Джордано Бруно. "О героическом энтузиазме" Гос. изд-во художественной литературы, Москва, 1953 г. OCR Biografia.Ru
продолжение работы...
ДИАЛОГ ТРЕТИЙ
СОБЕСЕДНИКИ: ЛИБЕРИО И ЛАОДОНИО
Л и б е р и о. Когда Энтузиаст отдыхал в тени кипариса и душа его была охвачена разными, сменявшимися мыслями, то — удивительное дело — сердце и глаза стали говорить между собой (как будто они были живыми существами с различными чувствами и мыслями), жалуясь друг на друга, как на причину тягостной муки, изнурявшей душу. Л а о д о н и о. Передайте мне, если вспомните, смысл и слова жалоб. Л и б е р и о. Разговор начат был сердцем, которое, заставив себя слушать, разразилось следующими словами:
ПЕРВЫЙ УПРЕК СЕРДЦА ОЧАМ
[55]
Глаза мои, как мучит он меня, Ваш пламень! И течет и обжигает. Мне, смертному, не вынести огня, Пусть даже на него стократ бросает
Всю влагу Океан и, леденя, Созвездье Арктики его смиряет: Не охладить палящие огни, Не обрести мне отдыха в тени!
Я — пленник, заточенный Рукой, что держит, не желав, меня. Чрез вас я в плоти, я ж и в солнце дня.
Начало жизни — я, ее лишенный. Так где же я? Кто я? — Раб, узник той души, что не моя!
Лаодонио. Поистине, понимание, рассмотрение, знание есть то, что зажигает желание и, следовательно, сердце воспламеняется властью очей; и чем более высокий и достойный объект стоит перед глазами, тем сильнее огонь и живее пламя. Однако каким же должен быть тот вид, из-за которого сердце чувствует себя настолько воспламенившимся, что не надеется на возможность ни смягчить свое пылание самой холодной и самой медленной звездой арктического круга, ни ослабить жар влагой целого океана? Каким должно быть превосходство того объекта, который сделал сердце врагом собственного бытия, мятежником против своей души и вместе с тем довольным таким мятежом и враждебностью, хотя сердце было взято в плен рукой, пренебрегающей им и не желающей его? Я хотел бы услышать, ответили ли глаза и что именно они сказали.
Л и б е р и о. Они, наоборот, жаловались на сердце, как на начало и причину многих пролитых слез. Они поэтому дали ответ такого содержания:
ПЕРВЫЙ УПРЕК ОЧЕЙ СЕРДЦУ
[56] С тебя, о сердце, больше вод струится, Чем с Нереид, подъемлюших чела,
Чтоб в ясный день на солнце всплыть и скрыться; Лишь Амфитрита вдаль помчать могла
Двойной поток так широко, что, мнится, В сравненье с ним покажется мала Река, что весь Египет наводняет И дважды семь потоков наполняет.
Два ярких светоча даны, Чтоб править этим миром бренным. Ты ж пренебрег порядком неизменным,
И светочи в ручьи превращены. Что ж небо медлит возмутиться? Ведь гибнет близкое, насилье длится!
Лаодонио. Конечно, воспламененное и пронзенное сердце вызвало слезы из глаз, поэтому как они зажгли пламя в нем, так и оно обагрило их влагою. Но меня удивляет такое сильное преувеличение, которое говорит, что Нереиды не пропустят над головой столько воды, купаясь на восходе солнца, сколько могут излить влаги эти глаза. А также удивляет сравнение этих двух источников с океаном не потому, что они в самом деле изливают воду, но потому, что они якобы могут лить такие реки и столько рек, что при подсчете Нил показался бы малым потоком, разделенным на семь каналов. Л и б е р и о. Не удивляйтесь столь сильному преувеличению, равно как этой возможности, лишенной действия; вы все поймете, когда узнаете итог их рассуждений. Однако сперва послушайте, как сердце отвечает на упреки глаз. Лаодонио. Пожалуйста, дайте послушать! Л и б е р и о.
