Г. Н. Поспелов. "История русской литературы ХIХ века" Издательство "Высшая школа", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
5. Тургенев и демократическое движение 1860-х годов
«Дворянское гнездо», задуманное писателем еще в начале 1856 г., было вторым и последним из романов Тургенева, в которых жизнь и идейные искания либеральной дворянской интеллигенции только косвенно противопоставлялись демократическому движению с его революционным авангардом. Но решительная идейная борьба революционеров-демократов против либерализма, особенно усилившаяся с началом подготовки к реформам, все сильнее затрагивала Тургенева как мыслителя и художника. Отличаясь большой чуткостью к общественным настроениям, писатель не мог не сознавать растущее значение русской демократии. А в то же время он все более несочувственно и даже враждебно относился к идеям революционного пути развития русского общества, которые она пропагандировала. Все это и отразилось в новых творческих замыслах писателя и прежде всего в романе «Накануне».
В предыдущих своих произведениях Тургенев уже изображал разночинцев. Но он видел в них людей, находящихся под влиянием романтического идеализма, процветавшего в кругах дворянской интеллигенции. Так, в повести «Яков Пасынков» (1855) главный герой, скромный студент-разночинец, противостоит чистотой своих романтических чувств самодовольным представителям дворянства. В «Дворянском гнезде» разночинец Михалевич, тоже бывший студент-романтик, выступает глашатаем социальных задач, стоящих перед передовыми дворянскими кругами. Но в романе «Накануне», задуманном вслед за публикацией «Дворянского гнезда», писатель наметил иное соотношение социальных сил. Этот роман также написан в «новой манере» Тургенева. Снова действие развивается вокруг дворянской семьи, в основном консервативной и ограниченной по своим умственным интересам. Снова в этой семье незаметно растет и развивается молодая девушка, в нравственном росте которой стихийно отражается глубокий кризис всего старого уклада, разделяющий дворянскую молодежь на противоборствующие группы. Эта девушка в большей мере, чем ее предшественницы, обладает редкими нравственными свойствами и как бы предназначена стать избранницей того, кто сможет увлечь ее высотой и благородством идеалов. В личных качествах героини нового романа Тургенева, написанного в 1859 г., когда в стране уже стала складываться революционная ситуация, есть вместе с тем и нечто новое. Если Наталья в «Рудине» увлекалась по неопытности лишь надуманной и показной романтичностью речей Рудина, то Лиза в «Дворянском гнезде», инстинктивно осуждающая все показное, почувствовала в Лаврецком глубокую искренность его мечты о простой, самоотверженной, трудовой жизни рядом с народом и на пользу народу. Но Лиза, подобно Лаврецкому, даже и в трагической развязке романа, не выходила при этом из круга понятий и представлений, связанных с дворянским укладом жизни. Елена же в «Накануне» не внешне и не умственно, но в самой глубине своего существа уже испытывает страстную неудовлетворенность строем окружающей ее жизни. Она смутно сознает слабость и ограниченность всех тех, кто с ним уживается, а сама стихийно рвется за его пределы. Ее жажда «деятельного добра» в условиях дворянского быта, ее помощь нищим и забота о животных — все это для нее лишь первая ступень, лишь начало какой-то другой, гораздо более важной деятельности. Недаром она свои «милостыни» называет «ничтожными». Недаром она смутно чувствует кругом одну ложь и бьется, как в «клетке», хотя никто ее не стесняет, и готова «просить и умолять пощады», хотя ей ничто не угрожает. «Меня как будто убивают, и внутренне я кричу, я возмущаюсь», — признается она самой себе. В характере Елены Тургенев впервые уловил те перспективы идейного ухода выдающихся личностей из среды дворянской молодежи за пределы своего класса и всего помещичьего строя, которые тогда стали уже намечаться в самой жизни и сказались потом в революционной деятельности русских женщин типа Софьи Перовской или Веры Фигнер. Это было творческое открытие Тургенева. В романе эту перспективу осознают два молодых человека из дворян, в чьих характерах писатель подчеркнул те же тенденции мировоззрения дворянской интеллигенции, которым он и раньше придавал большое значение. Шубин воплощает то же романтическое предчувствие высоких, национально-прогрессивных идеалов, что и Н., герой «Aси»; Берсенев — ту же идею самоотречения во имя долга, во имя скромного труда для блага общества, что и Лаврецкий. Но в них есть нечто новое. Оба они — не помещики, какими были Лежнев, Лаврецкий или герои «Фауста» и «Аси», но собственно интеллигенты из дворян, наполовину разночинцы, люди, оторвавшиеся от земли и усадьбы. Оба они проявляют романтическую тенденцию своего характера в идее высокого, благородного служения науке или искусству. Недаром Тургенев сделал Берсенева учеником и последователем Грановского. И Шубин, и Берсенев любят Елену и ищут ее взаимности. Но обнаруживают при этом и индивидуалистический склад своего характера, и свою социальную ограниченность. Они не могут дать никакого содержания тем смутным порывам, которыми томится Елена. Тургенев мог бы и здесь, как он это делал уже не раз, все свести