Г. Н. Поспелов. "История русской литературы ХIХ века" Издательство "Высшая школа", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
4. Идейные и стилевые различия в передовой литературе 1840-х годов
Развиваясь под воздействием литературных и в определенной, мере социально-исторических взглядов Белинского, прогрессивная литература 1840-х годов не была, однако, едина по содержанию и форме. Жизнь отражалась в ней в свете разных идейных интересов и идеалов, и на этой основе возникали разные литературные течения, обладавшие различными особенностями литературного стиля. Из уже сложившейся традиции, представленной творчеством Пушкина, Грибоедова, поэтов-декабристов, Лермонтова, исходило в своем дальнейшем развитии литературное течение дворянской революционности. Для его идейного содержания было характерно нерасчлененное единство либеральной и демократической тенденций. В 1840—1850 гг. это течение продолжало развиваться в русской литературе наряду с вновь возникавшими собственно демократическим и собственно либеральным течениями. Оно было представлено творчеством Л. И. Герцена, Н. П. Огарева, С. Ф. Дурова, которые начали писать еще в 1830-е годы, а также А. Н. Плещеева, который выступил впервые. Герцен участвовал в новом литературном движении как прозаик, автор романов и повестей, получивших особенное место в творческой продукции новой, «натуральной» школы, а другие являлись по преимуществу стихотворцами, и прежде всего лириками. Эта группа писателей представляла новый этап развития литературного течения дворянской революционности. С одной стороны, подобно Пушкину, Грибоедову, Лермонтову, они обращали преимущественное внимание на характерные особенности идейной жизни передовой дворянской интеллигенции, далекой от народных масс, но вступающей в идейные столкновения с реакционным дворянско-чиновничьим обществом и самодержавной властью. Основным пафосом их творчества было осмысление неразрешимости этого конфликта и вытекавшей отсюда идейной слабости и неустойчивости передовых людей, отвлеченности их идейных и нравственных метаний. Вместе с тем все писатели этой группы, в отличие от своих предшественников, связывали в ранний период творчества свое пубокое недовольство жизнью, основанной на власти знатных и богатых, с социалистическим идеалом братства всего человечества, подкрепленным учением Сен-Симона, а затем и Фурье. Они осмысляли этот идеал в отвлеченных романтических представлениях, иногда даже с пафосом религиозности, а затем в столкновениях с действительностью постепенно изживали свою утопию и приходили к более трезвому, иногда скептическому миропониманию и к поискам более реальных путей разрешения социальных противоречий. Герцен и Огарев пришли к преодолению этих абстрактных социалистических утопий в конце 1830-х годов, Плещеев и Дуров изживали их на протяжении 1840-х годов.
Николай Платонович Огарев (1813—1877) начал писать лирические стихотворения очень рано, но печататься стал только в 1840 году в журнале «Отечественные записки» («Старый дом», «Деревенский сторож»). В этот ранний период его поэзия имеет и основном отвлеченно-романтический характер. Многое в ней очень близко к ранней лирике Лермонтова. Уступая Лермонтову в силе и поэтичности выражения мысли, Огарев развивает те же мотивы разочарования в жизни, вызванного разладом со средой, презрения к светской «толпе» за пустоту и скуку ее существования, холодность и черствость ее чувств («Размолвка с миром», «Дорожное впечатление» и др.). Но идеалы Огарева более социальны, чем у раннего Лермонтова. Увлекаясь вместе с Герценом социалистическим учением Сен-Симона, он выражает в своей поэзии вызванную им романтическую мечтательность, иногда экзальтированную. Он стремится «подвигнуть род людской || Бесстрашно — мощною рукой || И языком поэта...» («Crescendo из симфонии моего Я...»); видит свое «святое назначенье» в том, чтобы «Свершить чредою смелых дел || Народов бедных искупленье...» («С моей измученной душою»). Этот романтический идеал нередко получает у Огарева, как и у раннего Герцена, религиозную мотивировку. Он обращается к евангельскому образу Христа и видит в Иисусе избранника, посланного возвестить «Глагол любви корыстному народу, || Несчастным радость, и рабам свободу» и осужденного за это «властителями земными» испить «чашу истязаний» («Иисус»). Или он сам, подобно Иисусу, хочет «переносить гоненья» за людей, «Чтобы замолкнул звук цепей, || И час ударил примиренья» («Христианин»). Иногда романтические стремления поэта получают более общее, философско-идеалистическое осмысление. Ему кажется, что его «помыслы святые» — это «плод высокой, тайной симпатии» между ним и «вселенной» («Ночь»), что ему «все родное в небесах» и что его ум «обворожит гармония миров» («А. Герцену»). В некоторых стихотворениях, перекликаясь с Тютчевым, он изображает состояние экстаза («Когда в часы святого размышленья», «Эолова арфа») или дает религиозно-романтическое истолкование любовным переживаниям («Когда творец...»).
Однако мировое братство людей оставалось для Огарева только романтической мечтой, а его глубокий идейный разлад с «толпой безумной и пустой» был суровой реальностью, и из этого разлада не было выхода. Поэтому мотивы сомнения в идеале и неуверенности в своих силах, грусти и одиночества нередко находят свое выражение в раннем творчестве поэта, хотя они еще перебиваются здесь мотивами душевного оживления и надежды («Размолвка с миром», «Удел поэта», «Смутные мгновенья», «Разлад» и др.). К началу 1840-х годов в творчестве Огарева, как и у Герцена, происходит перелом. Его юношеские, романтические стремления к отвлеченному, но возвышенному идеалу братства и свободы человечества изживают себя и сменяются более вдумчивым и трезвым отношением к действительности. Это приводит поэта к нравственному кризису. Настроения скептицизма, безнадежности, готовности умереть на долгие годы становятся ведущими мотивами его лирики. Таковы стихотворения «К М. Л. Огаревой», «Там на улице...», «Nocturno», «Я много плакал...», «Друзьям», «Хандра», «Разорванность» и многие другие. Особенно значительны среди них послание «Т. Н. Грановскому», в котором Огарев противопоставляет «бодрости» и «упованью» друга свою «тоску» и «тягостную муку», а также стихотворение «Характер» (1841), где поэт пытается увидеть в своем душевном развитии определенные социально-типические черты. Это черты молодого человека из обеспеченной дворянской среды, слывущего в обществе «пустым повесой», тратящего жизнь «без цели, без труда», не знающего «раскаянья и сожаленья» и сохраняющего лишь «дерзкое презренье» во взоре и «ядовитые насмешки» в речи. В этой краткой лирической характеристике легко узнать печоринский тип.