ПЕРВЫЙ ОТВЕТ СЕРДЦА ОЧАМ
[57] Глаза! Бессмертный пламень есть во мне; Я весь — огонь; он жарко пламенеет; Все близ меня горит в моем огне, Моим пожаром, вижу, небо рдеет.
Но вас не жжет мой пламень. Он извне Вас тронуть лишь обратной силой смеет: Не жаром,— влагой вас я обдаю... Так что ж из двух являет суть мою?
Познайте ж вы, слепые,
Что побегут от пламеней моих Два родника, источника живых,
Кому Вулкан даст части составные. Не раз победой воин там Венчает бой, где враг его упрям!
Видишь, до какой степени сердце не могло убедить себя суметь из противоположности причины и начала вызвать силу противоположного действия; оно даже не хочет признать возможным способ действия посредством анти-перистаза, что означает силу, которую приобретает противник от того, что при бегстве от другого у этого первого индивида соединяется, сужается, поглощается и концентрируется своя сила, которая чем больше удаляется в расстоянии, тем больше приобретает в интенсивности.
Л а о д о н и о. Скажите теперь, что сердцу ответили глаза. Л и б е р и о.
ПЕРВЫЙ ОТВЕТ ОЧЕЙ СЕРДЦУ
[58]
Ах, сердце, так ты страстью смущено, Что к истине тропинку утеряло, Все, что в нас видно, что утаено, Все то — посев морей. Нам надлежало
Нептуну б дать прибежище одно, Когда бы царство у него пропало. Мы, близнецы, сродни ведь морю; но Тогда огню как брать из нас начало?
Иль ты совсем с ума сошло, Решив, что пламя через нас прорвется, Чрез все ворота влаги пронесется,
Чтоб нас твоим огнем насквозь прожгло? Иль, может быть, тебе сдается, Твой блеск сквозь нас, как сквозь стекло, польется?
Я здесь не хочу философствовать по поводу совпадения противоположностей; это я исследовал в книге «О причине, начале и едином»; я хочу допустить то, что обычно допускается, а именно, что противоположности того же рода бывают самыми различными; отсюда легче понять смысл вышеприведенного ответа, в котором глаза именуют себя семенами или источниками, потенциальная возможность которых есть море; отсюда следует, что, если бы Нептун потерял все воды, он мог бы восстановить их в результате деятельности того, в ком находятся, как в основном начале, деятель и материал. Поэтому нет большой натяжки в утверждениях, что не может быть, чтобы пламя не проникло через комнату и дворик глаз к сердцу, оставляя позади столько вод; для этого есть две причины: первая — та, что таких препятствий в действительности не может быть, если в действительности нет таких угрожающих противодействий; вторая — та, что, поскольку в глазах действительно имеются воды, они могут дать жизнь как жару, так и свету: ведь опыт показывает, что и без нагрева зеркала падает световой луч, способный зажечь посредством отражения какую-нибудь подложенную материю, а через стекло, кристалл или вазу, полную воды, проходит луч, способный зажечь подложенную вещь без нагревания промежуточного тела; таким образом, есть вероятность и даже истина в том, что так действуют сухие жаркие давления во впадинах морских глубин. Таким же образом, по аналогии, если не по доказательствам того же рода, допустимо считать возможным, что через скользкое и темное ощущение глаз может быть согрета и зажжена страсть тем же светом, который, в силу того же самого соображения, не может находиться в самой среде. Так и свет солнца, по другому соображению, находится в промежуточном воздухе, один свет — в соседнем чувстве, другой — в общем чувстве, и еще другой — в уме, поскольку от одного модуса происходит другой модус бытия. Лаодонио. Есть ли еще и другие беседы? Л и б е р и о. Да! Сердце и очи пытаются узнать, откуда в сердце имеется столько огня, а в очах столько влаги. И вот сердце задает следующий вопрос:
ВТОРОЙ УПРЕК СЕРДЦА ОЧАМ
[59] Все реки, в пену моря низбегая, В теснинах бег прокладывают свой,— Что ж, светочи, из вас вода живая Двойным не льется током в мир пустой,
Чтоб, всех богов в границах утесняя, Крепить лишь власть богов страны морской? Что ж не вернется день, когда шел в горы Девкалион искать стопам опоры?