к этим романтическим томлениям и бесплодным порывам. Однако теперь он понимает их уже по-другому, и поэтому его замысел иной. Он вводит в роман героя, который неизмеримо превосходит Берсенева и Шубина и раскрывает Елене истинный смысл жизни, заключающийся в героической борьбе за общенациональные идеалы. Осознание необходимости героических действий — вот то новое, что сказал писатель своим романом. Но героическая борьба всегда, в том или ином отношении, опирается на народное движение и без этого не имеет ни настоящей силы, ни истинного пафоса. Тургенев это, видимо, понимал и сделал Инсарова одним из видных и сознательных участников борьбы за национальное освобождение его родины. Писатель понимал также, какой огромный нравственный подъем, убежденность и силу дает человеку участие в этой борьбе. Процесс осознания этого Еленой и составляет основной идейный пафос романа. Сначала Елена с удивлением слышит слова Инсарова, что «наше время не нам принадлежит», «а всем, кому в нас нужда», и что любовь к родине — это то, «что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя не верить...». Затем, увлекаясь Инсаровым как носителем героической идеи, девушка уже сама понимает, что он «весь отдался своему делу» и потому у него «ясно на душе». «Кто отдался весь... весь... — думает она, — тому горя мало, тот уже ни за что не отвечает. Не я хочу, то хочет». Далее же, став другом, а потом и женой Инсарова, Елена лишается сомнений и колебаний; интересы его дела, его борьбы для нее неизмеримо выше чувств и интересов того маленького семейного мирка, в котором она живет. Тургенев по-своему, показав нравственные искания девушки из дворянской среды, осознал тот же внутренний процесс идейного развития, какой затем более принципиально и сознательно раскрыл Чернышевский в романе «Что делать?». Особенно важно, что весь этот мир героического самосознания Тургенев противопоставил дворянскому индивидуалистическому нравственному миру. Теперь писатель по сути дела готов признать, что только демократия может возглавить героическую борьбу за освобождение родины. И он сделал Инсарова разночинцем, бедняком, связанным с народом человеком, присутствие которого коробит людей с дворянскими взглядами и привычками. Писатель подчеркнул черты демократизма в наружности, манерах, образе жизни, вкусах Инсарова. Одна из характерных черт Инсарова состоит в том, что он, как и Елена, «стихов» не любит и не знает «толка в художестве». Но при этом он очень любит и высоко ценит болгарские и сербские народные песни. И здесь нет противоречия: для Инсарова эти песни — не «художество», но выражение самого важного в жизни: народного героического характера, народных стремлений к свободе.
Но, признавая разночинцев-демократов главными деятелями героической борьбы за освобождение народа, Тургенев не хотел, однако, признать этой роли за русской революционной демократией, с которой он сталкивался в идейной борьбе «шестидесятых годов». Революционные демократы активно размежевывались тогда с либералами и разоблачали их как идейных застрельщиков всего помещичьего лагеря. Отсюда проистекало немало личных обид. Но Тургенев и в принципе считал такую политику неверной, будто бы ослабляющей передовое движение в целом, наносящей ему ущерб. У Тургенева еще живы были впечатления об общественной жизни 40-х годов, когда либералы и демократы были соратниками в борьбе с крепостниками, когда Белинский был для всех них «отцом и командиром» (1). --------------------------------- 1. Тургенев И. С. Письмо к В. Г. Белинскому от 14 ноября 1847 г. Письма, т. 1, с. 264. --------------------------------- Поэтому-то Тургенев и решил сделать главным героем своего романа не русского, а представителя народа, у которого борьба за освобождение страны от иноземного гнета была великим общенациональным делом, стоящим выше классовых противоречий. Писатель сделал своим героем болгарина, и этот выбор был вполне убедителен. В 1840—1850 гг. Болгария, действительно, переживала такой период развития, когда общество уже созрело для освободительной борьбы, но политические течения еще не дифференцировались, когда болгарские разночинцы-демократы представляли в борьбе против турок всю страну, все общество. Инсаров и говорит Елене: «Заметьте: последний мужик, последний нищий в Болгарии и я, — мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость». По особенностям своего происхождения и деятельности Инсаров во многом напоминает национальных героев Болгарии того времени, людей типа Георгия Раковского и ему подобных. В сюжете романа Инсаров как выразитель идей общенационального освободительного движения противостоит только Берсеневу и Шубину. Но в размышлениях Шубина, которому дана роль резонера, он противостоит не только «грызунам, гамлетикам, ..