Н.С.Шер "Александр Сергеевич Пушкин" Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г. OCR Biografia.Ru
продолжение рассказа...
Однажды ехал он за город в гости по большой дороге. Кучер не знал дороги, свернул в сторону к военной батарее. Возле орудий ходил молодой человек. Пушкин спросил о дороге, офицер ответил, потом вдруг сказал: «Извините за нескромность, я желал бы знать, с кем имею удовольствие говорить?» «Пушкин...» «Какой Пушкин? ..» «Александр Сергеевич Пушкин...» «Вы Александр Сергеевич Пушкин, вы наш поэт, наша гордость и слава?! Вы сочинитель «Бахчисарайского фонтана», «Руслана и Людмилы»?! — Офицер в восторге замахал руками и вдруг крикнул: — Орудие! Первая, пли... — и вслед за тем раздался выстрел. — Вторая... пли», — и опять выстрел. На выстрелы из палаток выбежали солдаты и офицеры. «Что случилось? Почему стрельба?» «Во славу нашего знаменитого гостя Александра Сергеевича Пушкина»,— торжественно объявил офицер, отдавая честь Пушкину. В это время забили тревогу, прискакал батальонный командир и за нарушение дисциплины отдал приказ посадить офицера под арест. Никакие просьбы Пушкина не помогли. Это огорчило его, но в то же время так хорошо было думать, что где-то в дороге, неожиданно, встретил он молодых незнакомых друзей его поэзии и что такие друзья есть у него по всей стране. Летом 1824 года пришел приказ царя отправить Пушкина под надзор властей в Псковскую губернию в имение родителей — Михайловское. И вот он снова в дорожной повозке вместе с верным своим дядькой Никитой Козловым. Дорога дальняя, только на двенадцатый день подъехали к Михайловской усадьбе. Вот и небольшой господский дом на берегу тихой, голубой и неширокой речки Сороти. С каким чувством тревоги и радости взбежал Пушкин по ветхим, шатким ступеням Михайловского дома! Здесь жила его семья — родители, брат, сестра. Первый раз был он в Михайловском, когда только что окончил Лицей. Все тогда в деревне радовало его и казалось очаровательным. Через два года он снова был в Михайловском, и уже другие чувства тревожили его, — он писал тогда в стихотворении «Деревня»: Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам Неумолимого владельца. Здесь тягостный ярем до гроба все влекут... Надежд и склонностей в душе питать не смея... И вот теперь он, ссыльный поэт, третий раз вошел в михайловский дом. Прошли первые дни, недели после приезда, и Пушкину стало ясно, что жить с родителями он не может. Отца пугало и возмущало то, что сын его
поднадзорный поэт, что ни в чем он не хочет раскаиваться, что своим безбожием и вольномыслием,
как говорил отец, заражает и сестру и брата. А за Пушкиным в Михайловском приказано было надзирать; для этого назначен был специальный человек. Вскоре Пушкин узнал, что и отец вынужден был дать подписку, что будет следить за его поведением. Примириться с этим Пушкину было трудно, и он уехал в село Тригорское, к соседям, с которыми был хорошо знаком. Поздней осенью, когда родители уехали в Петербург, Пушкин вернулся домой. Он остался в Михайловском один со своей старой няней Ариной Родионовной. Постепенно наладился тихий, однообразный порядок жизни. Утром и днем он обычно работал, потом уезжал верхом или уходил в Тригорское, где встречала его приветливая хозяйка Прасковья Александровна Осипова. А вечерами, когда за окном выла вьюга, он снова, как в детстве, слушал нянины сказки, песни. Друзья в Петербурге беспокоились о нем, писали ему, но письма часто исчезали: их перехватывали на почте. «Ты уверяешь меня, Сверчок моего сердца, что ты ко мне писал, писал и писал, — но я не получал, не получал и не получал твоих писем», — писал ему Жуковский. Друзья возмущались ссылкой Пушкина, хлопотали о нем, просили его, чтобы он был осторожен на язык и на перо. «Великий Пушкин, маленькое дитя... Я не видал ни одного порядочного человека, который бы не бранил за тебя Воронцова... Ежели б ты приехал в Петербург, бьюсь об заклад, у тебя бы целую неделю была бы толкотня от знакомых и незнакомых почитателей», — писал Пушкину лицейский друг поэт Дельвиг. Но никуда из Михайловского Пушкин не смел уезжать. За ним следили так же, как на юге, и он никогда не был уверен в своем завтрашнем дне. Но злобно мной играет счастье: Давно без крова я ношусь, Куда подует самовластье; Уснув, не знаю, где проснусь. Всегда гоним, теперь в изгнанье Влачу закованные дни... Изредка навещали его друзья: был Дельвиг, в январе 1825 года неожиданно приехал друг Пущин. Он привез много новостей, рукопись комедии Грибоедова «Горе от ума», рассказы о друзьях, знакомых. В этот день Пушкин, может быть, узнал и о том, что Пущин уже давно состоит членом тайного общества. Быстро прошел день... Наступила ночь — Пущину надо было уезжать.
«Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три,— рассказывает Пущин в своей книге о Пушкине.— Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сани. Пушкин еще что-то говорил мне вслед. Ничего не слыша, я глядел на него. Он остановился на крыльце, со свечою в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: «Прощай, друг!»
