.

И это сильный пол? Яркие афоризмы и цитаты знаменитых людей о мужчинах


.

Вся правда о женщинах: гениальные афоризмы и цитаты мировых знаменитостей




Иван Андревич Крылов


Н.С.Шер "Иван Андревич Крылов"
Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г.
OCR Biografia.Ru

Была осень 1773 года. Емельян Пугачев с отрядом казаков шел вверх по реке Яику — так называлась тогда река Урал. В начале октября он подошел к Оренбургу. Город был хорошо укреплен — Пугачев не решился брать его штурмом и расположился лагерем вокруг города.
Началась осада Оренбурга. В это время здесь жила семья капитана Андрея Прохоровича Крылова — жена Мария Алексеевна и маленький сын Ванюша. Сам капитан Крылов со своим полком стоял в соседней крепости, отрезанной от Оренбурга. Положение жителей в осажденном городе было очень тяжелое: они голодали, топлива в городе не было, начались болезни. Осень стояла холодная, подошла и суровая зима, город и степь вокруг покрылись глубоким снегом.
Навсегда запомнились маленькому Ванюше какие-то отдельные яркие картины той зимы: свист пуль, тревожно-тихая улица после перестрелки, ядра на дворе дома, где он жил; особенный, страшный и, как ему казалось, веселый звон ночного набата — где-то горит, пожар, бегут какие-то чужие люди... И всегда беспокойные, ласковые руки матери, которые никуда от себя не отпускают.
Шесть месяцев продолжалась осада города. В марте Пугачев ушел от Оренбурга, и Ванюша с матерью уехал в Яицкую крепость к отцу. Весна сменилась долгим и жарким степным летом. Дети в крепости играли в атамана Пугачева. Вскоре пошли слухи, что Пугачева поймали, посадили в клетку и везут в Москву на казнь.
Ванюше было пять лет, когда отец решил уйти в отставку и переехать в Тверь, где жила у него старуха мать. Дорога от Урала до Твери была долгая, трудная, неспокойная; везде оставались следы пожарищ, разоренных домов, еще не улеглось волнение недавних битв — всюду говорили о Пугачеве.
Так с именем Пугачева были связаны первые, ранние годы жизни маленького Крылова.
Приехав в Тверь, Андрей Прохорович поступил на службу в магистрат — городское управление. Постепенно Крыловы обжились, устроились, зажили тихо, уединенно. Жалованье Андрей Прохорович получал небольшое, взяток никогда в жизни не брал — был он честный, прямой и простой человек. В его паспорте значилось, что он дворянин, но он был дворянин «не настоящий», — так в то время называли людей, которые становились дворянами по своему чину и не имели ни поместий, ни крепостных крестьян.
Вместе с разным домашним имуществом привезли в Тверь и простой походный сундучок, в котором хранил Андрей Прохорович самую большую свою драгоценность — книги. Их собирал он много лет, тратил на них последние гроши и все свободное время проводил за чтением. Очень рано начал он учить грамоте сына, но учитель он был плохой, и нелегко далась грамота маленькому Ванюше, хоть и был он бойкий и умный мальчик. Вместе с сыном училась и мать — она была неграмотная.
Скоро родился у Крыловых второй сын — Левушка. Старшего, Ваню, как только исполнилось ему восемь лет, записали на службу. В то время детей дворян записывали на службу часто с самого рождения. Они подрастали, вместе с ними росли чины. У богатых чины росли быстрее, и, бывало, маленькие дети дослуживались до капитанов и полковников. Ваню записали самым маленьким чином — подканцеляристом в суд. Отец, как умел, следил за воспитанием сына. Он водил его иногда на литературные вечера, которые устраивались в одном из тверских учебных заведений, в семинарии,— настоящего театра в Твери тогда не было. Вместе с отцом слушал Ванюша стихи местных поэтов, смотрел пьесы, которые разыгрывали семинаристы. В этих пьесах они иногда очень остроумно высмеивали взяточничество, невежество, скучную жизнь в провинции.