самоедам»,— в них легко угадать дворянскую либеральную интеллигенцию,— но и еще кому-то, кого автор нарочито неопределенно называет «толкачами, из пустого в порожнее переливателями да палками барабанными». Тургеневу хочется думать, что и в России возможны свои Инсаровы, т. е., в его понимании, такие разночинцы-демократы, которые стремились бы сплачивать и возглавлять антикрепостническое движение. Писатель верит, что «и у нас народятся люди». Эту мысль выражает и заглавие романа. Однако в таком понимании перспектив русской общественной жизни Тургенев был не прав. Революционные демократы возглавляли тогда не только антикрепостнический, но прежде всего вновь возникший антипомещичий лагерь и поэтому никак не могли подчинять свою борьбу интересам либерально-дворянского движения. Наоборот, они должны были его разоблачать. Просветительски мыслящие либералы сами могли бы поддержать борьбу демократии за ликвидацию крепостничества в интересах крестьянства вместо того, чтобы идти на компромисс с реакцией. Но они оказались неспособными на это. Таким образом, в 60-е годы XIX в. пафос героизма принадлежал только тем, кто активно боролся за новую, демократическую Россию против самодержавно-помещичьего строя. Реально Берсеневы и Шубины могли бы стать русскими Инсаровыми только в том случае, если бы они отрешились от взглядов и интересов дворянского класса и встали на сторону демократии. В этом, и заключался основной смысл статьи Добролюбова о «Накануне». Политическая тенденциозность привела Тургенева к большой ограниченности в показе развития характера Инсарова. Он почти не раскрыл ни его политических связей, ни его внутреннего мира. И когда наступил для героя решительный момент активного участия в освободительной борьбе, писатель быстро свел его со сцены таким простым и прямолинейным приемом,- как смертельное заболевание. Тургенева интересовала не Болгария. Инсаров был нужен ему не сам по себе, а лишь для противопоставления русскому передовому движению с его внутренними антагонизмами. Своим романом писатель как бы вновь жалуется на «раздробленность» «крупного движения».
Работая над романом «Накануне», Тургенев предназначал его для журнала Каткова «Русский Вестник», где он и был напечатан в первой книжке за 1860 г. Этим автор как бы подчеркивал свое углубляющееся идейное расхождение с редакцией «Современника».
Но стремление Тургенева к идеалу активной и самоотверженной гражданской борьбы за будущее России было все же очень искренним. Это сказалось, в частности, в его «речи» «Гамлет и Дон-Кихот», которую он прочитал публично в январе 1860 г. и которую обращал к привилегированной, в основном дворянской публике. Главная ее мысль, выраженная через сопоставление двух литературных типов, — это утверждение необходимости крепких убеждений и самоотверженной борьбы за них. «Нам кажется, — говорил писатель,— что главное дело в искренности и силе самого убеждения, а результат — в руке судеб». «Наше дело вооружиться и бороться». Поэтому, признавая, что скептицизм Гамлета и людей его типа «непримиримо враждует с ложью» и «становится одним из главных поборников истины», Тургенев все же подчеркивает, что «Гамлеты... бесполезны массе», что «они ей ничего не дают», «никуда вести не могут» и «не оставляют за собой дела». Дон-Кихот же и люди его типа — это люди «непреклонной воли», пустившие «глубоко корни в почву» и не могущие «изменить своему убеждению». Они «идут непреклонно вперед, ищут, падают, поднимаются и, наконец, находят... и по праву». Поэтому «комизм Дон-Кихота только внешний», а «ограниченность» его извинительна. И массы чувствуют это. «Масса людей всегда кончает тем, что идет, беззаветно веруя», за такими людьми. А в ней самой «едва ли не лучшим свойством» является «способность бескорыстного энтузиазма, презрения к прямым личным выгодам...». Речь Тургенева была новой вершиной прогрессивности его общественной мысли. Иносказательно она призывала к политической борьбе. Но постановка вопроса в ней была очень отвлеченной. Писатель не вышел за пределы психологической антитезы «гамлетизма» и «донкихотства», а такая антитеза была недостаточной. Дон-Кихот был человеком непреклонной воли и стойких убеждений. Он не страдал, подобно Гамлету, бесплодным скептицизмом. Но он был романтик и идеалист. Именно потому он терпел поражения. Он был не внешне, а по-настоящему смешон тем, что его мысль была не в ладу с реальной действительностью, была лишена глубокого и вдумчивого критицизма. Тургенев нарочито обошел в речи этот важнейший вопрос, но, несомненно, много думал о нем. Eго особенно беспокоил именно тот критицизм и та трезвость мысли, которые все более проявляли представители революционной демократии в нападках и на самые основы помещичьего строя, и на все идеологические принципы дворянской жизни и дворянской культуры, и в частности на идеализм и романтику представителей передовой дворянской интеллигенции. И через полгода после напечатания «Накануне», летом 1860 г., Тургенев уже задумал новый роман «Отцы и дети», посвященный в основном осмыслению идеологического антагонизма либералов и демократов. Этим романом писатель ответил на резкую критику его излюбленных героев — либералов-идеалистов — со стороны Чернышевского и Добролюбова. В своем замысле Тургенев как бы перекликался со статьей Герцена «Лишние люди и желчевики». Главным героем романа он снова сделал разночинца-демократа, на этот раз русского, выступающего принципиальным идейным противником дворянства, всех понятий и институтов дворянского общества, в особенности либерального романтического идеализма. Писателю казалось, что люди, отрицающие все это, тем самым уже ничего не признают и заслуживают клички «нигилистов».
