.

И это сильный пол? Яркие афоризмы и цитаты знаменитых людей о мужчинах


.

Вся правда о женщинах: гениальные афоризмы и цитаты мировых знаменитостей




Иван Сергеевич Тургенев (продолжение)


перейти в начало рассказа...

Н.С.Шер "Иван Сергеевич Тургенев"
Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г.
OCR Biografia.Ru

продолжение рассказа...

И вот Тургенев читает Белинскому рассказ «Бурмистр». Он говорит в нем о молодом помещике, гвардейском офицере в отставке, Аркадии Павлыче Пеночкине. Рассказ ведется от имени автора, которому однажды пришлось провести у этого помещика ночь, побывать вместе с ним в его деревне. Автор становится свидетелем того, как этот воспитанный человек отдает приказание выпороть слугу только за то, что вино, поданное к столу, оказалось неподогретым. Он видит разжиревшего и разбогатевшего бурмистра, который ловко обманывает барина и держит в кабале всю деревню; узнаёт старосту — дюжего, рыжего и глупого мужика с огромными кулаками; видит, как при появлении барина по всей деревне распространяется тревожное волнение, страх.
Узнав о приезде барина, двое крестьян — отец и сын, — которых вконец разорил бурмистр, решили жаловаться. Из этого ничего не вышло — ведь в сущности полным хозяином деревни был бурмистр. «...собака, а не человек: такой собаки до самого Курска не найдешь», — с ненавистью говорили о нем крестьяне. «Что за мерзавец с тонкими вкусами!» — сказал Белинский, прослушав рассказ о Пеночкине, и молча пожал Тургеневу руку. Два рассказа — "Бурмистр" и "Контора" — были отправлены Некрасову и появились в журнале «Современник».
Белинский поправлялся плохо, он скучал по России, по своему журналу и собирался возвращаться домой. Чем больше узнавал Тургенев Белинского, тем сильнее привязывался к нему. Его привлекали отвага и страстность, с которыми он всегда защищал свои мысли, нравилась детская застенчивость, необычайная скромность, открытая, светлая улыбка, и он всегда говорил, что в жизни было у него только два истинных друга: в России Белинский и во Франции писатель Густав Флобер.
К осени Белинский вернулся в Россию. Тургенев остался за границей и уехал в Париж. Здесь жила со своей семьей знаменитая французская певица Полина Виардо. Тургенев познакомился с ней, когда она несколько лет назад приезжала на гастроли в Петербург. С тех пор и до конца своей жизни он глубоко любил Полину Виардо, был бесконечно предан ей, ее семье и не переставал преклоняться перед ее изумительным талантом.
Во Франции было неспокойно. Надвигалась революция 1848 года. Тургенев в это время жил в Брюсселе — он туда уехал ненадолго. Однажды рано утром, когда он был еще в постели, распахнулась дверь его комнаты и кто-то крикнул: «Франция стала республикой!» Полчаса спустя он был одет, наскоро уложил свои вещи и в тот же день сидел в вагоне железной дороги. На границе сняты были рельсы, пришлось дальше ехать в повозках, потом снова в поезде, и к вечеру он был в Париже. Февральская революция, июльские дни, баррикады, мужественная борьба французских рабочих — всему этому Тургенев был свидетелем. Вместе с Герценом и Анненковым, которые в это время были в Париже, ходил он по улицам и бульварам, видел, как воздвигались первые баррикады, слышал, как гудел набат, призывая горожан и рабочих к оружию, слышал свист первых пуль над головой, видел суровые лица восставших, носилки с ранеными.
Революция во Франции потерпела поражение. Глубоко возмущался Тургенев тем, как жестоко расправилась буржуазия с восставшими рабочими. В Россию он решил пока не возвращаться, жил во Франции, много путешествовал, узнавал новые города, знакомился с новыми людьми, учился испанскому языку и ни на одну минуту не оставлял работы над «Записками охотника», над пьесами, которые начал писать еще в России. Жил он со своими друзьями — с семьей Виардо — то в Париже, то у них на даче под Парижем, в Куртавнеле. Он видался иногда с Герценом, со знакомыми, приезжавшими из России. Часто оставался он совсем один в Куртавнеле и тогда особенно усердно писал и почти каждую неделю отправлял что-нибудь в журнал «Современник».
Прошло около трех лет, как Тургенев уехал из России. Где-то, «на самом дне встревоженного сердца», поднималась иногда горячая тоска по родине. Тянуло
...в деревню, в темный сад,
Где липы так огромны, так тенисты
И ландыши так девственно душисты,
Где круглые ракиты над водой
С плотины наклонились чередой,
Где тучный дуб растет над тучной нивой,
Где пахнет конопелью да крапивой...