Это было последнее свидание друзей. Пушкин остался один. Как всегда, в напряженном творческом труде находил он силы и мужество жить и, как всегда, очень много работал. Писал стихи, записки о себе, о друзьях, начал трагедию «Борис Годунов», продолжал работу над романом «Евгений Онегин». «Я пишу и размышляю... Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить...» — говорил Пушкин в письме другу Раевскому. Еще в Кишиневе начал он писать «Заметки по русской истории XVIII века» и теперь продолжал работать над историей России. Он много думал о прошлом русского народа, о его истории, любил заглядывать в глубину веков, узнавать о жизни русских людей в старину, об их обычаях и верованиях; записывал древние предания, сказки, песни. Так, еще недавно в «Песне о вещем Олеге» пересказал он поэтическое предание о смерти киевского князя Олега. В письмах к брату, друзьям просил присылать ему исторические сочинения, материалы о Степане Разине, Пугачеве. «История народа принадлежит Поэту»,— писал Пушкин одному из друзей и особенно остро чувствовал это теперь, когда начал работать над своей трагедией «Борис Годунов». Да, история народа принадлежала ему, поэту и историку Пушкину, чей творческий гений здесь, в тиши Михайловского, сумел воскресить минувший век во всей его истине, правдиво показать смутное время начала XVII века, русский народ с его мятежным, вольным духом, тот народ, о котором Пушкин сказал в своей трагедии: Всегда народ к смятенью тайно склонен... В ноябре 1825 года Пушкин дописал последние страницы «Бориса Годунова». «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух один и бил в ладоши и кричал: «Ай да Пушкин!» В конце месяца Пушкин получил письмо от Рылеева: «На тебя устремлены глаза России, тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь поэт и гражданин!» Слова эти были как бы последним завещанием друга любимому поэту. 14 декабря 1825 года Рылеев и его друзья — члены тайного политического общества — вышли на Сенатскую площадь с оружием в руках. Это были лучшие люди русской земли; многие из них были участниками бородинского боя. «Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, - даже самую жизнь ради любви к отечеству было сердечным побуждением нашим», — говорили они. Восстание было подавлено. Царь Николай I жестоко расправился с восставшими. Всей душой поэта Пушкин был с друзьями, его мятежные, вольные стихи находили при обыске почти у всех декабристов; они вдохновляли их на подвиг, на борьбу.
Узнав о восстании и потом о казни декабристов, Пушкин был потрясен — он мучился тем, что не мог разделить их участь. Казнены лучшие русские люди, и среди них — друг, поэт Рылеев; заточены в тюрьмы, сосланы на каторгу друзья, товарищи, и среди ниx первый друг Пущин и милый Кюхля...
А он, Пушкин, один, в изгнании, бездействует. Что делать? Уезжать нельзя, письма приходят все реже, все больше вокруг тревожных слухов. Повсюду рыскают шпионы, доносчики. Пушкин не подозревал, что и в Михайловское прислан полицейский агент с поручением «исследовать поведение известного стихотворца Пушкина» и арестовать его. Под видом ученого-ботаника этот шпион обошел и объездил все вокруг Михайловского и в Михайловском, но не обнаружил ничего, за что можно было бы арестовать Пушкина. Прошло шесть лет в изгнании: три года в Кишиневе, год в Одессе и вот уже два года в Михайловском. Наступила третья осень михайловской ссылки. Однажды, в самом начале сентября 1826 года, поздним вечером вернулся Пушкин из Тригорского. Топилась печь. Пушкин подбросил дров, сел к огню. Вдруг услышал он звон бубенцов — кто-то подъезжал к дому. Друг? Враг? Пушкин встал, подошел к двери, а в дверь уже входил царский чиновник. Николай I приказал доставить Пушкина в Москву, куда он прибыл на коронацию. «Пушкину позволяется ехать в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта», — говорилось в секретном предписании. Так кончились годы изгнания Пушкина. По столбовой дороге через Псков на Москву понеслась тройка, замелькали полосатые версты, быстро сменялись лошади на станциях, и вот Пушкин в Москве, в Кремлевском дворце. Прямо с дороги, измученный, грязный, стоит он перед царем и на вопрос царя, принял ли бы он участие в восстании, прямо и с гордостью отвечает: «Непременно, государь! Все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем». Царь «милостиво» простил его. Он хорошо понимал, как велико влияние Пушкина, и надеялся, что ему удастся приручить его, сделать своим придворным поэтом. Москва встретила поэта восторженно. Не было, казалось, человека, который не стремился бы увидеть Пушкина. Когда он появлялся в театре, все взоры были устремлены на него, часто на улице незнакомые люди кланялись ему. Все спрашивали его о новых стихах, многие уже знали, что привез он с собой историческую трагедию «Борис Годунов», что продолжает работать над «Евгением Онегиным», что мечтает об издании журнала.
Однажды вечером в доме поэта Веневитинова Пушкин читал свою трагедию «Борис Годунов». Невозможно передать, какое огромное впечатление произвело это чтение на слушателей. «Мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет... Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления», — так вспоминал об этом один из гостей, присутствовавших на вечере. Пушкин в Москве жил у своего приятеля Сергея Александровича Соболевского в небольшой квартире на Собачьей площадке. Он часто встречался с поэтом Евгением Абрамовичем Баратынским, бывал в семье Вяземских... Друзьям очень хотелось иметь портрет Пушкина, и Соболевский просил известного художника Тропинина написать ему портрет Пушкина — домашний, обыкновенный, в красном халате, растрепанного, с перстнем на большом пальце. Тропинин согласился и написал такой домашний портрет Пушкина. Когда через несколько месяцев Пушкин уехал в Петербург, то и там друг его Антон Антонович Дельвиг настоял на том, чтобы другой знаменитый художник, Кипренский, написал второй его портрет. Так в один год было написано два прекрасных портрета Пушкина. Современники находили, что оба портрета очень похожи, и все-таки говорили о том, что никто так и не мог передать особой духовной красоты его, особого удивительного выражения его глаз. Сам же Пушкин о своем втором портрете говорил: Себя как в зеркале я вижу, Но это зеркало мне льстит.
