Г. Н. Поспелов. "История русской литературы ХIХ века" Издательство "Высшая школа", Москва, 1972 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
4. Историческая трилогия
В последующие годы Толстой обращается к драматичекому творчеству и создает три трагедии, связанные между собой основной мыслью и тем самым образующие «трилогию» — «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Федор Иоаннович» (1868) и «Царь Борис» (1870). В трагедиях Толстой в значительной мере преодолел те недостатки, которые были свойственны его историческому роману. В них нет стремления писателя к внешней занимательности. В них идея создается не романтическим пафосом авторского повествования, но вытекает из самого хода событий, из обусловливающей друг друга поступков действующих лиц. Таков был творческий принцип писателя. Он сам писал об этом в «Проекте» постановки на сцене первой трагедии: «В этой трагедии все виноваты и все наказаны не какой-нибудь властью, поражающей их извне, но силою вещей, результатом, истекающим с логической необходимостью из образа действия каждого...» (1). Эта мысль автора вполне применима и к другим трагедиям, ко всей трилогии, представляющей идейно-художественное единство. Основная идея трилогии заключается в том, что политическая тирания есть явление, исторически ложное и само себя уничтожающее. Вступив на путь тирании, Грозный создал вокруг себя нравственную атмосферу, формирующую такие характеры, определяющую такие события, которые впоследствии неизбежно приводят к крушению тирании и всех тех, кто ее в себе воплощает. В этом смысле от первого действия первой трагедии, когда бояре выбирают нового царя по приказанию Грозного, уже предчувствующего смерть и мучимого раскаянием после убийства любимого сына, и до последнего действия последней трагедии, когда умирает царь Борис, политический воспитанник и последний преемник Грозного, развертывается единая цепь причин и следствий, приводящая русское государство на край гибели. Сознавая это, Борис говорит перед смертью что «господь карает ложь», что «от зла лишь зло родится...». Такая идея заключает в себе, конечно, своего рода моралистическую тенденцию. И она могла быть оправдана только верностью художественного воспроизведения характеров в их связи с историческими обстоятельствами. В этом отношении трагедии Толстого не являются равноценными. В первой трагедии драматург изображает последние дни жизни Ивана Грозного, когда обнаруживаются мрачные итоги его царствования. Враги теснят русские войска на границах, в стране голод, народные массы в волнении. Обо всем этом, однако, лишь упоминается по ходу событий. Автор подробно показывает другое — отношения царя с родовитым боярством, борьбу за влияние внутри боярства, судьбу престола. Трагедия Грозного заключается в том, что он в борьбе с воображаемой крамолой истребил лучших и верных своих помощников, оплот государства, что он убил родного сына, способного быть его наследником, что он облек доверием хитрого политикана Годунова, жаждущего завладеть властью. И умирающий царь видит, что ему не на кого опереться, что престол его под угрозой. Но Толстой не показывает Грозного несчастной и подавленной жертвой этих злодеяний. В изображении характера царя у автора
-------------------------------------------------------------------- 1. Толстой А. К. Полн. собр. соч., т. 2, с. 520. --------------------------------------------------------------------
есть некоторая односторонность. Он всячески подчеркивает ожесточенность и подозрительность Грозного, чувствующего, что наступает расплата за жестокости. Тенденциозна развязка трагедии: царь умирает в кириллин день по предсказанию волхвов, взволнованный и возмущенный тем, что Борис дерзко напомнил ему об этом предсказании. Однако в характере Грозного есть и подлинное царское величие — он видит в себе помазанника божьего, безграничного властелина, вольного в жизни и смерти всех своих подданных. В моменты удач он самоуверенно-насмешлив, а в его раскаянии и самобичевании в минуты поражений есть немало лицемерия и притворства. Так же внутренне противоречив у Толстого и характер Годунова. При всей своей показной искренности и угодливости перед царем, он — политический интриган, ни перед чем не останавливающийся в стремлении к власти, устраняющий всех стоящих на его пути. В последнем акте он с расчетом вызывает у Грозного припадок ярости и этим убивает его. Пользуясь слабостью Федора, всецело доверяющего ему, он тут же с необоснованной поспешностью отправляет Мстиславского и Вельского в ссылку, а царевича Дмитрия — на житье в Углич. «Злое семя посеял ты, боярин Годунов», — говорит ему смелый и правдивый Захарьин. Но стремления Бориса направлены как будто не только к личному возвышению, а и ко благу государства. Когда он говорит Захарьину, что, получив власть, мог бы быстро доказать, «какие силы Русская земля в себе таит», то эти его слова еще можно было бы принять за лицемерие. Но когда он говорит жене, наедине с ней, что чувствует в себе довольно силы «Русь поддержать в годину тяжких бед», он кажется совершенно искренним. Автор противопоставляет Годунову Захарьина как человека нравственно чистого, не имеющего никаких корыстных целей. Но тот сам признается в думе, что он «слишком прост» и не владеет «наукой государской». А Годунов, размышляя о Захарьине, считает, что лишь тот может идти «прямым путем», кто перед собой «не поставил цели», кто остается в стороне от политических противоречий. Душа самого Годунова «борьбы и дела просит». Таким образом, развивая в первой трагедии характеры главных героев, Толстой реалистически преодолел в ней свою моралистическую тенденцию. И все же он так обставил смерть Грозного всякими предчувствиями и вещими снами, предсказаниями и «знамениями небесными», что тенденциозность его замысла явственно ощущается.
