.

И это сильный пол? Яркие афоризмы и цитаты знаменитых людей о мужчинах


.

Вся правда о женщинах: гениальные афоризмы и цитаты мировых знаменитостей




Виссарион Григорьевич Белинский (продолжение)


перейти в начало рассказа...

Н.С.Шер "Виссарион Григорьевич Белинский"
Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г.
OCR Biografia.Ru

продолжение рассказа...

После чтения пьесы товарищи помогли Белинскому переписать ее, чтобы поскорее представить в цензурный комитет и прежде всего поставить на сцене университетского театра. А Белинский мечтал еще и о том, что она будет напечатана, что пойдет в других театрах, что он получит за нее много денег — перестанет быть казеннокоштным студентом, станет независимым.
В то время обязанности цензоров выполняли университетские профессора. Белинский сам отнес пьесу в комитет.
«Прошло несколько дней в нетерпеливом ожидании, как вдруг, раз утром... его потребовали в заседание комитета, помещавшегося в здании университета. Спустя не более получаса времени вернулся Белинский, бледный как полотно, и бросился на свою кровать лицом вниз; я стал его расспрашивать, что такое случилось, но ничего положительного не мог добиться», — рассказывал один из студентов, живших в одиннадцатом номере с Белинским.
Цензоры не пропустили пьесу, сочли ее сочинением «безнравственным, бесчестящим университет», и грозили Белинскому ссылкой в Сибирь, отдачей в солдаты. И Белинский понимал, что это не пустая угроза, — ведь всего несколько лет назад московского студента Полежаева за его поэму «Сашка» царь отправил в ссылку.
За Белинским ведено было следить и ежемесячно доносить о его поведении ректору. Жить и учиться в университете становилось невыносимо. В 1832 году Белинский тяжело заболел и не мог вовремя держать экзаменов. Он болел часто: сказывались и полуголодные годы в гимназии, и казенное содержание в университете. Начальство воспользовалось этим.
«Виссарион Белинский... уволен с казенного кошта по причине болезни и безуспешности в науках, поведения был неодобрительного», — такую характеристику дал ему попечитель университета, и с такой характеристикой ни в какой другой университет нельзя было поступить.
Белинский остался без всяких средств к существованию, без пристанища, почти без одежды — казенную одежду пришлось оставить в университете. Временно приютился он у Алексея Иванова, который год назад переехал в Москву, жил с братьями и служил чиновником. Ивановы сами очень нуждались, и Белинскому тяжело было жить у них.
Домой он долго не писал о своем исключении: не хотелось огорчать родителей. Но ничто на свете не могло помешать ему учиться, читать, думать, упорно и беспокойно искать свое место в жизни. И пусть он — исключенный из университета, «недоучившийся студент», как позднее называли его враги, но он верит в себя и пишет о себе: «Я нигде и никогда не пропаду. Несмотря на все гонения жестокой судьбы, чистая совесть, уверенность в незаслуженности несчастий, несколько ума, порядочный запас опытности, а более всего некоторая твердость в характере — не дадут мне погибнуть... Будущее не страшит меня. Перебираю мысленно всю жизнь мою и хотя с каким-то горестным чувством вижу, что я ничего не сделал хорошего, замечательного, зато не могу упрекнуть себя ни в какой низости, ни в какой подлости, ни в каком поступке, клонящемся ко вреду ближнего».
Новые люди постепенно входили в жизнь Белинского. Он сблизился с замечательным человеком — Николаем Владимировичем Станкевичем и с кружком его молодых друзей, много читал, думал, спорил. Денег у него не было; за гроши просиживал он напролет целые ночи, переводя толстый французский роман. Переписывал бумаги, иногда писал небольшие статейки в журналы, искал место учителя.
Выглядел он очень плохо: был худ, истощен, часто кашлял, мало обращал внимания на себя, на свое здоровье — он умел держать себя в руках и не любил жаловаться на свои болезни.
И старые и новые друзья всячески старались помочь ему. Как-то нашли ему место секретаря у одного богатого аристократа, который воображал себя писателем. В обязанности секретаря входило исправлять сочинения этого бездарного писаки. Белинский не выдержал и в одно прекрасное утро исчез из аристократического дома со всем своим добром, завязанным в носовой платок...
Поселился он в убогой квартире, добираться до его комнаты надо было по грязной лестнице. Рядом была прачечная, внизу работали кузнецы. Мебели в комнате почти никакой не было.
И здесь, в этой конуре, жил и работал Белинский, здесь, может быть, обдумывал он свою первую большую статью — «Литературные мечтания», свою «элегию в прозе», как назвал он ее. Написанная горячо, свободно, языком живым и увлекательным, проникнутая верой в великое будущее русской литературы, статья эта давала обзор развития русской литературы начиная с Ломоносова и поставила перед читателями множество острых вопросов. И прежде всего вопрос о том, что литература не должна изображать только высокое и прекрасное, не должна украшать жизнь, а должна отвечать на все вопросы современности, показывать плохие и хорошие стороны жизни, воспитывать людей. Литература должна служить народу, его интересам. «Литература должна быть народной, если хочет быть прочною и вечною», — говорил Белинский. А для того чтобы литература действительно была народной, надо не подделываться под народ, под его язык, а правдиво изображать внутреннюю его жизнь, его дух.