Где брег, куда душа стремится? Где тот поток, что пламень мой зальет Иль в немощи лишь пуще разожжет?
Хоть капля, где чтоб в землю просочиться, Которой бы свидетельствовал вид, Что все не так, как страсть моя твердит?
Спрашивается, что это за возможность, которая не выражается в действовании? Если имеется столько вод, то почему Нептун не приходит, чтобы подчинить себе власть других элементов? Где находятся наводняющие реки? Где то, что охлаждает пылающий огонь? Где капля, которая дала бы мне возможность подтвердить зрением то многое, что отрицают чувства? Однако глаза в свою очередь ставят другой вопрос.
ВТОРОЙ УПРЕК ОЧЕЙ СЕРДЦУ
[60] Чуть вещество становится огнем, Своих частиц подвижность обретая,— Его несет стремительный подъем, Быстрее ветра ввысь его толкая.
Пожар любви прияв всем естеством И с солнцем — пусть на миг — себя сливая, Что ж странником влачишься ты в пыли, Не взмыв чрез нас на воздух от земли?
Так искорка не знает, Как из-под спуда на простор вспорхнуть, Чтоб в пепел обратить живую грудь;
Так дым слезоточащий не взлетает; Все в целостности собрано своей,— Мысль, чувство — не от сердца и огней!
Лаодонио. Этот вопрос имеет не больше и не меньше значения, как тот, другой. Однако переходите скорее к ответам, если они есть. Л и б е р и о. Конечно, они имеются, притом полносочные. Слушайте.
ВТОРОЙ ОТВЕТ СЕРДЦА ОЧАМ
[61] Глупец, кто, встретив солнечный восход, Пред ним ни чувств, ни разума не склонит. Мой пламень ввысь подняться не дерзнет, И вез границ пожар очей не тронет.
Пред ними — море, беспредельность вод; Одна безбрежность здесь другой не гонит. В природе есть всему обилье мер И сколько есть пламен — в ней столько сфер.
Скажи мне ты, о зренье: Тебе иль мне не будет ли дано Найти тот путь, которым суждено
Душе обресть средь злых судеб спасенье? Иль тайны нам не выдаст естество И помощи не явит божество?
Л а о д о н и о. Если это и неверно, то очень хорошо сказано; если и не так обстоит дело, то они очень хорошо взаимно оправдывают друг друга, если установлено, что там, где есть две силы, из которых каждая не больше другой, то неизбежно прекратится деятельность той и другой, когда одна может столько же сопротивляться, сколько другая нажимать, и одна может не меньше давать отпор, чем другая нападать; таким образом, если море бесконечно, а сила слез в глазах неизмерима, то невозможно, чтобы порыв огня, скрытого в груди, мог появиться, лишь чуть сверкнув или вспыхнув, а очи не могли бы послать двойной поток в море иначе, как с таким же количеством силы, с каким дает им отпор сердце. Вот почему и происходит то, что прекрасное божество, под видом слезы, которая каплет из глаз, или под видом искры, которая вылетает из груди, не может быть призвано к сочувствию огорченной душе. Либерио. А теперь обратите внимание на следующий ответ очей.
ВТОРОЙ ОТВЕТ ОЧЕЙ СЕРДЦУ
[62] В зыбучую стихию не вливает Себя двойной поток наш: он иссяк. Власть супротивная его смиряет, Чтоб не низвергся в бездну и во мрак.
