Г. Н. Поспелов. "История русской литературы ХIХ века" Издательство "Высшая школа", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
2. «Духовная драма» Тургенева
События 1848 г. во Франции и резкое усиление реакции в России произвели на Тургенева большое впечатление. Именно с этого времени начинается расхождение писателя с русским демократическим движением. Первую половину 1848 г. Тургенев проводит в Париже. Он встречается с Герценом, дружит с Гервегом, наблюдает за политической борьбой. Провозглашение Франции республикой увлекает писателя и в его памяти «невольно воскресают» события 1793—1794 гг. Но активность французских рабочих, их попытка распустить Национальное собрание пугают Тургенева, и в своем описании этого события он называет восставших «мятежниками» (1). ----------------------------------------------- 1. Тургенев И. С. Письмо к П. Виардо от 15 мая 1848 г. — Письма, т. 1, с. 463. --------------------------------------------------- В письмах Полине Виардо он сетует на то, что в переживаемое «критическое и переходное время» «жизнь стала раздробленнее» и «уже нет крупного общего движения» (1). Он возлагает теперь надежды не на политическую борьбу, а на развитие материальной культуры. Великим движением современности, по его мнению, является «промышленность», «которая, с точки зрения нарастающего подчинения сил природы человеческому гению — сделается, быть может, освободительницей, обновительницей человеческого рода» (2). В связи с этим Тургенев высказывает более определенное отношение и к революционным стремлениям русской дворянской молодежи, и к тем студенческим кружкам, где эти стремления проявлялись. В рассказе «Гамлет Щигровского уезда», написанном в мае 1848 г. под впечатлением обострившейся политической борьбы и внешне примыкающем к «Запискам охотника», писатель впервые, вслед за Герценом, использует образ Шекспира для осмысления особенностей характера передовой дворянской интеллигенции своего времени. Здесь, как и в «Андрее Колосове», идет речь о московском студенчестве 1830-х годов и его нравах, снова утверждается, что отвлеченная, философско-романтическая рефлексия, процветающая в «кружке», портит людям понимание жизни и создает ту дряблость их натуры, за которую они расплачиваются потом всю жизнь. Но вопрос теперь ставится гораздо глубже. Тургенев впервые подходит к осознанию той антитезы, которая станет вскоре основой проблематики всего его творчества — антитезы революционного и реформистского понимания дальнейшего развития русского общества. Его герой, щигровский Гамлет, намечает эту антитезу пока еще очень отвлеченно, почти иносказательно, путем противопоставления немецкой философии и русской жизни. «Скажите на милость, — говорит он, — какую пользу мог я извлечь из энциклопедии Гегеля? Что общего, скажите, между этой энциклопедией и русской жизнью?». Философией Гегеля, как известно, односторонне увлекались в том «московском кружке», против которого мечет теперь громы и молнии разочарованный герой Тургенева. В этом кружке легко узнать кружок Станкевича. А самого активного члена этого кружка, который проповедовал там гегелевскую философию, тургеневский Гамлет называет «пустым краснобаем», «самолюбивым умником» и даже «довременным стариком». Тургенев, конечно, имеет в виду Михаила Бакунина. В пору своего отречения от московского кружка и «москводушия» Белинский в письмах к В. П. Боткину и, несомненно, в разговорах с Тургеневым называл Бакунина почти ---------------------------------------------------------- 1. Тургенев И. С. Письмо к П. Виардо от 25 декабря 1847 г. Там же, с. 451. 