«Литературные мечтания» была первая критическая статья в России, в которой было много самостоятельно продуманных и прочувствованных суждений, блистательных, свободных мыслей, смелых выводов.
Поэтические, полные горячей любви строки посвятил он в статье любимому поэту Пушкину. Пушкин создал новую русскую литературу и литературный язык, им начинается новый период развития русской литературы, который Белинский назвал «пушкинским».
«Как чародей, он в одно и то же время исторгал у нас и смех и слезы... Он пел, и как изумлена была Русь звуками его песен; и не диво, она еще никогда не слыхала подобных; как жадно прислушивалась она к ним: и не диво, в них трепетали все нервы ее жизни! Я помню это время, счастливое время, когда в глуши провинции, в глуши уездного городка, в летние дни, из растворенных окон носились по воздуху эти звуки, подобные шуму волн или журчанию ручья...»
Статья начала печататься в сентябре 1834 года в газете мод и новостей «Молва», которая выходила как приложение к журналу «Телескоп», и печаталась в десяти ее номерах. Трудно передать то впечатление, какое произвела она на читателей. Вот, например, как рассказывает об этом один из молодых писателей того времени, который прочел статью в Петербурге в знаменитой кондитерской Вольфа, где для посетителей кафе выписывали все русские газеты и журналы.
«Начало этой статьи привело меня в такой восторг, что я охотно бы тотчас поскакал в Москву, если бы это было можно, познакомиться с автором ее и прочесть поскорее ее продолжение. Новый, смелый, свежий дух ее так и охватил меня. «Не оно ли, — подумал я, — это новое слово, которого я жаждал, не это ли тот самый голос правды, который я так давно хотел услышать?» Я выбежал из кондитерской, сел на первого попавшегося мне извозчика и отправился к Языкову. Я вбежал к нему с криком: — Ну, брат, у нас появился такой критик, перед которым Полевой — ничто. Я сейчас только пробежал начало его статьи — это чудо, чудо!
— Неужто? — возразил Языков. — Да кто такой? Где напечатана эта статья?..
Я перевел дух, бросился на диван и, немного успокоясь, рассказал ему, в чем дело. Мы с Языковым, как люди, всем детски увлекавшиеся, тотчас же отправились в книжную лавку, достали нумера «Молвы», и я прочел ему начало статьи Белинского. Языков пришел в такой же восторг, как я, и впоследствии, когда мы прочли всю статью, имя Белинского уже стало дорого нам».
О чем писал Белинский? О русской литературе и русской жизни, о театре, о воспитании детей, о книгах для детей, разбирал произведения отдельных писателей... Но о чем бы он ни писал, каждой своей статьей он хотел помочь людям правильнее понять окружающую жизнь, в каждую статью вносил он свой прямой, свободный, честный дух бойца. Он говорил, что перед русской литературой, перед русской критикой стоит большая, ответственная задача, что литература не забава, что она не должна, как говорили некоторые писатели, только развлекать и веселить людей, «как летом вкусный лимонад», а должна показывать и объяснять людям жизнь такой, какая она есть на самом деле.
Понятно, что царскому правительству не могли нравиться такие статьи Белинского, и оно ждало только случая, чтобы запретить журнал. Когда в конце 1836 года в журнале «Телескоп» была напечатана статья писателя и философа Петра Яковлевича Чаадаева, друга Пушкина и декабристов, она была признана «зловредной». Журнал приказано было закрыть, редактора выслать, Чаадаева объявить сумасшедшим и взять под надзор. Белинского в это время не было в городе, но, когда он возвращался, у заставы его ждали полицейские и доставили прямо к полицмейстеру. Его обыскали, но ничего запрещенного не нашли — по-видимому, он был предупрежден друзьями.
В январе 1837 года был убит на дуэли Пушкин. Белинский, как и все передовые русские люди, был потрясен. С именем Пушкина связаны были для него лучшие надежды русской литературы, ее гордость, слава.
И не раз, конечно, мечтал Белинский о личном знакомстве с поэтом. Но знакомы они не были. Пушкин читал статьи Белинского и незадолго до смерти приглашал его работать в журнал «Современник», редактором которого он был. И это внимание Пушкина было дорого Белинскому.
С самого детства боготворил он Пушкина, знал его стихи наизусть, изучал, постоянно писал о нем; и чем старше становился, тем сильнее его любил, тем шире и глубже понимал его творчество, его значение для русской литературы.