В ряде стихотворений поэт выражает стремление преодолеть свою тоску и безнадежность радостными впечатлениями бытия — красотой природы и искусства, наслаждениями любви, созерцанием чужой молодости и невинности («Когда тревогою бесплодной», «Поэзия», «Звуки», «На сон грядущий», «Дилижанс» и др.). Во всех этих произведениях Огарев не дает своим тяжелым переживаниям какой-либо отчетливой мотивировки. Но, несомненно, его разочарование было порождено той удушающей атмосферой правительственной реакции, в которой томилась вся передовая общественность его времени. В некоторых лирических пьесах враждебность Огарева к деспотической власти прорывается с большой силой н приобретает смелый обличительный пафос. Таковы в особенности стихотворения «Прометей», «Тантал», в которых поэт, применяя иносказательность античной мифологии, обращается с вызовом к Зевсу, с проклятием к Олимпу и говорит о своей любви к людям, о своей гордости ими. С гораздо большей ясностью и силой гражданские убеждения Огарева выразились в его лирической поэме «Юмор», которую он писал в 1840—1841 гг. и которая не предназначалась для печати (1). Основной мотив поэмы — это душевное «томление» поэта, вызванное «политическим бытом» России, и его горькая ирония по отношению к окружающей жизни и к самому себе. Русское общество подавлено и запугано реакционной властью. В толпе всегда можно разглядеть «двух-трех шпионов», дружеский разговор можно вести, «но с затворенными дверями», и поэт осознает себя «простою мошкой» рядом с «толстым пауком — в мундире светло-голубом». Особенно мрачное впечатление производят на него царский дворец от которого веет страхом, и крепость-тюрьма, откуда ветер доносит «жертв напрасных стон глухой...». Поэт непримиримо враждебен всему этому. Он верит в прогрессивное развитие России, олицетворенное для него в деятельности Петра I. Вслед за Пушкиным Огарев в хвалебном риторическом тоне изображает памятник Петру, но осмысливает его во многом иначе. Он видит только величие Петра, построившего «свой герод славный», в который «корабли придут. || Они с собою привезут || Европы ум в наш край дубравный, || Чтоб в наши, дебри, свет проник...». Огарев горд тем, что он «как будто бы причастен к делу» «могучего великана», что он тоже «русский»; но ему кажется, что «всадник» недоволен чем-то и призывает его к чему-то, и он смущен этим. Перспективы развития общества Огарев также осознает иначе, чем Пушкин. Он убежден, что «мир ждет чего-то», что «Пророки сильным языком || Уже вещали между нами», что «Шарль Фурье и Сен-Симон || Чертили план иных времен», что «наше время» — это время надвигающейся грозы. Поэт сам готов принять в ней деятельное участие: ...Есть к массам у меня любовь, И в сердие злоба Робеспьера. Я гильотину ввел бы вновь... Вот исправительная мера! Но вместе с тем поэт сознает, что в современной России нет для этого никаких возможностей, людей, способных воспринимать передовые идеи, ничтожно мало (всего «пять-шесть друзей к нам вышло на дорогу»), широкие круги общества не созрели для этого («На кого || Прикажете иметь влиянье?»), еще меньше созрели для гражданской деятельности народные массы («Да, вольность, друг мой, вообще || Народу рано дать еще»). И поэту остается «бросить» людям свой «желчный стих». Его повседневный удел — это гражданская скорбь и горькая ирония. А отсюда возникают болезненные переживания — «тоска», «скука», «хандра», — составляющие основной психологический фон всей поэмы.
------------------------------- 1. Первые две части поэмы напечатаны в 1857 г, в Лондоне, третья ее часть писалась в 1867 г. ----------------------------------- «Юмор» — большая лирическая поэма с очень характерным и исторически правдивым идейным содержанием. Стремясь придать ей ритмическую законченность, поэт написал ее «октавами» четырехстопного ямба. Но он не достиг при этом стилистической законченности своей стихотворной речи и многие его строки грешат синтаксической натянутостью. Выдающимся творческим успехом поэта явились написанные в то же время стихотворения, посвященные изображению крестьянского быта, — «Деревенский сторож», «Кабак», «Изба», — в которых лирически воспроизведены сценки деревенской жизни. В них поэт, сам страдающий и тоскующий в атмосфере политического гнета, глубоко сочувствует одиночеству, горю, страданиям бедных тружеников деревни, их социальному порабощению и выражает свое чувство скупыми, но выразительными эмоционально-насыщенными деталями и своеобразной интонацией хореических ритмов, идущих от устного народного творчества. Здесь Огарев выступает предшественником Некрасова и зрелого Никитина. В том же стиле написаны им и стихотворения «Ночь», «Молдаваны», «Дорога», позднее — «Арестант». С 1846 г. в творчестве Огарева появились новые мотивы. Вместе с Герценом и Белинским он выступил в этот период как представитель материалистического миропонимания, противопоставленного не только идеализму реакционеров, но и идеализму либеральных кругов. Приход к материализму осознавался Огаревым как неотвратимое развитие общественной мысли, усилившее враждебность поэта к старому миру. Но вместе с тем это, был трагический разрыв с поэтическими иллюзиями, с детства жившими в его душе, разрыв, обрекавший его на сомнения и страдания. Эти сложные и противоречивые переживания нашли свое выражение в стихотворениях «Искандеру», «Совершеннолетие», «Бываю часто я смущен...» и в особенности в лирическом цикле «Монолог», раскрывающем тяжелую нравственную борьбу в душе поэта. Вместе с тем Огарев стал активнее и сознательнее откликаться на события политической жизни России и Запада: его поэзия становилась все в большей мере гражданской. Таковы в особенности стихотворения «Упование. Год 1848», «1849 год», «Арестант», «К Н. А. Тучковой», «Сон» и другие. В них поэт выражает и сочувствие народным движениям, грозящим «остаткам феодальных башен», и горечь, вызванную «победой дряхлой власти», и свою «жажду мысли новой», и свое разочарование в «ребяческой надежде». В то же время Огарев написал еще несколько поэм. Из них наиболее значительна неоконченная поэма «Деревня» (1847), в сюжете которой поэт воспроизвел собственные неудачные просветительские попытки дать своим крестьянам землю и волю и этим достигнуть хозяйственного и культурного процветания деревни. Его герой молодой помещик Юрий убежден, что «в рабстве выгод нет нисколько». Подобно Трензинскому у Герцена, он надеялся, что «разум, как подземный крот || Невидим вроется в народ». Но скоро он убеждается, что крестьяне видят во всем этом «следы затеи прихотливой» и не доверяют барину. Он понимает, что один не сможет ничего изменить, и хочет уехать за границу, чтобы оттуда «ненавистный порядок... клеймить изустно и печатно...». Самому автору удалось осуществить такую задачу только в 1856 г., когда он приехал к Герцену в Лондон и вместе с ним взялся за создание вольной русской печати. Александр Николаевич Плещеев (1825—1893) также начал свое творчество с гражданской лирики, в 1844 г. уже печатался в «Современнике» Плетнева, а через два года выпустил сборник своих стихотворений. Вскоре он становится членом кружка Петрашевского, а позднее — отделившегося от него кружка Дурова. В апреле 1849 г. он вместе с другими членами этих кружков был арестован и приговорен к 4 годам каторги, замененной сдачей его рядовым в Оренбургский линейный батальон. Кружок М. В. Буташевича-Петрашевского, сформировавшийся к 1845 г., отражал своей деятельностью новый период развития русского общества. В отличие от декабристов, которые нередко искали воплощение идеала гражданской свободы в прошлом — в древнем республиканском самоуправлении, петрашевцы, подобно Герцену и Белинскому, искали свой идеал «золотого века» социализма в будущем. Социалистические идеалы Петрашевского, как и идеалы Белинского, были еще очень неопределенны и абстрактны. Это были утопические идеалы. Но они отражали ненависть русских народных масс к социальному и политическому порабощению и их борьбу против имущественного неравенства. Петрашевский был убежден, что народ должен не только сбросить цепи рабства, но и овладеть прогрессивными формами культуры — усвоить «всю предшествующую образованность». Но он понимал всю трудность достижения этого идеала. «Социализм и Россия — вот две крайности, вот два понятия, которые друг на друга волком воют..., — говорил он, — и согласить эти две крайности должно быть нашей задачей» (1). В лирике Плещеева 1840-х годов социальные противоречия русской действительности и стремления к социалистическому идеалу проявлялись еще с большей романтической отвлеченностью, чем у раннего Огарева. Тяжелую жизнь народа поэт осмысляет как «бедствия страны родной», как «муки братьев» («На зов друзей»), как «ближних вопль» («Странник»). Дворянство и чиновничество в их суетной и корыстной жизни он называет «рабами греха» («Сон»), «лицемерными жрецами Ваала», «злыми фарисеями и глупцами» («Поэту»). Идеал социализма он осознает как ------------------------------ 1. Петрашевцы. Сб. материалов под ред. П. Е. Щеголева, т. 3. М.— Л., 1928, с, 4. ------------------------------- «глагол истины», как «любви ученье» («Любовь певца»), как «священной истины закон» («Страдал он в жизни много...»). Еще в большей мере, чем ранний Огарев, Плещеев убежден в возможности и близости достижения идеала, а некоторые его стихотворения — это своего рода гимны торжествующему всемирному братству. Таковы в особенности «Сон» или «Вперед без страха и сомненья» — стихотворение, ставшее потом текстом революционной песни. Поэту кажется, что «правды луч || Прозревшим племенам сверкает из-за туч!», что он уже «завидел в небесах» «зарю святого возрожденья». Но все это было далеко от реальной действительности. Поэтому радостные призывы и у Плещеева иногда сменяются «мрачным духом сомненья» или признаниями в утрате своих «прекрасных и святых упований» («Странник»). А отсюда и у него возникают мотивы «гордого страданья» и «тоски», сознания своего «бессилия» и своей «отверженности» среди «толпы» («Дума», «Любовь певца», «Сосед», «Страдал он в жизни много...» и др.). Сближаясь этими мотивами с Лермонтовым и Огаревым, Плещеев все же уделяет им в своем раннем творчестве гораздо меньше места.