2. Там же. ---------------------------------------------------------- также — «фразером», представителем «самолюбивой идеальности» и даже «скопцом». Во всем этом важна, однако, не личность М. Бакунина сама по себе. Важен тот путь идейного развития, по которому пошел Бакунин, начав с изучения философии Гегеля, ее диалектики, этой «алгебры революции», по меткому выражению Герцена. Сначала, неверно понимая главные положения гегелевской философии, Бакунин вместе с Белинским приходил к признанию исторической закономерности существования самодержавного строя. Затем, преодолев это заблуждение, он, подобно Белинскому, уверовал в революцию как движущее начало исторического развития. Он увлекся западноевропейскими революционными движениями. В 1848 г. Бакунин был в Париже, встречался там с Тургеневым, а затем стал активным участником дрезденского восстания. На подобные перспективы и намекает тургеневский Гамлет. И он противопоставляет такому пути идейного развития другой путь, осознавая его как изучение потребностей русской жизни. «Зачем же ты таскался за границу? — спрашивает он сам себя. — Зачем не сидел дома да не изучал окружающей тебя жизни на месте? Ты бы и потребности ее узнал и будущность, и на счет своего, так сказать, призвания в ясность бы пришел...». Это и есть те самые реформистские задачи, какие потом будут ставить перед собой герои почти всех тургеневских романов: и Лежнев в «Рудине», и Лаврецкий в «Дворянском гнезде», и Кирсанов в «Отцах и детях», и в особенности Литвинов в «Дыме». Но в мае 1848 г. в момент обострения политической борьбы, накануне июньского восстания, Тургенев считал более важным изобразить жертву кружковой философии, приводящей к столь опасным перспективам. Его Гамлет из Щигров, изъеденный интеллигентской рефлексией, не может не только примкнуть ни к какому «крупному общему движению» (писателю казалось, что такого уже нет и в самой жизни), но хоть как-нибудь устроить собственную жизнь. Он нравственно гибнет в припадках самобичевания.
Через год Тургенев пишет на сходную тему уже не очерк, а психологическую повесть, в ее заглавие вынеся выражение, ставшее затем ходовым в русской критике: «Дневник лишнего человека». В ней переживания скептицизма и самоотрицания доведены до крайних пределов, до горькой иронии над самим существованием человека, неудачника и рефлектера, и мотивированы в сюжете его унизительным поражением в любви и смертельным заболеванием. К подобным бытовым и физиологическим мотивировкам идейного отрицания характеров своих геров писатель будет нередко прибегать и в последующих произведениях. Продолжением «Дневника» во всех этих отношениях является повесть «Переписка» (1850). Любовные и житейские неудачи главного героя мотивированы в ней, однако, более глубоко. Ее герой признается, что жил, «не получив извне никакого определенного направления, ничего действительно не уважая, ничему крепко не веря...». Он занимался всю жизнь «разработкой собственной личности», т. е. смаковал свои переживания и называл это «философией». А затем он унизительно влюбился в актрису, пустую женщину, и погубил жизнь незаурядной девушки из дворянской усадьбы, имевшей несчастье ему поверить. Так сурово и правдиво оценивал Тургенев нравственную жизнь русской дворянской интеллигенции, выросшей в период глухой реакции. Увлекшись творческим разрешением такого рода вопросов, Тургенев отходит от «физиологических очерков» 40-х годов. Создавая последние рассказы из «Записок охотника», он возвращается к изображению внутреннего мира дворянской интеллигенции. Снова меняется стиль Тургенева. От очерковой манеры, от колоритных портретно-бытовых зарисовок и воспроизведения бытового просторечия он обращается теперь к утонченному психологизму. Скоро и это, однако, перестает его удовлетворять, и Тургенев ищет себе «новую манеру» изображения. Осознавая этот переломный момент в своем творчестве, Тургенев писал Анненкову: «Надобно пойти другой дорогой — надобно найти ее — и раскланяться навсегда с старой манерой. Довольно я старался извлекать из людских характеров разводные эссенции... Но вот вопрос: способен ли я к чему-нибудь большому, спокойному! Дадутся ли мне простые, ясные линии...» (1). Тургенева привлекает теперь не очерковый бытовой колорит и не саморазоблачения героев в дневниках и письмах, а более широкое и объективное по тону сюжетное повествование. Его принципы он вскоре, под влиянием Дружинина и Анненкова, осознает