Белинский говорил, что Пушкин «не только великий русский поэт своего времени, но и великий поэт всех народов и всех веков... слава всемирная», что он был «для всех поэтов, ему современных, точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого, как свечка, зажглись другие самоцветные поэты».
Постоянно в своих статьях разбирал Белинский его произведения, объяснял их, говорил о том, что ни один поэт до Пушкина не имел на русскую литературу такого сильного и многостороннего влияния, что он начал собой новую эпоху в русской литературе. Он глубоко понимал и чувствовал то новое, что внес Пушкин в русский язык; любил музыкальность его стиха, строгую простоту его речи. В нем, говорил Белинский, «заключалось все богатство, гибкость и сила нашего языка... он ввел в употребление новые слова, старым дал новую жизнь».
До Белинского никто так не понимал Пушкина и никто так не писал о нем. Но не все его произведения были известны Белинскому; он не мог знать того, что было изъято цензурой, что было напечатано гораздо позднее. Не знал он и всей правды о трагической судьбе Пушкина, о его дуэли, но хорошо понимал, кто и за что его преследует, травит, и упорно всю жизнь боролся с его врагами.
Пушкин погиб, но у него есть наследники, растут новые молодые писатели — продолжатели его дела. И Белинский знает это. У него был какой-то необыкновенный дар угадывать таланты. По первым, ранним произведениям Гоголя он угадал в нем будущего великого писателя России и в первых же статьях о Гоголе, о «милом пасичнике Рудом Паньке», о его «Вечерах на хуторе близ Диканьки» писал: «Все, что народ может иметь оригинального, типического, все это радужными цветами блестит в этих первых, поэтических грезах г. Гоголя». С восторгом читал он потом и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», и «Старосветских помещиков», и особенно «Тараса Бульбу» и снова писал о необыкновенной талантливости Гоголя, о ярких, ослепительных красках его повестей.
Когда в театрах Петербурга и Москвы ставили «Ревизора» и пьеса вышла отдельной книжкой, Белинский говорил, что это «гениальное произведение», что в «Ревизоре» «нет сцен лучших, потому что нет худших, но все превосходно». А через несколько лет писал о «Мертвых душах», что эта поэма «выше всего, что было и есть в русской литературе».
После смерти Пушкина Белинский видел в Гоголе подлинного народного писателя, главу русской литературы. Он горячо любил Гоголя и как писателя и как человека и говорил, что те немногие минуты, которые он видел его, были для него «отрадою и отдыхом». Виделись они редко, так как Гоголь много лет жил за границей. Внимательно следил Белинский за его творчеством, писал о нем статьи, стремился к тому, чтоб читатели правильно поняли смысл его произведений. Гоголь понимал это, чутко прислушивался ко всему, что говорил о нем Белинский, в его статьях искал ответы на неясные для себя вопросы.
В годы московской жизни много радости дала Белинскому дружба с поэтом Алексеем Васильевичем Кольцовым. Он сразу оценил народный характер кольцовской поэзии, полюбил его всей душой и навсегда. В судьбе их было много похожего, и поэтому, может быть, любил он его особенно нежно. Белинский знал, с каким трудом пробивался он к свету, к знаниям. Кольцов жил в Воронеже, изредка приезжал в Москву, Петербург. И каждый его приезд был праздником для Белинского. «Мне из-за вас Москва показалась гораздо теплее, нежели была прежде»,— писал он Кольцову.
С первых дней знакомства Белинский пристально следил за творчеством Кольцова, говорил и писал ему о русской литературе, объяснял великое значение Пушкина, учил отличать истинно художественное, талантливое от бездарного, ложного. И Кольцов обращался к нему со всеми неясными вопросами, рассказывал о прочитанных книгах, посылал каждое вновь написанное стихотворение.
«Все дурные пьесы (пьесами называл Кольцов свои стихи) бросайте без внимания, а какие нравятся, те печатайте... Вы же мною так теперь владеете, что ваше слово приговор», — писал он Белинскому. И часто приговор Белинского был суров, несмотря на то что он очень ценил стихи Кольцова.
«Я обязан ему всем: он меня поставил на настоящую мою дорогу», — говорил Кольцов о Белинском. В письмах к нему он подписывался так: «Любящий вас, как никого больше изо всех живых, Алексей Кольцов».
После закрытия журнала «Телескоп» Белинский остался без работы. Он брался за всё: переводил, преподавал, работал в другом журнале, снова оставался без работы. «Мне надо чем-нибудь жить, чтобы не умереть с голоду, — в Москве нечем жить мне... Мне надо ехать в Питер, и чем скорей, тем лучше», — писал он одному приятелю.
В Петербург его звал работать Краевский — издатель журнала «Отечественные записки». Белинский принял предложение — другого выхода у него не было.
Поздней осенью 1839 года вместе с писателем Иваном Ивановичем Панаевым сел он в дорожную карету. С огорчением отпускали его московские друзья: они знали, что уезжает он надолго, может быть, навсегда. Белинский был молчалив и грустен, ему тяжело было уезжать от своих московских друзей, от Москвы, но впереди ждала большая, интересная работа, и это утешало его.