Как-то Андрей Прохорович с сыном был у богатого помещика Львова. Там собралось много гостей. Ванюша декламировал стихи, играл на скрипке, изображал кого-то в небольшой пьеске. Гости удивлялись его способностям, говорили, что его непременно надо учить. Львов предложил Андрею Прохоровичу присылать к нему в дом Ванюшу, чтобы он учился вместе с его детьми. Отец с радостью согласился.
У детей помещика Львова были французы-гувернеры, к детям ходили учителя, которые обучали их разным наукам, и мальчик Крылов научился у них многому. Но немало обид и унижений пришлось пережить ему в барском доме. Здесь он впервые понял, что такое неравенство: учителя часто пренебрежительно относились к сыну мелкого чиновника, которого учили из милости; взрослые давали мальчику понять, что он неровня их детям. Случалось ему иногда исполнять и обязанности казачка — прислуживать за столом хозяевам и гостям. Приедут, бывало, гости, а кто-нибудь из хозяев скажет: «Ванюша, подай в гостиную поднос с чаем»,— и Крылов ловко исполнял поручение, в то время как хозяйским детям таких поручений никогда не давали.
Маленький Крылов был очень трудолюбив. Старательно и упорно учился всему и особенно усердно занимался итальянским и французским языками и для практики пробовал переводить. Случайно попалась ему тоненькая книжка знаменитого французского баснописца Лафонтена. Мальчик принялся переводить басню о тростинке и дубе, которая ему очень нравилась, но этот первый его опыт оказался совсем неудачным.
Когда Ванюше исполнилось девять лет, умер отец. Мать бросилась искать работу, бралась за все, чтобы только не отрывать сына от ученья. Работала она с утра до ночи, бросая своего маленького сына Левушку на попечение старшего брата, и все-таки денег не хватало. Пришлось Ванюше поступить на службу в тверской губернский суд. Ему было одиннадцать лет, и он был в чине подканцеляриста. У него было свое место за столом, заваленным бумагами, и его уже называли иногда Иваном Андреевичем. Что же он делал? Переписывал бумаги, разносил пакеты, чинил гусиные перья и потихоньку читал книги, за что злой и грубый начальник-повытчик не раз бил его. Он уже перечитал все, что было в отцовском сундуке: и арабские сказки, и произведения русских писателей — Ломоносова, басни Хемницера, Дмитриева, стихи Сумарокова. Многие из этих произведений он еще при отце знал наизусть, и, конечно, не раз отец с матерью слушали, как он декламировал:
Науки юношей питают,
Отраду старцам подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастный случай берегут.

Эти строки из стихотворения Ломоносова тогда знали наизусть все грамотные дети. Читал, вероятно, мальчик Крылов, как и многие тогда дети, «Робинзона Крузо», и былины, и русские народные сказки о Бове Королевиче, о Еруслане Лазаревиче, об Илье Муромце; читал, конечно, и скучные детские книги того времени о добрых и послушных мальчиках и девочках. Он жадно читал все, что попадалось под руку, что можно было достать. Приходили в Тверь и журналы, которые издавались в Петербурге и в Москве. В журналах, как и в пьесах, которые ставили семинаристы, говорилось иногда о трудной жизни крепостных крестьян, высмеивалось невежество, чванство дворян, их тупое безразличие к наукам.
«Что в науках! Астрономия умножит ли красоту мою паче звезд небесных? Нет, на что мне она? Математика прибавит ли моих доходов? Нет! Черт ли в ней! Физика изобретает ли новые таинства в природе, служащие к моему украшению? Нет! Куда она годится!» — так примерно, как этот дворянский франт из журнала, говорили на службе и начальник Крылова и многие другие чиновники.
Умный, наблюдательный от природы мальчик начинал постепенно понимать, где правда. Он присматривался к тому, что делали, о чем говорили его сослуживцы, видел, как они обманывали людей, как всегда богатый оставался правым, а виноватым оказывался бедняк. Службу и своего начальника Крылов все больше ненавидел и всегда с нетерпением ждал конца занятий — конца «присутствия», как тогда говорили.
Став постарше, он любил, смешавшись с пестрой толпой, бродить по торговой площади, любил качели, кулачные бои, прислушивался к разговорам людей. По целым часам могсидеть на берегу Волги, смотреть, как прачки полощут белье с мостков, слушать их разговоры, перебранку, рассказы. Народная речь, пересыпанная пословицами, поговорками, ему особенно нравилась, легко и надолго запоминалась. Придя домой, мальчик рассказывал своей «милой маменьке», единственному своему другу, обо всем, что видел, часто изображал разные забавные сценки, а случалось, и сам тут же их сочинял.
