, нужна органичность жизни каждого человека, а ее возвращает миру поэт.
Простой нож для Экзюпери — это не предмет из стали, предназначенный для того, чтобы резать. Это — невидимые связи между землей, породившей железо, и рудокопом, между сталеваром и штамповщиком, между хозяйкой и точильщиком. Любой предмет — не собственность, а сумма взаимных даров, которыми люди обогащают друг друга. Любой человек не животное, движимое жаждой приобретения, его жажда — совсем иного толка. Это духовная жажда, жажда истинной веры, которая могла бы вернуть миру органичность, оживить мир людей.
Экзюпери-взрослый еще пытается утверждать общую меру, способную спасти мир, но ему противоречит Экзюпери-ребенок, к которому все чаще обращается писатель в мыслях, ребенок, не ведающий низости, не понимающий взрослых. «Маленького принца» читатели обычно воспринимают как сказку. На самом деле — это философская притча, облеченная в форму лирической сказки. Метафора — каждый образ. И вулканы, что на планете Маленького принца, и роза, и взрослые, живущие в одиночестве на своих маленьких планетах. Одни метафоры глубже и сложнее, другие — прозрачнее, одни поддаются толкованию, другие лучше не толковать, но вся сказочка проникнута искренним чувством удивления маленького светлого существа перед уродством жизни взрослых, «больших людей», как называет их Экзюпери, если перевести буквально. Маленький принц у Экзюпери тоже путешествует. Он не может не путешествовать: он рожден из воспоминаний о сказках, которые Тонио слышал в детстве, и из долгого и горького опыта путешествий во внешнем мире взрослого Антуана, который хранил в себе ребенка. Маленький принц навещает планетки, где обитают одинокие существа — король и пьяница, тщеславный и бизнесмен, книжный ученый и фонарщик. Он не понимает никого из них: между его ощущением жизни и мертвой неподвижностью «взрослых» — пропасть. И Маленький принц, так ничего и не узнав в своем путешествии на маленькие планетки и на большую планету Землю, где «насчитывается сто одиннадцать королей... семь тысяч географов, девяносто тысяч бизнесменов, сто с половиной миллионов пьяниц, триста одиннадцать миллионов тщеславных, то есть около двух миллиардов взрослых», возвращается на свою планетку, к своей розе. Ведь то, что люди ищут, можно найти «в одной розе или в глотке воды». Только искать надо не глазами — «глаза слепы. Нужно искать сердцем». Маленький принц многого не понимает в «больших людях», но главное, чего он не может понять,— это мертвое равнодушие к жизни и другим людям. Скука — признак смерти, признак неспособности любить. От скуки отталкивается поэт-первооткрыватель, ребенок, надежно защищенный от смерти способностью не понимать эту скуку. Еще один шаг — и поэт будет освобожден. Как долог был путь к этому! Только теперь, на сорок третьем году своей жизни, увидев и испытав так много, что этого хватило бы и на десять человеческих жизней, Экзюпери добирается до истинной, высокой поэзии, действующей на людей сильнее, чем проповедь. Он и в «Письме заложнику» увидел самостоятельную ценность улыбки, он рассказал о простом ощущении радости жизни, и даже не радости, а просто жизни, рассказал трудно, едва подбирая слова, сосредоточивая внимание читателя на таком обыкновенном и так трудно выразимом словами процессе жизни, жизни просто так, не обусловленной ни удачно выбранным ремеслом, ни победой над стихиями,— видно, не часто доводилось ему испытывать такое чувство! Он ведь был человеком непрерывного беспокойства, смятенной души...
Экзюпери уже дотронулся до поэта в себе, уже показал его, не насилуя, не подчиняя ни проповеди, ни мысли, но ветер времени снова сдул его туда, где полыхал пожар. Совесть — этот могучий и часто слепой двигатель — толкала его в пекло; высказав самое срочное, он торопился выполнить клятву, данную самому себе. Он снова сражается, летает на самолете. Он горек и грустен в последние месяцы войны: «Мне грустно за мое поколение, начисто лишенное человеческой сути»,— пишет он другу. А поколение Экзюпери — это люди 1900 года рождения, ровесники века. По мысли Экзюпери, это поколение много строило, ио, что бы оно ни строило, оно при этом разрушало и разрушает что-то такое, чего разрушать нельзя, иначе обессмысливается все строительство. Но есть правда факта и есть правда чуда. Экзюпери знал это. Его горечь и грусть, сосредоточенность на предчувствиях мрачных послевоенных десятилетий невозможно объяснить душевной старостью. Усталость — да, пожалуй. Но еще больше — прекрасный процесс оттаивания поэта, разморожения души — неизбежный у тех, кто пренебрегал своим поэтом или долго его мучил. Освободить поэта — значит победить смерть. Экзюпери не успел сделать этого. Он погиб 31 июля 1944 года. Он оставил громадную незавершенную рукопись, составляющую половину всего им написанного. Ее издали впоследствии под условным названием «Цитадель». Трудно судить о том, как переписал бы Экзюпери эту книгу жизни. А переписал бы он ее обязательно. Он задумал ее в 30-х годах. Внешне это был рассказ молодого берберского вождя о наставлениях своего отца. Старый вождь в торжественном библейском стиле передавал сыну мудрость управления государством. Сент-Экзюпери многое понял в жизни своих современников. В лирических своих книгах он размышлял о нравственных проблемах века, но моральный пафос поэта выдает его трепетную заинтересованность в общественной справедливости. Поэтическая проза Экзюпери страстно отрицает тиранию, человеконенавистничество, расизм во всех его проявлениях. В «Военном летчике» есть замечательные слова: «Ремесло свидетеля всегда внушало мне отвращение. Если я не принимаю участие — кто я? Чтобы быть, мне необходимо принимать участие». Он и сегодня воюет с нами за мир и гуманизм, влияние летчика-поэта на переживших его современников растет и у него на родине, и далеко за ее пределами. «Если я вернусь, главным моим занятием станет: что можно, что нужно сказать людям?» — говорил накануне гибели Экзюпери. Какую прекрасную «Цитадель» не написал он после войны, «Цитадель» поэта, того, кто щедро рассыпает перед людьми свои духовные богатства, утоляет жажду людей и этим строит в их сердцах цитадель истинной человечности. Она ведь, как думал Экзюпери, сохранилась только в поэзии. «Я многое обозначил, но мало выразил»,— сказал он в «Цитадели». Какой чистый голос мы потеряли!
