Н. В. Павлов. "Натуралисты и путешественники Григорий Силыч Карелин и его воспитанник и друг Иван Петрович Кирилов" Изд-во Московского об-ва испытателей природы, 1948 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
И в дальнейшем еще не раз в заметках и письмах Г. С. Карелина встречаются упоминания опасностей, которые стерегли его в этом путешествии на каждом шагу. 21 июня записано: «Угон за белки юсуповцами скота (300 лошадей), баранты»; под числами 25—30 июня читаем опять: «Угон лошадей. Намерение султанов барантовать» и т. д. Еще более определенно Г. С. Карелин сообщает в письме К. И. Ренару в Московское общество испытателей природы 30 июня 1841 г. «Путешествие мы в текущем году совершили очень успешно. Мы достигли вечных снегов и льдов Алатавских гор в русской Зюнгории, откуда теперь пишу к вам. Многочисленность собранных предметов затрудняет меня в дороге, занимая несколько верблюдов, которым недоступны здешние пропасти и стремнины. По этой причине должен я разделять свой маленький отряд, подвергаясь беспрестанной опасности быть атакованным многочисленными шайками барантачей, т. е. взбунтовавшихся племен». Но все эти опасности, все трудности и неудобства тонут в достигающем апофеоза восхищении путешественника раскрывающимися ему картинами растительной жизни, о которых Г. С. Карелин в этом же письме замечает: «Сокровища растительного царства неоцененны». С. Г. Строганову от того же числа Г. С. Карелин пишет: «Путешествие мое необыкновенно удачное. Пишу к вам с высоты 9 тысяч футов, в соседстве вечных ледников и снегов, но окруженный таким роскошным цветником редчайших и прелестнейших растений, что в первые дни, поднявшись сюда, ходил я без шапки, преисполненный невольным чувством благоговейного восторга...». Неизвестно точно, где соединились в этом путешествии Г. С. Карелин и И. П. Кирилов, но совершенно очевидно, что во всех восхождениях в столь излюбленные обоими натуралистами альпы они участвовали вместе, рука об руку. Так в небольшой статье, посвященной 50-летию научной деятельности Фишера Вальдгейма и описывающей двухдневную экскурсию в Джунгарском Ала-тау, славную тем, что в ней были найдены растения двух новых родов, прямо говорится, что в альпах растения были собраны И. П. Кириловым и перечислены редчайшие формы, здесь росшие. Не сохранилось также и точного маршрута путешественников, но вероятнее всего, что они следовали подножьем Джунгарского Ала-тау, все время совершая разъезды и экскурсии в высокогорье по долинам сбегающих рек. Так, по крайней мере, путешествуют в Джунгарском Ала-тау и доныне. Таким образом многократно были посещены альпы в верховьях рек Лепсы, Саркана, Баскана и Аксу и многочисленные предгорья и увалы между ними. Еще 4 и 5 августа экспедиция находилась на р. Лепсе и лишь к концу августа начала подвигаться по равнине к горам Аркалык и Аягузу. В сентябре, дата точно неизвестна, возвратились в г. Семипалатинск. Рассматривая общие коллекционные результаты этого путешествия, Г. С. Карелин еще с пути из урочища Джарташ 20 августа пишет К. И. Ренару: «Мы приобрели до 700 штук зверей и птиц, огромнейшую коллекцию растений, насекомых и более 300 видов семян, так что успехи нынешнего года, которого остается еще несколько месяцев для деятельных поисков по всем отраслям натуральной истории, превосходят прошлогодний, а касательно зоологии — втрое богаче». В другом письме, в ноябре, Г. С. Карелин расшифровывает понятие «огромнейшую коллекцию растений». Он пишет: «Не замедлю доставить каталог растений, которых в нынешнем (1841) году собрано и отправлено около 55 тысяч экземпляров, а с прошлогодними до 90 тысяч, не считая оставленных мною у себя для рассмотрения». Снова потянулись на зимних квартирах хлопотливые дни разборки, упаковки и определения коллекций. Однако теперь уже по проторенной дорожке установившихся связей, участия и дружбы с Н. С. Турчаниновым, очень скоро, в ноябре, И. П. Кирилов снова уезжает в Красноярск, причем от этой поездки сохранилось несколько писем, довольно подробно описывающих там его образ жизни и времяпрепровождение. Так в письме к жене Г. С. Карелина, Александре Николаевне, от 18 ноября 1841 г. из г. Красноярска И. П. Кирилов, сообщая о том, что вчера он приехал, пишет: «Я живу здесь у первого моего учителя ботаники, здешнего вице-губернатора Турчанинова; человек он почтенный, очень умный и ученый, страстный ботаник, но человек холодный, не склонный к короткой дружбе...». В другом письме от 31 декабря: «Живу я здесь ни шагу из дому и, признаться, крепко скучаю. Дела у меня по большей части все сенные».
Однако скука скукой, а дело продолжало оставаться делом и без повседневного участия, самого напряженного и дружеского, со стороны знаменитого ботаника вряд ли обработка списка подвинулась бы так быстро. Что труд, прилагаемый Н. С. Турчаниновым к растениям этой коллекции был именно таким, повседневным и совершенно бескорыстным, свидетельствуют многочисленные письма Н. С. Турчанинова Г. С. Карелину и в особенности И. П. Кирилова к последнему. Так, в письме от 5 декабря Кирилов пишет: «Мне кажется, что, право, я напрасно охаял его перед тобой: он добряк, хоть и эгоист немножко; растениями нашими занимается усердно и часто похваливает... Isatis pachyptera тоже можно принять за особый род и назовем Pachyptera (ныне, Pachypterygium, — Н. П.) halophila или другое прилагательное, следовательно, у нас нынче уже шесть новых родов! Enumeratio никоим образом не поспеет к твоему приезду, разве только половина окончится Composit'ами... Я теперь только и хлопочу, что об Enumeratio; все хочется, чтобы было получше...». Что же касается Н. С. Турчанинова, то последний, повидимому, уже так сжился с трудами и заботами путешественников, что сочувствует им даже в самых интимных горестях. В письме от 2 августа 1841 г. он пишет из Красноярска Г. С. Карелину: «Мейер пишет ко мне, что в его (Шренка) прошлогодней коллекции 6 новых родов и 75 новых видов.... Жаль, что вы не успели прежде пустить своего: вероятно много ваших видов пропадает.... Иван Петров (Кирилов) для избежания потери времени на переезды может остановиться у меня и мы начнем работать дружно...». Без сомнения, это письмо является ответом на запрос о поездке И. П. Кирилова в Красноярск и благодаря этому письму последний среди зимы и оказался у Н. С. Турчанинова. Мало того, не подлежит никакому сомнению, что, в связи с обширностью и ответственностью готовившегося списка, и сам Г. С. Карелин немного позднее, в феврале и марте 1842 г., приезжал в Красноярск. В. И. Липский не заметил вопиющего противоречия в своих данных, по которым сначала, рассказывая о поездке И. П. Кирилова, пишет: «Туда же собирался, поводимому, и Карелин», а в другом месте, рассматривая разносную книгу Г. С. Карелина, по которой последний рассылал письма, сообщает: «Из нее (книги) видно, что Карелин писал (в 1842 г), письма: из Красноярска - февраля 26, 27; марта 2, 5, 14, 21; из Томска — марта 30; из Барнаула — апреля 11; из Семипалатинска начиная с 20 апреля...».