Подобное же идейное содержание нашло свое выражение и в лирике Сергея Федоровича Дурова (1816—1869). Дуров начал писать еще в 1830-е годы, но долго печатался анонимно и только с 1843 г. стал подписывать свои стихотворения. С 1847 г. он также вошел в кружок Петрашевского, затем вместе с Плещеевым и Ф. М. Достоевским стал организатором отдельного кружка, который отличался собственно литературными интересами, но все же принял решение создать подпольную типографию для распространения революционных сочинений. После ареста Дуров вместе с Достоевским был отправлен в Омскую каторжную тюрьму. В лирике Дурова 1840-х годов преобладают мотивы разочарования в жизни, грусти и душевных страданий. Поэт говорит о своей «больной душе» («Из Байрона»), об «осени» своего «сердца» («Из Хоцьки»), то своих «мучительных сомнениях» («Сонет») или «противоречащих снах» («Я не приду на праздник шумный...») и т. п. Об обстоятельствах же, вызывающих у него такие переживания, он упоминает лишь изредка. Но это те же обстоятельства, которые заставляли мучиться и тосковать Лермонтова, Огарева, Плещеева. Это — затерянность «в толпе людской» («Я как сокровище на памяти моей...») и «ветошь жизни пошлой» («Иные дни — мечты иные...»), это — «гонения лукавой клеветы» и «предательские ласки» друзей («Ваш жребий пал!»).
Существенной особенностью поэзии Огарева, Плещеева, Дурова, как и поэзии Лермонтова, был субъективный пафос гражданского протеста. Их поэзия выражала политический конфликт внутри дворянства, загнанный в условиях реакции в глубь души и получивший поэтому несколько отвлеченное нравственно-философское осмысление. Отсюда возникала отвлеченность содержания: с одной стороны, стремление ставить самые общие, «мировые», философско-социальные вопросы, а с другой — разрешать их в пределах личного самосознания через углубленную и мучительную рефлексию. Отсюда же и отвлеченность форм — напряженных и страстных монологов, обращенных поэтом к себе самому или к друзьям и возлюбленной, или символического изображения явлений природы, раскрывающего мотивы одиночества, недовольства или примирения с жизнью. Ранний Огарев, Плещеев, Дуров во всех этих отношениях продолжают традицию Лермонтова. В отличие от этих поэтов-романтиков, Герцен обращался в 1840-е годы к социально-бытовой прозе и в ней реалистически раскрывал идейно-политический конфликт передовой личности и реакционной дворянской среды средствами социальной сатиры. В этом заключался его выдающийся вклад в литературу «натуральной школы».
«Колебания» Герцена «между демократизмом и либерализмом», проявлялись и в 1840-е годы. Он ориентировался тогда политически на передовые дворянские круги, которые он называл «средним дворянством». «Среднее сословие дворянства,— писал он в 1846 г.— есть бьющая артерия, где еще не застыла горячая кровь России; в нем сходятся все благородные чувства души, и только от него расходятся законы благоразумного приличия... Это мыслящее сословие, от которого наше отечество должно ожидать всех прекрасных начал в их детях и братьях» (1). С этой точки зрения Герцен выступал в своих высказываниях и повестях, защищая интересы крепостного крестьянства. «Всякая выходка против них (крестьян. — Г. Л.)... похожа на оскорбление ребенка, — говорил он своим друзьям в том же 1846 г.— Кто же будет за них говорить, если не мы же сами? Официальных адвокатов у них нет... все тогда должны сделаться их адвокатами» (2). Либерально-просветительская тенденция мировоззрения Герцена выразилась в его романе «Кто виноват?» и в повести «Сорока-воровка». Продолжая традицию романов Пушкина и Лермонтова, Герцен изобразил в лице Бельтова прогрессивно мыслящего дворянина, находящегося в разладе со своей консервативной средой и всем складом русской общественной жизни. Но Бельтов — человек сороковых годов, и он тратит свои силы не на бесплодные, трагические метания, а на «предварительную работу» ума. Он приходит к идеям философского материализма. Однако и Бельтов обречен на поражение в столкновении с реакционным обществом. В повести «Сорока-воровка» Герцен раскрыл глубокий социальный конфликт между крепостной женщиной, талантливой артисткой, погибающей в частном театре-гареме, и его владельцем,
------------------------------ 1. Герцен А. И. Состав русского общества. — Собр. соч., т. 2. М., 1954, с. 421. (В этом издании указанная статья без достаточных оснований вынесена в раздел «Dubia».) 2. Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1928, с. 410—411. ----------------------------
сластолюбивым помещиком. Писатель показал огромные возможности умственного и эстетического развития, таившиеся в крестьянской среде. В этом отношении его повесть близка к стихотворению Некрасова «В дороге» и предвосхитила некоторые рассказы из «Записок охотника» Тургенева. Наряду с этим в прозе Герцена проявилась и демократическая тенденция его взглядов. Героем своего романа наряду с Бельтовым он сделал разночинца Крупова, овладевшего принципами естественнонаучного материализма и тем самым освободившегося от идеологического воздействия господствующего идеалистического миропонимания. А затем Герцен пишет повесть «Доктор Крупов», где тот же герой подвергает со своей «антропологической» точки зрения резкой критике основные нравственные нормы и общественные установления дворянского общества. Крупов выступает при этом как демократ, созревший для политической критики существующего строя. По самому стилю своей политической сатиры, по приемам гиперболы и гротеска, Герцен предвосхищает здесь Щедрина. Но Герцен выступал в 1840-е годы не только как писатель-прозаик, но и как философ и талантливый публицист. Он стал ближайшим идейным соратником Белинского в его борьбе с реакционным литературным лагерем. Еще в конце 1830-х годов, вернувшись из ссылки и сблизившись с Белинским, Герцен раньше его понял, что «философия Гегеля — алгебра революции», что она «не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя» (1). Герцен и Белинский в своих столкновениях и спорах вместе проходили тогда трудный и сложный путь преодоления объективного идеализма, дававшего обоснование их ранним романтическим взглядам, и формирования материалистического мировоззрения. Герцен развил материалистическое понимание природы и человека в двух циклах статей: «Дилетантизм в науке» (1842—1843) и «Письма об изучении природы» (1844—1846). Он самостоятельно пришел к выводу, что «человеческое сознание без природы, без тела,— мысль, не имеющая мозга, который бы думал ее, ни предмета, который бы возбудил ее» (2). «Герцен вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед — историческим материализмом» (3). Но в осознании проблем материалистического объяснения общественной жизни и борьбы он уступал Белинскому, для которого при его темпераменте трибуна и борца, при его последовательно демократических взглядах эти проблемы имели решающее значение. Герцен восхищался «резкой односторонностью» взглядов Белинского,