Этот отрывок из своего стихотворения взял Тургенев эпиграфом к новому рассказу «Лес и степь». Он писал рассказ, а перед глазами вставали картины родной природы. Своей «нежною бархатною кистью», как говорил Гончаров, словами легкими, точными рисовал он и прелесть раннего утра, и летний день, и лес поздней осенью, когда прилетают вальдшнепы, и безграничную, необозримую степь.
Друзья из России писали часто; острой болью отозвалось в душе известие о смерти Белинского — из жизни ушел друг, учитель... Некрасов писал, что рассказы охотника имеют успех необычайный, что все спрашивают, будет ли продолжение этих «Записок». И один за другим стали появляться всё новые и новые рассказы охотника. Кроме того, за эти же годы было написано несколько больших рассказов: «Петушков», «Дневник лишнего человека», статьи, пьесы: «Где тонко, там и рвется», «Нахлебник», «Холостяк». В Петербурге пьесы эти читались на вечерах друзьями Тургенева, ставились на сцене, печатались в журнале «Современник».
Летом 1850 года Тургенев вернулся в Россию. Из Парижа он ехал через Брюссель в Штеттин, потом на пароходе до Петербурга и оттуда в Москву, где жила мать. Но с матерью он прожил всего десять дней.
Варвара Петровна была недовольна сыном — она требовала, чтобы он снова поступил на службу, женился и вел себя, «как подобает дворянину». Денег все последние годы она ему почти не давала, и он жил на литературный заработок, перебиваясь, делая долги, — он никогда не умел рассчитывать деньги. Недовольна была мать и старшим сыном, Николаем, который женился против ее воли. Младшего сына, Сергея, уже давно не было в живых.
Варвара Петровна доживала свой век одна: «день ее нерадостный и ненастный давне прошел, но и вечер ее был чернее ночи», как у старой барыни в рассказе «Муму». Она была все такая же крутая, властная и капризная помещица, как в молодости. Давно прочитав первую поэму сына «Параша», которая ей в общем понравилась, она с тех пор не читала ни одного его произведения. «Не признавала во мне писателя», — с горечью говорил сын.
Она умерла осенью в год приезда Тургенева. И он тотчас же отпустил дворовых на волю; часть крестьян, которые выразили желание, перевел на оброк и старался для них сделать все, что только было возможно. Он подолгу жил в Спасском, много охотился и во время охоты узнавал людей, приглядывался к жизни крепостного крестьянства.
Тяжело было смотреть на то, как живут крестьяне в родном Орловском крае; в каждой избе поражала страшная бедность, нищета. Но каких хороших, настоящих людей встречал он здесь, как подолгу беседовал с ними! Так познакомился и особенно подружился он с Афанасием Тимофеевичем Алифановым — крепостным крестьянином одного из помещиков. Он выкупил Алифанова на волю и с тех пор постоянно ходил с ним на охоту и не раз описывал его в своих рассказах под именем Ермолая.
Однажды, в невыносимо жаркий июльский день, бродил Тургенев со своей собакой и зашел в дрянной деревенский кабачок. Здесь собралось несколько человек — любителей пения — послушать состязание двух певцов. Оба певца пели изумительно, но когда запел второй — Яков Турок, худой, стройный человек лет двадцати трех, то вдруг чем-то родным, необозримо широким повеяло от его песни. «У меня, я чувствовал,— говорит Тургенев, —закипали на сердце и поднимались к глазам слезы». И не только у него — плакали все. А Яков Турок пел, совершенно позабыв и своего соперника и всех слушателей. «Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем, и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны». Так петь мог только настоящий художник, артист.
А когда кончилось состязание, Тургенев увидел в окно «невеселую, хотя пеструю и живую картину: все было пьяно — все, начиная с Якова. С обнаженной грудью сидел он на лавке и, напевая осиплым голосом какую-то плясовую, уличную песню, лениво перебирал и щипал струны гитары».
Казалось, это был другой Яков, и в этом была та страшная правда жизни, в которой погибала тогда русская крепостная деревня. Об этом истинном происшествии рассказал Тургенев в своем рассказе «Певцы».
В другой раз, в прекрасный июльский день, Тургенев снова со своей собакой Дианкой охотился за тетеревами. Он настрелял много дичи, устал, решил вернуться домой и заблудился. Приближалась ночь, долго бродил он и наконец добрел до высокого холма и увидел под самой его кручей огоньки. Он узнал местность — Бежин луг. Тургенев спустился вниз.