В эти годы Пушкин был весь во власти разных литературных замыслов: с друзьями обсуждал он возможность издания журнала, готовил к печати новые главы «Евгения Онегина», писал поэму «Полтава». Поэму эту он написал необыкновенно быстро, почти в две недели. «Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах, — раcсказывал один из его знакомых. — Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки. Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать: над зачеркнутыми строками было по нескольку рядов зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места». Очень скоро и царю и его жандармам стало ясно, что приручить Пушкина не удастся, что никогда «перо и разговоры Пушкина не будут направлены в пользу правительства»,— как писали в одном из донесений царю. Сыщики следили за каждым шагом Пушкина, вмешивались в его жизнь, читали его письма. Жить ему становилось все трудней и трудней. «В нем было заметно какое-то грустное беспокойствие, какое-то неравенство духа; казалось, он чем-то томился, куда-то порывался... покровительство и опека императора Николая Павловича тяготили его и душили». Снова тучи надо мною Собрались в тишине; Рок завистливый бедою Угрожает снова мне...
Сохраню ль к судьбе презренье? Понесу ль навстречу ей Непреклонность и терпенье Гордой юности моей? «Бежать, куда глаза глядят...» — не раз повторял Пушкин. Он просит отпустить его за границу — его не отпускают, просит разре шения ехать на Кавказ — разрешения ему не дают. Не находя ни- где себе места, он переезжает из Петербурга в Москву, из Москвы в Петербург. Как-то во время своих переездов на одной из станций ждал он лошадей. Вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. Пушкин вышел взглянуть на них. «Один из арестантов,— рассказывал он впоследствии,— стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели... Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрели друг на друга — и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством - я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали». Пушкин знал — навсегда прощается он с лицейским товарищем, милым братом Кюхлей. Снова и снова просит Пушкин о разрешении уехать и снова получает отказ. Тогда он решается уехать без разрешения. Была весна 1829 года. Из Москвы, через Горячие воды, по Военно-Грузинской дороге на Тифлис, в почтовой коляске, в бричке, верхом проехал Пушкин тысячи верст. В Тифлисе его радостно встретила грузинская молодежь, все почитатели его таланта. В его честь устроили чудесный праздник, и Пушкин был очень растроган и весел. Из Тифлиса он поехал в Арзрум, в действующую армию. Россия в то время воевала с турками; русские войска наступали на турецкую крепость Арзрум, и Пушкин хотел принять участие в этих боях. Проезжая верхом по горной дороге, он встретил арбу, запряженную волами. Арба везла гроб с телом Грибоедова. Пушкин остановился, задумался, может быть, вспомнил он в эту минуту и о друзьях-декабристах, убитых, сосланных, замученных в крепости... По дорогам Кавказа шли царские войска, повсюду оставляя следы грабежа и насилий. Все больше убеждался Пушкин в том, что царское правительство присоединило Кавказ не для того, чтобы заботиться о его процветании. Но он видел, что есть на Кавказе люди, которые понимают это, что царю не удастся их обмануть. Среди этих людей были у него друзья: Вольховский, товарищ по Лицею; брат Пущина, Михаил; Левушка — родной брат, который служил офицером на Кавказе. Были здесь и декабристы, сосланные в армию рядовыми и офицерами. С ними Пушкин часто встречался, читал им «Бориса Годунова», неизвестные главы «Евгения Онегина», возможно, что не раз велись между ними и беседы на запретные темы. Во всяком случае, эти встречи с ссыльными, с людьми «неблагонадежными» не нравились начальству, и Пушкину предложено было уехать. В начале ноября он был уже в Петербурге. Здесь встретил его суровый выговор за самовольный отъезд на Кавказ. Снова началась тяжелая петербургская жизнь. Незадолго до своего отъезда на Кавказ Пушкин увидел в Москве на балу красавицу Наталью Николаевну Гончарову, полюбил ее и решил жениться. Родители долго не давали согласия на брак своей дочери с поэтом — человеком небогатым, находящимся под надзором полиции. Наконец согласие было получено, и весной 1830 года состоялась помолвка Пушкина. В первых числах сентября для устройства своих денежных дел перед женитьбой Пушкин выехал в село Большое Болдино, Нижегородской губернии, которое выделил ему отец. Путь лежал на Владимир по большой Владимирской дороге. По этой дороге отправлялись в сибирскую каторгу арестанты, закованные в цепи, под конвоем солдат. Недавно проехала здесь и жена декабриста Муравьева. Она везла с собой стихотворение Пушкина — привет сосланным декабристам. Пушкин знал, что его ожидает суровое наказание, если стихи попадут в руки жандармам, но поступить иначе он не мог. Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье, Hе пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье,— писал Пушкин. Большой радостью было для него ответное письмо — стихотворение поэта-декабриста Александра Ивановича Одоевского, в котором говорилось о том, что до ссыльных дошли «струн вещих пламенные звуки», что декабристы все те же, так же полны решимости... Почтовую коляску потряхивает на ухабах, ямщик тянет долгую, унылую песню, брякают бубенцы, и под их глухой перезвон думает Пушкин невеселые думы. Чем дальше от Москвы, тем больше меняется дорога. За лесами Подмосковья пошли болота, мелколесье, заливные луга с озерами в зеленых берегах, бескрайные равнины — широкий, необъятный край,— это родная страна, Русь. Пушкин любит дорогу, любит быструю езду. Пока меняют лошадей на станции, он иногда идет пешком, заходит далеко вперед, разговаривает со встречными прохожими. В дороге он узнает, что от Астрахани вверх по Волге идет холера. Воротиться назад? Это кажется ему малодушием, и он едет дальше. К концу вторых суток подъехали к последней станции; еще двенадцать верст проселкoм - и село Болдино. Вот и барский дом — небольшой, одноэтажный, с деревянной крышей. Пушкин входит в дом — холодные, пустые, необжитые комнаты; местами обвалилась штукатурка; почти нет никакой мебели. Из окон унылый вид на старые, покосившиеся избы крестьян. Едва он успел приехать, как узнал, что вокруг Болдина расставлены карантины, холера уже недалеко и никуда из Болдина уезжать нельзя. И Пушкин остался. Осень всегда вызывала у него прилив творческих сил, была самым любимым временем года. «Нигде мне так хорошо не пишется, как осенью в деревне», — говорил он часто. И мысли в голове волнуются в отваге И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута — и стихи свободно потекут. «Повести Белкина», несколько драматических сцен: «Моцарт и Сальери», «Скупой рыцарь», «Каменный гость», поэму «Домик в Коломне», около тридцати лирических стихотворений, несколько критических статей. В мире нет другого примера, когда писатель за такое короткое время создал бы столько замечательных произведений — здесь и стихи, и драма, и проза. День за днем не покладая рук работал Пушкин. На второй или третий день после приезда в Болдино он пишет полное душевной тоски и тревоги стихотворение «Бесы»: Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Еду, еду в чистом поле; Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле Средь неведомых равнин! Но сдаваться Пушкин не хочет, не может. И уже на следующий день после того, как написано стихотворение «Бесы», он создает одно из самых глубоких по мысли, грустное и в то же время полное веры а жизнь, в будущее стихотворение «Элегия»: Безумных лет угасшее веселье. Мне тяжело, как смутное похмелье. Но, как вино — печаль минувших дней В моей душе чем старе, тем сильней. Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать; И ведаю, мне будут наслажденья Меж горестей, забот и треволненья: Порой опять гармонией упьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь, И, может быть, на мой закат печальный Блеснет любовь улыбкою прощальной. Идут болдинские одинокие дни, и каждый день приносит новое вдохновенье, новые изумительные произведения. А холера подходит все ближе и ближе. «Около меня колера морбус. (Колера морбус — латинское название холеры) Знаешь ли, что это за зверь? того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает...» — пишет Пушкин П. А. Плетневу. Смерть смотрит прямо в глаза, а Пушкин отмахивается от нее, как от назойливой гостьи, и торопится работать, чтобы успеть сделать как можно больше. Одинокий, оторванный от друзей, от близких ему людей, оставшихся в зараженной холерой Москве, он очень беспокоился о них. Письма получались редко, газет и журналов не было. Кругом ходили зловещие слухи о холере, о народных мятежах, бунтах. И все-таки здесь, в Болдине, Пушкин чувствовал себя свободнее; правда, это была короткая свобода, всего три месяца, но никто не шпионил за ним, не подслушивал его разговоров, мыслей. 19 октября — заветный день лицейской годовщины — Пушкин снова, как несколько лет назад в Михайловском, встретил один. Он не успел получить письмо лицейского друга Кюхли, который писал из своего заточения о том, что грустно ему встречать одному этот праздник, но что всеми своими чувствами он вместе с Пушкиным. И Пушкин сам в этот день много думал о своих лицейских друзьях. Для него день этот был особенно значительным — он принял решение сжечь последнюю главу «Онегина», посвященную декабристам. Роман «Евгений Онегин» он начал давно, еще на юге, в ссылке, писал его медленно, почти семь лет, печатал отдельными главами. И по запискам, воспоминаниям разных людей мы знаем, с каким нетерпением ожидалась каждая глава, с каким восторгом она читалась, заучивалась наизусть. Перед читателями проходила широкая картина жизни 20-х годов прошлого века: провинциальная помещичья усадьба со всеми привычками милой старины, жизнь московского дворянства, петербургский большой свет. Они увидели и полюбили Татьяну Ларину с ее русской душой, простодушную Ольгу, крепостную няню с ее тяжелой долей, и мечтателя-поэта Ленского, и главного героя Евгения Онегина... Много в романе и чудесных описаний русской природы, которую так глубоко и нежно умел любить Пушкин. В Болдине Пушкин окончательно отработал две последние главы своего романа. Он закончил его объяснением Татьяны с Онегиным и оставил своего героя в «минуту злую для него», в полной растерянности. Что станет делать Онегин? Об этом в романе не сказано; но, как писал Белинский, «силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла». Конечно, не так хотелось Пушкину кончить свой роман. Он говорил одному из знакомых, что его Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или стать декабристом. И Пушкин в последней