как пушкинскую традицию в русской литературе, противопоставленную традиции Гоголя. Характерна в этом отношении повесть «Затишье». Изображая в ней обывательскую усадебную среду в комическом плане, Тургенев явно следует здесь за Гоголем, вплоть до совпадения отдельных приемов. А в то же время, кладя в основу повествования все ту же трагедию интеллигентско-дворянского безволия, какую он изображал и в «Дневнике лишнего человека», и в «Переписке», он отказывается от напряженного разоблачающего психологизма и стремится выразить свою мысль самим ходом событий (свидание Маши и Веретьева и гибель девушки). Он стремится даже показать подбором деталей свою преемственность с творчеством Пушкина, истолкованным в отвлеченно-эстетическом плане (в портрете Маши подчеркнута красота античного склада, глубина ее страсти выражена образом пушкинского «анчара» и т. п.). Но небольшие повести уже не удовлетворяют Тургенева. Ему хочется испытать силы в большой форме — в жанре романа. Еще в ссылке он обдумывал замысел романа «Два поколения», но
------------------------------------------------------ 1. Тургенев И. С. Письма, т. 2, с. 77. ------------------------------------------------- вскоре оставил его. В июне 1855 г. он начал писать новый роман — «Рудин». Это произведение замечательно тем, что в нем Тургенев снова с большой глубиной осознал наличие и расхождение двух тенденций — дворянско-революционной и либерально-просветительской — в передовом умственном движении дворянской интеллигенции 30—40-х годов. Однако и теперь он не нашел возможности взяться за подробное изображение самого процесса развития первой из этих тенденций. В ней писатель наметил лишь два интересовавших его момента, исходный и конечный, — московский студенческий кружок Покорского (Станкевича) и парижские баррикады 1848г. Между ними Тургенев находил определенную связь. Теперь он в гораздо большей мере, чем в 1848 г., когда писал «Гамлета Щигровского уезда», был убежден в том, что именно активные философские увлечения кружков 30-х годов довели некоторых из их членов до участия в революционном движении на Западе. И в этом была доля истины: постановка с помощью философии Гегеля проблем диалектического развития общества способствовала углублению революционного мышления у политически наиболее активных представителей русской дворянско-разночинной интеллигенции 30—40-х годов. Но Тургенев увидел теперь в этом пути измену интересам родной страны и заблуждения «космополитизма». Вновь, отчетливее, чем раньше, он противопоставил ему другой, с его точки зрения, более истинный путь либерально-просветительского преобразования русской жизни, медленного переустройства экономических, правовых и культурных отношений русской усадьбы и деревни по инициативе передового дворянства. В романе Тургенев создал два типа русских дворян-интеллигентов — Рудина и Лежнева, — воплощающих эти две тенденции общественного развития. Но, создавая роман в атмосфере тяжелого цензурного гнета, он не смог раскрыть их отношения с идейно-прлитической стороны. Следуя уже сложившимся принципам, Тургенев раскрыл их в отвлеченном идейно-психологическое плане. Кроме того, Тургенев подошел к воплощению своего замысла довольно тенденциозно. Он раскрыл предысторию главных героев — их отношения в московском кружке — только через отрицательные характеристики со стороны Лежнева. Тем самым он сделал Лежнева своим резонером и лицеприятным судьей над Рудиным, наполнив роман долгими разговорами и рассуждениями. Выдвигая Лежнева на первый план как человека с романтическим заквасом в прошлом и с трезвыми положительными идеалами в настоящем, Тургенев пытался вместе с тем разоблачить настроения скептицизма и самоотрицания, воплотив их в комической личности Пигасова и сделав этого героя вторым идейным противником Рудина. Основной же ход событий в сюжете романа он свел к любовным отношениям Рудина с Натальей, с тем чтобы показать через них все слабые стороны характера Рудина, воспитанные еще в московском кружке. Личные качества