--------------------------------- 1. Герцен А. И. Былое и думы. - Собр. соч., т. 9. 1956, с. 23. 2. Герцен А. И. Письма об изучении природы. - Собр. соч., т. 3. 1954, с. 302. 3. Ленин В. И. Памяти Герцена. - Полн. собр. соч., т. 21, с. 256. --------------------------------- но сам не обладал ею. До самого своего отъезда за границу «он не видел революционного народа и не мог верить в него» (1). В середине 1840-х годов Герцен боролся вместе с Белинским против идеологов реакции — славянофилов и ревнителей «официальной народности». Он написал ряд блестящих фельетонов, направленных против журнала «Москвитянин» и его редакции («Москвитянин» и вселенная» и др.). В 1847 г., переехав во Францию и посылая из Парижа в Петербург свои «Письма из Avenue Mariyny», Герцен поставил острый вопрос об отношении к идейному развитию и культуре Запада. В решении этого вопроса Герцен был близок к Белинскому. Он считал, что Россия не может отказываться от передовых форм общественной жизни западноевропейских стран, что русские могут «принять и усвоить» эти «формы», «вовсе не теряя своего характера». Герцен ставит вопрос о положении основных классов французского общества — буржуазии и пролетариата. Он клеймит буржуазию за то, что ее нравственность основана «на арифметике, на силе денег, на любви к порядку», что она, «принесла идеи на жертву выгодам» (2). «Порядочных людей» Герцен видит в «работниках», «блузниках», у которых не все продажно. В некоторых статьях Герцен пытался применить к явлениям социальной жизни свои материалистические взгляды, взять за основу исторической жизни сложный переплет общественных отношений. Подобно Белинскому, он проявлял при этом большой интерес к нравам и быту различных социальных слоев, к «ежедневным, будничным отношениям», которые таятся под покровом «официальной морали». «Наука, — писал Герцен, — до тех пор не объяснит главнейших явлений всемирной жизни, пока не бросится в мир подробностей... Употребление микроскопа надобно ввести в нравственный мир, подробно рассмотреть нить за нитью паутину ежедневных отношений, которая опутывает самые сильные характеры...» (3). В них-то и кроется, по мнению Герцена, разгадка закономерностей общественной жизни. Эти высказывания Герцена представляли собой как бы философские обоснования творческой программы новой литературной «школы», которую Белинский в то же время обосновывал в плане эстетическом. Мысли Герцена также направляли внимание передовых русских писателей 1840-х годов на дальнейшее, вслед за Гоголем, углубление в мир повседневных характерных подробностей социальной жизни. -----------------------------
1. Л е н и н В. И. Памяти Герцена. — Полн. собр. соч., т. 21, с. 259. 2. Герцен А. И. Собр. соч., т. 5. 1955, с. 35, 3. Герцен А. И. Капризы и раздумья, ст. 2. — Собр. соч., т. 2. с. 77 -----------------------------
Герцен и Огарев, Плещеев и Дуров были представителями литературного течения дворянской революционности, уже сходившей с исторической сцены. А рядом с ними в литературе 1840-х годов выступали писатели, которые создавали литературные течения революционного демократизма и либерализма, расчленявшихся в новых условиях общественного развития. Писатели революционно-демократического литературного течения не придавали существенного значения идейно-политическому конфликту внутри дворянства и не обращались к его изображению. Они постепенно все глубже осознавали важнейшее противоречие социальной жизни — непримиримое противоречие интересов и идеалов порабощенных трудящихся масс и привилегированных слоев общества. В свете этого противоречия они и воспроизводили в своих произведениях характерные черты быта и психологии народа.
Наиболее значительными из этих писателей были в 1840-е годы Н. А. Некрасов и М. Е. Салтыков. Идейной зрелости и творческого расцвета оба достигли позднее — в пореформенный период. Но и ранними произведениями они внесли существенный вклад в творчество «натуральной школы». Именно в их произведениях с наибольшей творческой оригинальностью впервые в русской литературе нашли свое изображение безысходная нужда и душевные страдания городской бедноты. Именно эти писатели с особенной силой развивали наряду с Герценом мотивы социальной сатиры. В большей мере это относится к Некрасову. Уже в самом начале 1840-х годов он преодолел ранние романтические увлечения, выраженные в сборнике «Мечты и звуки», и обратился к новым творческим опытам — к реалистическому изображению жизни трудового люда столицы. Первоначально поэт еще не приходил к осознанию основных социальных конфликтов. В его ранних опытах в прозе, в романе «Жизнь и похождения Тихона Тростникова», преобладали черты самодовлеющего бытописания. Значительный сдвиг намечается в творчестве Некрасова к середине 1840-х годов, к моменту оформления «натуральной школы». В его произведениях появляются мотивы социальной сатиры. В ряде стихотворений («Чиновник», «Современная ода», «Нравственный человек» и др.) он зачинает традицию сатирической лирики революционно-демократического литературного течения. А вместе с тем в стихотворениях, рисующих жизнь городской бедноты и крестьянства («В дороге», «Огородник», «Тройка», «Еду ли ночью...» и др.), Некрасов выступает как «певец горя народного», вскрывающий всю невыносимость страданий бедного люда. Уже в них проявляется склонность поэта к заострению конфликтов, к изображению особенно тяжелых и трагических обстоятельств жизни социальных низов. Никто из писателей 1840-х годов не воплощал с большей силой, чем Некрасов, вопиющие социальные контрасты жизни большого города. Позднее в демократической литературе 1840-х годов появляется Салтыков, который общей направленностью своего стиля примыкает к Некрасову. Своей первой повестью «Противоречия» (1847), малозначительной в художественном отношении, писатель уже предвосхитил ситуацию некоторых демократических повестей 1860-х годов. Герой его повести, разночинец Нагибин, подобно многим героям дворянских романов, полон рефлексии и как будто поэтому терпит неудачу в любви. Но его неудача вытекает по существу не из слабости характера героя, а из его материальной необеспеченности, бедности. Она же определяет и само содержание рефлексии героя, направленной не на саморазоблачение, как у героев Тургенева, а на резкую критику общества с точки зрения отвлеченных социалистических идеалов. Вторая повесть Салтыкова «Запутанное дело» (1848) выражает подобный же конфликт в более резкой форме. Ее герой, чиновник Мичулин, живет в Петербурге. В обстановке резких социальных контрастов столицы его служебные и личные неудачи становятся еще более тяжелыми и безысходными, чем у Нагибина, а его критика социального неравенства и мечты о социалистическом переустройстве гораздо более резкими. Литература возникавшей революционной демократии уже в 1840-е годы отличалась и остротой разоблачения социальных противоречий, и вместе с тем отсутствием романтической мечтательности, большой трезвостью мысли, стремлением изображать жизнь во всей обнаженности ее темных сторон и безысходности страданий обездоленных людей. Это сказалось и в стиле ранних произведений Некрасова и Салтыкова. Их произведениям чужда эстетизация жизни, в них используются самые будничные подробности повседневности, для их художественной речи характерны элементы бытового демократического просторечия. Литературные деятели этих наиболее прогрессивных течений 