Но такое одностороннее представление о мировоззрении демократов не лишило Тургенева «такта действительности» — он очень обстоятельно и вдумчиво осмысливал характер своего главного героя в его социальном своеобразии. Ему хотелось найти в нем резкую антитезу всему идеальному и романтическому. И он подчеркивал в этом характере трезвость, утилитарную направленность мышления и даже своеобразный скептицизм практического деятеля, доверяющего только своему делу. Поэтому, полемизируя своим романом с революционной демократией, Тургенев воспроизвел в лице Базарова не крестьянского демократа-«шестидесятника», не человека типа Чернышевского и Добролюбова с их пафосом политической борьбы, с их революционной романтикой, вытекающей из просветительских идеалов общинного социализма. Базаров — выразитель другой тенденции революционно-демократического движения, которая затем представлена была Писаревым и его единомышленниками, конкретнее — Писаревым того периода его деятельности, когда пропаганда естественнонаучных знаний и естественнонаучного материализма стала основным пафосом его мировоззрения, когда «позитивизм» временно брал в нем верх. Создавая роман, Тургенев, конечно, не имел в виду лично Писарева и не мог предвосхитить его эволюцию, но он, по собственным признаниям, встречался в жизни с людьми подобного же склада характера и сделал их прототипами своего героя (1). ---------------------------
1. См.: Тургенев И. С. По поводу "Отцов и детей". — Собр. соч., т. 10, С. 346, 349. ---------------------------
Изображая Базарова, Тургенев слегка намекает на какие-то революционные возможности, таившиеся в людях его типа. «От копеечной свечки Москва сгорела»; «нас не так мало, как вы полагаете»,— говорит Базаров Павлу Кирсанову. «Вы не деретесь,— и уже воображаете себя молодцами, — а мы драться хотим»,— говорит он Аркадию. Но никаких намеков на революционную деятельность Базарова в романе все же нет. Политические взгляды Базарова сводятся к резкой критике существующего в стране положения. Он уверен, что либералы-обличители «никуда не годятся», что аристократы — «дрянь», что правительственная отмена крепостничества «едва ли пойдет нам в прок», что в стране мало честных людей, что народ полон грубых суеверий, что русские мужики склонны к пьянству и т. п. Но он считает вместе с тем и крестьянскую общину, и круговую поруку довольно сомнительной «штучкой». Говоря о крестьянской семье, он вспоминает только о «снохачах», а свою уверенность в том, что крестьяне обязательно «надуют» помещика, подкрепляет иронической пословицей: «русский мужик бога слопает». Не видя созидательной силы ни в правительстве, ни в дворянстве, он не видит ее и в народных массах, не различает в народе его забитое большинство и «инициаторов народной деятельности», как это делал Чернышевский. Словом, Базаров не крестьянский демократ и не социалист. У него нет последовательной социально-политической теории. У него нет и ясно выраженных политических идеалов, которые заставляли бы его объединяться с другими для активной борьбы с помещичьим строем и возбуждали бы в нем революционно-романтические стремления. Пафос борьбы Базарова — это идеологический пафос. Он стремится сокрушить твердыни дворянского идеализма, прикрывающего существующие отношения, с помощью утилитарного, материалистического миропонимания. Поэтому он и не признает никаких авторитетов и принципов, принятых на веру, идущую от нравственной силы идеала. Он ни во что не верит, кроме практического опыта и научного эксперимента. Поэтому он так спокоен, холоден и трезв, иногда почти до цинизма. Иногда он даже мрачен и желчен, так как в его душе совершенно отсутствуют высокие, вдохновляющие стремления. В характере Базарова Тургенев довел до крайности те общие тенденции, которые он обнаружил у некоторых представителей демократической молодежи 60-х годов. Материалистические взгляды Базарова выявляются в романе очень четко. Это тот же материализм, что и у доктора Крупова — естественнонаучный, физиологический, экспериментальный, стремящийся по-своему объяснить даже то, что выходит далеко за пределы физиологии, — все душевные, нравственные, идейные переживания людей. Такова, например, попытка Базарова доказать воображаемый, надуманный характер романтических переживаний человека, выражаемых его «взглядом», с помощью «анатомии глаза». В качестве популярного руководства в таком понимании жизни он называет книгу «вульгарного» материалиста К. Бюхнера. Но материализм Базарова — не кабинетный, не академический. Он имеет активную общественную направленность. Именно па почве материалистических убеждений Базаров проявляет себя заклятым врагом дворянской культуры и поборником культуры демократической. Именно здесь он выступает активным проводником новой, воинствующей демократической идеологии, опирающейся на естественнонаучные знания и имеющей своей объективной целью идейное и моральное раскрепощение русского общества. Это было тогда тоже своего рода революционной задачей. И хотя Базаров не занимается непосредственно политической борьбой, весь его облик овеян духом революционности. В этой связи, хотя и не ясно, но очень многозначительно звучат его слова: «мы драться хотим» или «от копеечной свечки Москва сгорела» и т. п.