Он продолжал иногда ходить на вечера в семинарию и даже познакомился с некоторыми семинаристами. Все они были много старше его, любили спорить, и случалось, что маленький подканцелярист остро и вовремя вмешивался в спор.
Крылову шел уже четырнадцатый год. Широкоплечий, рослый, некрасивый подросток с умными серыми глазами, он казался гораздо старше своих сверстников: на руках у него была семья, и он привык полагаться только на себя.
В магистрате Крылов прослужил три года. Оставаться в Твери он больше не хотел и уговаривал мать уехать в Петербург, где надеялся еще поучиться, познакомиться с писателями, увидеть настоящий театр. Мать долго не решалась ехать: все казалось ей, что сын еще ребенок, что трудно им будет жить в большом городе, на новом месте. Но чем дальше, тем больше понимала она, что сын прав, и уступила ему.
«В этом необыкновенном человеке были заложены зародыши всех талантов, всех искусств. Природа сказала ему: «выбирай любое»,— так много лет спустя писал о Крылове один из его знакомых.
И действительно, Крылов мог бы стать замечательным актером, быть выдающимся художником: он прекрасно рисовал. Очень рано, почти самоучкой, выучился он играть на скрипке, и позднее музыканты изумлялись его мастерской игре. У него были большие способности к математике, которую он превосходно знал. Но Крылов решил стать писателем.
В конце 1782 года Крыловы были уже в Петербурге. Ванюша подал прошение в Казенную палату, был принят на службу и даже скоро повышен в чине. Но первое время жалованья ему не платили: он только приучался к делу, которое было такое же скучное, как и в Твери, а потом назначили около девяноста рублей в год. Жить было еще труднее, чем в Твери, но мать знала, что мальчику надо выбиться в люди, терпеливо переносила все лишения, бралась за всякую работу, выгадывала в хозяйстве каждую копейку.
А Ванюша Крылов нашел в Петербурге то, о чем мечтал: образованных людей, книги, возможность учиться, театр, которым он особенно тогда увлекался. Поселились Крыловы на окраине Петербурга. Матери иногда казалось, что они и не уезжали из Твери: те же маленькие домики, огороды, поросшие травой улицы. Но стоило только пройти подальше, и, строгий, прямой, тянулся Невский проспект с дворцами вельмож, выставками магазинов, с нарядной толпой.
Как очарованный ходил Крылов по улицам Петербурга, по набережной Невы, одетой в гранитные берега, был на Сенатской площади, у памятника Петру I, видел Эрмитаж, новый, только что отстроенный театр. С чувством особенной радости входил он в первый раз в петербургский Большой театр. Казалось, втайне он уже был связан с ним — у него была готова комическая опера в стихах «Кофейница», и, может быть, в глубине души теплилась надежда увидеть ее когда-нибудь здесь на сцене.
В этой пьесе еще по-детски, не впoлне владея пером, но искренне, правдиво рассказал Крылов о том, что наблюдал в жизни: о крепостной деревне, о бесправном положении крестьян, о самодурке-помещице. Когда он принес в театр свою пьесу и предложил поставить ее, там даже не стали разговаривать с малолетним драматургом. Тогда Крылов решил напечатать пьесу. Он долго искал издателя и наконец нашел. Издатель предложил ему за пьесу шестьдесят рублей. «У автора забилось от радости сердце, — вспоминает один из знакомых Крылова, — это был первый плод, первая награда за его юношеский литературный труд, но по страсти своей к чтению он просил заплатить ему не деньгами, а книгами». Получив книги, он, счастливый, понес их домой.
Пьеса не была напечатана, но неудача не смутила Крылова - он был упрям и настойчив, он хотел писать пьесы для театра, и ему нужно было зарабатывать деньги, чтобы помогать матери и маленькому брату.