1840-х годов обладали одной общей и очень важной чертой миропонимания — глубиной и последовательностью своей враждебности к самодержавно-крепостническому правопорядку и своего сочувствия порабощенным народным массам. Но наряду с ними в передовом литературном движении 1840-х годов принимали участие и другие писатели, которые также становились защитниками угнетенных, но вместе с тем отличались непоследовательностью и стихийностью демократических стремлений и симпатий. Их идейный кругозор был ограничен интересом к жизни промежуточных городских слоев русского общества (мещан, ремесленников, мелких служащих) и крестьянства, однако они не поднимались до осмысления коренных общественных антагонизмов. Поэтому они не были устойчивы и в своей политической ориентации обнаруживали склонность к колебаниям между прогрессивными и консервативными течениями общественной мысли, испытывая влияние то тех, то других социальных и философских доктрин. Среди писателей старшего поколения таким был Владимир Иванович Даль (1801—1872), выступавший под псевдонимом «Казак Луганский». Его первые произведения написаны еще в начале 1830-х годов. В 1833 г. он выпустил первые пять своих «сказок», вызвавших восхищение Пушкина. Живя затем в Оренбургском крае, Даль продолжал писать «сказки», а также «повести из русского быта» и многочисленные рассказы из цикла «Солдатские досуги». С начала 1840-х годов он активно сотрудничает в столичных журналах, выступая с рядом новых повестей — «Савелий Граб», «Вакх Сидоров-Чайкин», «Колбасники и бородачи», «Денщик», «Дворник» и другими. Некоторые из новых повестей Даля вызвали высокую оценку Белинского. Но сам Даль сознавал ограниченность своих творческих возможностей. Он писал, что искусство не его рук дело. «Иное дело выкопать золото из скрытых рудников народного языка и быта и выставить его миру напоказ; иное дело переделать выкопанную руду в изящные изделия. На это найдутся люди и кроме меня» (1). И Даль был прав. Его повести ценны не глубиной понимания изображаемой жизни, а меткостью и сочностью ее бытовой и речевой характеристики. Склонность Даля к собиранию «золота» из «недр народного языка и быта» в дальнейшем все возрастала. Это и привело его к созданию знаменитого «Толкового словаря», появившегося в печати в 1860-е годы и до сих пор сохранившего огромную ценность. Из молодых писателей 1840-х годов неустойчивость своих демократических стремлений обнаруживал при всей своей талантливости и Ф. М. Достоевский. В отличие от Даля, он формировался в атмосфере идейной борьбы нового периода общественного развития. Уже первой повестью «Бедные люди» он примкнул к передовому литературному движению 1840-х годов, а с весны 1847 т. стал участником кружка Петрашевского, искренне разделяя его стремления. Но тем не менее в своих ранних повестях Достоевский почти не затрагивал прямо острые общественные вопросы и не обнаруживал ни интереса к мотивам социалистических утопий, ни склонности к социальной сатире. Обращаясь, подобно Некрасову и Далю, к сочувственному изображению повседневной жизни трудового населения столицы, Достоевский интересовался прежде всего характерами бедных чиновников. Но он показывал только нравственную забитость и нравственный протест своих героев, порожденные их социальной угнетенностью. Он обращал преимущественное внимание не на социально-бытовые подробности их жизни, а на их внутренний мир и болезненные душевные переживания. В «Бедных людях» Достоевский подчеркнул в таких переживаниях гордость честного труженика, смутно чувствующего связь со всем миром трудя- --------------------------- 1. Цит. по вступит, статье П. И. Мельникова (А. Печерского) к Полн собр соч. В. И. Даля. Спб., 1897, с. 32.
----------------------------- щихся, и Белинский назвал его повесть «первым опытом русского социального романа». Но уже в «Двойнике» угол зрения автора сместился, и он посвятил всю повесть развитию мотивов болезненной, индивидуалистической рефлексии бедного чиновника, проявляя в изображении склонность к «злорадному» преувеличению (1). Это и вызвало постепенное охлаждение Белинского к творчеству молодого писателя. Стиль ранних повестей Достоевского отличался сильным развитием психологизма — непосредственного изображения душевных переживаний героев, — а также склонностью писателя к сюжетной и психологической гиперболе, которые иногда переходили в фантастику и гротеск, и к применению соответствующих приемов композиции образов («внутренние монологи» в форме переписки, дневников, воспоминания и т. п.). Интерес к раскрытию внутреннего мира мещанских слоев разделяли с Ф. М. Достоевским и некоторые другие писатели-разночинцы 1840-х годов: его брат М. М. Достоевский, автор повестей «Дочка», «Господин Светелкин», «Воробей» и других, а также Я. П. Бутков, автор нашумевших тогда сборников «Петербургские вершины» (1846) и повестей «Горюн», «Невский проспект, или Путешествие Нестора Залетаева» и других. Белинский писал о Буткове как о создателе «особого рода дагерротипических рассказов и очерков», где «мало фантазии, зато много ума и сердца» (2). Оба эти писателя, подобно Ф. М. Достоевскому, сосредоточивались на изображении забитых и кротких людей, способных только мечтать о счастье и удаче, или людей, склонных к честолюбию и могущих сойти с ума от неудач. Эти герои выступали у них обычно жертвами общественного неравенства, и им противопоставлялась бездушная и суетная жизнь крупных чиновников и светских людей. Тем не менее, зти писатели, подобно Ф. Достоевскому, увлекались лишь проблемами нравственности и решали изображаемые бытовые конфликты в морально-психологическом плане.
Активное участие в передовом литературном движении 1840-х годов принимали также писатели, которые создавали своим творчеством только что возникавшее литературное течение дворянского либерализма. Они также боролись в меру своих сил с правительственной реакцией, и это сближало их тогда с писателями и критиками революционно-демократического литературного течения. В отличие от писателей демократической ориентации, изображавших по преимуществу жизнь городской бедноты, писатели дворянско-либеральных взглядов интересовались в основном социаль- --------------------------- 1. Горький А. М. Еще о карамазовщине. — В сб.: О литературе. М., 1953, с. 158. 2. Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу 1846 года. — Полн. собр. соч., т. 10, с. 39. ----------------------------- ными противоречиями в жизни усадьбы и деревни, а также идейными исканиями дворянской интеллигенции. Этим они сближались отчасти с представителями дворянской революционности, а вместе с тем обнаруживали совсем иной склад своего общественного миропонимания. Для них политический конфликт внутри дворянства уже утерял свое решающее значение, и столкновения передовой дворянской интеллигенции с косной, реакционной средой они рассматривали в идейно-нравственном плане. Поэтому они стремились обходить так или иначе и политическую активность народных масс. Их общественные идеалы также были более умеренны — они не заключали в себе стремлений к социальным утопиям. Это относится в большой мере к творчеству Панаева и Григоровича, и отчасти Тургенева.