Мне думается, дело совершенно ясное: в феврале в Красноярске собрался весь триумвират ботаников и соединенными усилиями, под суровой эгидой лучшего русского систематика Н. С. Турчанинова, закончил огромный список снова в рекордно короткий срок. Повидимому, до поездки И. П. Кирилова в Красноярск были еще какие-то доработки в списке 1840 г., так как в письме от 29 августа 1841 г. к А. В. Рихтеру, которому путешественники поручали наблюдение за печатанием их работ, И. П. Кирилов пишет: «Мы больше всего желаем только того, чтобы наша Enumeratio была напечатана прежде получения вами этого письма; другую половину вышлем с будущей почтой и просим поместить ее в четвертом номере бюллетеня. Причина поспешности нашей вот какая: мы получили уведомление, что описание растений, собранных Шренком в прошлом году, скоро будет готово и выйдет в печать, следовательно, мы потеряем право старшинства. Хотя в одном из прежних ваших писем и изъявили желание, чтобы наши растения были пересмотрены Фишером и Мейером, но так как они не желают, повидимому, иметь дела с Григорием Силовичем, то он сам подавно не захочет навязываться к ним, особенно будучи столько раз поднадут почтеннейшим Федором Богдановичем. Если в Enumeratio нашей есть ошибки, мы ничуть о том не беспокоимся; больших промахов, благодаря помощи Николая Степановича (Турчанинова), нет, а если медлить изданием, то ничего хорошего не выйдет; мне кажется, что русские ботаники и без того много теряли медленным печатанием своих открытий». В письме тому же лицу 5 декабря 1841 г. из Красноярска И. П. Кирилов писал: «К первому тому бюллетеня 1842 года, который, полагаем, выйдет в январе, без сомнения мы не успеем еще ничего приготовить; но во 2-й номер надеемся успеть поместить большую часть Enumeratio нынешних наших растений; предупредите об этом при случае, когда будут набирать статьи для второго номера, но покуда не говорите об этом, особенно ничего не пишите Фишеру, который чорт знает что готов сделать, лишь бы предупредить нас печатанием, а у Шренка и в нынешнем году есть много одинаковых растений с нашими...». Точно так же и Г. С. Карелин в письме к А. В. Рихтеру 8 мая 1814 г. из Аркалыка, одновременно с просьбой принять на себя наблюдение за печатанием и корректуру работ экспедиции, говорит: «Описание остальных растений у нас готово, но не успели составить полную энумерацию. Федору Богдановичу ни под каким видом не посылайте. Это на верную пропалую. Он не посовестится сказать, что все это давно уже им описано и известно. Если будут промахи, то на мой глаз и на мою бороду, как говорят персияне...». Г. С. Карелин вспоминал состязавшихся с ними немцев и позднее, незадолго до отъезда своего в Красноярск. В письме И. П. Кирилову, адресованном туда, он сообщает: «Мейер пишет всякие нежности и между прочим—что надеется получить от меня новых растений. Но, кажется, пора бы мне честь знать: довольно надували меня немцы... Я думаю, что ты теперь утопаешь в ботанических сокровищах и с утра до вечера сидишь, обнявшись с Флорой...». Более откровенных и резких высказываний на эту обоюдоострую тему нельзя и пожелать. Окрыленные помощью Н. С. Турчанинова, путешественники рассматривали составленную им русскую группировку как прямой противовес немецкой триаде: Шренк, Фишер и Мейер. Небезынтересно отметить, что Г. С. Карелин повидимому так и избежал знакомства и встречи с Шренком. Однако И. П. Кирилов встречался с ним в Барнауле, где Шренк зимовал и даже видел некоторые там собранные растения и совершал у него мелкие покупки. По крайней мере, в том же письме Г. С. Карелин ехидно пишет: «Увидим, что-то даст Шренк! Он не написал мне ни строчки и не прислал выпрошенного тобою у него экземпляра Lythrum virgatum... Похвальный лист тебе за взятую у Шренка повозку! Добре, добре сынку! Еще не вступил в службу, а уже берет взятки, да еще плут, приговаривает, что почел неприличным отговориться. Напишу куплетец на этот случай...». Между тем поработать при составлении второго, так называемого Джунгарского списка, и отстаивать всемерно его приоритет или старшинство, как называют это Г. С. Карелин и И. П. Кирилов, несомненно, стоило. Несмотря на сообщение И. П. Кирилова, приведенное выше, уже в № 1 Бюллетеня Московского общества испытателей природы за 1842 г. появился весьма важный мемуар Г. С. Карелина и И. П. Кирилова. Он составлен по-латыни и заключает описание четырех новых родов растений из сем. сложноцветных. Появившийся же в трех последовательных номерах Бюллетеня начиная с № 1 «Список растений, собранных в пустынях восточной Джунгарии и на альпийских вершинах хребта Ала-тау в 1841 г.», был еще интереснее и обширнее, чем первый — алтайский. Он заключает перечень 932 видов, несколько меньшего числа, чем алтайский, но среди них 6 новых родов и 132 новых вида. Часть родовых эпитетов обычна и выражает какие-либо свойства растений, но в другой авторы отдали дань «департаментским» родам: Richteria — в честь их бессменного корректора А. В. Рихтера, Waldheimia — в честь Фишера Вальдгейма и Cancrinia — в честь министра финансов Е. Ф. Канкрина.