С переездом в Петербург Белинский все чаще и чаще болел: он плохо переносил сырой петербургский климат, а работа была у него напряженная, он отдавал ей все силы своей души.
С болью душевной думал он, что ушли из жизни лучшие русские люди: декабристы, Рылеев, поэт Полежаев, замученный в ссылке, Пушкин... А сколько простых русских людей погибало каждый день в тюрьмах, умирало от голода, холода, нищеты!
«Горе, тяжелое горе овладевает мною при виде и босоногих мальчишек, играющих на улице в бабки, и оборванных нищих, и пьяного извозчика, и идущего с развода солдата, и бегущего с портфелем под мышкой чиновника», — писал он по приезде в Петербург московским друзьям.
Он ходил по городу, видел Невский проспект, каким описал его Гоголь, с роскошными выставками магазинов, с великолепной толпой, видел и жалкие предместья Петербурга с одинокими деревянными домишками, поваленными заборами, видел улицы, по которым как бы бродил по ночам призрак Акакия Акакиевича — маленького чиновника из гоголевской повести «Шинель».
Но не знал, вероятно, Белинский того, что в этих жалких предместьях, на окраинах Петербурга уже зарождалась новая жизнь, что у заводов вырастали первые рабочие поселки и кольцом, пока еще не плотным, окружали столицу России. Мало знал он и о людях, которые жили в этих поселках, росли, крепли для будущих боев с царским правительством.
Острее чувствовал он здесь, в чиновном, аристократическом Петербурге, разницу между сильными и слабыми, богатыми и бедными, и в душе все сильнее разгоралась нежность и крепкая любовь к родному, обиженному, обездоленному народу, ненависть к его притеснителям — помещикам, царю, знатным чиновникам.
Ни один писатель в России до Белинского не умел так просто, с такой страстью говорить с читателями о серьезных вопросах русской жизни того времени, о высоких истинах, заставить задуматься над жизнью, понять всю несправедливость крепостного права, самодержавия.
Белинский не умел писать стихов, не писал увлекательных рассказов, повестей — он писал критические статьи. Все свои силы, всю свою страсть бойца он решил отдать литературной журнальной работе. За работу в журнале «Отечественные записки» он принялся горячо, страстно и очень скоро стал душой журнала. Жил он в маленькой квартирке, которая помещалась над сараями и окнами выходила на конюшни и навозные кучи. И хоть солнце никогда не заглядывало в эти окна, но работалось Белинскому хорошо — никто не мешал.
Вечерами собирались у него друзья, которых и здесь, в Петербурге, становилось все больше и больше. Друзья нежно его любили, уважали, но, как рассказывают, побаивались немного: ни перед одним человеком не было так стыдно показать себя с плохой стороны, как перед Белинским. Он был строг к людям, но не щадил и себя, относился к себе сурово, требовательно.
Иногда приезжали московские литераторы. И часто до рассвета в маленьких комнатках Белинского раздавались такие громкие споры, что, казалось, от них зависит судьба России. Спорить Белинский любил, и, когда с ним никто не спорил, ему было скучно. Он часто увлекался, преувеличивал, бывал несправедлив, но всегда искренен, и почти всегда в его словах заключалась верная и глубокая мысль. Случалось, что после слишком жаркого спора он сам добродушно и застенчиво смеялся над собой, —это значило, что он не совсем прав, признает свою неправоту, старается разобраться в своих и чужих мыслях, правильно понять их.
На первый взгляд Белинский казался некрасивым. Он был небольшого роста, сутуловатый, застенчивый, неловкий, но друзья говорили, что не видели глаз более прелестных, чем у Белинского.
Тургенев писал: «Голубые, с золотыми искорками в глубине зрачков, эти глаза, в обычное время полузакрытые ресницами, расширялись и сверкали в минуты воодушевления; в минуты веселости взгляд их принимал пленительное выражение приветливой доброты и беспечного счастья. Голос у Белинского был слаб, с хрипотою, но приятен; говорил он с особенными ударениями и придыханиями, «упорствуя, волнуясь и спеша». Смеялся от души, как ребенок».
Постепенно «Отечественные записки» становились журналом, в котором находили себе место произведения передовых писателей России. Здесь печатались старые писатели со славными именами, и молодые, только еще вступающие в литературу: Лермонтов, Некрасов, Кольцов, Тургенев и многие другие. Белинский гордился журналом, любил его. Со всеми писателями — сотрудниками журнала — связывала Белинского крепкая дружба, но не сразу угадал и полюбил он Лермонтова. Познакомились они в лето после гибели Пушкина, в Пятигорске. Белинский знал, конечно, стихотворение Лермонтова на смерть Пушкина, был взволнован им, но друг другу они не понравились. Позднее Белинский не раз посмеивался над собой и говорил, что тогда «не раскусил» Лермонтова.