главе романа рассказал о восстании декабристов, о декабристах, с которыми должен был сблизиться Онегин, о собрании тайного общества... До нас дошли только отрывки, черновики, отдельные строки, по которым можно догадываться о замыслах Пушкина. Он сжег эту главу, так как знал, что хранить ее опасно и что цензура не позволит ее печатать. В Болдине, как никогда раньше, столкнулся Пушкин с нищетой и бесправием крепостных крестьян. Он пристально вглядывался в их жизнь, разговаривал с крестьянами, узнавал о крестьянских волнениях, которые все усиливались. Глубже задумывался он над вопросами крепостного права, над отношениями крестьян и помещиков. Он начал работать над повестью, которую назвал: «История села Горюхина». Он хотел показать в ней правдивую картину жизни крепостной деревни — недаром назвал он эту деревню «Горюхино». Но повесть осталась незаконченной; в ней было много той правды, о которой запрещалось говорить и печатать. Так одно за другим оставались незавершенными произведения Пушкина. И много надо было иметь мужества, светлой веры в жизнь, любви к своему отечеству, чтобы продолжать жить и работать. Новые задачи, новые темы снова занимают Пушкина — он хочет рассказать о жизни разных классов и сословий русского общества: о мелких чиновниках, о провинциальном дворянстве, о городской бедноте. Он хочет показать жизнь такой, какая она есть, ничего не выдумывая, не украшая ее. «Лета к суровой прозе клонят», — писал он несколько лет назад. И ему казалось, что читатель легче и лучше поймет прозу, что повести и романы читаются всеми и везде. И здесь, в Болдине, он говорит со своими читателями не только стихами, но и прозой и пишет маленькие повести: «Станционный смотритель», «Гробовщик», «Выстрел», «Метель», «Барышня-крестьянка». Вот по большим проезжим дорогам на почтовых станциях стоят бедные домики станционных смотрителей. Часто Пушкин во время своих вольных и невольных странствований по России заходил в эти домики, беседовал с их обитателями. А вот где-то в городе скромная вывеска «Гробовых дел мастер». Как живут люди в этом доме, за этой вывеской? О чем они думают, чему радуются? А вот маленькое местечко, где стоит армейский полк. Вот деревня небогатого дворянина. И везде люди с их счастливой и несчастной судьбой, с их думами, мечтами... Пушкин верит, что маленькие его повести заставят многих серьезно задуматься над окружающей жизнью. Разве правильно, что хороший, честный человек Вырин в повести «Станционный смотритель» погибает? И разве не возмутительно отношение к нему гусарского офицера Минского, который отнял у него дочь и хотел деньгами откупиться от него? Правильно ли поступил Сильвио в другой повести — «Выстрел», когда целью своей жизни ставил мщение, удовлетворение своих личных мелких чувств? В конце повести он начинает понимать, что не в этом честь, смысл и счастье жизни,— он уходит сражаться за освобождение Греции и погибает. Так в своих коротеньких повестях Пушкин сумел поставить много больших вопросов, вызвать у читателей много мыслей о суровой правде жизни, сочувствие и уважение к маленьким, незаметным русским людям, ненависть ко всякому насилию, произволу. Пушкин понимал, что не так легко будет добиться разрешения на выпуск повестей, ведь царь сам был его цензором — неумным, придирчивым. Тогда Пушкин решил печатать повести под чужим именем. Он выдумал автора, назвал его Иваном Петровичем Белкиным, придумал ему биографию, написал предисловие от его имени. И повести были напечатаны. Один из знакомых Пушкина рассказывает, что как-то зашел он к Пушкину, а на столе лежали «Повести Белкина». Он не знал, что автор их сам Пушкин. «Какие это повести? И кто этот Белкин?» — спросил он, заглядывая в книгу. «Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко, ясно», — ответил Пушкин. Повести эти стали образцом той прозы, на которой учились многие русские писатели: Гоголь, Тургенев, Чехов... Лев Николаевич Толстой говорил, что их надо изучать каждому писателю, что он перечитывает их постоянно, что Пушкин — его учитель. Осень подходила к концу, карантин был снят, и Пушкин уехал в Москву. В феврале 1831 года состоялась его свадьба с Натальей Николаевной Гончаровой. «Я женат — и счастлив, — писал он приятелю своему Плетневу,— одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь». К концу зимы Пушкины переехали в Петербург, а на лето уехали в Царское Село. Здесь все было полно воспоминаниями прошлых лет: и самый лицейский дом, и царскосельские сады с прудами, беседками, тенистыми аллеями, где теперь гуляли, бегали, читали стихи другие лицеисты. Пушкин зашел в Лицей. С каким восторгом встретили его лицеисты! Они окружили его и водили по всему Лицею. Он показывал им свою бывшую комнату, рассказывал о своей лицейской жизни, с интересом расспрашивал их о том, как они живут, учатся. Это лето Жуковский также проводил в Царском Селе, и лицеисты иногда встречали Пушкина гуляющим по царскосельскому саду то с женой, то с Жуковским. Недалеко от Царского Села жил Гоголь и почти каждый вечер навещал Пушкина и Жуковского, которые в это время увлекались и как бы состязались в сочинении сказок. Жуковский писал тогда сказку «Спящая царевна», Пушкин — «Сказку о царе Салтане». В этом состязании победа осталась за Пушкиным. Друзья поздравляли его. «Пушкин окончил свою сказку! Боже мой, что-то будет далее? Мне кажется, что