Могучий пламень сердца преграждает Высоким волнам их упрямый шаг, И к морю не дойдет струя двойная,— Природа ей противится земная.
О сердце горькое, открой: Замыслило ты силою какою Противостать насильному покою?
Как сможешь сетовать на жребий свой, Коль в нашей общей доле Тем затаенней скорбь, чем больше боли?
Поскольку та и другая боль бесконечны, то они, как две равносильных противоположности, взаимно сдерживаются, уничтожаются; но так не могло бы быть, если бы обе они были конечными, поскольку нет точного равенства в делах природы; так не было бы и в том случае, если бы одна была конечной, а другая бесконечной; ясно, что последняя поглотила бы первую и тогда получилось бы, что обе стали бы проявлять себя вместе или по меньшей мере одна через другую. В этих высказываниях скрыта натурфилософия и этика, и я даю возможность их искать, созерцать и понимать тому, кто хочет и может. Только я не хочу упустить из виду того, что не без основания страсть сердца названа бесконечным морем познавательной силы глаз. Потому что раз объект мысли бесконечен, а предлагаемый объект умом не ограничен, то воля не может быть удовлетворена конечным благом; но если за ним находится другое, то ум страстно желает и ищет, потому что (как вообще говорится) вершина низших видов есть подножье и начало высших видов; или берутся ступени сообразно формам, которые мы не можем считать бесконечными, или же сообразно модусам и их значениям в такой манере, чтобы высшее благо было бесконечным, и тогда мы бесконечно верим, что оно постигается сообразно условиям вещей, на которые распространяется. Вот почему нет видов, ограничивающих вселенную (говорю относительно фигуры и размера), нет видов, ограничиващих ум, и нет видов, ограничивающих страсти.
Лаодонио. Итак, эти две силы души никогда не бывают и не могут быть совершенными через посредство объекта иначе, как бесконечно соотносясь с ним. Л и б е р и о. Так было бы, если бы это бесконечное существовало через отрицательное исключение или исключающее отрицание цели, как оно существует через более положительное утверждение цели бесконечной и беспредельной. Лаодонио. Вы, значит, хотите сказать о двух видах бесконечности: одна — исключающая, которая может быть направлена к чему-то такому, что есть голая возможность, как, например, бесконечная тьма, в конце которой находится местоположение света; другая — совершенная, которая есть в действии и совершенстве, как бесконечный свет, в конце которого находились бы исключение и тьма. Следовательно, из того, что ум воспринимает свет, добро — красоту в той мере, в какой развертывается горизонт его способностей, и душа, пьющая божественный нектар иэ источника вечной жизни, поскольку допускает это ее собственное вместилище, — видно, что свет находится вне окружности своего горизонта, куда он может идти, проникая все больше и больше, и что нектар и источник живой воды бесконечно плодородны и ими можно все более и более опьяняться.
Либерио. Из этого не вытекает ни несовершенство объекта, ни малая удовлетворительность силы, но следует, что сила охвачена объектом и блаженно поглощена им. Здесь глаза запечатлеваются в сердце, то есть в понимании, возбуждают в воле бесконечную тревогу сладкой любви, в которой нет страдания, потому что нет того, что желаемо, но есть счастье, потому что находится то, что ищется; и нет здесь насыщения, поскольку всегда имеется желание и, следовательно, вкус к питанию, в отличие от телесной пищи, которая по мере насыщения ослабляет вкус; и нет радости ни до вкушения, ни после вкушения, но только в самом вкушении; там, где переходят за определенную границу и цель, там появляется и устанавливается скука и тошнота. Итак, взгляни, как на некоторую аналогию: высшее благо должно быть бесконечным; и толчок страсти по направлению к нему также должен быть бесконечным, чтобы не перестать быть благом, как иной раз пища, хорошая для тела, становится ядом, если нет модуса; так вот и вода Океана не гасит того пожара, а холод Арктического круга не умеряет того зноя. Так и Энтузиаст пленен той же рукой, которая его держит и вместе с тем не хочет его: она его держит, так как взяла его себе; но она и не хочет его, так как (как бы избегая его) ставит себя для него тем выше, чем больше он поднимается до нее; и чем усерднее он следует за ней, тем дальше она ему кажется, в силу ее возвышеннейшего превосходства, согласно изречению: Придет человек к сердцу высокому, и восхвален будет бог.