В Петербурге после первых напечатанных стихотворений Лермонтова он писал: «Страшно сказать, а мне кажется, что в этом юноше готовится третий русский поэт и что Пушкин умер не без наследника».
Когда Лермонтов сидел за дуэль с Барантом под арестом, Белинский навестил его. Он повиновался влечению своего сердца, хотел ближе узнать поэта, великое будущее которого было для него ясно. «Я смотрел на него, — говорит Белинский, — и не верил ни глазам, ни ушам своим... В словах его было столько истины, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть... Боже мой! Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нем! Недаром же меня так тянуло к нему».
Через два года после этого свидания Лермонтов был убит на дуэли. Убийство Лермонтова, так же как гибель Пушкина, Белинский переживал, очень тяжело.
Не одну статью посвятил он разбору творчества Лермонтова, говорил о неистощимом богатстве его поэзии, о глубине, независимости и свободе его мыслей, о живописности и музыкальности его стихов, которые так любил читать вслух. Пушкин, Гоголь, Лермонтов были в те годы неразлучными его спутниками и собеседниками — он читал их постоянно.
С каждым годом увеличивалось число литературных друзей Белинского. Он узнал Некрасова, Тургенева, ближе сошелся с Герценом, радовался тому, как растет молодая русская литература. «Он сразу узнавал прекрасное и безобразное, истинное и ложное; и с бестрепетной смелостью высказывал свой приговор — высказывал его вполне, без урезок, горячо и сильно», — говорит Тургенев в своих воспоминаниях о Белинском.
Так было с молодым Некрасовым, когда он выпустил свою первую слабую книгу стихов «Мечты и звуки». Белинский тогда не пожалел его и резко отозвался о книге. Эта критика помогла Некрасову и нисколько не помешала им сойтись ближе, оценить друг друга — оба они одинаково страстно ненавидели самодержавие, крепостное право, оба мечтали о прекрасном будущем для своего народа. Для Белинского было большим счастьем услышать первое настоящее стихотворение Некрасова «В дороге», которое открыло Некрасову путь в большую литературу, а его, Белинского, убедило в том, что появился новый истинный поэт.
В первой, даже слабой поэме Тургенева «Параша» Белинский сумел увидеть проблески таланта, почувствовал, что появился на Руси еще писатель, что надо помочь ему найти свое место в литературе. И Тургенев всегда с благодарностью вспоминал о первых своих шагах в литературе, говорил, что встреча с Белинским имела для него решающее значение.
«Тогда у меня бродили планы сделаться педагогом, профессором, ученым, но вскоре я познакомился с Виссарионом Григорьевичем Белинским... начал писать стихи, а затем прозу, и вся философия, а также мечты и планы о педагогике оставлены были в стороне: я всецело отдался русской литературе».
Так умел Белинский видеть проблески таланта там, где никто их еще не угадывал. И как умел он беречь все талантливое! Как заботливо относился к людям, в которых видел будущую славу и гордость своей родины! Он умел вовремя подсказать правильные мысли, поставить перед писателем увлекательные, большие задачи. И как часто эти вовремя сказанные слова заставляли людей задумываться, помогали писателям лучше, полнее понять содержание собственных произведений, открывали и освещали им новый мир.
С той же страстностью, так же горячо, как он говорил, Белинский писал и свои статьи, которые широко расходились по всей России. Читали и воспитывались на этих статьях учащиеся Москвы и Петербурга, гимназисты, кадеты, учащаяся молодежь всех провинциальных городов России, и мелкие чиновники, и купцы, и грамотные люди всех сословий.
Очень интересно рассказывает об этом писатель Панаев — приятель Белинского. Однажды он ехал из Нижнего в Казань в почтовой карете, и соседом его оказался человек средних лет, с бородой, одетый в длинный сюртук, покрывавший высокие сапоги. Они разговорились. «Он, вовсе не подозревая, что я несколько причастен к литературе, — говорит Панаев, — завел со мною речь о журналах.
— Какой же из журналов в большем ходу у вас? — спросил я его. Он назвал мне тот журнал, в котором участвовал Белинский.
— Почему же? — возразил я.
— Как — почему? Очень понятно, потому что в нем участвует Белинский. Его статьи у нас читаются всеми с жадностью.
— Да каким же образом вы отличаете его статьи? Ведь он никогда не подписывает своего имени.
— Птица видна, сударь, по полету, говорит пословица. Он хоть и не печатает своего имени, а имя его знают у нас все грамотные люди».
Человек этот оказался сибирским купцом, и, когда Панаев рассказал об этой встрече, Белинский был очень доволен. Но чем дороже было имя Белинского для всей читающей России, тем больше возмущались враги его: Булгарин, Греч, Сенковский и другие верноподданные слуги царя. Они понимали, что в русскую литературу вошел смелый и сильный боец, знали о том влиянии, каким он пользовался среди молодежи, боялись его. С первых же месяцев, после того как была напечатана статья «Литературные мечтания», начали они свою подлую и злобную борьбу с дерзким «недоучившимся студентом», который осмеливался решать судьбы русской литературы, который так вольно писал и рассуждал о просвещении, о воспитании и о разных других вопросах русской жизни того времени.