С едкой иронией воюет Базаров против идеологических иллюзий дворянского общества — от религии и эстетики до начал патриархальной семейственности. Особенно беспощаден он ко всему, что так дорого и мило сердцу либерально-дворянской интеллигенции,— к романтике природы, искусства и женской любви. Он отрицает преклонение перед красотой природы и не хочет видеть в ней «храма». Он не признает искусства как служения красоте и вызывающе, в целях уязвить противника, принижает прославленных художников, которых особенно высоко ставили сторонники «чистого искусства» — Рафаэля и Пушкина. Над романтической любовью, обожествляющей женщину и ставящей ее на пьедестал, он прямо глумится. Но в отрицании Базаров — не скептик и не «нигилист». У него есть и положительные убеждения. Вечным принципам, принятым на веру, он противопоставляет реальные, опытные знания и научный эксперимент, науке вообще, в ее вечной ценности — общественную полезность отдельных опытных наук. Природу он понимает как «мастерскую», где человек — «работник». И он не стал бы отрицать искусство, если бы оно приносило видимую пользу обществу. А физическая красота женщины радует и увлекает его, и он может эстетически восхищаться ею, исходя из своих естественнонаучных представлений о ней. Но во всем этом у Базарова проявляется и некоторая односторонность. Он ко всему прикладывает слишком узкую мерку физиологической причинности и ощутимой полезности. Он не видит, что борьба демократии за будущее не только не исключает, но даже предполагает осознание ее великих социально-политических целей и вытекающих из пего возвышенных чувств. Он не знает того, что было вполне ясно героям романа Чернышевского «Что делать?». И может быть, именно смутное сознание этой слабой стороны своего миропонимания заставляет Базарова говорить слишком резко и запальчиво, аргументировать свои мысли нарочито упрощенно и грубо. Так осознал Тургенев социальный характер Базарова и таким он изобразил его в первой половине романа, до кульминации любовной интриги. Но в оценке этого характера у писателя проявляются две протиборствующие тенденции. Показывая разночинца в чуждой ему дворянской среде, писатель подчеркнул в нем, с одной стороны, простоту и грубоватость его облика, резкость и угловатость его манер, а с другой — его самоуверенность и незаурядный, пытливый ум. Видя в разночинце-демократе представителя враждебного и чуждого себе мира, Тургенев тем не менее показал в нем такую трезвость и убежденность мысли, прямоту чувств, собранность воли, которые делали его необычайным явлением в изображаемой социальной среде. Осудив в романе материалистические и утилитарные убеждения демократа, противопоставив им романтико-идеалнстическне убеждения либералов, Тургенев тем не менее не нашел среди них никого, кто мог бы уверенно и успешно оспаривать «нигилиста» в идейных столкновениях с ним. Именно в этой перспективе и обрисовал Тургенев всех других героев своего произведения. Он снова ограничил свой роман рамками жизни отдельных дворянских семей. Прежде всего это семья Кирсановых, где Базаров сразу находит и поклонников, и идейных противников. Но это — не стойкие поклонники и слабые противники. Старший из Кирсановых — это по существу неудачник, бобыль и приживал, давно растерявший свои светские связи и живущий пустыми требованиями домашнего этикета да затаенной склонностью к подруге собственного брата. Но писатель, слегка подчеркивая комичность аристократических замашек и идеологических претензий Павла Петровича, соединенных с его внутренней слабостью, все же именно его делает главным противником Базарова сначала в спорах, а затем на дуэли. Тем самым он дает Базарову полную возможность уверенно расправиться с этим запоздалым защитником сословных «принсипов». .Николай Кирсанов также не в силах серьезно противостоять Базарову. Подобно Лежневу и Лаврецкому, он — бывший студент университета 30-х годов и либеральный помещик, решивший еще при крепостном праве «устроить» своих крестьян — отдать им в собственность их землю и перевести на оброк. Еще более прогрессивно в деятельности Кирсанова то, что на своей земле он завел «ферму», т. е. хозяйство, основанное на «вольном» наемном труде. Оно требует различных агрономических улучшений, и это заставляет самого хозяина читать, учиться и стараться «стать в уровень с современными требованиями». Но, пойдя гораздо дальше Лаврецкого в хозяйственном отношении, Кирсанов идейно деградировал по сравнению с ним. У Лаврецкого были хотя и смутные, но высокие общенациональные