теперь воздвигнется огромное здание чисто русской поэзии», — писал Гоголь. А за «Сказкой о царе Салтане» в следующие годы появились «Сказка о рыбаке и рыбке», потом «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях», «Сказка о золотом петушке»... С изумительным мастерством использовал Пушкин в своих сказках русский народный язык — выразительный, гибкий, богатый. С детства любил он народные сказки, песни, пословицы, поговорки; всю жизнь собирал, записывал, изучал их. «Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма»,— писал он брату Льву из Михайловского, слушая нянины сказки. И сам он был великолепным рассказчиком. «Бывало, — вспоминает один из его знакомых, — все общество соберется вечерком кругом большого круглого стола, и Пушкин поразительно увлекательно переносит слушателей своих в фантастический мир, населенный ведьмами, домовыми, лешими...» И писал он сказки так, как будто рассказывал их: немногословно, просто, весело. После лета, проведенного в Царском Селе, Пушкин с женой поселились в Петербурге. С женитьбой появились новые заботы, новые радости и огорчения. Красавица жена любила балы, наряды, развлечения, и Пушкину нравилось видеть ее нарядной, веселой; он гордился красотой жены, радовался ее молодости. При дворе скоро заметили жену Пушкина, стали приглашать ее на придворные балы, а чтобы дать ей возможность бывать на этих балах, царь Николай I накануне нового, 1834 года «пожаловал» ее мужу звание камер-юнкера. Поэта глубоко возмутила эта «милость». Обычно звание камер-юнкера давалось молодым людям, юношам, и Пушкин хорошо понимал, что за этой «милостью» кроется желание унизить, оскорбить его. Он писал об этом жене, которая поехала навестить родных в Калужскую губернию. Письмо на почте было вскрыто и доставлено царю. С трудом удалось Жуковскому уладить дело, грозившее Пушкину большими неприятностями. Пушкин с горечью писал: «Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться... Что ни говори, мудрено быть самодержавным».
А самодержавный царь и его правительство по-прежнему не любили и боялись Пушкина, по-прежнему окружали его сыщиками и доносчиками. И Пушкин не раз говорил, что ни один из русских писателей не притеснен более, чем он. Но в то же время он, конечно, знал, что ни один из русских писателей не пользуется и такой известностью, как он, понимал свое значение, силу своего влияния на общество. Он берег свое имя и славу не для себя, а для России, для будущих поколений, для русской литературы. Уже давно хлопотал он о том, чтобы ему разрешили издавать журнал, и наконец после долгих хлопот получил это разрешение в 1836 году — в последний год своей жизни. Лучшие литературные силы объединил Пушкин вокруг своего журнала «Современник». Здесь впервые появились в печати стихи Кольцова, Тютчева, печатались рассказы и повести Гоголя и самого Пушкина.
Как радовался он, когда Гоголь прислал в «Современник» рассказ «Коляска»! Он просил передать ему великое спасибо и сказать, что в его «Коляске» «Современник» далеко может уехать. Пушкин был старше Гоголя почти на десять лет, заботливо, нежно относился к нему, ценил его и, как говорил Гоголь, подарил ему две свои темы — о ревизоре и о мертвых душах. Он считал, что никто лучше Гоголя не воспользуется его подарком. Очень хотел Пушкин привлечь к журналу молодого Белинского и поручил это сделать московскому своему другу Нащокину. И Нащокин ответил ему, что Белинский будет счастлив работать с ним. С открытым сердцем встречал Пушкин каждое талантливое
произведение литературы, гордился успехами русских писателей. О своих стихах он почти никогда не говорил, но любил разбирать произведения современных ему поэтов и всегда умел найти в каждом стихотворении что-нибудь хорошее, чего никто другой не заметил. А в России уже подрастало новое поколение замечательных писателей: Герцен, Тургенев, Гончаров, Некрасов; на Украине — Тарас Шевченко; в Азербайджане — Мирза Ахундов; в Армении - Хачатур Абовян; в Грузии — Бараташвили. И все они вступали в жизнь, в литературу с именем Пушкина. Творческие планы Пушкина в эти годы становились шире, и все больше овладевало им желание писать прозой. Он размышлял о судьбе России и думал об исторических работах. На его глазах совершались многие события: Отечественная война 1812 года, восстание декабристов, разгром восстания, крестьянские волнения... Он изучает прошлое России, стремясь найти ответы на те вопросы, которые волнуют его в настоящем. А в настоящем больше всего волнует и интересует его вопрос о борьбе русского народа с самодержавием, о роли народа в истории. В этой борьбе — Пушкин верит — победителем будет народ. Для Пушкина история России всегда была историей русского народа. Он гордился прошлым своей родины, верил в ее светлое будущее. «Ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков...» — писал Пушкин. И Пушкин — историк, поэт — рассказал нам о больших событиях нашей родины, показал картины далеких времен: Киевскую Русь, Смутное время, эпоху Петра I, восстание Пугачева. Писатель должен правдиво изображать исторические события, характеры исторических героев, самый дух истории, говорил Пушкин. Сам Пушкин всегда очень добросовестно работал над историческими материалами, тщательно изучал их, исследовал, много читал. Гениальность сочеталась в нем с огромной трудоспособностью - он умел и любил работать.