Крылов трудился очень много. Это умение работать выработалось у него еще с детских лет и осталось на всю жизнь. Он писал стихи, переводил пьесы для театра — к этому времени он уже хорошо знал итальянский и французский языки,— писал трагедии, комедии, которые нравились многим актерам, но не нравились театральному начальству. Вернее, не нравился их автор — мелкий чиновник, который не умел молчать, когда его оскорбляли, был остро насмешлив, не выносил барского к себе отношения.
А начальство с ним не церемонилось, так же как не церемонились в Твери, в семье богатого помещика Львова. И хоть пьесы на сцене шли с большим успехом, но их ставили редко и денег ему платили мало. Крылов понимал, что работать в театре ему не дадут и надо приниматься за что-то другое. Пьес для театра он решил больше не писать. Прийти к такому решению было нелегко, но другого выхода у него не было.
Крылову шел уже двадцатый год. У него было много знакомых среди петербургских актеров и писателей. Он был членом литературного кружка; продолжал изучать языки; для заработка писал небольшие статьи в журналах; мечтал об издании собственного.
А дома подрастал брат Левушка, которому Крылов заменил отца. Левушка так и называл его «братец-тятенька».
Крылов трогательно любил брата, заботился о нем, учил его французскому языку, игре на скрипке. Тихий, болезненный мальчик совсем не походил на своего бурного, деятельного и остроумного брата. Мать радовалась дружбе братьев, гордилась своим старшим сыном. Жить в Петербурге с каждым годом становилось все-таки легче, чем в Твери, но недолго пришлось ей радоваться на своих сыновей — она умерла осенью 1788 года. Из жизни Крылова ушел лучший друг, «первая радость, первое счастье моей жизни», - как говорил он о матери.
В эти трудные дни поддержали его друзья, помогла справиться работа, которой он отдавался всей душой, помогло и сознание, что вся забота о воспитании брата лежит теперь на нем одном. Левушка еще при жизни матери был записан в гвардию: казалось, что ему легче будет на военной службе. После ее смерти, когда братья остались одни, Крылов еще больше времени посвящал брату. Он оставил службу, много бывал дома, и часто оба брата работали: Левушка учился, а старший брат переводил, сочинял свои первые басни, которые никогда потом не включал в свои книги. Ему хотелось забыть эти неудачные и совсем не «крыловские» басни.
В это время Крылов близко сошелся с редактором одного журнала, Иваном Григорьевичем Рахманиновым, который был много старше его. Человек очень образованный, умный, он привязался к Крылову, оценил его блестящие способности, острый ум. Крылов тоже полюбил Рахманинова, прислушивался к его словам и все пристальнее вникал в работу журнала. После страстного увлечения театром он увлекся журнальной работой. Вместе с новым увлечением пришли и новые люди, завязались новые отношения.
Мысль о собственном журнале не покидала Крылова. Он всегда любил быть в самой гуще жизни, не умел и не хотел оставаться в стороне от нее, и ему казалось, что в журнале он сумеет сказать то, что хочет, что считает нужным. К этому времени общение с такими людьми, как Рахманинов, чтение книг на многое открыли ему глаза, многому его научили.
В начале 1789 года в газете появилось объявление о выходе нового журнала: «Почта духов, или Ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами». Это длинное и мудреное заглавие придумал Крылов для того, чтобы под видом переписки всех этих духов можно было говорить о многих запрещенных тогда вещах: о тяжелой жизни народа, о чиновниках-взяточниках, о «жесткосердных вельможах», о молодых людях, которых иностранные гувернеры учат «трудной науке ничего не думать», о светских франтах — «куклах в золотых кафтанах», и т. д. Эти духи невидимо живут среди людей, проникают всюду, видят все, что не полагается видеть обыкновенным людям, и говорят об этом резко, решительно, остроумно, как умел говорить сам Крылов. Они никого не боятся, даже царей. «Львы и тигры менее причиняют вреда людям, нежели некоторые государи и их министры», — пишут они в одном из писем к волшебнику Маликульмульку.
Понятно, что такой журнал пришелся не по вкусу всем тем, которых задевали невидимые духи. На издателя, который сам был и автором журнала, стали смотреть подозрительно. Не прошло и года, как журнал был закрыт.
Крылов не успокоился на этом.