идеалы, стремления осознать «народную правду» и служить ей. У Кирсанова ничего подобного нет. И в этом, несомненно, уже сказалась постепенная утеря дворянским либерализмом его недавнего просветительского пафоса. При всей готовности читать Либиха, Николай Петрович выглядит человеком недалеким и ограниченным, даже в искренности и доброте. Самое большее, чего от него можно ждать, это чтобы его собственная «ферма» не прогорела и стала бы приносить доход. А в остальном ему вполне довольно Пушкина, виолончели и Фенички. В таком либерале Базаров, конечно, не видит достойного противника и имеет основание глядеть на него с пренебрежительной иронией. Таковы «отцы» в дворянстве 60-х годов, но и «дети» ни в чем не сильнее их. В «Дворянском гнезде» Тургенев выразил надежду, что молодежь в доме Калитиных — это те «молодые силы», которым предстоит «дело делать, работать». И он имел возможность показать осуществление этой перспективы в сыне Кирсанова. Он мог бы даже попытаться сделать его идейным соперником Базарова и отразить основной идеологический конфликт эпохи в столкновениях людей одного поколения, но разных течений общественной мысли. Но писатель, видимо, не нашел реальной возможности сделать это. Он изобразил молодого дворянина робким учеником и даже просто подголоском воинствующего разночинца-демократа, а лично — человеком столь же недалеким, как и его отец, способным променять передовые идеи на счастливое прозябание в лоне семьи. И к Аркадию Базаров, естественно, относится снисходительно-иронически. Среди дворян у Базарова нет ни достойных противников, ни настоящих единомышленников. Последние у него, несомненно, должны были быть среди разночинно-демократической молодежи. Тургенев, конечно, понимал такую возможность, но не счел нужным раскрыть ее в сюжете романа. Ему хотелось, видимо, показать Базарова одиночкой, и он изобразил его проводящим летний досуг по дворянским усадьбам и ненадолго заезжающим в провинциальный город. Здесь он не встречает людей своего уровня и круга. Но здесь перед ним заискивают люди, извращающие передовые идеи эпохи, стремящиеся прикрыть свою распущенность новейшими научными и социальными понятиями, и он с презрением отворачивается от них. Сопоставив Базарова с Ситниковым и Кукшиной, писатель оттенил этим всю значительность его характера, всю серьезность его идейных запросов. Таким образом, всей расстановкой действующих лиц романа Тургенев показал разночинца-демократа с его умственной активностью и целеустремленностью как новую силу в русской общественной жизни, которой среди дворянства, даже в его передовых слоях, по существу некого противопоставить. Но тем не менее для писателя были совершенно неприемлемы сами идейные принципы демократии 60-х годов — материалистическое и утилитарное миропонимание, особенно в его естественнонаучной аргументации, из которой вытекала резкая и на вид уничтожающая критика идеализма и романтики дворянской интеллигенции. Всем последующим ходом событий романа Тургенев и попытался показать несостоятельность материалистических взглядов своего героя и даже покарать его за них. Средством испытания характера героя и его убеждений здесь снова выступают любовные отношения с женщиной. Как бы в ответ на разоблачения любовных поражений либералов-романтиков со стороны революционно-демократической критики, Тургенев пытается теперь устроить роковое «rendez-vous» и для разночинца-демократа. В отношениях с Одинцовой Базаров должен на собственном опыте убедиться в том, что существуют романтические переживания, что они бывают очень глубоки и сильны. Но чтобы привести Базарова на любовное свидание, нужна была героиня, не похожая на прежних героинь Тургенева, юных девушек с наивностью и непосредственностью переживаний. Одинцову писатель изобразил женщиной в расцвете сил, с жизненным опытом, развитым и пытливым умом, красивой, и изящной, с аристократическим обликом и манерами. Такая женщина оказалась способной пленить «нигилиста», возбудить в душе человека, из принципа сводящего любовь к