Еще в 1827 году Пушкин написал первое свое прозаическое произведение — исторический роман «Арап Петра Великого», который остался незаконченным. «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная»,— говорил он. И, следуя за мыслями Петра Великого, изучая его дела, сумел правильно прочесть и правильно понять и дела и мысли Петра. По-новому открывался ему образ Петра. Пушкин видел в нем не только царя самовластного, коронованного помещика, но и умного, мудрого полководца и человека, который много работал для блага своей страны и народа. Таким показал он его еще в 1828 году в поэме «Полтава» и после постоянно возвращался к работе над «Историей Петра I». Он трудился над ней до самой смерти, так и не закончив ее. Несколько лет назад найдены двадцать две тетради, написанные рукой Пушкина, — это все материалы и наброски к задуманной им обширной истории Петра I. Почти одновременно с работой над «Историей Петра I» Пушкин писал «Историю Пугачева». Еще из ссылки в Михайловском в письмах брату, друзьям он просил прислать ему «Жизнь Емельки Пугачева» и другие материалы о нем. В последующие годы он много читал о Пугачеве, изучал архивные документы. Но все это казалось ему недостаточным, хотелось знать больше, лучше. Летом 1833 года он решил объездить места, где происходили крестьянские восстания; посмотреть, где стояли войска Пугачева, где пылали помещичьи усадьбы, где, может быть, живы были еще старики — свидетели восстания. Вслед за ним было послано секретное предписание, по которому власти на местах должны были следить за поэтом и доносить о всех его встречах, разговорах. Пушкин, вероятно, не знал об этом. Он работал с увлечением, беседовал со стариками, записывал песни, сказки, рассказы о Пугачеве. «Я сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться...» — писал он жене и поздней осенью был уже в Болдине, приводил в порядок свои записки, писал «Историю Пугачева». В конце следующего года «История Пугачева» вышла в свет. Царь Николай I переделал название. Он считал, что такой преступник, как Пугачев, не может иметь истории, и велел назвать книгу: «История пугачевского бунта». Но Пушкин видел в Пугачеве не преступника, а крупного вождя крестьянского движения, показал его руководящую роль в народном мятеже, рассказал о нем как о человеке умном, талантливом, который умел беспощадно относиться к врагам и великодушно — к простым людям. Работа над «Историей Пугачева» вдохновила Пушкина: он начал писать повесть «Капитанская дочка» — лучшее свое произведение в прозе. В повести рассказал он об исторических событиях конца XVIII века — о восстании Пугачева. Восстание охватило Урал и Поволжье, войска Пугачева дошли до Оренбурга и Казани. Но пугачевцы были плохо вооружены, недисциплинированны, не было у них правильно организованной армии. Восстание было подавлено, и Пугачев казнен. В истории русского народа восстание Пугачева было одним из величайших героических событий — народной войной против помещиков. Пушкин в повести показал Пугачева и народные массы, которые шли за Пугачевым, верили в него, слагали о нем песни, сказания. Рассказал он и о простых русских людях: о капитане Миронове, о капитанше Василисе Егоровне, о Петруше Гриневе, о крепостном его слуге Савельиче, о чудесной русской девушке Маше Мироновой — капитанской дочке. А тучи над Пушкиным собирались все грознее. Все тяжелее становилось ему жить в светском обществе, «в мерзкой куче грязи», как он называл это общество. Резче обозначились на лице его морщины, реже слышался детски-звонкий, заразительный смех, и, может быть, чуть потухли великолепные, большие и ясные глаза, в которых, «казалось, отражалось все прекрасное в природе». Пушкин мечтает уехать в деревню, в Михайловское. Он пишет в стихотворении, обращенном к жене: Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит— Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля— Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег. Но не о спокойной жизни и не о смерти мечтает Пушкин — он хочет покоя для работы, для творчества. Осенью 1835 года он один уезжает в Михайловское — ему хочется отдохнуть, поработать, но и здесь тревожные думы, беспокойство не покидают его.
В Михайловском многое переменилось: давно умерла няня, совсем обветшал старый дом, разросся и заглох сад. Пушкин бродил по любимым местам, уходил в Тригорское... Изрытая дождями дорога; лесные холмы; голубые воды Сороти; три сосны, мимо которых так часто в годы своего изгнания проезжал он «верхом при свете лунном». С тех пор прошло почти десять лет... Вокруг старых сосен разрослись молодые сосенки, зеленая поросль... Здравствуй, племя Младое, незнакомое! не я Увижу твой могучий поздний возраст, Когда перерастешь моих знакомцев И старую главу их заслонишь От глаз прохожего. Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум, когда, С приятельской беседы возвращаясь, Веселых и приятных мыслей полон, Пройдет он мимо вас во мраке ночи И обо мне вспомянет,— писал тогда Пушкин в прекрасном, полном светлой грусти и в то же время радостном стихотворении «Вновь я посетил...». А в семье у Пушкина также поднималась молодая поросль — детей уже было четверо. «Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться»,— писал он как-то другу своему Нащокину. Отцом Пушкин был нежным, заботливым. Особенно любил старшего сына Александра — Сашку. «Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями»,— как-то шутя писал Пушкин жене. Какой нежностью дышат все его письма к жене, как беспокоится он о ней, когда уезжает куда-нибудь! «Мой ангел, кажется, я глупо сделал, что оставил тебя... Тебя теребят за долги Параша, повар, извозчик, аптекарь...» И в другом письме: «Женка, женка! я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши... Для чего? Для тебя, женка, чтобы ты была спокойна и блистала себе на здоровье, каk прилично в твои лета и с твоею красотою...» Весной 1836 года умерла мать Надежда Осиповна, к которой он в последние годы относился с особым участием — может быть, потому, что были у него теперь свои дети. Смерть матери очень его огорчила. Он сам перевез ее тело в Святогорский монастырь, недалеко от Михайловского, где просил похоронить и себя. Все чаще думал теперь Пушкин о деревне, об отставке. Но отставки царь не давал, в деревню не отпускал и по-прежнему окружал сыщиками и доносчиками. Ни на один день не покидало Пушкина мужество, все то же было в нем гордое достоинство, все та же удивительная душевность к людям близким и злые эпиграммы для «бездушных гордецов», «холопьев добровольных» — людей подлых и низких. Чем старше становился Пушкин, тем строже относился он к себе, к своей работе, тем яснее понимал свое высокое назначение русского писателя, пoэта. И, как бы обозревая мысленно пройденный путь своей жизни, писал об этом в августе 1836 года в последнем большом стихотворении — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...». И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я свободу И милость к падшим призывал. В октябре 1836 года Пушкин закончил повесть «Капитанская дочка». 19 октября, как обычно, собрались лицейские товарищи, чтоб отметить двадцатипятилетнюю годовщину Лицея. Но не было здесь многих близких друзей: Пущин и Кюхельбекер были в далекой ссылке, умер Дельвиг. Как всегда, Пушкин читал стихи: Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.