Натальи, способной к серьезным и глубоким переживаниям, требуют от Рудина проявлений серьезности и искренности намерений и интересов. Светская чопорность и претенциозность Ласунской очень сильно связывают его в отношениях с девушкой. А шпионские навыки личного секретаря хозяйки дома придают развитию этих отношений очень невыгодную для Рудина быстроту. События протекают в обстановке дворянской усадьбы, где Рудин — случайный, заезжий гость, а все прочие — свои люди. Характер, воспроизведенный в образе Рудина, не был новостью в творчестве Тургенева. Это тот же самый «пустой краснобай» и «самолюбивый умник» из московского кружка, которого с таким жаром осуждал щигровский Гамлет. Однако в сюжете романа Рудин спорит только на отвлеченно-философские темы и разглагольствует лишь на темы эстетические. Его характер раскрывается в основном с психологической стороны; в нем выражена та же идея, что и в характере щигровского Гамлета: отвлеченные философские умствования приводят будто бы к крайне одностороннему развитию личности; они поглощают все прочие стороны души — иссушают чувство, ослабляют волю, лишают человека искренности и уверенности в себе. И другие герои романа осуждают за это Рудина. У Рудина есть «проклятая привычка каждое движение жизни, своей и чужой, пришпиливать словом, как бабочку булавкой...»; он «холоден как лед, и знает это, и прикидывается пламенным»,— так говорит о нем Лежнев. «Его, как китайского болванчика, постоянно перевешивала голова», — замечает о нем Пигасов. Любовные отношения в сюжете романа и должны оправдать такое понимание характера главного героя. Рудин старается увлечь девушку, но сам увлекается ею, только подчиняясь ее увлечению; он полюбил ее только в своем воображении, только на словах. И когда перед ним встает необходимость решить судьбу Натальи и отвечать за ее честь, он пугается, отступает, пытается отделаться красивыми фразами и свалить вину на других. Таков Рудин в основных сценах романа. Но содержание романа не сводится ко всем этим психологическим разоблачениям. Потерпев поражение на любовном свидании, Рудин далее выступает не как рядовой либеральный дворянин, испорченный односторонним развитием, но как человек, стремящийся применить свои недюжинные способности к крупным событиям общественной жизни. Рудин гибнет на революционных баррикадах Парижа. Другой главный герой, Лежнев, противостоит ему не только непосредственной романтикой юности и грубоватой простотой в своих любовных и дружеских отношениях, но в еще большей мере своими претензиями на общественную активность — заботами об экономическом и правовом устройстве жизни своих крестьян. Все это остается, однако, вне конфликта и хода событий в романе. Итак, любовный конфликт романа слабо раскрывает основную его тенденцию, а характеры Рудина и Лежнева не укладываются в краткое развитие действия. Поэтому автор вынужден был присоединить к основной части романа ряд новых сцен, раскрывающих последующую историю геров и содержащих неожиданную для читателя переоценку их характера, в которых они меняются ролями. Уже в письме к Наталье, испытав поражение в любви, Рудин теряет самоуверенность и обличает самого себя. Теперь он сознается в односторонности своей рассудочной жизни, в неспособности отдаться чему-либо всей душой и чего-либо достигнуть. При новой встрече с Лежневым он подтверждает это грустной историей своих неудач. В этом свете его гибель на баррикаде, уже оставленной повстанцами, выглядит не как героический поступок, а скорее как самоубийство. Эта завершающая сцена романа (1) имеет, конечно, символическое значение. Писатель намекает на то идейно-политическое поражение, которое потерпели русские дворянские революционеры в результате событий 1848 г. — и Герцен с его «духовной драмой», и М. Бакунин, попавший в тюрьму за участие в дрезденском восстании. Об этом же резко отрицательно говорит резонер автора, Лежнев, по-новому оценивая Рудина. Он указывает на «нерусское красноречие» Рудина, на его незнание России и даже на «космополитизм» «Рудиных» вообще — людей, будто бы забывших о национальных русских интересах во имя интересов международного передового движения. Такие намеки остаются малопонятными для широкого читателя. Вместе с тем новая оценка Рудина, данная Лежневым в конце романа, содержит и попытки примирения. Осуждая друга юности за «космополитизм», он стремится оправдать в нем склонность к ораторству и романтические настроения, возникшие еще в студенческом кружке. Эти перемены в мыслях Лежнева вызваны обстоятельствами его собственного развития. Уже в середине романа писатель изображает хозяйственные хлопоты Лежнева с некоторой долей юмора. А к концу книги выясняется, что Лежнев в реформистской деятельности «снизу» не достиг никаких успехов, что он опустился, растолстел и стал усадебным обывателем. И он подымает тост не за Рудина лично, а за романтические искания передовой дворянской молодежи вообще. В этих исканиях автор романа снова хотел бы видеть начало какого-то «крупного общего движения». Но он еще яснее сознает теперь, что оно неосуществимо, что «жизнь стала раздробленнее». В конце романа Тургенев поручает Лежневу назвать себя и Ру- -------------------------------------------------------
1. Эта сцена не была включена в роман при его первой, журнальной публикации и появилась в его тексте только позднее, в отдельном его издании. ------------------------------------------------------------- дина «последними Могиканами» передового движения 40-х годов и с горечью осознать, что «новые поколения идут мимо...» них, не к их «целям». В первом своем романе Тургенев взял на себя очень трудную задачу идейного осознания и оценки характеров передовой дворянской интеллигенции 1840—1850 гг., допустив при этом некоторую внешнюю противоречивость, неслаженность и отвлеченность в выражении своей мысли. По существу же в осознании Тургеневым характеров была своя последовательность.
Рудин — это воплощение того же характера, каким обладал Бельтов Герцена. В этих героях гораздо яснее, чем в Онегине и Печорине, выразилось противоречивое единство либеральной и демократической тенденций в деятельности дворянских революционеров. В этой противоречивости и заключается корень внешней неслаженности содержания романа «Рудин». Тургенев не приемлет демократическую тенденцию деятельности Рудиных и видит в ней проявление «космополитизма». По отношению к Бакунину этот упрек не лишен убедительности, по отношению к Герцену он несправедлив. Но Тургенев чувствовал в деятельности Рудиных и наличие другой тенденции — либерально-просветительской. Она и была той почвой, на которой могли бы объединиться Рудины и Лежневы. Но были ли реальные возможности такого объединения? Своим правдивым пониманием характера Лежнева Тургенев ответил и на этот вопрос отрицательно. Он начал свой роман «за здравие» либерального просветительства, но кончил роман за его «упокой». Напечатанный в «Современнике» в начале 1856 г. роман вызвал большой интерес передовой общественности. Несколько позже революционно-демократическая критика по-своему его оценила. Если для Тургенева самым существенным в романе было различие в идейных позициях двух главных героев, а отсюда и в их характерах, то Чернышевский и Добролюбов не обратили на это особого внимания. Они сопоставляли Рудина с Агариным и Бельтовым или даже с Бельтовым, Печориным и Онегиным. Они стремились подчеркнуть в характере Рудипа, в его любовном поражении важный симптом слабости и обреченности передового дворянского движения вообще. Поэтому Рудин и встал далее в ряд русских «лишних людей». И такое, в общем верное, но все же слишком общее и несколько одностороннее его понимание сохранилось до сих пор. Настроения скептицизма и социального самоотрицания передовых слоев дворянской интеллигенции, усилившиеся после 1848 г. и утрированные Тургеневым в образах Гамлета, Чулкатурина, Пигасова, не были в какой-то мере чужды и ему самому. Эти настроения были субъективным, нравственным осознанием той глубокой внутренней противоречивости, которая