Б своем первом очерке «Петербургские шарманщики» (1845) Дмитрий Васильевич Григорович (1822—1899) отдал дань и городской тематике, и изображению подробностей бытовой и профессиональной жизни беднейшего «народонаселения» столицы, которые он воспроизвел с большой гуманностью. Белинский назвал его очерк "прелестной и грациозной картинкой, нарисованной карандашом талантливого художника". (1) В дальнейшем основной темой произведений Григоровича становится жизнь деревни. В 1846 г. он публикует повесть «Деревня», а через год — другую, более значительную по содержанию — «Антон Горемыка». Григорович и вслед за ним Тургенев в «Записках охотника» выступили в истории русской литературы первыми писателями, сумевшими показать внутренний мир и подробности повседневной жизни забитого крепостниками крестьянства. Глубокое сочувствие к угнетенному народу они уже тогда соединяли с боязнью обострявшихся социальных антагонизмов усадьбы и деревни. Поэтому эти писатели осознавали социальные противоречия преимущественно через их отражение в нравственно-психологической и бытовой сфере жизни крестьянства. Истинной причиной страшных несчастий, выпавших на долю главных героев Григоровича — Акулипы («Деревня») и Антона («Антон Горемыка»), — были крепостнические отношения. Однако автор сосредоточился не на них, а на тех тяжелых бытовых обстоятельствах и психологических конфликтах самой крестьянской жизни, которые являлись только их результатом. Акулина стала жертвой барского самодурства, прикрытого как будто добрыми намерениями. Но забил ее насмерть собственный муж, сам жертва этого самодурства. И автор уделяет слишком большое внимание переживаниям Акулины и Григория, отвлекаясь от главного. Антона загубил в отсутствие барина всесильный управляющий, мстивший ему за попытку пожаловаться барину. Но до отчаяния и пре- ------------------------------- 1. Белинский В. Г. Физиология Петербурга..., ч. 1. — Полн. собр. соч., т. 9, с. 55. -------------------------------- ступления довела Антона все же пропажа его последнего достояния — лошади, которую у него украли на ярмарке. Григорович слишком подробно и сентиментально описывает это роковое, но все же случайное происшествие в жизни героя, закрывая его подробностями более существенные отношения. «Боже мой! Какое изучение русского простонародья в подробных до мелочности описаниях ярмарки!» — писал Белинский Боткину об «Антоне Горемыке» и затем признавался: — Ни одна русская повесть не производила на меня такого страшного, гнетущего, мучительного, удушающего впечатления: читая ее, мне казалось, что я в конюшне, где благонамеренный помещик порет и истязует целую вотчину...» (1).
Тургенев изображал взаимоотношения усадьбы и деревни намного смелее и глубже. И это не было только результатом его выдающейся талантливости. Само его мировоззрение отличалось гораздо большей сознательностью; в нем очень рано проявились характерные черты просветительства. Они сказались уже в ранней статье Тургенева «Несколько слов о русском хозяйстве и о русском крестьянине», написанной в 1842 г., еще до знакомства молодого писателя с Белинским. В ней Тургенев выступает врагом крепостничества, называет его в укор славянофилам «патриархальным состоянием», считая «устарелым», «препятствующим гражданскому развитию России». Он высказывается за освобождение крестьян, за ведение «разумного хозяйства» с помощью «науки земледелия», установление «судебного порядка в крестьянских общинах», развитие в народе «чувства гражданственности» с помощью «грамотности» и «распространения понятий». Он предлагает «заимствовать у иностранцев много... полезных сведений» и, подобно Белинскому, предостерегает от «слепого поклонения всему русскому только потому, что оно русское». В своих проектах Тургенев исходит из заботы о благосостоянии всего общества и выражает убеждение, что они должны «принести величайшую пользу», поскольку связаны «с вопросом о будущности России вообще». Но в то же время он сторонник «собственности» и «медленного, постепенного развития». При этом писатель возлагает надежды отчасти на правительство, а еще более на русское дворянство, в котором, по его мнению, должен пробудиться «общественный дух» (2). Просветительские взгляды Тургенева сближали его с Белинским. С 1844 г. писатель становится одним из активных соратников критика в борьбе с реакционным лагерем и одним из виднейших участников передового литературного движения. Это способствовало быстрому творческому развитию Тургенева. Вслед за ранними, в значительной мере подражательными поэмами («Параша», «Разговор») он пишет в 1844 г. первую
------------------------------- 1. Белинский В. Г. Письмо к В. П. Боткину от 2—6 декабря 1847 г.— Полн. собр. соч., т. 12, с. 445. 2. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем, т. I. M. — Л., 1960, с. 459—472.
------------------------------- прозаическую повесть «Андрей Колосов», впервые противопоставляя в ней характер разночинца с его прямотой и смелостью поведения и характер лнберально-дворянского интеллигента, страдающего рефлексией.
Но позже Тургенев резко меняет направленность своего творчества, примыкая к гоголевской традиции. В 1846 г. он пишет сатирическую поэму «Помещик», изображая в ней сцены усадебной жизни и разоблачая крепостнический характер славянофильских увлечений патриархального хозяина. А затем писатель обращается к очерковым рассказам из жизни крепостных крестьян — начинает цикл «Записок охотника». Обращая первоначально главное внимание на умственные и эстетические запросы одаренных людей из народа (очерки «Хорь и Калиныч», «П. П. Каратаев»), Тургенев в целом ряде очерков, написанных в 1847 г., в период его близкого общения с Белинским («Льгов», «Однодворец Овсяников», «Бурмистр», «Контора», «Два помещика» и др.), изображает страшные сцены крепостнического угнетения крестьян. Трудовая и семейно-бытовая жизнь крестьянства, его стремление к свободе не получают при этом отчетливого раскрытия, но сатирическая направленность изображения крепостничества достигает здесь наибольшей силы. «Записки охотника» явились выдающимся вкладом Тургенева в антикрепостническую литературу 1840-х годов.
К Тургеневу во многом был близок в своих произведениях и Иван Иванович Панаев (1812—1862). От малозначительных по содержанию «светских повестей», написанный еще в конце 30-х годов, он переходит к изображению повседневной помещичьей жизни о повестях «Барыня» и «Барышня». В очерках «Петербургский фельетонист» и «Тля» он зло высмеивает нравы столичной литературной и журнальной богемы. Еще более значительны по содержанию его повести «Онагр» и «Актеон», резко отрицательно изображающие преуспевающего буржуазного хищника, жертвами которого становятся по преимуществу зажиточные дворяне с их родовыми поместьями. Ближе всего к ранним романическим повестям Тургенева Панаев подошел в романе «Родственники». Роман построен на противопоставлении консервативной дворянской среды с ее узкими интересами материального благополучия и романтически мыслящей дворянской молодежи, стоящей выше этих интересов. Вместе с тем, изображая молодежь, Панаев противопоставляет искреннюю и смелую девушку Наташу молодому человеку, нахватавшемуся в московском идеалистическом кружке отвлеченных идей и пышных фраз и испытывающего разлад между словом и делом. Панаев отчасти предвосхитил здесь первые романы Тургенева. Однако, в отличие от него, Панаев очень бледно очертил своих героев и создал слабое в художественном отношении произведение. У Панаева не было ни отчетливости общественного мышления, ни значительного творческого таланта.