физиологической основе, романтические переживания. Тургеневу было легко защищать романтику от нападок со стороны прямолинейно понятого естественнонаучного материализма, и поэтому он по существу не разрешил своей задачи. Оказывается, Базаров считает романтикой («романтизмом») не только нравственно-эстетическую идеализацию женщины и любви к ней, но и все то, что в сфере любви возвышается над физическим влечением,— всякое сильное личное чувство и привязанность. Испытывая такое чувство к Одинцовой, чувство, не заключавшее в себе ничего романтического, он тем не менее, по утверждению автора, «с негодованием чувствовал романтика в самом себе». Базарову это, может быть, и простительно. Но и сам писатель выдает его чувство за романтическую любовь, стремясь показать, что сама жизнь опровергает материалистическое отрицание романтики. Тургенев или нарочито понимает романтику слишком широко, или же ему кажется, что она может вытекать только из идеалистических взглядов на мир. Как будто разночинцы-демократы не могли испытывать глубокого личного чувства и даже по-своему идеализировать личные отношения в свете своих высоких общественных стремлений!
Но не только воображаемая романтичность любви Базарова нравственно сокрушает его, еще больше на него влияет неразделенность его влечения к Одинцовой. Автор изображает эти переживания своего героя с большой долей тенденциозности. Базаров не только страдает от любовной неудачи, не только теряет былой оптимизм и уверенность в себе, по приходит к новым и очень мрачным мыслям о жизни, противоречащим его прежним взглядам. В разговоре с Аркадием он, утверждавший недавно, что человек — это работник в мастерской природы, признается, что человеческая личность представляется ему теперь чем-то ничтожным в бесконечности пространства и времени. Критерием оценки мнений и действий людей он считает теперь не объективную общественную пользу, а субъективные пристрастия, вытекающие из «ощущений». Стремления передовой интеллигенции действовать для блага народа он теперь отрицает, так как для него теперь более важен вопрос о неизбежности смерти.
Обладая мировоззрением естественнонаучного материализма с заключающейся в нем тенденцией «позитивизма», Базаров, конечно, мог прийти в какой-то мере к субъективно-идеалистическим выводам. Но в романе они окрашены у него в глубоко пессимистические, почти «кладбищенские» тона. Тургенев хочет во всем этом видеть результаты нравственного поражения «нигилиста», поражения, пошатнувшего самые устои его философского и социального миропонимания. И автор стремится, не дать своему герою оправиться от такого поражения. Базаров долго хандрит в доме родителей. Затем, приехав к Кирсановым, легкомысленно любезничает с Феничкой и принимает вызов Павла Петровича на дуэль, нелепость которой сам хорошо понимает. Вскоре мрачный скептицизм его настроений приводит к тому, что он проявляет небрежность при вскрытии трупа, получает заражение крови и умирает в расцвете сил, не преодолев любви к Одинцовой и называя себя перед смертью ненужным для России человеком. Во всем этом проявляется тенденция идейного отрицания характера героя со стороны автора. Но и здесь с ней неизменно связывается другая, противоположная тенденция. В отношениях с Одинцовой Базаров проявляет большое нравственное достоинство и демократическую гордость. После разрыва он хандрит как сильный, мужественный, глубоко чувствующий человек. На дуэли его умственное и нравственное превосходство над Кирсановым проявляется гораздо более отчетливо, чем в их прежних спорах. А свою случайную и нелепую смерть Базаров принимает с такой трезвостью, с такой моральной стойкостью и мужеством, на какую, конечно, не были способны его идейные противники и которая превращает гибель героя в его апофеоз. И хотя в эпилоге романа молодые Кирсановы выглядят «похорошевшими и возмужавшими», а их «ферма» приносит доход, это ничего уже не изменяет в романе. Читателя убеждает не эта усадебная идиллия, а скорее слова писателя о «страстном, грешном, бунтующем сердце» Базарова, лежащего в могиле. Особенности содержания романа сказались и на его форме — прежде всего на принципах композиции образов. Мотивы романтической рефлексии, выражающиеся в форме «внутреннего монолога», не получают в романе почти никакого развития. «Отцы и дети» — это роман идейных споров. Почти во всех сценах герои активно выявляют себя в умственном общении, в высказываниях по общим, философским и социальным вопросам, принимающих, естественно, форму диалога. Если речи Рудина или споры Лаврецкого с Паншиным и Михалевичем даны лишь в общих чертах, то