свойственна была тогда всему передовому дворянскому движению, — противоречия между высотой национально-исторических задач, стоящих перед ним, и его классовой слабостью и половинчатостью. Тургенев, со свойственной ему глубиной общественного самосознания, лучше других смог осмыслить это противоречие, и не только в психологическом, но и философском плане. В мае 1853 г., через год после подготовки к печати «Записок охотника», Тургенев пишет новый охотничий очерк «Поездка в Полесье». В нем тема охоты снова стала для писателя поводом к тому, чтобы высказаться по более значительным вопросам. Но основной проблемой очерка являются теперь не социальные отношения крестьян и помещиков, а отношение отдельной человеческой личности к жизни природы. Автор осознает это отношение глубоко пессимистически, и этот пессимизм вытекает, несомненно, из кризиса его социального самосознания. Он выражает горькое сожаление о том, что жизнь так «бесследно ушла», что «жажда счастья», которой он жил в молодости, его обманула. И он оценивает теперь всю свою жизнь как «бедную горсть пыльного пепла», находит в самом себе «холодное, неподвижное, ненужное нечто» и с отчаянием сознает, что «нет надежды, нет возврата».
Столь горькую оценку итогов своей жизни в обществе автор обосновывает теперь своеобразной философией природы. Оказывается, что только «тихое и медленное одушевление, неторопливость и сдержанность ощущений, равновесие здоровья в каждом отдельном существе» является «неизменным законом» природы и что, наоборот, «все, что выходит из-под этого уровня... выбрасывается ею вон, как негодное». Таким незаконным проявлением жизни оказываются и «дерзостные надежды и мечтания молодости». И только перед лицом неизменной природы, видя «холодный, безучастно устремленный на него взгляд вечной Изиды», человек сознает это, «чувствует свою слабость, свою случайность — и с торопливым, тайным испугом обращается он к мелким заботам, и трудам жизни...». Такое понимание человеческой жизни было проявлением умонастроений социального пессимизма, усилившихся у Тургенева после событий 1848 г. и находившихся в противоречии с его передовым либерально-просветительским мировоззрением. Выражая эти умонастроения в своем очерке, Тургенев перекликался отчасти с некоторыми литературными представителями консервативно-дворянского лагеря. Особенно тесно сближался он с философской лирикой Ф. И. Тютчева, в которой поэт первооснову бытия видит в «бездне», «хаосе» природы, поглощающей все личное, и считает мимолетными и эфемерными как дерзания человеческого ума, так и порывы личного чувства. «Натурфилософия» Тургенева пока еще не выходила за пределы реального. Но она заключала возможность перехода от признания «таинственных» законов природы к их объективно-идеалистическому истолкованию. Это и сказалась вскоре, когда в последние годы николаевской реакции пессимистические настроения писателя усилились и углубились.
Летом 1856 г. Тургенев написал повесть «Фауст», в которой попытался дать своему философскому самоотрицанию мотивировку, граничащую с мистицизмом. По основной мысли эта повесть близка к «Поездке в Полесье», Не исполнение «любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, — исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку»,— такой вывод главный герой и рассказчик «Фауста», идейный воспитанник все тех же кружков 30-х годов, делает из всею, что произошло с ним в личной жизни. А само происшествие — внезапную смерть любимой женщины, никогда не знавшей глубоких, романтических переживаний и вдруг испытавшей их, — он осознает как вмешательство в жизнь людей неведомых, потусторонних сил, как «тайную игру судьбы, которую мы, слепые, величаем слепым случаем». «Я многому верю теперь, чему не верил прежде». — признается герой «Фауста». Так проявилась в творчестве Тургенева общественная реакция, вызванная событиями 1848 г. и последующих лет. Это была своего рода «духовная драма», хотя и совсем иная, чем у Герцена. Подобно Герцену, Тургенев вскоре смог ее преодолеть.
