Г. Н. Поспелов. "История русской литературы ХIХ века" Издательство "Высшая школа", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
2. Лирика 1850-х годов
Предреформенпое десятилетие вообще было тем периодом творчества Толстого, когда он почти всецело отдался лирике. С 1851 по 1859 г. он написал около 85 стихотворений, а затем долгие годы почти совсем не обращался к этому литературному роду и лишь в первой половине 70-х годов написал еще несколько стихотворений. Основой содержания толстовской лирики 50-х годов были мотивы несчастной любви. Поэт переживал в эти годы тяжелую любовную драму — он был связан глубоким и взаимным чувством с молодой замужней женщиной, С. А. Миллер, и только через 12 лет после их первой встречи, преодолев сопротивление ее мужа, не соглашавшегося на развод, смог наконец жениться на ней. Все это, как и осуждение светских кругов, вызывало у Толстого, человека, полного жизненного оптимизма, переживания тягостные и печальные, смену надежд и разочарований, что отражалось в его лирике. Это новое содержание вытеснило из лирики Толстого те мотивы, которые развились в ней в 40-е годы и особенно ярко выразились в стихотворениях «Ты знаешь край...», «Колокольчики мои...», «Ой, стоги, стоги...». Продолжением их в начале 50-х годов явились только стихи «Край ты мой, родимый край...» и «Коль любить, так без рассудку...». В основном же лира поэта перестроилась на иной лад. Есть у Толстого в этом новом лирическом цикле ряд стихотворений, выражающих любовные признания и рисующих облик возлюбленной, а в какой-то мере и ее характер. Таково в особенности первое стихотворение всего-этого цикла «Средь шумного бала...», а также и некоторые другие («Усни, печальный друг», «Смеркалось, жаркий день бледнел неуловимо...», «С тех пор, как я один...», «О, если б ты могла...» и т. д.). В отличие от Тютчева и Фета, Толстой не раскрывает в образе любимой женщины своего эмоционального миропонимания, и это делает его собственно любовную лирику менее содержательной. Более значительны те стихотворения, в которых поэт отдавался элегическим раздумьям о своей любви, своим сомнениям в ней, внутренней борьбе с самим собой. Вслед за Лермонтовым и Тютчевым он противопоставлял свою глубокую и чистую любовь как огромную нравственную ценность «тщеславию» и «ничтожной суете» той жизни, которой он жил раньше, и всему тому «миру лжи» светского общества, который окружал его и в дальнейшем. Лучшие из таких стихотворений — «Мне в душу, полную ничтожной суеты...», «Когда кругом безмолвен лес дремучий...», «Минула страсть, и пыл ее тревожный...», «Я вас узнал, святые убежденья...». В связи с этими мотивами враждебности к светскому обществу воспринимается и стихотворение «Пусть тот, чья честь не без укора», в котором нашел выражение основной моральный принцип поэта — принцип нравственной стойкости и независимости. Поэт не «страшится мнения людей», не боится их «хулы», не льстит «неправому пристрастью»; он не таит своих мыслей «ни пред какой земной властью» — Ни пред венчанными царями, Ни пред судилищем молвы Он не торгуется словами, Не клонит рабски головы. Такой нравственный идеал, конечно, имел для Толстого и более широкое, политическое значение. Он определил в основном
проблематику его ранних баллад и, в еще большей мере, лучших из его более поздних произведений. Он отразился также и в замечательном по своей выразительной краткости стихотворении «Коль любить, так без рассудку...». Особенностью лирического творчества Толстого было также то, что он нередко облекал свои элегические раздумья, вызванные его любовной драмой, в формы народной лирической песни со всем своеобразием ее лексики и интонационно-ритмического строя. Поэт как бы отождествлял свои личные тяжелые переживания с тяжелой жизнью людей из народа. Он раздумывал о своем «горе-гореваньице», о своей «тоске лютой», своих «думах-думушках», «злой кручинушке», «головушке бесталанной, горемычной» и т. п. Он писал эти стихотворения не рифмованными куплетами, как это делали дворянские поэты начала века, подражавшие народной песне (Дмитриев, Нелединский, Дельвиг), а настоящим, народным «белым» тоническим или даже «свободным» стихом. Такая полная стилизация народной песни придавала личным элегиям поэта более обобщенное и глубокое, социальное звучание. Лучшие из таких стихотворений — «Ты не спрашивай, не распытывай», «Уж ты нива моя, нивушка..,», «Рассевается, расступается...», «Кабы знала я, кабы ведала...».