Теперь не то: разгульный праздник наш С приходом лет, как мы, перебесился, Он присмирел, утих, остепенился, Стал глуше звон его заздравных чаш;
Меж нами речь не так игриво льется, Просторнее, грустнее мы сидим, И реже смех средь песен раздается, И чаще мы вздыхаем и молчим... Но едва прочитал он первые строки, как слезы полились из его глаз, и он не мог продолжать чтение. Это была последняя лицейская годовщина Пушкина. Через три месяца он был убит на дуэли. Его убил пустой и гнусный человек, проходимец из иностранцев, кавалергардский офицер Дантес. Он нагло и назойливо ухаживал за женой Пушкина и вместе с великосветским обществом, с той светской чернью, которую так ненавидел Пушкин, опутал Наталью Николаевну клеветой и ложью, оскорбительной и унизительной для чести поэта. Пушкин вынужден был стреляться. «Я принадлежу стране и хочу, чтоб имя мое было незапятнанным везде, где оно известно», — говорил он. Дуэль состоялась на Черной речке, недалеко от Петербурга, 27 января 1837 года. О дуэли знали царь, царские жандармы, знал Бенкендорф, ближайший помощник и любимец царя Николая I, начальник Третьего отделения. Он мог не допустить дуэли, но не сделал этого, так как был уверен, что убийство Пушкина угодно царю. Секундантом Пушкина был подполковник Данзас — лицейский товарищ. На место дуэли приехали в половине пятого. Вечер был ясный, морозный, дул ветер. Секунданты выбрали удобное место для дуэли, утоптали ногами снег, отмерили шаги, отметили барьер и зарядили пистолеты. Пушкин подошел к барьеру, навел пистолет. Дантес, не доходя до барьера, выстрелил первый. Пушкин упал вниз лицом, уронил пистолет в снег, и Данзас подал ему другой. Приподнявшись, Пушкин выстрелил — Дантес был легко ранен. Данзас усадил Пушкина в сани, довез домой. Дядька Никита Козлов на руках внес его в комнаты. В столовой был накрыт стол — Пушкина ждали к обеду. Увидев жену, он сказал: «Как я счастлив! Я еще жив, и ты возле меня... Ты не виновата; я знаю, что ты не виновата». Пушкин был смертельно ранен. Он знал, что умирает, н принял смерть так же просто и мужественно, как жил. «Как жаль, что здесь нет Пущина и Малиновского, мне легче было бы умереть»,— говорил он, вспоминая в последние часы жизни своих лицейских друзей. 29 января в 2 часа 45 минут дня Пушкин умер. Один за другим прощались с Пушкиным друзья, писатели, простые русские люди; последним простился с ним старый баснописец Крылов. Через час после смерти кабинет Пушкина был опечатан. Гроб вынесли в переднюю. У гроба вместе с друзьями стояли жандармы — переодетые, но всеми узнаваемые шпионы. И после смерти царское правительство не перестало преследовать Пушкина и все так же боялось его. День смерти Пушкина был днем великого народного горя. Тысячи людей стояли у дома Пушкина, чтобы только поклониться праху любимого писателя. «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!» За это извещение о смерти Пушкина редактор газеты получил строгий выговор — о Пушкине царь приказал молчать или говорить «с надлежащей умеренностью».
«Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука?» — писал из Севастополя моряк Матюшкин, лицейский товарищ. И все знакомые и незнакомые друзья Пушкина с радостью отдали бы свои жизни, чтобы только сохранить Пушкина — великого писателя земли русской. В полночь 3 февраля гроб с телом Пушкина тайно от народа, под конвоем жандармов, увезли в Михайловское и похоронили на кладбище Святогорского монастыря. В этот последний путь Пушкина проводили только его старый друг Александр Иванович Тургенев и старый дядька Никита Козлов. Вспоминая Пушкина, друг его Пущин писал: «В грустные минуты я утешал себя тем, что поэт не умирает и что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех умеющих отыскивать его живого в бессмертных его творениях».