Царь Николай 1 ненавидел просвещение, образование; он считал, что народ не смеет рассуждать, что родители и воспитатели должны строго «наблюдать за мыслями и нравственностью молодых людей» и внушать им только то, что царское правительство считает правильным. Какие же мысли оно считало правильными? Об этом писал в своих многочисленных приказах и постановлениях Уваров — царский министр народного просвещения, или, как называл его Белинский, «министр погашения и помрачнения просвещения в России». Уваров говорил, что весь русский народ должен прежде всего верить в бога и знать, что без православной веры Россия погибнет, что царь поставлен от бога и потому с самого младенчества дети должны воспитываться верными и смиренными слугами царя. Они должны твердо знать, что русский народ не может существовать без крепостного права и что крепостное право тоже от бога и царя.
Мог ли спокойно относиться к этому Белинский? Считал ли он, что так надо воспитывать детей? Конечно, нет. И когда мы называем имя Белинского, то всегда думаем о нем не только как о великом критике русской литературы, но и как о человеке, который всю жизнь вместе с лучшими русскими учителями стоял в первом ряду борцов за воспитание детей, за воспитание верных и честных граждан своего отечества.
«Воспитание есть первое благо человека»,— говорил он, и, может быть, такой вывод помогли ему сделать годы детства в Чембаре, годы юности в Пензе, когда он видел, как погибали от грубости и невежества его братья, сестры, товарищи, как воспитывались из них покорные рабы и царские прислужники.
Как всегда страстно, убежденно писал Белинский о том, что детей надо воспитывать так, чтобы они прежде всего не чувствовали себя рабами, понимали, что самодержавно-крепостническое общество — это зло, с которым надо бороться, что рабство — позор, что продавать и покупать людей нельзя. Дети должны, так же как и взрослые, горячо принимать к сердцу интересы своего отечества, уметь бороться за них.
Белинский никогда не был школьным учителем, но его всегда привлекал «свободный, освященный высокими целями педагогический труд».
Настойчиво, убедительно говорил он, что детям надо читать все прекрасные произведения русской и мировой литературы, всё, что понятно им: народные сказки, басни Крылова, стихи и сказки Жуковского, Пушкина, Лермонтова, повести Гоголя. Но многие произведения и Пушкина, и Лермонтова, и Гоголя в то время не допускались в школы и школьные библиотеки. И Белинскому надо было много сил, выдержки, мужества, чтобы вести борьбу за любимых писателей. Эта борьба Белинского-критика, Белинского-педагога, Белинского — просто человека, «нравственно ясного и светлого, без пятна и царапины», увлекавшая за собой тысячи людей, подчинена была одной мысли, преследовала одну цель — служение передовым идеям своего времени.
В 1843 году Белинский женился на Марии Васильевне Орловой. Он жил все в той же небольшой квартире, все так же радушно встречал друзей, все так же подбрасывал для них в печку дрова, зажигал побольше свечей — он и сам любил тепло и свет.
Тургенев вспоминал позднее, как он заходил в те годы к Белинскому отводить душу. «...Тяжелые тогда стояли времена... — говорил он. — Бросишь вокруг себя мысленный взор: взяточничество процветает, крепостное право стоит, как скала, казарма на первом плане, суда нет... Ну вот и придешь на квартиру Белинского, придет другой, третий приятель, затеется разговор и легче станет».
Кто только не бывал в кабинете Белинского в те годы: Тургенев, Некрасов, Панаев, Достоевский. Часто приезжали Герцен, Огарев...
Белинский, как всегда, ходил из угла в угол по комнате и со свойственной ему страстностью, искренностью радовался удачам писателей и так же горячо к сердцу принимал неудачи. Чистота и порядок в его кабинете были удивительные; по стенам стояли простые открытые полки с книгами, которые он покупал всю жизнь. На письменном столе все вещи были разложены в порядке, пол блестел, как зеркало, и Белинский хмурился и ворчал, если кто-нибудь оставлял следы на паркете, сорил пеплом. Всегда, даже в годы крайней бедности, были у него цветы — он любил их страстно. Цветы стояли у него на полу, на окнах, у письменного стола, и он всегда сам ухаживал за ними.
Белинский редко бывал где-нибудь. Иногда по утрам ездил в Эрмитаж, чтобы посмотреть свои любимые картины, изредка бывал в театре. Работал Белинский очень много: и днем и ночью, часто до утра; казалось, он боялся упустить те немногие годы, которые суждено было ему еще прожить.