Гораздо более богата и сложна в своем реалистическом содержании и почти лишена тенденциозности вторая трагедия Толстого — «Царь Федор Иоаннович». По своей драматургической форме она также гораздо более совершенна. Это — лучшее произведение писателя. Если в первой трагедии развитие действия определяется в основном неожиданной сменой душевных состояний предчувствующего смерть Грозного, то «Царь Федор» весь построен на активном столкновении двух враждебных политических группировок, возглавляемых Годуновым и князем Иваном Шуйским и представляющих различные перспективы развития русской государственности той эпохи. Шуйские стоят «со всей землей за старину, за церковь, || За доброе строенье на Руси. || Как повелось от предков...», Годунов же — «как вотчиной своею помыкает || И думою, и церковью христовой, || И всей землей». Иначе говоря, Годунов, усвоив принципы политики Грозного, осуществляет централистские тенденции государственной жизни, которые приведут в дальнейшем к возникновению самодержавной монархии. Шуйские же стремятся задержать такое развитие и сохранить, хотя бы отчасти, старые, вотчинные порядки, обеспечивающие большое влияние на государственную жизнь княжеско-боярских кругов. Первая из этих тенденций была исторически прогрессивна, вторая — реакционна. Но автор трилогии субъективно готов первую осуждать, вторую же оправдывать. Он против деспотизма Годунова и на стороне заговора Шуйских. Поэтому, вслед за Пушкиным, он изображает Годунова по сути дела одиночкой. У Бориса только двое приспешников — князь Туренин и Луп-Клешнин; он лишь командует стрельцами как правитель, но не опирается ни на какие сословные круги. Если царь лишит его доверия, он пропал. Шуйские же и сами многочисленны, и у них много сторонников, и, что самое главное, их всецело поддерживают народные низы Москвы. Однако, по Толстому, не эти внешние силы должны определить исход борьбы. Победить должен был бы тот, на чьей стороне нравственная правда. Поэтому борьба происходит не на площадях и не в застенках, а перед царским престолом, на котором сидит теперь царь юродивый, но чистый и чуткий сердцем. И Шуйские приходят к поражению не потому, что они слабее Годунова, а потому, что в борьбе с ним они пошли по его же пути — по пути тайных заговоров, обмана и измены. Князь Иван Петрович, возглавляющий Шуйских, подобен Захарьину из первой трагедии; он —человек чести, долга, совести. Но, увлеченный враждою с Годуновым, отстранившим его от дел вопреки завещанию Грозного, он не может остаться в стороне и перед собой «не поставить цели». Он хочет сам устранить соперника и готов достичь этого нечестным путем — добиться развода царя с царицей. При этом он сознает, что его «путь не прям». Подписав челобитную, он понимает тяжелую неизбежность этого решения. «Сегодня понял я,— говорит он, — || Что чистым тот не может оставаться, || Кто борется с лукавством. Правды с кривдой || Бой неравен; а с непривычки трудно || Кривить душой!». Все прочее довершает уже сама логика борьбы. Когда Годунов, поклявшийся, что не будет никому мстить, хватает сторонников Шуйского, а царь не решается лишить его за это правления, Шуйский поднимает мятеж против самого царя и, уличенный в измене, с горечью сознает, что «грешен», что «кривым путем пошел», что терпит «за вину». Когда его ведут в тюрьму, он говорит народу, что «начинаются новые порядки», что надо слушаться царских указов, т. е. указов Годунова. Вместе с тем и в характере Бориса в, этой трагедии выдвинуты на первый план не черты хитрого политикана, а черты прогрессивного и властного государственного деятеля. Годунов уже преодолел те опасности, которые угрожали Руси перед смертью Грозного; он борется с Шуйскими, видя в них людей, разжигающих опасные политические страсти; он по той же причине держит Нагих в Угличе; в разговоре с сестрой он восхищается величием деятельности Грозного, сравнивая его с «высокой горой», а Федора — с «провалом в чистом поле». Все его поступки и повадки изобличают в нем опытного, зрелого, уверенного в себе деятеля, вполне достойного стоять у кормила правления. А между тем тайные мысли Бориса о предсказанной волхвами смерти Дмитрия и его настойчивые и двусмысленные приказания Клешнину, чтобы Волохова «блюла царевича», напоминают о том, что личное возвышение для него все же важнее блага государства. В глубине души он, конечно, гораздо «грешнее», чем