Едва одно желанье вспыхнет,
Спешит за ним другое вслед;
Едва одна мечта утихнет,
Уже другая сердце рвет,—

писал он как-то в одном из стихотворений, посвященных новому другу — Клушину. И эта другая его мечта была на этот раз довольно смелая. Крылов задумал не только издавать новый журнал, но и обзавестись собственной типографией, книжной лавкой.
С такими мечтами приступил он к делу, привлек еще людей, кое-как набрал нужные деньги и открыл типографию под названием «Г. Крылов с товарищи». В типографии печатался новый журнал «Зритель», и в журнале стали появляться рассказы, стихи, статьи Крылова и других писателей, в которых они умно и смело разоблачали самодержавную власть, взяточников-чиновников, знатных придворных, духовенство — всех, кто тиранил народ, кто жил в роскоши за счет труда своих крепостных. И, конечно, не мог пройти незамеченным и этот журнал и вся беспокойная деятельность кучки молодых вольнодумных людей.
Время было тревожное. Повсюду вспыхивали крестьянские восстания. Едва успевали погасить пламя восстания в одном месте, как оно вспыхивало в нескольких других. Правительство жестоко расправлялось с восставшими. Помещикам дано было право ссылать крепостных на каторгу в Сибирь, наказывать их по своему усмотрению.
Особенно обрушивалась императрица Екатерина II на литературу, на журналы, от которых, по ее мнению, шло главное зло. Только что вышла книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», Прочитав книгу, Екатерина II сказала; что в ней Радищев надеется на бунт мужиков, что сам он «бунтовщик хуже Пугачева». Радищев был предан суду, приговорен к смерти, но помилован и сослан в Сибирь.
Один из самых просвещенных людей своего времени, писатель, основатель школ, типографии, издатель сатирических журналов и первого в России журнала для детей — Николай Иванович Новиков томился в Шлиссельбургской крепости. Денису Ивановичу Фонвизину — автору знаменитой комедии «Недоросль» — запрещено было издавать журнал, и он умирал «в немилости».
За типографией «Г. Крылов с товарищи» усиленно следили, постоянно под разными предлогами навещали ее полицейские чины — Крылова подозревали в том, что он печатает запрещенные книги. По приказу императрицы в типографии был произведен обыск, но, как доносили начальству, там вредных сочинений не нашлось,— эти вредные сочинения друзья успели убрать из типографии. Крылову было сделано предупреждение — его с товарищами ожидала участь многих русских писателей. Оставаться в Петербурге становилось опасным, и он решил уехать.
Для Крылова начались годы странствий; он жил в Москве, в Нижнем Новгороде, в Тамбове, в Саратовской губернии, на Украине, жил в городах, в помещичьих усадьбах. Узнал много новых мест, новых людей, увидел, как и чем живут люди вдали от столицы. Снова, как в детстве и юности, служил чиновником, долго был секретарем в доме богатого помещика княза Голицына, где делал все: был «любезным собеседником», помогал вести хозяйство, учил хозяйских детей. Учителем Крылов был превосходным. Один из его учеников позднее вспоминал, что уроки его почти всегда проходили в интересных разговорах не только о русском языке и литературе, которые он преподавал, но обо всем — казалось, не было такой науки, которой бы он не знал. А ученики его и не подозревали, что каждый день видят человека, произведения которого печатаются, играются на сцене и читаются всеми просвещенными людьми в России. Крылов никогда с ними не говорил о своих сочинениях.
Как-то задумали у Голицыных поставить любительский спектакль. Долго выбирали пьесу, спорили, ни на чем не могли остановиться. Тогда Крылов сам написал комедию: «Шутотрагедия Трумф, или Подщипа», так он назвал ее.
Наступил день спектакля. Поднялся занавес. Зрители увидели какие-то фантастические царские палаты, глупого сказочного царя Вакулу с любимой игрушкой — детским волчком-кубарем; увидели его дурковатую дочь Подщипу, которая жалуется своей девке Чернавке, что от любви к князю Слюняю лишилась аппетита:
Сегодня поутру, и то совсем без смаку,
Насилу съесть могла с сигом я кулебяку...