В совокупности, обе работы 1840 и 1841 гг. охватывают в качестве справочного и сводного руководства флору огромной страны, начинающейся сейчас же к востоку за р. Или и включающей озера Балхаш, Алакуль, заоблачные хребты Джунгарского Ала-тау, Тарбагатай и южный, ныне казахстанский Алтай с высочайшим Нарымским хребтом. Слов нет, что без работ Шренка, вернее, добровольно опекавших Шренка, Фишера и Мейера, флора это была бы не полна, но труды последних заключают только новинки, тогда как Г. С. Карелин и И. П. Кирилов дали полные общие перечни встреченных ими растений. В этих превосходных, мастерских работах, очевидно, благодаря участию Н. С. Турчанинова, обращает на себя внимание еще одна особенность, необычная для того времени, — это очень мелкий и тонкий таксономический ранг приводимых там видов. В списках отмечен также целый ряд таких разновидностей, возведенных позднее в виды, которые сделали бы честь глазу любого современного флориста. Таковы: Geranium transversale (Каr. et Kir.) Vved., Impatlens brachycentra Kar. et Kir. и много других. Благодаря же невероятному обилию образцов растений, в качестве дублетов разошедшихся по всему свету, фамилии авторов широко известны ботаникам обоих полушарий и, например, в Англии пишутся несколько иначе и проще, чем даже на родине, всего только «К. et К». Можно думать, что около 20 апреля 1842 г., оба друга — Г. С. Карелин и И. П. Кирилов, возвратились в Семипалатинск. Требовались ли еще какие-нибудь доделки к списку, последняя часть которого, впрочем, вошла в номер, разрешенный цензурой 23 мая 1842 г., или надо было заняться распределением и рассылкой оставшихся коллекций или, наконец, просто трудно было путешественникам покидать степи весной, но Г. С. Карелин и И. П. Кирилов еще порядочно задержались в Семипалатинске. К сожалению, ни записных книжек, ни писем от этого года не сохранилось, и лишь по упомянутой сохранившейся разносной книге следует предполагать, что сам Г. С. Карелин в этом году никуда не ездил. По крайней мере, письма из Семипалатинска отправлялись им регулярно в мае, июне, июле, августе и сентябре, чего не могло быть, если бы он выезжал, тем не менее, в растениях Г. С. Карелина, позднее обработанных С. С. Щеглеевым, за 1842 г. имелись сборы с Тарбагатая и Джунгарского Ала-тау вероятно привезенные, посылавшимися им препараторами по зоологии и охотниками. Однако так безмятежно и счастливо начавшийся 1842 г. закончился для Г. С. Карелина и судьбы его дальнейших путешествий величайшим несчастием. Напомним, что в течение этих почти трех лет оба путешественника жили вдали от семьи Г. С. Карелина, выезжали на запад только до Омска и никого из родных не видали. Между тем, в ней развивались также в достаточной степени важные события, о которых мы знаем со слов одной из дочерей Г. С. Карелина — Софьи Григорьевны. «Частые и продолжительные отлучки отца, усидчивые занятия с детьми, домашние заботы, при крайней неправильности получения денег на свое содержание от отца и жестокий климат Оренбурга — сломили здоровье нашей матери»,— пишет она. Действительно, в конце 1840 г. жена Г. С. Карелина — Александра Николаевна — тяжело заболела. Оренбургские врачи советовали А. Н. Карелиной переменить место жительства. То же самое убедительно советовал и Г. С. Карелин, в тревожных письмах прося послушаться врачей и поехать туда, куда они скажут. Консилиум врачей посоветовал избрать Москву, поселиться где-нибудь поближе к сосновому лесу и быть летом как можно более на воздухе. Семья Карелиных продала в Оренбурге свой старый дом и все пожитки и в трех экипажах на десяти собственных киргизских лошадях со всеми домочадцами 12 мая 1842 г. тронулись в путь. Ехали, как называлось в то время, «на долгих», т. е. останавливались ежедневно после 25—30 верст пути на воздухе, где придется, потому что больная была так слаба, что не вынесла бы обычной почтовой скачки. В городах или красивых по природе местах караван останавливался и жил по 2—3 дня.
Уже одно это путешествие, продолжавшееся шесть недель, с его ночлегами на воздухе и сменой впечатлений, благодетельно подействовало на А. Н. Карелину. Она явно оживилась, жажда к жизни, совсем было заглохшая от тяжелых предчувствий в Оренбурге, у нее восстановилась, и 17 июня со всеми домашними А. Н. Карелина въехала в Москву. Во время всего путешествия не было никаких приключений или неудач, в Москве же семья поместилась на квартире у Пресненских прудов, заранее приготовленной московскими друзьями Г. С. Карелина. Однако с непривычки город очень скоро наскучил семье Г. С. Карелина. Зато весьма радостно для них было видеть, что болезнь постепенно оставляет горячо любимую мать. Вместе с притоком сил у А. Н. Карелиной появилась энергия и желание обставить жизнь еще лучше. Она прослышала, что недалеко, в 35 верстах от Москвы, продается небольшое имение Трубицино с домом и садом. А. Н. Карелина поехала посмотреть его и, пленившись красивым местоположением, сразу пожелала купить его. «Казалось, сам бог послал нам этот милейший уголок: дом, утонувший в саду, речку в этом же саду и около 100 десятин отличного елового леса, живописно расположенного по скатам холмов и протекаемого тою же речкой, с холодными ключами превосходной воды», — вспоминает С. Г. Карелина. «Одним словом, мы тут остались. Только в первую зиму (1842 г.) вернулись в Москву, в свою квартиру, оплаченную за год вперед». Зимой семье Г. С. Карелина предстояла радость. Фактически он закончил намеченную и договоренную с Обществом испытателей природы экспедицию и должен был возвращаться домой, теперь уже в Москву. Так он и написал, сообщая в письме, что вперед себя посылает «Ванечку» (И. П. Кирилова), который вскоре за этим должен быть в Москве. «То-то радость, — вспоминает Софья Григорьевна, — какие ожидания и приготовления. Вот мы все в Москве, на каждый звонок бежим все, не Ванечка ли? Нет, не он. Наконец, прошли все сроки. Получаем письмо из Оренбурга от старых друзей — о том, что Иван Петрович две недели тому назад проехал Оренбург, что он спешил нетерпеливо, хотел скакать день и ночь, чтобы написать папе поскорее, как застанет мамашу». «Еще почта, а Ванечки нет как нет... Мать наша в беспокойстве поехала к графу Сергею Григорьевичу Строганову (тогдашнему попечителю (1) и председателю Московского общества испытателей природы, которому Кирилов уже был известен по своим ботаническим работам, совместно с Карелиным). Матушка изложила графу свое беспокойство, просила его приказать навести справки по дороге. Послали почтальона — нарочного, смотреть по станциям, где в последний раз записана подорожная Кирилова. Нашли.... В Арзамасе схоронен две недели тому назад. Почувствовав вдруг необычайную боль в кишках, Кирилов остановился в Арзамасе в гостинице, послал за доктором, и через два дня скончался от воспаления в желудке. Из Сибири сопровождал Кирилова в качестве слуги..... тунгуз, который обливался слезами, сидя у его опечатанного чемодана, не умея сказать ни куда, ни к кому, ни от кого ехал его покойный барин. Несчастного этого тунгуза Михаилу привезли к нам в Москву. Немало было пролито слез при его рассказе о том, как барин спешил всю дорогу и на вопросы Михаилы: «куда мы едем», - был один ответ.- «к матери в Москву...». «Позволю рассказать при этом о необычайно деликатном поступке какого-то неизвестного художника-живописца, жившего в той же гостинице, где останавливался Кирилов. Услышав о его смерти, о том, что юноша ехал к матери, он снял с
------------------------------------
1. Московского учебного округа. {Прим. ред.).