К этой же группе писателей примыкал Александр Васильевич Дружинин (1824—1864), не имевший больших творческих способностей и отличавшийся к тому же умеренностью консервативно-реформистских убеждений. Он начал свое творчество повестью «Полинька Сакс» (1847). В условиях общественного подъема постановка проблемы нравственного раскрепощения женщины из привилегированной чиновно-дворянской среды была значительной и злободневной, но в понимании сущности вытекающих отсюда конфликтов Дружинин обнаружил большую ограниченность. Его героиня не борется за свои права и за свою любовь. Она — слабая жертва слепых увлечений и существующих моральных норм, и ее, «как птицу из клетки», выпускает па свободу супруг Константин Сакс, помещик и крупный чиновник, наделенный чертами свободомыслящего человека. Образ Сакса объективно стал поэтому как бы апологией гуманной консервативности, хотя, быть может, это и не соответствовало замыслам автора. Таким образом, писатели либерально-дворянского течения тяготели в основном к романическим жанрам, раскрывающим идейные искания и идейно-нравственные конфликты в жизни дворянской интеллигенции. Но вместе с тем они создавали очерковые нравоописательные произведения, отличавшиеся пафосом гуманности. В литературном стиле, в композиции образов эти писатели проявляли склонность к эмоционально-психологической рефлексии и к своеобразному психологизму, по своей направленности эмоциональному и созерцательному. Вместе с тем некоторые из них сыграли значительную роль в развитии передовой литературной критики и в полемике с реакционными славянофильскими доктринами. В особенности это относится к Тургеневу. В середине 40-х годов он выступает не только как писатель, но и как литературный критик и публицист. Его критические статьи сыграли значительную роль в полемике представителей передового литературного движения против славянофилов и теоретиков «официальной народности».
Особенно значительна статья Тургенева о «Фаусте» Гёте в переводе М. Вронченко (1845). В ней он смело выступает убежденным сторонником социально-исторической критики и противником критики эстетической, которую защищали представители реакционного лагеря. Он видит в героях «Фауста» выражение определенного исторического этапа в развитии передовых наций Западной Европы — «борьбы между старым и новым временем», борьбы за приоритет «человеческого разума», осуществленный французами «на деле», а немцами «в философии и поэзии». Он считает, что слабость поэмы заключается в постановке этого вопроса только в философско-поэтическом плане, и упрекает Гёте за то, что у него «народ» играет «жалкую роль». Немцам Тургенев противопоставляет русских как «народ юный и сильный, который верит в свое будущее...». Он считает, что будущее России представляет передовое умственное и литературное движение, к которому сам принадлежит, и подчеркивает социальные тенденции этого движения и его демократические интересы. «Мы..., — заявляет Тургенев, — стали похожи на людей, которые при виде прекрасной картины, изображающей нищего, не могут любоваться «художественностью воспроизведения», но печально тревожатся мыслью о возможности нищих в наше время» (1). В статье о драме С. Гедеонова «Смерть Ляпунова» Тургенев открыто выступает против официально-охранительной литературы реакционного лагеря с ее казенным патриотизмом, против «злоупотребления патриотических фраз, которые так и сыплются из уст героев... исторических драм». Он противопоставляет этому «истинный патриотизм», который понимает как национальную гордость великим прошлым своего народа в его исторической преемственности с передовым движением современности. «Да, — пишет он, — русская старина нам дорога... мы изучаем ее в связи с действительностью, нашим настоящим и нашим будущим...». Но статья Тургенева направлена и против славянофилов, которые выдавали свою любовь к патриархальной старине допетровского периода за истинно патриотические чувства. Он считает такую любовь «фантастически вычурной» и подчеркивает прогрессивность своих идеалов, выражая уверенность в том, что «возникнет со временем русский, разумный и прекрасный быт и оправдает, наконец, доверие нашего великого Петра к неистощимой жизненности России» (2).
Эти критические статьи Тургенева показывают, насколько близко стоял он тогда к Белинскому в своих социально-исторических взглядах и как уверенно боролся вместе с ним против идеологии крепостнической реакции, не будучи, однако, демократом и революционером. Активное участие в идейной борьбе рассматриваемого периода принимал и другой выдающийся деятель передового умственного движения — историк, профессор Московского университета Тимофей Николаевич Грановский (1813—1855), близкий друг Герцена, Тургенева, Белинского. Грановский придерживался либерально-просветительских взглядов. В своих лекциях он боролся со всяким обскурантизмом к со всякой националистической заносчивостью. Он характеризовал события западной истории, но вкладывал в свои лекции идею служения передовой русской науке, передовой национальной культуре, которой, по его мнению, принадлежало будущее. Поэтому его лекции посещались не только студентами, но и широкими кругами интеллигенции и имели огромный успех. Борясь рядом с Белинским против славянофилов, Грановский, однако, не шел дальше либерализма. Симпатиям Белинского к якобинцу Робеспьеру он противопоставлял свое уважение к умеренной партии французской революции — Жиронде. «Тебе нравится личность Робеспьера, — писал он Белинскому, — потому, что он удовлетворяет делами своими твоей ненависти к аристократам... Как государственный человек, в великом значении слова, Робеспьер ничтожен... Жиронда выше его... Жиронда сошла в могилу чистая и святая, исполнив свое теоретическое назначение...» (3).
В своих научных и философских воззрениях Грановский, подобно Тургеневу, был идеалистом. Сначала он восторгался философскими статьями Герцена и даже пропагандировал их. Но когда тот пришел к материалистическим выводам, Грановский испугался и объявил себя убежденным приверженцем «бессмертия души». Летом 1846 г. между ним и Герценом произошел «теоретический разрыв», явившийся первым симптомом предстоящего размежевания, а затем и борьбы русских либералов с русскими демократами. «Вся наша деятельность, — писал впоследствии Герцен, оценивая этот факт,— была в сфере мышления и пропаганде наших убеждений... Какие же могли быть уступки на этом поле?» (4). Наряду с представителями дворянского либерализма в передовом литературном движении 40-х годов принимали участие и представители другого либерального течения общественной мысли — собственно буржуазного. Они были особенно активны в литературной критике и социально-политической теории, иногда проявляя в своем мышлении космополитические тенденции. Таков был В. П. Боткин, а в еще большей мере критик и социолог В. Н. Майков. Выходец из купечества, Василий Петрович Боткин (1811 — 1869), прошел в 1830-е годы вместе с Белинским и другими членами кружка Станкевича период философско-идеалистических увлечений, а затем, преодолевая эти увлечения, пришел к совершенно иным, нежели Белинский, общественным взглядам. В основе общественных взглядов Боткина лежат «промышленные интересы» и «политико-экономические принципы», которые он пытался определить, учитывая опыт социальной жизни передовых западноевропейских стран. Он был готов сочувствовать «угнетенному классу рабочих», но выход из общественных противоречий видел в развитии буржуазии, для России — буржуазии из дворянства, так как русские купцы, по его мнению, погрязли «в тучности и грубом невежестве». В буржуазном развитии страны он видел и залог «настоящей деятельности в русской литературе»(5). Он был тогда противником теории «чистого искусства» и в своих критических статьях «Германская литература» (1842) противопоставлял любовной лирике гражданскую лирику Гервега и Фрейлиграта. ------------------------------ 1. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем, т. I, с. 238, 240. 2. Там же, с. 271, 258. 3. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, с. 439—440. 4. Герцен А. И. Былое и думы.— Собр. соч., т. 9. 1956, с. 212. 5. Боткин В. П. Письма к П. В. Анненкову. — В кн.; П. В. Анненков и его друзья. Спб., 1892, с. 521—523. -------------------------------
Выступая также против славянофилов, Боткин, однако, соглашался с ними в критике русского передового умственного движения, которое, по его мнению, еще «не доросло» до передовой цивилизации западноевропейских стран. Это преклонение перед буржуазным Западом, вызвавшее недовольство и критику Белинского, отличало Боткина как буржуазного либерала от Тургенева и Грановского с их прогрессивным патриотизмом. К еще более абстрактным и односторонним выводам приходил Валериан Николаевич Майков (1823—1847). Майков был одним из видных представителей передового литературного движения 1840-х годов. Он был связан с Петрашевским и вместе с ним составлял первую часть пропагандистского «Словаря иностранных слов» (1), имевшего большой успех среди прогрессивной русской общественности. Вслед за Белинским Майков выступал против теории «чистого искусства», развиваемой литераторами реакционного лагеря, и являлся в основном сторонником принципов социально-исторической критики. «Мы требуем теперь, — писал он, — да и всегда, кажется, будем требовать от литературы выражения общества, его развития, духа народа» (2). Но вместе с тем в работах Майкова ясно наметилась тенденция консервативного, буржуазного «социализма». Появление ее очень характерно для нового, капиталистического периода развития, в который вступала тогда Россия. Его работы проникнуты пафосом отрицания пережитков средневековья и идеализации буржуазных отношений.