Появляется и сам князь Слюняй и другие такие же глупые придворные царя Вакулы. Но когда зрители увидели немецкого принца Трумфа в высоких кавалерийских сапогах-ботфортах, с длинной косой, в зале раздались оглушительные рукоплескания. Трумфа изумительно играл сам Крылов. Сам же он и ставил спектакль, и придумывал декорации, костюмы, и всем распоряжался. Зрители перешептывались, улыбались — всем ясно было, что немецкий принц Трумф похож на русского императора Павла I, преклонявшегося перед немецкой военщиной, что пьеса не просто шутка, а злая сатира на русского царя, на немецкие порядки при дворе. И какая блестящая сатира! «Это шалость, это проказы таланта... — говорил один из современников Крылова. — Но рассыпать в шутовской пьесе столько веселости, столько остроты и сатирического духа — мог один Крылов».
Конечно, Крылов и не думал, что пьеса его может быть напечатана, — он хорошо знал, что цензура никогда не пропустит такой пьесы. Пьеса очень быстро разошлась в списках, ее читали так же широко, как позднее читали запрещенные стихи Пушкина и Рылеева. За чтение «Трумфа» учащихся исключали из школы. Напечатан «Трумф» был только через семьдесят лет, а на сцену попал во время первой русской революции, в 1905 году.
Шли месяцы, годы. В Петербурге изредка ставились пьесы Крылова, но сам он все еще жил в провинции. Проходила молодость. Крылову было уже больше тридцати лет. Друг Клушин, с которым когда-то так много было пережито, изменил себе, писал хвалебные оды начальству, получил место театрального цензора и даже предлагал Крылову свое покровительство. Но Крылов не только не принял этого «покровительства», а разошелся с ним навсегда. 0 себе он снова мог сказать то, что говорил когда-то в стихотворении «К другу моему»:
Чинов я пышных не искал;
И счастья в том не полагал,
Чтоб в низком важничать народе,—
В прихожих ползать не ходил.
Мне чин один лишь лестен был,
Который я ношу в природе,—
Чин человека...

Достойно сохранить «чин человека» — не так это было легко и просто в годы царизма и крепостничества, и много надо было иметь силы воли, чтобы не свернуть с намеченного пути, не превратиться в обыкновенного провинциального обывателя.
Крылов продолжал трудиться, но писал он все это время очень мало. Постепенно все больше и больше замыкался он в себе. Со стороны начинало казаться, что он стал как-то равнодушнее ко всему, но это было не так. Чем старше он становился, тем больше учился владеть собой, своими чувствами.
Он был тогда по-настоящему очень одинок. С братом, единственно близким, родным ему человеком, он не видался много лет: брат служил офицером, скитался с полком по России, ходил в заграничные походы. Брат часто писал ему: «Ax! Как мне скучно, что так долго тебя не вижу, ты у меня всегда в мыслях». И вот теперь сообщал, что полк стоит в Серпухове, просил «братца-тятеньку», как он продолжал называть Крылова, поскорее приехать к нему.
Осенью 1803 года Крылов собрался к брату. Лев Андреевич жил одиноким холостяком и очень обрадовался приезду старшего брата. А Иван Андреевич после нескольких лет жизни по чужим углам наконец-то почувствовал себя дома. Он отдыхал, стал понемногу писать — даже снова принялся за сочинение пьес, трудился над переводами басен.
Из Серпухова он иногда ездил в Москву, встречался здесь с актерами, которых знал еще по Петербургу, с историком Николаем Михайловичем Карамзиным, с Иваном Ивановичем Дмитриевым, знаменитым баснописцем. Ему он решил показать перевод трех басен Лафонтена, над которыми тогда работал: «Дуб и Трость», «Разборчивая невеста», «Старик и трое молодых». Басня «Дуб и Трость» нравилась ему еще в детстве, когда он вздумал переводить ее для практики во французском языке, но тогда она совсем не удалась ему, и теперь он пeрeвел ее заново. Дмитриев пришел в восторг от басен, он понял, что в этом призвание Крылова. «Это ваш род, вы нашли его», — сказал он и, взяв басни, отправил их в журнал «Московский зритель», где они и были напечатаны в начале 1806 года.
В этом же году Крылов вернулся в Петербург. Планов у него было множество, и прежде всего мечтал он снова писать для театра. У него уже начаты были пьесы: «Модная лавка», «Урок дочкам».