------------------------------------
него портрет лежащим в гробе, в студенческом сюртуке с синим воротником. Портрет на полотне масляными красками, поразительно похожий, который он вручил Михаиле со словами: «Когда увидишь его мать, отдай ей это... Видно, крепко его любили, когда он, голубчик, так к ней торопился». Художник не назвал себя и сам вскоре уехал. Имени его мы никогда не узнали, но тем не менее всегда с благодарностью его вспоминаем». «Отец, узнав о смерти Кирилова, был в настоящем отчаянии, горести, он бился об стены головой, занемог и едва пережил Ванечку, впал в сильнейшую хандру — и долго, долго не мог приняться ни за какое дело. Добрый Лисанка (препаратор Масленников) прятал от него пистолеты, боясь самоубийства; так велика была, говорят, его тоска тогда.... По случаю болезни, угрюмой горести и апатии, впервые, в жизни испытанной, отец не последовал за Ванечкой к нам, вскоре, как хотел было, а зажился в Сибири еще года на два (почти на три, — Н. П.), не имея сил собраться. Зная его несчастным, мы все писали ему еще чаще и подробнее». Немногое можно добавить к этому печальному и правдивому рассказу. Г. С. Карелин узнал о трагической безвременной смерти своего «сыночка», вероятно, раньше своих домашних. В бумагах его сохранилось донесение ему городничего г. Арзамаса от 12 сентября 1842 г., в котором сообщается, что И. П. Кирилов умер 11 сентября «от сильного воспаления внутри», погребение его назначено на 13 сентября. Кратко говорится в этом донесении также и об оставленных вещах и деньгах, которые у покойника, по существовавшим порядкам, разумеется, были раскрадены. В черновике одного письма от 25 ноября 1842 г. к своему хорошему знакомому, занимавшему видное место в министерстве финансов, Г. С. Карелин пишет: «Окончив требовавшуюся от меня записку, вместе с рапортом к его сиятельству (графу Е. Ф. Канкрину) отправил я все это с другом и товарищем моего странствования Иваном Петровичем Кириловым, которого еще в бытность мою в Петербурге в 1838 г. взял от отца совершенно на свои руки и содержание и, что называется, усыновил. Зная, что бумаги и большую часть моих писем распечатывают по тракту в Сибири, я поручил Ивану Петровичу отправить мои донесения из Оренбурга — куда должен он был заехать для получения и отвоза в Москву к жене моей разных сумм и вещей — или из самой Москвы. Но к величайшему и вечному для меня прискорбию, узнал — и узнал поздно, что бесценный мой Кирилов скончался в Арзамасе и городничий поручил какому-то квартальному опечатать и описать все бывшие с ним деньги, инструменты и прочее. Теперь я в смертельном страхе: получено-ли мое донесение. Если нет, то ради бога с первой же почтой пишите ко мне о том, чтобы я мог составить новое, из имеющихся у меня материалов. Надобно вам сказать, что я получил извещение от Арзамасского городничего, который пишет, что денег осталось 2 752 рубля, но что вещи еще не описаны; между тем как с покойным Кириловым должна была быть гораздо большая сумма. Принял покойного едва одетого, содержал его 5 лет... От отца ни копейки... Узнав о смерти, впал в решют болезни...». В начале этого же письма Г. С. Карелин сообщал о бывшей у него в том же году горячке, но она происходила раньше, 26 июня, и к смерти Кирилова отношения не имеет. В другом письме 1842 г. к А. В. Рихтеру Г. С. Карелин снова возвращается к тому, что у покойного И. П. Кирилова пропали или могли пропасть весьма ценные документы. «Теперь я в смертельном беспокойстве насчет бумаг и некоторых предметов, посланных с покойным Иваном Петровичем. Между прочим, с ним были 7 тетрадей, заключавших описание путешествия нашего за 1840 г. Из предметов несколько новых растений и между прочим новый род, из фамилии Rhamneae, очень близкий к Euonymus, который мы было назвали Pallasia formosa, но я переменил и назвал в честь покойного Kiritowia formosa. Кустарник этот растет в альпах Талка, неподалеку от китайского города Кульджи. Отныне с Обществом не хочу иметь никаких сношений...» и т. д. Таким образом в конце 1842 г. обстановка была такова: Г. С. Карелин, убитый горем, остался зимовать в Семипалатинске, семья же его жила в Москве. Но жизнь шла вперед, девушки — дочери Г. С. Карелина подрастали и начали выходить замуж. Первая из них, Елизавета Григорьевна, вышла замуж за известного впоследствии профессора ботаники Ленинградского университета А. Н. Бекетова, ставшего основателем обширной школы ботаников-флористов и географов, у которого учились К. А. Тимирязев, В. Л. Комаров, Н. И. Кузнецов, А. Н. Краснов и много других выдающихся русских ученых. Позднее, уже после возвращения Г. С. Карелина в 1845 г. в Москву, вышла замуж и другая его дочь за доктора медицины Н. Э. Эверсманна, старшего сына профессора Казанского университета, упоминавшегося нами в начале настоящего очерка и бывшего одним из друзей юности Г. С. Карелина в Оренбурге.
Нет никакого сомнения, что безвременная смерть И. П. Кирилова оказала на Г. С. Карелина огромное и глубочайшее впечатление. Он остался в Семипалатинске и еще в течение двух лет продолжал работать, но трудился исключительно как коллектор, за свой собственный счет, совершая подчас довольно продолжительные поездки, дававшие такие же обширные коллекционные материалы, но уже не пытаясь самостоятельно обрабатывать и опубликовывать их. Вместе с гибелью «Ванечки», точно какая-то пружина оборвалась в могучем трудовом механизме, и он принялся действовать уже автоматически... Однако еще в 1843 г., в период с 14 июня по 22 июля, Г. С. Карелин совершил довольно длинное путешествие на оз. Зайсан-нор и так называемую Войсковую рыбалку на нем. При этом снова он побывал на оз. Марка-куль и р. Бухтарме, повсюду исправно и в огромном количестве собирая растения, список которых и служит единственным материалом для восстановления маршрута. Что же касается остального времени, то, насколько можно судить по разносной книге, хранящей расписки только семипалатинского почтмейстера, Г. С. Карелин больше из Семипалатинска никуда не выезжал. Еще более туманны сведения о маршрутах и путешествиях 1844 г. В одной из сибирских записных книжек Г. С. Карелина к этому году относится всего 18 перечисленных растений с местонахождениями: Тарбагатай, Чингиз-тау и окрестности Семипалатинска. Судя же по разносной книге, Г. С. Карелин мог быть в более или менее далекой отлучке лишь около месяца в июне — июле. По росписям в книге можна установить, что в остальное время Г. С. Карелин, повидимому, далеко из Семипалатинска не отлучался. Посмотрим теперь, что же было сделано Г. С. Карелиным в эти последовавшие за смертью Кирилова годы. К сожалению, мы не имеем об этом таких исчерпывающих сведений, как о предыдущих годах. В одном из писем к С. Г. Строганову, президенту Московского общества испытателей природы, написанном 4 августа 1846 г., Г. С. Карелин так исчисляет коллекции, доставленные им в распоряжение Общества с 9 мая 1840 г. по 16 марта 1843 г.
Зверей ...... 240 Птиц....... 1 669 Насекомых..... 9766 Рыб ....... 8 Змей....... 34
Ящериц...... 169 Растений..... 90142 Семян...... 442 Минералов..... 474
Однако еще В. И. Липский замечает, что количество растений едва ли показано здесь верно. Из предыдущего, например из писем к К. И. Ренару, видно, что как раз такое количество было собрано в конце 1841 г., т. е. за путешествия 1840 — 1841 гг.