Шуйский. В пылу борьбы и Годунов, и Шуйский забыли о совести. О ней помнит лишь юродивый царь Федор. Этот слабый наследник Грозного по своему характеру гораздо ближе к Захарьину, нежели Шуйский. Сидя на престоле, он пред собою «не поставил цели», связанной с «борьбой и делом», он всегда готов передать власть другому. Единственное, чего он все-таки хочет, это «всех согласить, все сгладить», но согласить не внешне, а путем душевного просветления, во имя высшей нравственной правды, вытекающей из заветов «старины», из того старого «доброго строенья на Руси», политическим защитником которого и выступает Шуйский. Недаром в своем последнем монологе Федор говорит, что хотел бы «завещать престол» именно Шуйскому, если бы тот был жив. В этом и заключается авторская тенденция трагедии. Но своим творческим осмыслением характера Федора автор сам эту тенденцию и опровергает. Федор очень трогателен, когда выступает за мир и правду, хочет всех обезоружить добротой и лаской, когда он готов простить даже измену Шуйского, взяв весь ответ на себя. Но когда ко всему этому присоединяется детская наивность, царь становится смешным. А когда в нем проявляются к тому же и черты наивного самодовольства или детской нетерпеливой раздражительности, царь становится даже комичен. Такова в особенности кульминация конфликта, когда Федор, только что проявив к провинившемуся Шуйскому проникновенную доброту, вслед за тем, возмутившись челобитной о разводе, торопится скрепить приказ об его аресте из опасения, что он может опять его простить. Своим бессилием Федор сам толкнул Шуйского на мятеж, а затем сам же выдал его в руки Годунова. Его доброта не только ничего не изменила в ожесточенной борьбе, но ускорила ее кровавую развязку, способствовала новому страшному преступлению в Угличе и привела к гибели весь его царский род. «Моей виной случилось все», — с ужасом и отчаянием говорит Федор в монологе, завершающем трагедию. Он оказывается главным и истинно трагическим лицом среди всех действующих лиц произведения. В последней части трилогии — трагедии «Царь Борис» — Толстой не удержался на той высоте, какой достиг в «Царе Федоре». Моралистическая тенденция снова стала у него преобладать над реалистическим отражением характеров. Подобно Борису в трагедии Пушкина, Борис у Толстого погибает в нравственных мучениях, вызванных появлением Дмитрия-самозванца. Но у Пушкина мучения Бориса вытекают из его трагического одиночества, из осознания им того, что у него нет поддержки в обществе, что народ осуждает его. Ему противостоят в ходе событий и народные массы, и бояре, и самозванец с поляками. У Толстого же все сводится к тому, что Борис, испуганный вестями о появлении самозванца, сразу сам выдает себя как убийцу и злодея. Внезапно он перестает быть добрым и милосердным царем, каким он стремился казаться до тех пор, и снова начинает применять аресты, пытки, казни, приказывает «рвать языки» всем, кто осуждает его. Этим он только усиливает недовольство и озлобление, сам теряет душевное равновесие, испуганно мечется и, наконец, умирает. Все происшедшее выглядит как издавна назревающее нравственное наказание властителя, некогда ставшего на путь преступлений. Поэтому, в трагедии Толстого не изображены ни самозванец, ни поляки, ни их поход на Москву, ни боярская дума. И народ выступает в ней не как нравственный судья царя, а как толпа недалеких и забитых людей, думающих лишь о своих выгодах. Зато большое значение приобретает в трагедии семейная жизнь Бориса — его отношения с детьми, с женой, с сестрой Ириной, драматическая судьба жениха Ксении — царевича Христиана и т. п. Вследствие всего этого трагедия лишена единого драматургического конфликта, она состоит из множества сцен, связанных лишь общностью моралистической идеи, но не причинно-временной последовательностью событий. В своей трилогии Толстой, подобно Островскому, автору исторических драм, всецело опирается на художественные достижения пушкинской трагедии. Он также стремится к разносторонности в обрисовке характеров героев, также свободно меняет время и место действия, также создает живые массово-народные сцены и, пользуясь в основном белым пятистопным ямбом, вводит в сюжет также и прозаические сцены. Он стоит выше Островского по глубине и тонкости психологического раскрытия характеров, но уступает ему в понимании значения народных масс для национального развития страны.