здесь мы слышим каждую фразу Базарова, Кирсановых, Одинцовой. Теперь писателю важен не общий, нравственный смысл речей героев, а их конкретное содержание — заключающиеся в них положения, доводы, аргументы и т. п. Идейные столкновения героев приобретают решающее значение также и в сюжете романа. Они заполняют большую часть его глав и оттесняют любовную интригу, которая развивается только в 6 главах из 28. И любовный конфликт развивается теперь иначе. Это не внутреннее сближение двух любящих сердец, а прежде всего — обмен мнений, иногда доходящий до спора. Наоборот, любовные переживания главного героя, имеющие будто бы романтический характер, писатель не захотел изображать. Он рассказал о них коротко и сдержанно. Поэтому роман в целом почти лишен «психологизма». Диалогические сцены в нем безраздельно господствуют. Тургенев мастерски построил диалоги, выявив характеры главных героев не только в содержании их речей, но и в приемах словоупотребления, в интонации, в жестах и мимике. Он обнаружил при этом большую сдержанность и чувство меры. Роман появился в марте 1862 г. на страницах «Русского вестника» и вызвал огромный интерес читателей, ожесточенную критическую полемику в журналах. Мнения о романе оказались очень разными и противоречивыми не только потому, что они высказывались представителями враждующих идейных течений, но еще более потому, что содержание романа оказалось сложным и в основных идейных тенденциях противоречивым. Журналы, враждебные к демократическому движению, — от «Русского вестника» до «Отечественных записок» — вынуждены были так или иначе признать, что Базаров — не выдумка автора, но реально существующий в русской жизни тип. Но они стремились поставить под сомнение плодотворность деятельности подобных людей или даже прямо осудить и очернить эту деятельность, считая ее заблуждением. При этом они обходили в романе все то, в чем раскрывается значительность характера Базарова, его превосходство над героями из дворянской среды, и сосредоточивались на критике его взглядов, его отрицательного отношения к окружающей жизни. Так, Катков в статье «Роман Тургенева и его критики» писал, что в романе изображены представители «нашего малокровного образования», что «главная доля их умственного содержания не выработана жизнью, а случайно занесена со стороны...» (1). В статье «О нашем нигилизме» Катков видит сущ- ------------------------------------- 1. "Русский вестник", 1862, № 5, с. 395.
------------------------------------- ность базаровского типа в «отрицании» и называет это отрицание «догматическим». «В этом отрицательном догматизме прекращается всякая умственная производительность, исчезают все влечения, истины и знания. Добиваться нечего, все решено, и все вздор». Гораздо большие расхождения обнаружила в оценке романа демократическая журналистика. «Современник» и «Искра» считали самым существенным в нем тенденциозное разоблачение автором утилитарного подхода Базарова к жизни, его критики идеализма и романтики. В Базарове они увидели карикатуру на всю демократическую молодежь и за это огульно осудили весь роман, «Русское слово», наоборот, стремилось подчеркнуть в изображении характера демократа его сильную, реалистическую сторону. В статье «Базаров» Писарев правильно отметил расхождение между тенденцией автора и объективным смыслом романа, хорошо разъяснив основные черты характера главного героя.
Столь же различным было впечатление, произведенное романом на широкую публику. Консервативные и либеральные круги читателей, напуганные политическими событиями лета 1862 г., ухватились за кличку «нигилист», данную в романе Базарову, и озлобленно называли «нигилистами» сторонников демократического движения. Некоторая часть демократической молодежи, наоборот, увидела в Базарове человека, достойного восхищения и подражания. По воспоминаниям одного из современников, И. Ясинского, тогда гимназиста старших классов, он, по прочтении романа, гордо думал о себе самом: «И я тоже Базаров».
«Отцы и дети» — это самый значительный по содержанию роман Тургенева, новый после «Записок охотника», кульминационный момент его творчества. Созданный в период наиболее острой борьбы демократического движения с дворянским лагерем, роман этот объективно отразил знаменательный перелом в соотношении социальных сил. Несмотря на свою разоблачающую тенденцию, роман показывал, что дворянству, все еще занимающему господствующие позиции в жизни русского общества, уже неизбежно приходится считаться с новыми, демократическими силами, быстро растущими и уверенно претендующими на преобладающее идеологическое значение.