Как было упомянуто выше, начиная с 1842 г., Г. С. Карелин уже не обрабатывал сам растений и не публиковал ботанических работ. Попрежнему, как можно видеть из-списка растений, собранных им в 1842 или 1843 гг., известная часть всех сборов посылалась им Н. С. Турчанинову, но та живая связь, которая установилась с последним в период алтайского и джунгарского путешествий, оборвалась, а переписка по ботаническим вопросам заглохла. Все коллекции растений, собранные в 1842 — 1844 гг., попали для обработки в руки молодого ботаника, воспитанника Московского университета и члена Общества испытателей природы С. С. Щеглеева. Результаты этой обработки опубликованы в весьма редком университетском сепаратном издании, называющемся: «Дополнение к Алтайской флоре. Рассуждение, написанное для получения степени магистра ботаники», вышедшем в 1854 г. В предисловии, написанном по-французски, автор сообщает, что в руках его находился огромный материал, собранный Г. С. Карелиным за вышеназванные годы и заключавший 1564 вида. За эти годы Карелиным в общем посещались почти все те же места, что и в путешествиях 1840 и 1841 гг., а потому и большинство растений, за исключением лишь 60 видов, состоит из тех же видов, которые перечислены в опубликованных Г. С. Карелиным и И. П. Кириловым списках. По этой причине автор не дает общего списка, а в особой главе, сплошь написанной по-латыни и носящей чрезвычайно длинное заглавие «Перечисление растений в областях алтайских и пустынях джунгарских, коллектированных светлейшим Карелиным в годы 1842, 1843 и 1844. Дополнение к Карелина и Кирилова перечислениям растений, коллектированных в областях алтайских и смежных в 1840 г., и в пустынях восточной Джунгарии и на альпийских вершинах хребта Ала-тау в 1841 г.» перечисляет только те новые растения, которых нет в предыдущих списках или же такие виды, относительно определения которых он расходится с названными авторами. Таких растений в списке оказалось 386 видов; в это число входят собранные на Тарбагатае, Ала-тау, Иртыше, собственно Алтае и оз. Зайсан-нор. Новых видов в работе описано 16, некоторые из них в настоящее время уже развенчаны. Любопытно мнение Д. И. Литвинова об этой диссертации. Он считает ее весьма серьезной и тем более достойной внимания, что в то время, к которому она относится, ботаника в Московском университете была представлена плохо. Поэтому С. С. Щеглеев не мог пройти солидной школы по систематике растений, и учителей в этом деле, кроме книг, у него быть не могло. Д. И. Литвинов указывает также на неточность заглавия работы, так как в названные годы Г. С. Карелин преимущественно путешествовал в б. Семипалатинской области и русской Джунгарии (Семиречье), а стало быть к Алтаю относятся лишь весьма немногие растения. Кроме списка, в работе имеются еще 3 главы. Первая представляет краткий, но обстоятельный очерк истории исследования алтайской флоры и прилежащих стран. Другая под названием «Общий взгляд на алтайскую флору и отношения ее к другим флорам» заключает географическое описание собственно Алтая, характеристику его растительности, статистическое сравнение ее с флорами Германии, южной России, Кавказа, Уральской-Сибири, Байкальской страны и Даурии. Наконец последняя глава содержит «Численные отношения главнейших семейств к общему числу растений алтайской флоры». Существует пословица, что беда никогда не приходит одна. Неизвестно, сколько бы времени прожил Г. С. Карелин еще в Сибири и куда направил бы его пытливый ум исследователя, после того как залечились душевные раны, причиненные гибелью И. П. Кирилова, но в 1845 г. его постигла новая и немалая неприятность. Речь идет о внезапной и в достаточной степени неожиданной административной высылке его из Семипалатинска и вообще из пределов Западной Сибири в июне 1845 г., положившей конец его путешествиям и дальнейшим работам в Джунгарии и Заиртышском крае. В настоящее время все обстоятельства этого дела известны, и картина рисуется примерно таким образом. Еще выше было указано, что постоянное присутствие Г. С. Карелина было далеко не по сердцу генерал-губернатору Западной Сибири князю П. Д. Горчакову. Это он чинил препятствия к поездке Г. С. Карелина в Джунгарский Алатау, несомненно, по его же распоряжению распечатывали бумаги и большую часть писем, посылаемых Г. С. Карелиным из Сибири, и т. д. и т. п. Однако, таким образом вредить Г. С. Карелину было трудно. Но понемногу расшатывать авторитет путешественника, клеветать и наушничать на него при каждом удобном случае было вполне в средствах князя П. Д. Горчакова, чем он и занимался начиная с 1843 г. В январе 1843 г. он уведомил министерство финансов, что Карелин, проживая в Семипалатинске, хвалится особым расположением к нему министра и якобы данным ему обещанием заместить управляющего Семипалатинской таможней Креля. Кроме того, он интригами своими возбуждает в купцах ропот на таможенное начальство и обнадеживает торговцев выхлопотать им снижение пошлин на чай. Несмотря на всю вздорность этих сообщений, министерство прислушалось к ним в феврале 1843 г., равно как и в связи с приближением срока окончания командировки Г. С. Карелина, предписало ему возвратиться в С.-Петербург, о чем одновременно уведомило гепзрал-губернатора Западной Сибири. Так как Г. С. Карелин и не подумал выезжать, а, сидя в Семипалатинске, отписывался, то в ноябре 1843 г. князь П. Д. Горчаков повторил все свои доносы, прося вызвать путешественника из Семипалатинска. Тогда министром финансов было предписано Г. С. Карелину немедленно прибыть в С.-Петербург с угрозой быть исключенным из числа чиновников министерства... Результат был тот же: Г. С. Карелин сидел и не двигался с места. Ободренный поддержкой министерства, князь П. Д. Горчаков уже совершенно распоясался и в июле 1844 г. вновь просил отозвать Карелина из Западной Сибири как человека там вовсе бесполезного. Тем временем в министерстве финансов вместо Е. Ф. Канкрина появился новый управляющий, вряд ли так хорошо знавший Г. С. Карелина и рассмотревший всю эту переписку чисто формально. Он ответил генерал-губернатору, что «так как чиновник сей прежних предписаний начальства поныне не исполнил, то ничего более не остается, как понудить его к выезду в С.-Петербург мерами, зависящими от местного управления», о чем и просил князя П. Д. Горчакова. Наконец-то Г. С. Карелин был во власти генерал-губернатора. Правда, Карелину удалось еще протянуть время ссылкой на Академию наук, по ходатайству которой якобы у Г. С. Карелина есть дозволение остаться еще на некоторое-время в Западной Сибири. Однако, князь П. Д. Горчаков доставил копию с этого донесения министерству финансов в С.-Петербург, а последнее снеслось с Академией наук, которая сообщила, что Г. С. Карелин обогащает ее музей предметами тех стран, где он работает, выполняет это с особенной точностью и старанием, но об официальном разрешении ему дальнейшего пребывания в Западной Сибири ею никаких ходатайств не возбуждалось и ничего не известно. 5 октября 1844 г. об этом был также уведомлен генерал-губернатор Западной Сибири. Хорошо еще, что делопроизводство того времени двигалось «на быках» и в этой кляузной переписке, протекли, строго говоря, целых два года. Новый министр финансов Ф. П. Вронченко, предполагая за ослушание уволить Г. С. Карелина из министерства, запросил 8 марта 1845 г. князя П. Д. Горчакова, не имеет ли он каких-либо позднейших сведений о Г. С. Карелине, которые могли бы изменить или приостановить вынесенное решение. Находившийся в то время в С.