Такое счастье страсти начинается в этой жизни, и в этом состоянии оно имеет свой модус бытия. Поэтому можно сказать, что сердце находится внутренне в теле, а вне — в солнце, поскольку душа с двойной способностью выполняет две функции: одну — оживлять и активизировать жизнеспособное тело, другую — созерцать высшие вещи; в силу этого она и обладает способностью к восприятию свыше и вместе с тем направлена активной силой вниз, к телу. Тело — как бы мертво и примитивно по отношению к душе, которая есть его жизнь и совершенство; а душа — как бы мертва и примитивна по отношению к высшей просветленной интеллектуальности, которая облачает интеллект одеждой и формирует в действии. Затем сказано, что сердце есть начало жизни и лишено ее, не есть живое; сказано, что оно принадлежит оживляющей душе, но душа не принадлежит ему, потому что оно воспламенено божественной любовью и превращается в конце концов в огонь, способный зажечь то, что к нему приближается: ведь, вобрав в -себя божественность, оно стало божественным, и, следовательно, этим своим видом оно может привлечь любовь других, совершенно так же, как в луче можно любоваться и прославлять сияние солнца. Затем, что касается зрения очей, знайте, что в вышеприведенной речи они имеют две функции: одна — запечатлевать в сердце, другая — принимать впечатления от сердца, так же как и последнее имеет две функции: одна — принимать впечатления от очей, другая — запечатлевать их. Глаза воспринимают виды и предлагают их сердцу, сердце их жаждет и свое жадное желание передает очам: те воспринимают свет, рассеивают его и зажигают огонь в сердце, а сердце, согревшись и воспламенившись, посылает свою любовь очам, чтобы они ее усвоили. Таким образом, сначала познанием приводится в движение страсть, а затем познание в свою очередь приводится в движение страстью. Очи, когда совершают движение, сухи, потому что выполняют обязанность зеркала и представителя; а когда их приводят в движение, они мутны и раздражены, потому что выполняют обязанность усердного исполнителя: ведь созерцательному уму сперва видно прекрасное и благое, затем воля начинает желать их, и, наконец, изобретательный интеллект о них заботится, следует за ними и ищет их. Плачущие очи означают трудность отделения от желающего желаемого, которое, чтобы не насытить и не наскучить, избирает себе место, словно для бесконечного изучения, которое чем-то всегда обладает и чего-то всегда ищет; ведь счастье богов описывается как процесс питья, а не как потребленный нектар, как отведывание, а не завершение вкушения амброзии, в продолжающемся ощущении пищи и напитка, а не в насыщении и не в нежелании их. Поэтому сытость — как бы в движении и в принимании, а не в покое и в воспринятом; нет насыщения без желания, и нет желания без некоторого рода насыщения. Лаодонио. — Голод насыщаемый, насыщение голодное... Л и б е р и о. Именно так! Лаодонио. Отсюда я могу понять, как безупречно, очень верно и умно было сказано, что божественная любовь плачет с невыразимыми стенаниями, потому что тем, что она все имеет, она все любит, а тем, что все любит, она все имеет.
Л и б е р и о. Много толкований понадобится, если мы захотим понять, что божественная любовь есть само божество; и легко постигается божественная любовь, поскольку она находится в следствиях и в подчиненной природе; я говорю не о том, что божество разлито в вещах, но о вещах, которые стремятся к божеству. Лаодонио. Об этом и прочем будем рассуждать более подробно дальше. Пойдемте!