Элегические любовные переживания поэта выражает всецело и его пейзажная лирика. Толстой воспринимает пейзаж не в свете самодовлеющих романтико-эстетических впечатлений, как это делал Фет. Для него виды природы всегда ассоциируются с теми горькими или светлыми переживаниями, которые вытекают из тяжелых противоречий его личной жизни — ассоциируются по контрасту или сходству. В первом случае произведение строится на антитезе радостных впечатлений от красоты природы и скорбных душевных настроений. Таковы стихотворения «Вот уж снег последний в поле тает...», «Уж ласточки, кружась, над крышей щебетали...» и в особенности «Запад гаснет в дали бледно-розовой...». Но гораздо чаще поэт изображает явления природы на основе своеобразного «психологического параллелизма» с человеческой жизнью, иногда порождающего развернутые сравнения или образы-символы. Таковы стихотворения «Грядой клубится белою...», «Осень, осыпается весь наш бедный сад...», «О, друг, ты жизнь влачишь...», «Дробится, и плещет, и брызжет волна...» и другие. Стихотворение «Ты жертва жизненных тревог» все основано на развернутых сравнениях. Прекрасным образцом лирической символики является стихотворение «Острою секирой ранена береза». Все это делает пейзажную лирику Толстого гораздо более простой по ее образной форме в сравнении с лирикой Тютчева и Фета. В этом отношении она ближе к лирике Майкова. Но круг переживаний Толстого, связанных с его личной драмой, не сводился к тяжелым сомнениям и горьким раздумьям. Высокую ценность своей любви поэт осознавал не только в свете нравственного идеала независимости и свободы. Он связывал ее и со своим романтическим идеалом, со своим религиозно-философским мировоззрением. Философские представления Толстого, как и у Тютчева, Фета, Майкова, были объективно-идеалистическими. Он был убежден в существовании духовного мира за пределами земного бытия и, чувствуя возвышенность своих любовных переживаний, осознавал их как проявление этого духовного мира, как свою связь с ним. Это романтико-идеалистическое осмысление своей душевной жизни он и выразил в ряде стихотворений, очень значительных по пафосу содержания и величавой выразительности языка. Таковы стихотворения «Не ветер, вея с высоты...», «В стране лучей, незримой нашим взорам...», «Звонче жаворонка пенье...», «О, не спеши туда, где жизнь светлей и чище...» и другие. Особенно выделяются среди них по разработанности мотивов философской романтики стихотворения «Меня, во мраке и в пыли...» и «Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре». В первом из них поэт говорит о существовании незримого для него ранее мира, который открыла ему любовь, — мира таинственной жизни природы, одухотворенной любовью. Во втором поэт утверждает, что земное существование есть лишь «отблеск вечной красоты», что на земле любовь «раздроблена», но что скоро все люди сольются «в одну любовь, широкую как море, || Что не вместят земные берега!». Эта группа стихотворений Толстого очень близка к философской лирике Тютчева. Вместе с тем романтико-философские представления Толстого служили ему обоснованием теории «чистого искусства», которую он всегда разделял. В 1850 г. он написал стихотворение «Поэт», близкое «Поэту» Пушкина по основной мысли, но откровенно мистическое по аргументации («Мир далекий, мир незримый || Зрит его орлиный взгляд, || И от крыльев херувима || Струны мощные звучат!»). А через шесть лет, в разгар эстетической борьбы литературных группировок, Толстой выступил с программным стихотворением «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!». Развивая мысль «Поэта», он утверждал, что есть «невидимые формы и неслышимые звуки», что художник должен уловить отдельные их черты и созвучия и по ним воспроизвести «целое созданье» перед «удивленным» миром, что для этого он должен напрягать свое «душевное зрение», а внешне должен быть «одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен...». Подобному же пониманию искусства Толстой посвятил поэму «Иоанн Дамаскин» (1858). Взяв эпизоды из житийной легенды об Иоанне из Дамаска, известном в эпоху раннего христианства борце против ереси «иконоборцев», Толстой по-своему истолковал его деятельность. Он увидел в Иоанне защитника искусства, «ограду художества», самого его сделал «певцом»,, поэтом и дал ему свой взгляд на природу искусства, согласно которому «все сокровища природы» — «то... одно лишь отраженье || Лишь тень таинственных красот, || Которых вечное виденье || В душе избранника живет».
Вместе с тем сюжет поэмы — отказ Иоанна от дел гражданского правления и уход в монастырь, в «пустыню» — отразил враждебность поэта к самодержавно-бюрократическому режиму и его стремление уйти от придворной службы, которой он все более тяготился. «У меня такое отвращение... к службе, какова бы она ни была, в том виде, в каком она существует у нас...» — писал поэт С. А. Миллер в ноябре 1856 г. «Я ставлю искусство, как пользу, сто раз выше службы...». В конце 60-х годов Толстой выступил с воинственным выражением своих эстетических позиций в стихотворении «Против течения». Но эти программные заявления Толстого постепенно вступали все в большие противоречия с основной идейной направленностью его творчества. Еще в самом начале общественного подъема, наступившего вслед за поражением под Севастополем, когда Толстой всецело увлекался лирикой личных переживаний, он обратился впервые к мотивам политической сатиры. В стихотворении «Спесь» он заклеймил тех, кто одевается в жемчуг и золото, кто, будучи ростом «аршин с четвертью», носит шапку «во целу сажень» и не знает границ своему самодовольству и надменности. В более развернутом сатирическом стихотворении «У приказных ворот собирался народ...», изобразив в нем нравы допетровской Руси, он создал характерный образ московского «дьяка» (крупного чиновника), соединяющего в своих повадках, в своем образе мыслей наглое самодовольство с пустым, формальным крючкотворством и презрительно относящегося к народу.