Майков считает, что «неравенство имущества» в буржуазном обществе является фактором прогресса и должно быть сохранено. Но при этом все же возможно установление «братства» между рабочими и хозяевами, и путем к его достижению является «дольщина» — получение рабочими доли в предприятиях под руководством «правительства» (3). «Братство» между классами и составляет, по Майкову, основу для достижения общего всем людям идеала человека — «жизненности», которую он понимает как «гармоническое развитие всех человеческих потребностей и соответствующих им способностей» (4). Идеал этот — общечеловеческий, одинаковый для всех наций. И достигнуть его возможно будто бы только путем преодоления национальных особенностей и крайностей, которые всегда создаются влиянием внешних условий. Большинство каждого народа, утверждает Майков, всегда коснеет в этих национальных особенностях, а меньшинство стремится их преодолеть, причем в нем --------------------------------
1. «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» был издан Н. Кирилловым двумя выпусками в 1845—1846 гг. 2. Майков В. Н. Кн. В. Ф. Одоевский. — Соч., т. 1. Киев, 1901, с. 203. 3. Майков В. Н. Об отношении производительности к распределению богатства. — Соч., т. 2, с. 67, 82. 4. Майков В, Н. Стихотворения Кольцова. — Соч., т. 1, с. 56. ------------------------------ всегда находятся «удальцы», которые доходят в этом стремлении до противоположных, но национальных же крайностей. Петр I и был, по Майкову, таким русским «удальцом», а в 40-е годы XIX в. такими «удальцами» являются все сторонники его преобразований, тогда как славянофилы — это приверженцы национального застоя. Майков доказывал, что «истинная цивилизация» и «национальные особенности» несовместимы и диаметрально противоположны друг другу (1). Провозглашая этот антиисторический и космополитический идеал, он тщетно стремился тем самым стать выше обоих лагерей, боровшихся в русской литературе 1840-х годов. Отсюда вытекало и своеобразие эстетических взглядов Майкова. В противоположность Белинскому он обращает главное внимание на субъективные чувства и симпатии писателя. Он утверждает, что человек познает жизнь единственно в сравнении с самим собой. «Художественная мысль, — пишет он, — не что иное, как чувство тождества, чувство общения какой бы то ни было действительности с человеком». «Тайна творчества состоит в способности верно изображать действительность с ее симпатической стороны». Такое чувство возникает «бессознательно», и поэтому искусству должен быть чужд всякий «дидактизм» (2). Эти взгляды легли в основу литературно-критических оценок Майкова. Осуждая классицизм как «школьную рутину» и романтизм как «школьничество», он рассматривает произведения реалистического искусства с космополитической точки зрения. Так, оценивая «Мертвые души», Майков стремится отличить в героях повести те дурные их черты, которые были «прямым следствием местных и исторических обстоятельств», от других, будто бы положительных их черт, вытекающих из основных «общечеловеческих побуждений» (3). Последние вызывают в нем сочувствие к отрицательным героям Гоголя, образы которых для передового движения стали средством разоблачения крепостнической дворянской жизни. Противоположность критических взглядов Белинского и Майкова особенно ясно проявилась в их оценке творчества Кольцова. Белинский видел в нем поэта, сумевшего разгадать поэзию крестьянского быта, выразить «горести, радости» «простого народа», поэта, у которого «и содержание и форма чисто русские» (4). Майков называет Кольцова «русским человеком, отрешенным от крайностей своей национальности», у которого нет ни «неподвижности» большинства, ни крайности «удальства», в поэзии которого ---------------------------------- 1. См.: Майков В. Н. Стихотворения Кольцова.— Соч., т. 1, с. 56.
2. Там же, с. 36, 38. 3. Майков В. Н. Сто рисунков из сочинения Н. В. Гоголя «Мертвые души» (1846). — Соч., т. 1, с. 166. 4. Белинский В. Г. О жизни и сочинениях Кольцова.— Полн. собр. соч. т. 9, с. 532—535.
----------------------------------- «страсть и труд, в их естественном благоустройстве» являют «простые начала, из которых сложился яркий идеал жизни» (1). Именно с этой статьей Майкова и полемизировал Белинский, осуждая его «фантастический космополитизм», равно как и «фантастическую народность» славянофилов, и разъясняя свое, историческое понимание народности. «Разделить народное и человеческое,— писал он, — на два совершенно чуждые, даже враждебные одно другому начала — значит впасть в самый абстрактный, в самый книжный дуализм» (2). Взявшись за теоретическую разработку идей буржуазного либерализма, Майков пришел, таким образом, к созданию ложной доктрины, помешавшей ему дать правильную оценку явлений литературной жизни. По своим общественным взглядам к Боткину был довольно близок также и один из крупнейших писателей 40-х годов — И. А. Гончаров. Он также был врагом всякой романтической мечтательности и сторонником промышленного развития страны и связанного с ним духа деловитости и предприимчивости. Но он не проявлял склонности к теоретическому доктринерству и не приходил ни к космополитизму, ни тем более к идеям буржуазного «социализма», которые вдохновляли В. Майкова. Гончаров воспитывался на критических статьях Белинского и усвоил некоторые его эстетические взгляды. В своем творчестве он остался чужд низкопоклонству перед собственно буржуазной культурой Запада. В романе «Обыкновенная история» Гончаров поставил вопрос о преодолении отвлеченной романтики, процветавшей в 1830-х годах в кругах консервативной молодежи. И ему было легко показать, как Александр Адуев терпит крах в своих романтических увлечениях идеальной любовью и дружбой только потому, что такие «идеалы» не находили осуществления в его жизни. Но Гончарову было гораздо труднее найти для разоблачения консервативной романтики истинную точку зрения. Он попытался было высмеивать такую романтику с позиций другого своего героя — трезвого чиновника-дельца П. И. Адуева. Но в конце романа Гончаров показал, что эта деляческая трезвость еще более ложна и опасна в нравственном отношении, поскольку заключает в себе самодовольную пошлость и бесчеловечность. Хоть и несмело, автор все же осудил ее. Однако уравновешенность и трезвость сохранились всецело в самом стиле романа Гончарова. Его роман лишен авторской романтики, а также и психологизма в раскрытии характеров. Он настолько объективен по форме, что, разбирая его в обозрении за 1847 г., Белинский пришел к неверной мысли об объективизме писателя в изображении жизни. ------------------------------- 1. Майков В. Н. Стихотворения Кольцова. — Соч., т. 1, с. 81, 82, 99. 2. Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу 1846 года. — Полн. собр. соч., т. 10, с. 26.
-------------------------------- Выступив вместе, Гончаров и Герцен внесли, каждый по-своему, значительный вклад в развитие русского романа. Таковы были основные передовые течения русской общественной мысли 1840-х годов и созданная ими литература в ее идейных и стилевых особенностях.