В этих пьесах он говорил о том, что тревожило тогда всех лучших людей: о слепой страсти русского дворянства ко всему иностранному, о рабском подражании всему иноземному. Уже давно многие дворяне перестала любить свой родной русский язык. Россия была наводнена иностранцами; в нее понаехали французские гувернеры и гувернантки, многие из которых у себя на родине были парикмахерами, часовщиками, портными, часто людьми малограмотными. В погоне за модой родители безрассудно доверяли им воспитание своих детей. И эти люди прежде всего учили воспитанников презирать все русское. Молодые девушки начинали стыдиться говорить по-русски, петь русские песни; молодые люди изображали из себя иностранцев и лучше говорили по-французски, чем по- русски. Правда, случались и довольно неприятные сюрпризы, особенно в провинции; родители, не знающие французского языка, вместо француза нанимали иногда заезжего чухонца (так называли финнов, которые жили около Петербурга) и часто не подозревали, что дети их обучаются финскому языку вместо французского. Когда открывался обман, «гувернера» с позором изгоняли, но даже это не отбивало у родителей пристрастия ко всему иностранному.
Крылов и все честные русские люди понимали, какое огромное зло эта безрассудная страсть к иностранному, всеми средствами боролись с этим злом: писали статьи в журналах, рассказы, стихи, пьесы. В своих пьесах «Модная лавка», «Урок дочкам» Крылов остро, метко высмеял и провинциальных барынь, мечтающих о модных лавках с французским товаром, и молодых девушек, которые не хотят говорить по-русски и принимают переодетого русского лакея за французского маркиза. Этих девушек отец увозит в деревню и в конце пьесы говорит им так: «Два года, три года, десять лет останусь здесь в деревне, пока не бросите вы все вздоры, которыми набила вам голову ваша любезная мадам Григри; пока не отвыкнете восхищаться всем, что только носит не русское имя, пока не научитесь скромности, вежливости и кротости, о которых, видно, мадам Григри вам совсем не толковала, и пока в глупом своем чванстве не перестанете морщиться от русского языка».
Написанные великолепным русским языком, пьесы эти пришлись очень ко времени — начиналась эпоха наполеоновских войн. И перед лицом врага «русская народность, подавленная долгою страстью ко всему иноземному,— по словам одного из современников Крылова,— вдруг вспыхнула самым ярким и великолепным огнем».
В это же время Крылову заказали написать либретто для оперы из героической жизни русского народа. 0 ком писать? Крылов вспоминает древних сказочных и былинных героев, и его больше всего привлекает образ могучего русского богатыря Ильи Муромца. Очень быстро, легко пишет он «волшебную» оперу «Илья Муромец» с хорами, балетами и сражениями, в которой участвуют и богатырь Соловей-разбойник, и древние князья, и бояре, и шуты. Музыку к опере написал известный композитор Кавос, капельмейстер петербургской оперы.
И опера и пьесы Крылова имели успех необычайный. Крылов стал самым знаменитым, модным драматургом. Но он очень хорошо понимал, что это успех временный, что в театре ему будет так же трудно работать, как и раньше.
Он не был в Петербурге более десяти лет. Царицу Екатерину II сменил Павел I, а после Павла на престол вступил Александр I. Начaло его царствования «было ознаменовано самыми блестящими надеждами для благосостояния России, но надежды состарились без исполнения»,— писал позднее декабрист Бестужев. Очень скоро стало ясно, что все это только пустые слова, что «властитель слабый и лукавый», как называл царя Александра I Пушкин, был не лучше своих предшественников. «Добрых царей» не было, все осталось по-старому, и писать так, как хочется, как нужно, нельзя.
Надо найти какие-то другие формы, писать так, чтобы ни к чему не могла придраться цензура и чтобы все-таки настоящий, тайный смысл каждого произведения был понятен всем.
Все больше и больше привлекает Крылова басня — маленький стихотворный рассказ, на первый взгляд совсем невинный. В таком простом рассказе, думается ему, легче говорить правду о людях, о жизни, легче и обмануть цензуру, если действующие лица этого рассказа, басни — звери, птицы, деревья, вещи, вся природа.