«Надобно было взглянуть на него, — вспоминал Панаев, — в те минуты, когда он писал что-нибудь, в чем принимал живое, горячее участие. Лицо и глаза его горели, перо с необыкновенной быстротой бегало по бумаге, он тяжело дышал и беспрестанно отбрасывал в сторону исписанный полулист».
Но как, должно быть, тяжело было Белинскому сознавать, что цензура может зачеркнуть все написанное, в любой полулист внести десятки своих поправок! Как часто потом, когда приносили напечатанную статью, изуродованную цензором, Белинский в отчаянии отбрасывал книгу. Если бы он мог писать свободно!
«Знаете ли, какие лучшие мои статьи? Вы их не знаете: это те, которые не только не напечатаны, а иногда не были и написаны и которые я слагал в голове моей во времена поездок, гуляний — словом, в нерабочее мое время, когда ничто извне не понуждало меня приняться за работу. Боже мой! Сколько ярких, неожиданных мыслей, сколько страниц живых, страстных, огненных!» — с горечью писал он.
«Отечественные записки» благодаря Белинскому и его друзьям с каждым годом приобретали все большее значение — это был самый передовой журнал своего времени. Росла и развивалась русская литература: были напечатаны новые произведения Пушкина, Лермонтова, появились «Мертвые души» Гоголя, начинали свой литературный путь Тургенев, Гончаров, Некрасов.
С каждым годом все больше мучила Белинского зависимость от Краевского — издателя «Отечественных записок», готового для личной выгоды «высосать из человека кровь и душу». «Если бы я мог освободиться от этого человека, — говорил друзьям Белинский, — я был бы, мне кажется, счастливейшим смертным. Ходить мне к нему любезничать, улыбаться в ту минуту, когда дрожишь от злобы и негодования,— это подлое лицемерие невыносимо для меня. А между тем что мне делать? Где выход из этого положения?.. Если бы только вы могли вообразить, с каким ощущением я всякий раз иду к нему за своими собственными трудовыми, в поте лица выработанными деньгами!»
Знакомые и друзья советовали Белинскому уйти из журнала, но он долго не решался на это и наконец заявил Краевскому, что, «спасая здоровье и жизнь, бросает журнальную работу». За Белинским давно следили жандармы, уже давно знал он, что не избежать ему участи многих русских людей. Недаром комендант Петропавловской крепости, встречая иногда Белинского на Невском проспекте, говорил: «Когда же к нам? У меня совсем готов тепленький каземат, так для вас и берегу».
Здоровье Белинского уже давно было расстроено; все больше сказывались голодные годы казенного кошта, постоянная нужда, сырые квартиры, непосильная работа. Он кашлял, силы его слабели.
Друзья решили отправить его на юг, куда в это время ехал в гастрольную поездку актер Михаил Семенович Щепкин. Они надеялись, что там Белинский отдохнет, поправится. Белинский поехал сначала в Москву. Московские друзья встретили его радостно, провожали на юг шумно, весело, почти всем кружком доехали до ближайшей станции. Наступила минута прощания, и, как всегда, стало немного грустно. Тарантас двинулся, колокольчик задребезжал. Белинский в последний раз выглянул из тарантаса, и через несколько минут на дороге осталось только облако пыли.
Щепкин нежно любил Белинского и заботливо ухаживал за ним. «Михаил Семенович смотрит за мной, словно дядька за недорослем. Что за человек, если бы ты знала!» — писал он жене с дороги.
Южная поездка не помогла Белинскому. Он рвался домой, тосковал по работе, по семье и писал, что не может хладнокровно видеть детей, особенно маленьких девочек,— так хотелось ему поскорее увидеть свою дочку. А главное, он знал, что в Петербурге друзья затеяли издавать свой журнал. Это был единственный журнал, в котором хотелось бы участвовать Белинскому. Он волновался, писал друзьям, чтобы они торопились. «Я ночи не сплю от страха: ну, если кто-нибудь уже купил у Плетнева право на издание «Современника». Легко может случиться, что кому-нибудь другому также пришла мысль издавать журнал».
Но все обошлось благополучно: Некрасов и Панаев стали издателями «Современника» — журнала, который так недавно издавал Пушкин. Вернувшись, Белинский стал работать в журнале. Исполнились его мечты: он мог теперь спокойно писать свои статьи — жалованья он получал вдвое больше, чем у Краевского; друзья, сотрудники журнала, относились к нему бережно.
Он стоял теперь во главе критического отдела журнала. В первом же номере была напечатана его статья «Взгляд на русскую литературу 1846 года» и статья о «Мертвых душах» Гоголя, где он говорил, что «Мертвые души» «стоят выше всего, что было и есть в русской литературе». А во втором номере он резко, как и вся передовая Россия, отозвался о новой книге Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», он осудил книгу, считал ее вредной.
Все свои силы отдавал Белинский работе в «Современнике». Из номера в номер появлялись в журнале его смелые, вдохновенные статьи, правда, с большими цензурными сокращениями и искажениями.