-Петербурге П. Д. Горчаков воспользовался случаем «подсыпать горячих угольев», переговорил лично с министром финансов и 9 марта ответил, что, по его мнению, Карелин, несомненно заслуживает увольнения от службы, но так как после этого он может остаться в Семипалатинске, где пребывание его вредно, по многим причинам, наипаче же тем, которые он словесно объяснил министру финансов по соглашении с канцлером иностранных дел, то он, князь П. Д. Горчаков, полагал бы: объявить Карелину кратчайший окончательный срок выезда оттуда, в случае же неисполнения, выслать его до границ Западной Сибири полицейскими мерами». Вследствие этого 17 марта 1845 г. к министру внутренних дел было послано предложение о понуждении Г. С. Карелина к выезду из Семипалатинска полицейскими мерами... Комментарии к этому гнусному делу излишни. Так вознаграждало царское правительство энтузиазм и самоотвержение, проявленные знаменитым исследователем. Финал этой истории известен из письма князя П. Д. Горчакова, относящегося к лету 1845 г. и очевидно являющегося ответом на соответствующее и вызванное полицейским предписанием письмо Г. С. Карелина. «Милостивый государь, Григорий Силыч! Прогневать меня вы не могли, потому что я с вами никакого дела не имел, да если бы и огорчили, то не позволил бы себе вас, милостивый государь, выслать из вверенного мне края, по моему произволу, а выпроводил вас из Семипалатинска по приглашению г. министра внутренних дел, основанного наипаче на непосредственном требовании г-на министра финансов. Следовательно, сетовать должны вы не на меня, а кажется собственно на себя». «Бумагою г-на Перовского поручено мне выпроводить вас за пределы Западной Сибири мерами полицейскими, но уважая вашу просьбу, готов я от сего отступить и позволить вам ехать одному, если вы назначите мне тракт, которым намерены следовать для помещения в подорожной. Приемлю честь предупредить вас, м. г., что если вы остановитесь в пределах мне вверенного края, то найдусь я вынужденным возобновить неприятное вам распоряжение. Примите уверение моего почтения...». Вопреки мнению В. И. Липского, легко видеть, что ничего загадочного в истории высылки Г. С. Карелина нет, а приведенный документ может служить по своему тону образцом торжества удавшейся подлости, а по содержанию — самой наглой чиновничьей лжи. От 18 июня 1845 г. князь П. Д. Горчаков сообщил в С.-Петербург, что 4 июня он выслал Карелина из Семипалатинска с полицейским офицером до границы Западной Сибири (границу составлял редут Алабужский и Звериноголовская крепость, ныне станица), о чем 3 июля уведомил и министра внутренних дел. Однако министерства финансов, несмотря на косвенное участие в интригах князя П. Д. Горчакова и упорную строптивость Г. С. Карелина, все еще продолжало числить последнего на службе. Приведенная справка генерал-губернатора Западной Сибири была доложена министру финансов, по-видимому, в 20-х числах сентября 1845,г. По получении ее последовала еще такая переписка. 29 сентября был послан запрос в г. Оренбург с просьбой «осведомиться как о настоящем местопребывании Карелина, так равно и о том, что останавливает его ныне, после столь продолжительной отсрочки, явиться к должности...». Ответ из Оренбурга, последовавший 28 октября, сообщает: «чиновник министерства финансов колл. сов. Карелин по выезде его из Сибири в июле месяце сего года прибыл в Оренбург, где проживает до сего времени в ожидании выздоровления инженер-подполковника Тафаева, обещавшего взять его с собою в Москву, так как г. Карелин не имеет будто на проезд туда собственных средств, полагая, что из министерства финансов он уже уволен». Как бы в ответ на это предположение Г. С. Карелина следует резолюция: «1845 г., ноября 14 дня министр финансов, действ, т. сов. кавалер, приказал: колл. сов. Карелина уволить из числа чиновников, состоящих при министерстве финансов для определения к другим делам. Подписал Ф. Вронченко».
Так печально окончилась длительная и плодотворная для науки служба Г. С. Карелина. Мы не знаем, правильным ли было сообщение об отсутствии у него собственных средств на проезд до Москвы, хотя, в связи с увольнением от службы, и, стало быть, лишением казенного открытого листа на почтовые прогоны, это весьма вероятно. Добавим еще, что только детская доверчивость Г. С. Карелина к людям могла побудить его оставаться так долго и притом за собственный счет, о чем свидетельствует С. С. Щеглеев, в Сибири. Этим самым он и мог затруднить себе наличие средств на длинную дорогу, так как с Обществом испытателей природы отношения он уже прервал и доходы несомненно имел самые малые. Между тем, еще в 1843 г. тот же самый, уже упоминавшийся выше, корреспондент Г. С. Карелина из числа видных чиновников министерства финансов горячо предупреждал его в письме от 13 февраля: «Вот вам, любезнейший и почтеннейший Григорий Силыч, официальный ответ на одну статью вашего письма от 25 ноября, сиречь на изъявленное вами желание повидаться с семейством. Я вам советую убраться скорее из владений князя Горчакова, оставить вас долее унего под рукой, было бы все то же, что предать вас, на неминуемое съедение. Он так восстал против вас, что мы не умели придумать ничего лучшего, как отозвать сюда и вырвать таким образом из его когтей. В Москве живите сколько хотите, никто вам слова не скажет, а приедете сюда — так что-нибудь опять навернется для вас». Так и осталось неизвестным, каким же путем вместе с инженер-подполковником Тафаевым или без него, добирался Г. С. Карелин до Москвы. Но о приезде его опять сохранилось свидетельство в превосходных живых воспоминаниях его дочери Софьи Григорьевны. Она пишет: «Сестру повенчали. Прошел год, отцу пишут, что он дедушка. Тут только мы его увидели и, слава богу, опять таким же, только седым совсем. Милый, добрый семьянин — как будто никогда и не уезжал. А шесть лет в этот раз его не было дома. Как, при своих несомненно нежных чувствах ко всем нам, мог он повторять, свои продолжительные отлучки и, поехав на год, прожить шесть в дороге, не понять мне; но истинно повторяю, что раз дома, — трудно было видеть отца нежнее, семьянина счастливее его...... На этот раз Г. С. Карелин сравнительно долго прожил в родной семье. Он возвратился из Западной Сибири в декабре 1845 г. и прожил частью в имении жены Трубицине, частью в самой Москве до июля 1852 г. Одной из вероятных причин, такого длительного отдыха явилось повидимому сильное безденежье. Г. С. Карелин оказался после пережитых им неприятностей в весьма стесненных материальных обстоятельствах и в 1852 г. даже задумал, нуждаясь в средствах, сбыть за бесценок свои собственные личные коллекции и библиотеку. В записке, которую он составил с этой целью, значатся: «1. Книги: путешествия на разных языках, 360 частей; по естественной истории 258 томов; ученых и учебных книг 100 частей. Всего 718 частей за 1 000 руб. сер. 2. Гербарий, содержащей до 20 000 видов растений — определенных, за 3 000 руб. сер. 3. Минералогический кабинет из 3 000 кусков... 2 000 руб. сер. и 4. Энтомологическая коллекция, которой списки еще не окончены, но которая содержит более 10 000 видов.... Все определены и заключаются в 150 ящиках — 2 000 руб. сер.».
К сожалению, не нашлось покупателя даже за эту ничтожную цену. Уезжая в новое, последнее, путешествие, Г. С. Карелин поместил большую часть своих коллекций на хранение в подвалы и кладовые Храма спасителя в Москве. В конце списка находится следующее примечание Софьи Григорьевны Карелиной: «Вся богатейшая коллекция энтомологическая и много ящиков с минералами, собранными в Сибири, и ящики с частью растений, сохранявшиеся под наблюдением некоего Егорова в кладовых при Храме спасителя в Москве — целиком: мебель, шкафы с жуками и все вещи... все это пропало безвозвратно для нас всех. С. Карелина».