Крылова взволновал и вдохновил успех первых трех басен — он не ожидал этого. Может быть, действительно ему надо писать басни, как сказал Дмитриев? Будет ли это изменой себе, своему призванию, своему «чину человека»? Нет, конечно. По существу он ведь ни в чем не изменился, все так же хочет быть полезным своему отечеству, так же не будет никому кланяться, так же будет бороться со всяческой несправедливостью.
И вот одна за другой начинают появляться в журналах все новые и новые басни Крылова: «Ворона и Лисица», «Ларчик», «Лягушка и Вол», «Музыканты», «Волк и Ягненок», «Слон и Моська»... А в 1809 году выходит первая книга: «Басни Ивана Крылова». В эту книгу вошли двадцать три басни.
В России XVIII века много писателей обращалось к басне: Сумароков, Хемницер, Дмитриев, Измайлов. Их произведения читали, любили, знали наизусть. Но, когда появились басни Крылова, они затмили все и всех — столько было в них свежести, легкости, простоты.
«Можно забыть, что читаешь стихи; так рассказ легок, прост и свободен, и между тем какая поэзиями — писал Василий Андреевич Жуковский, прочитав книгу.
Крылову в это время было сорок лет. Он как бы снова вошел в литературу, на этот раз избрав свой, особый путь. С этого пути он не сворачивал уже до конца своей жизни. Он жил теперь постоянно в Петербурге, в одиночестве. Брат был далеко в разъездах со своим полком.
Жизнь проходила в трудах — легкие и простые басни писались не легко и не просто. «Будет просто, как переделаешь раз со ста»,— говорил всегда современник Крылова — художник Федотов, когда люди удивлялись, глядя на его замечательные картины. Так и свои басни Крылов переделывал, переписывал множество раз, работал упорно, долго, подыскивая нужные слова, радуясь, когда строка басни, над которой он бился иногда целые месяцы, начинала звучать просто, как живая речь. Никто и не подозревал, как много труда вкладывал он в каждую свою басню. Недавно советским ученым-литературоведам удалось найти много новых, до сих пор не опубликованных строк басен Крылова, по которым видно, как много он трудился над своими баснями. Так, например, только к одной басне «Кукушка и Петух» найдено около двухсот строк черновых набросков, а ведь эта басня очень короткая, в ней всего двадцать одна строка.
Вслед за первой книгой басен через два года вышла вторая, потом третья, четвертая... всего при жизни Крылова вышло девять книг его басен — около сорока тысяч экземпляров. Когда его как-то спросили, почему он избрал такой род стихотворений, он сказал: «Ведь звери мои за меня говорят». И о чем только не говорили за Крылова его звери, и кого только он сам не показывал под видом этих зверей — львов, медведей, волков, лисиц!..
За десять лет скитальческой жизни он многое видел, наблюдал, хорошо познакомился с русской жизнью. И как часто встречал он глупых, невежественных людей, лентяев, хвастунов, лжецов! Как часто важные чиновники оказывались взяточниками, судьи были несправедливы, сильные обижали слабых, честные люди страдали, а ябедники и плуты торжествовали.
Вот маленькая басня «Волк и Ягненок», в ней всего тридцать семь строк, но как много сказал в этих немногих строках Крылов.
Ягненок я жаркий день зашел к ручью напиться
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк,—

так начинается эта очень хорошо всем известная басня.
Волк собирается сожрать Ягненка, и сначала, чтобы «делу дать хотя законный вид и толк», он обвиняет Ягненка в разных преступлениях. Ягненок оправдывается. Волк никаких оправданий не слушает:
...«Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».—
Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

Не так ли поступали и «сильные» — несправедливые и жестокие помещики, которые, как хищные волки, расправлялись со своими крепостными крестьянами? В крепостной России существовал закон, по которому помещикам запрещалось жестоко обращаться с крестьянами, но понятно, что закон существовал только на бумаге, ведь помещики и чиновники сами следили за исполнением этого закона, и, конечно, у них всегда оказывался виноватым «бессильный» — крепостной крестьянин.
У сильного всегда бессильный виноват...—
такой вывод делает Крылов из басни «Волк и Ягненок».
Так в своих баснях, коротеньких стихотворных рассказах, иногда на первый взгляд даже смешных, Крылов говорил о больших вопросах русской жизни того времени.

продолжение рассказа...