Рассказывают, что, когда вышел первый номер журнала, Белинский радовался, как ребенок, и «смотрел на него с таким умилением, с каким смотрит отец на своего первенца, только что появившегося на свет».
Очень скоро вокруг «Современника» собрались лучшие силы русской литературы: здесь печатались рассказы из «Записок охотника» Тургенева, стихи Некрасова, «Обыкновенная история» Гончарова... Журнал, вдохновляемый и руководимый Белинским, Некрасовым, постепенно становился лучшим боевым журналом России.
Но здоровье Белинского становилось все хуже, все труднее было ему работать; он уже не мог долго сидеть за письменным столом, работал, стоя за высокой конторкой. Часто шла горлом кровь, говорить было трудно. И если иногда он не выдерживал и вмешивался в какой-нибудь спор, то после первых же слов, вспоминает Герцен, «бледный, задыхающийся, с глазами, остановленными на том, с кем говорил, он дрожащей рукой поднимал платок ко рту и останавливался, глубоко огорченный, уничтоженный своей физической слабостью. Как я любил и как жалел я его в эти минуты!»
Оставаться в Петербурге Белинскому было нельзя; доктор советовал ехать лечиться за границу, в немецкий курортный город Зальцбрунн. Друзья собрали денег, и весной 1847 года Белинский двинулся в путь. Навстречу ему выехал Тургенев, который в это время был за границей. В Зальцбрунне встретил их приятель Анненков, который едва узнал Белинского, так он изменился.
Шли недели, а Белинский поправлялся плохо, хотя кашель уменьшился и ночи стали спокойнее. Как и на юге, он скучал, оторванный от семьи, от любимого дела, и с удовольствием думал о возвращении домой.
Незадолго до отъезда Белинский получил письмо от Гоголя; это был ответ на статью Белинского о «Выбранных местах из переписки с друзьями». «Вы взглянули на мою книгу,— писал Гоголь,— глазами рассерженного человека... Вы ошиблись во многом... Как же вышло, что на меня рассердились все до единого в России. Этого покуда я не могу понять».
Белинский был глубоко потрясен — для него Гоголь был всем: и надеждой и славой России, и дорогим, близким ему человеком. «А, он не понимает, за что люди на него сердятся, надо растолковать ему это — я буду ему отвечать».
Три дня писал свой ответ на письмо Гоголя тяжело больной Белинский. Он обвинял его в измене интересам народа, в оторванности от русской жизни, в неискренности. Он писал свое письмо свободно, не думая о цензуре, и сказал в нем все, что «глубоко возмутило и оскорбило его душу». Не от своего имени говорил он, не о своих оскорбленных надеждах думал.
«Ваша книга уронила вас в глазах публики и как писателя и еще больше как человека... И публика тут права: она видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от мрака самодержавия, православия и народности и потому, всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда не прощает ему зловредной книги... Тут дело идет не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас; тут дело идет об истине, о русском обществе, о России...» — писал он.
Так говорить мог только человек, который верил в свой народ, любил свою родину «сердцем, а не словом», видел ее блестящее будущее.
К осени 1847 года Белинский вернулся домой из Зальцбрунна. Первое время он казался свежее и бодрее, радовался тому, что «Современник» идет хорошо, с жаром принялся за работу — он начал писать статью «Взгляд на русскую литературу 1847 года». Он не бросал работы, но писал уже трудно, медленно, часто задыхаясь. Этой замечательной статьей он как бы подводил итог своей жизни, снова говорил о том, что литература должна служить обществу, что не должно быть «чистого искусства», «искусства для искусства». Он разбирал произведения молодых писателей, которые вошли в литературу после Пушкина, Лермонтова, и глубоко верил, что эта литература будет жить, развиваться, что она станет залогом великого будущего русской литературы.
Царю Николаю I очень скоро стало известно письмо Белинского к Гоголю. И жандармам приказано было строго следить за Белинским, который «проповедует разрушительные идеи коммунизма». Белинскому грозили арест и ссылка. Письмо его к Гоголю было известно не только царю. Несмотря на то что только за чтение и распространение этого письма людей арестовывали, во многих городах России передовые люди и молодежь переписывали это письмо и читали его с чувством огромного удовлетворения и восхищения. Об этом Белинскому говорили его друзья.
Белинский жил теперь в новой, просторной и удобной квартире на втором этаже деревянного флигеля. Перед его окнами росли деревья, в комнатах было много цветов. Мучительно долго тянулась для Белинского последняя зима. Силы совсем оставили его, он почти не мог ходить. И когда жена переводила его из комнаты в комнату, говорил, невесело улыбаясь: «Не думал я дожить до того, чтобы меня водили под руки». Знакомые, друзья навещали его, беспокоились о нем; он знал, что умирает, но никогда не говорил о своей болезни.
26 мая 1848 года Виссарион Григорьевич Белинский умер — ему было тридцать семь лет.