Уцелела только большая, основная, часть личного гербария Г. С. Карелина, находившегося у него на руках в последние годы до смерти и поступившая затем в распоряжение его зятя, профессора ботаники А. Н. Бекетова. Гербарий этот ныне хранится в Ленинградском университете и заключает, кроме растений собственных сборов, много экзотических, полученных, очевидно, в обмен, а также русских, но не из Алтая или Средней Азии, а собранных вероятно по дороге в разных местах, например, под Ленинградом. Но отрава степных просторов, повидимому, уже не могла дать покоя сердцу путешественника, и вот в начале 1852 г. он пишет оренбургскому генерал-губернатору В. А. Перовскому следующее письмо: «Шесть лет высидел я в Москве или ее окрестностях и, чувствуя неотразимое желание еще постранствовать, предположил совершить нынешним летом небольшую поездку в Уральские степи до Каспийского моря. Цель моя - осмотреть подробно Индерское озеро и северные прибрежья Каспийского моря от Гранного бугра до Пороховинского. Но без повсеместного пропуска и проводников я потеряю время, труды и далеко не достигну предполагаемой цели. Посему, прежде нежели окончательно решусь на изложенном предположении, принимаю смелость испрашивать на то согласия вашего превосходительства». Дадим снова слово Софье Григорьевне: «Согласие явилось. Сборы скоро совершились. Уезжая, отец говорил: Через полгода, детки, вернусь, а теперь прощайте». «Он уехал 20 июля 1852 г. Но мы его уже более никогда не видали. Он прожил в Гурьеве двадцать лет, много работал, писал по разным отделам естествознания, осмотрел все желанные местности, очень увеличил свои коллекции и все собирался домой. Терпел от ревматизма рук и ног в два последние года своей жизни, но скончался без болезни, вдруг, от удара». В. И. Липский, рассматривая обстоятельства, относящиеся к концу жизни Г. С. Карелина, этот последний его отъезд и поселение в Гурьеве-городке также считает «неясным и загадочным». Однако и здесь, несомненно, нет загадки, если обратиться к свидетельству самого Г. С. Карелина. Живя в Гурьеве, он написал критическую статью под названием: «Разбор статьи г. А. Рябинина «Естественные произведения земель Уральского казачьего войска», напечатанную уже после его смерти в 1875 г. На стр. 269 этой статьи автор сам крайне бесхитростно и просто объясняет причины, удержавшие его в Гурьеве. «В 1852 г., — пишет он, — приехал я на недолгий срок к устьям р. Урала с главной целью наблюдать оба перелета, гнездованье и линянье птиц; но передо мною открылось такое обширное поле для наблюдений по множеству других предметов, а также свобода и затишье для приведения в порядок многих моих путешествий, что вместо двух годов прожил я безвыездно в пределах Урало-казачьих более 16 лет. Ну, и насмотрелся же...».
«Сколько мог, не нарушая приличия, и чрез то не вредя своему делу, удалялся я от так называемого общества, да по счастью негде было его и найти. Гурьев — место пустынное, глухое, захолустье до нельзя невежественное».
Нам думается, что горделивый замысел обработать в тишине и одиночестве все результаты своих многочисленных путешествий был основным в отшельническом уединении Г. С. Карелина. Универсальность и врожденные качества натуралиста, свойственные Г. С. Карелину, в полной мере сказались и на содержании вышеназванного «Разбора статьи Рябинина». Кстати сказать, около 3/4 этой работы, соответствующих 82 страницам полной статьи, были напечатаны еще в 1867—1868 гг. в «Уральских войсковых ведомостях»,— неофициальном издании, выходившем в Уральске. Полностью же эта статья, под редакцией профессоров А. Н. Бекетова и М. Н. Богданова, появилась только в 1875 г., через три года после смерти автора. Работа эта, объемом 112 стр., заключает не только критический разбор статьи А. Рябинина и не упомянутой в заглавии 2-й части «Естественной истории Оренбургского края» проф. Э. Эверсманна, но приводит еще ряд (8) перечней различных, «произведений природы», тогдашней Уральской (ныне Гурьевская, Уральская и Западно-Казахстанская) области. Во-первых, в ней дан перечень полезных ископаемых, затем кустарников; особо интересных индерских растений и семейств растений, особенно богатых числом видов в уральско-казачьей флоре. Далее приводится список домашних животных; перечень ошибочно определенных или пропущенных Эверсманном млекопитающих и в заключение списки всех диких млекопитающих и птиц урало-казачьих владений. Можно было бы подумать, что Г. С. Карелин в этой статье выступает преимущественно как зоолог, однако, и в приводимых им ботанических сообщениях проявлены прежний блеск и наблюдательность. Особенно ценны приводимые личные свидетельства для восстановления прежней картины растительного покрова описываемой страны. Так о древесных породах Уральской области Г. С. Карелин пишет следующее: «Сколько г. Рябинин насчитал в лесах и садах сортов деревьев, столько же, если не более, пропустил их, а именно: назвав дуб и ольху, не обозначил в точности какой они породы?, а их растет того и другого по 2 вида, совершенно различных: дуб обыкновенный (Quercus peduncutata) и дуб зимний (Q. sessitifolia); ольха липкая (Alnus glutinosa) и ольха каменная (A. incana); береза (Betula alba) и ива... Рябину (Sorbus aucaparia) автор поместил между кустарниками, а я видел собственными глазами, правда давненько, в двадцатых годах, рябину деревьями на Илеке и Общем Сырте. В то время Общий Сырт изобиловал лесами и зверем: много охотников наезжали туда. Мы с покойным Эверсманном собирали в лесах всякую всячину, между прочим разные папоротники и ели малину...» «Граб или грабина (Carpinus betulus) рос прежде по западной границе (это ошибка, речь идет о вязе Ulmus laevis, — Н. П.), но истреблен киргизами. Как свидетели былого остались в дельте Урала на берегу прорана Курилкина два порядочных дерева: рязань или дикая яблоня (Pyrus acerba), не мало росло ее в юго-западной части». В другом месте Г. С. Карелин говорит: «По недосмотру пропущены следующие дикорастущие деревья: липа, по-киргизски ноки (Tilia parvifolia), осина, по-киргизски терек (Populus tremula), и осокорь, по-киргизски кара-терек (P. nigra)». Наконец, на стр. 215 этой статьи есть еще одно замечательное свидетельство: «В начале 20-х годов произрастали по южным склонам Общего Сырта, а отчасти по Илеку (в то время по этой реке много было лесу) малина, по-киргизски кураджилек (Rubus idaeus), красная смородина, по-киргизски карлыгат (Ribes rubrum) и костяника, по-киргизски кзыл-бульдурген (Rubus saxatilis). He только видел я их сам, но и рвал собственными руками.» Если сказать, что в настоящее время на р. Урале, ниже города Уральска и вблизи него, ни дуба, ни липы, осины, серой ольхи, малины и смородины нет и помина, то ценность этих наблюдений сделается бесспорной. О том, что в первые годы своего добровольного поселения в Гурьеве Г. С. Карелин еще наблюдал природу, свидетельствует также его переписка с проф. К. Ф. Кесслером, который ссылается на сообщение Г. С. Карелина от 1854 г. о том, что саджа (Syrrhaptes paradoxus) или монгольская спайноперстка, как ее называли в то время, «попадается изредка в Европейской России, между восточным рукавом Урала (Соколом) и настоящим Уралом». Как бы то ни было, но в Гурьеве Г. С. Карелин несомненно чрезвычайно много и усердно писал. Сохранился черновик его письма к В. Е. Генкелю, издателю журнала «Северное сияние», от 17 февраля 1863 г. из Гурьева: «Я целый век провел в путешествиях и более 50 лет занимался зоологией и ботаникой. Дайте совет: как лучше издать с картинками: 1) Путешествие по Башкирии, 2 тома; 2) Путешествие по Киргизии, 3 тома; 3) Путешествие по Туркмении и северо-западным границам Персии, 3 тома; 4) Путешествие по северо-западным границам Китая, 3 тома. Как вы мне посоветуете, так и поступлю». «Для последнего путешествия моего, которое предпринимаю в нынешнем году, желал бы я иметь полный фотографический прибор». В статье же, вышеупомянутом «Разборе» книги А. Рябинина, рассказывается еще, что в 1867 г. Г. С. Карелиным было начато новое сочинение: «Естественно-исторический очерк земель Уральского казачьего войска», а к концу 1868 г. был готов труд под названием: «Урало-казачья фауна». К горестному сожалению для русской науки, эти намеченные 11 томов путешествий, без сомнения, в какой-то части, если не целиком выполненные, по трагической случайности, не увидели света. Гурьев-городок, в те годы стоявший только на правом берегу р. Урала, был весь деревянным и нередко страдал от обычного русского зла — «красного петуха», или пожаров. Летом, в мае 1872 г., в Гурьеве случился большой пожар, захвативший и деревянный одноэтажный домик, в котором проживал Г. С. Карелин. Громадное количество его рукописей, труд многих лет, погибло в огне, а самого путешественника, больного, страдавшего от паралича ног, еле-еле вынесли на руках из объятого пламенем жилища. Эта последняя катастрофа добила старика. Он недолго пережил тяжелые утраты и скончался от удара 17 декабря 1872 г., 72 лет от роду. Остается упомянуть о некоторых свойствах Г. С. Карелина, не нашедших места в вышеизложенном. В. И. Липский, сам чрезвычайно требовательный, отмечает прекрасный литературный язык, слог и стиль Г. С. Карелина, который блещет во всех его письмах и записях и заставляет вдвойне пожалеть о гибели оформленных им описаний проделанных путешествий. В личной жизни Г. С. Карелин был чрезвычайно оригинальным и честным человеком. Выше уже упоминалось о его близких отношениях с туркменами-иомудами; его дочь Софья Григорьевна говорит: «Разбирая его бумаги и многочисленную его переписку, вижу, что отношение его к людям было все такое же теплое, участие к нуждам любимого им Уральского края и к пользам отечества неустанное».
«Взгляд на вещи здравый, ум быстрый и проницательный до конца. Уважение и любовь к науке безграничные. Дай бог, чтобы дела его оставили след и продолжателей. Я же считаю себя поистине счастливой, что имею честь быть дочерью таких родителей. Софья Карелина. С. Трубицино, 1880 г. 10 января». Основной стихией Г. С. Карелина была природа. Ее он любил беззаветно и жадно. В своей посмертной, упомянутой выше статье 1867 г., он разрешился следующим пророческим изречением: «Природа не действует бесцельно, а создавая — сохраняет. В случайностях и в самых страшных переворотах ее, часто и бесследно гибнут дела рук человека: ее же творения только обновляются или улучшаются». Остается добавить еще, что имеется всего единственный портрет Г. С. Карелина, который и воспроизводится в данной работе. Местонахождение же портрета И. П. Кирилова, лежащего в гробу, о котором говорилось выше, нам неизвестно.
Приложение
СПИСОК важнейших работ Г. С. Карелина (1)
1. Enumeratio plamtarum, quas in Turcomania et Persia Boreali legit G. Karelin. Bull. Soc. Natur. Mosc, II, 1839, pp. 141—177. Перечень растений, собранных Г. Карелиным в Туркмении и Северной Персии (на латинск. яз.). 2. Perovskia et Suchtelenia genera nova plantarum, a G. Karelin descripta. Bull. Soc. Natur. Mosc, I, 1841, pp. 15—17, Tab. I, II. Новые виды растений — Перовския и Сухтеления — описанные Г. С. Карелиным (на латинск. яз.). 3. Enumeratio plantarum anno 1840 in regionibus Altaicis et confinjbus. collectarum. Auctoribus Gr. Karelin et Joh. Кirilоw. Bull. Soc. Natur. Mosc, III, 1841, pp. 369-459; IV, pp. 703—870.
[Совместно с И. Кириловым]. Перечень растений,, собранных в 1840 г. в Алтае и в сопредельных областях (на латинск. яз.). 4. Tetras generum plantarum novarum ex ordine Cornpositarum Rossiae indigenorum. Auctoribus Gr. Karelin et Joh. Кirilоw. Bull. Soc. Natur. Mosc, I, 1842, ipp. 124—128. [Совместно с И. Кириловым]. Четыре новых рода растений из семйства сложноцветных, произрастающие в России (на латинск. яз.). 5. Enumeratio plantarum in desertis Songoriae orientalis et in jugo summarum Alpium Alatau anno 1841 collectarum. Auctoribus Gr. Karelin et Joh. Kirilow. Bull. Soc. Natur. Mosc, I, 1842, pp. 129—180; II, pp. 321—453; HI. pp. 503—542. [Совместно с И. Кириловым]. Перечень растении, собранных в 1841 г. в пустынях восточной Джунгарии и на вершинах альп Ала-тау (на латинск. яз.). 6. Extrait du journal d'un voyage fait en Djoungarie ou Sungarie par Gregoir Karelin en 1841 (Статья II в издании «Jubilaeum semisaecularem doctoris medicinae et philosophiae Gotthelf Fischer de Waldheim
----------------------------------------
1. Довольно обширная литература о Г. С. Карелине сведена в известной работе В. И. Липского «Григорий Силыч Карелин; его жизнь и путешествия», СПб., 1905, стр. 1—207 (Отд. оттиск из его же работы «Флора Средней Азии», СПб., 1903), которую автор использовал при составлении данного очерка. В ту же работу В. И. Липского входит и исчерпывающая «Kareliana» (стр. 155—207), составленная Е. О. Романовским. (Прим. ред.).
----------------------------------------
celebrant sodales Societatis Caesareae Naturae Scrutatorum Mosquensis die X Febiuarii anno 1847»). Mosquae ex typis Semen, XXII, 1847, pp. 1—17, tab I-II, in folio. Выдержка из дорожного дневника, веденного Григорием Карелиным в 1841 г. в Джунгарии или Зонгарии (на латинск. яз.). 7. Разбор статьи г. Рябинина «Естественные произведения земель Уральского казачьего войска», извлеченной из книги его «Материалы для географии и статистики России. Уральское казачье войско. 2 части. Составил поручик А. Рябинин. СПб., 1866 г.», Тр. СПб. О-ва естествоиспытателей, т. VI, 1875, стр. 186—298. 8. Путешествие Г. С. Карелина по Каспийскому морю. Зап. Русск. геогр. о-ва по общей географии, т. X, 1883, стр. I—VI + 1—497, 7 карт и планов. 9. Журнал, веденный при обозрении части Киргизской степи в ученом отношении титулярным советником Карелиным 1831 года. Изв. Русск. гeoгp. о-ва, т. XXV, вып. 6, 1889, стр. 503—512, 513, 1 карта.