Лохматые собаки с лаем бросились на него, раздались звонкие голоса, с земли поднялись несколько мальчиков. Это были крестьянские ребятишки из соседних деревень, которые стерегли табун. Они сидели у костра, варили картошку и рассказывали друг другу разные истории.
Тургенев сказал, что заблудился, подсел к ребятишкам, потом прилег под куст и притворился спящим. Костер то разгорался, то потухал. Мальчиков было пятеро. Старший — Федя, лет четырнадцати, по-видимому из зажиточной семьи, лежал у костра, опершись на локоть, и почти не вмешивался в разговоры. Костя сидел рядом с Илюшей и глядел куда-то вдаль. Павлуша, стоя на коленях, наблюдал за небольшим котелком с картошкой, который висел над огнем. Самого младшего, пятого, Тургенев сначала не заметил; он лежал под рогожей и только раз выставил из-под нее русую кудрявую головку.
Мальчики понемногу разговорились. Больше других говорил Илюша — он уже работал на бумажной фабрике, знал много поверий, примет, рассказывал самые страшные истории о мертвецах, которые выходят из могил искать разрыв-траву, о леших, о домовых. Костя был совсем другой, и рассказы у него были другие — жалостливые, поэтические. Он рассказывал о мальчике, который утонул, о его матери, о плотнике Гавриле, которого хочет погубить русалка: «Зовет она его, и такая вся сама светленькая, беленькая сидит на ветке, словно птичка какая или пескарь». Но больше всего понравился Тургеневу Павлуша. Он не рассказывал никаких страшных историй, хоть и верил в них, как и другие мальчики. Он умел объяснить и ночные звуки, которые казались мальчикам такими таинственными и страшными, знал, как кричат разные птицы, рассказывал, что они осенью улетают в теплые страны, где нет зимы... Когда после одного из самых «страшных» рассказов Илюши собаки вдруг вскочили и с судорожным лаем исчезли во мраке, один Павлуша не растерялся — он бросился за собаками. А через некоторое время «раздался топот скачущей лошади; круто остановилась она у самого костра, и, уцепившись за гриву, проворно спрыгнул с нее Павлуша...
— Что там? Что такое? — спросили мальчики.
— Ничего,— отвечал Павел, махнув рукой на лошадь: — так что-то собаки зачуяли. Я думал, волк, — прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша всей грудью».
«...Он был очень хорош в это мгновение, — говорит Тургенев. — Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка... «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него».
Но что ожидает в будущем и его, и Костю, и Илюшу, и многих других русских детей? Ведь это крепостные дети, и в любой момент их может обменять на щенка, продать, избить до смерти тот помещик, которому они принадлежат.
После поражения французской революции Николай I, «ограниченный и суровый, подлинный полицейский агент», как называл его Тургенев, испуганный заграничными событиями, свирепствовал: начались аресты, ссылки. Французам запрещен был въезд в Россию, запрещено было выписывать заграничные книги, журналы, газеты. Особенно строго следила цензура за русской литературой. Для борьбы с ее «вредным духом и направлением» был создан особый секретный комитет, повсюду искали тайные листки, запрещенные книги, читали частные письма, делали доносы. Жандармам очень скоро стало известно, что по рукам ходит письмо Белинского к Гоголю. Письмо читали в кружке Петрашевского, с членами которого только что так жестоко расправилось царское правительство: многие из них были приговорены к смертной казни, замененной ссылкой, некоторых отправили на каторгу.
Но поднялась тогда тревога
В Париже буйном — и у нас
По-своему отозвалась...
Скрутили бедную цензуру —
Послушав, наконец, клевет,
И разбирать литературу
Созвали целый комитет... —

так писал немного позднее Некрасов в своем стихотворении, посвященном Белинскому.
Журнал «Современник» переживал трудное время — к нему царское правительство относилось особенно подозрительно. Вокруг журнала Некрасова все больше собиралось молодых передовых писателей. Здесь печаталась повесть Григоровича «Антон Горемыка», роман Гончарова «Обыкновенная история», повести Герцена «Сорока-воровка» и «Кто виноват?», статьи Белинского, стихи Некрасова...
Тургенев сразу вошел в круг «Современника», принимал близко к сердцу все, что касалось журнала. Он жил то в Москве, то в Петербурге, посещал все литературные вечера, завел много новых знакомств, бывал в театре. Однажды был на постановке своей пьесы «Провинциалка» и после спектакля писал Полине Виардо: «Я ожидал всего, но только не такого успеха; представьте, меня вызывали такими криками, что я убежал». Он совершенно серьезно думал, что пьес писать не умеет, что их нельзя ставить на сцене, а можно только читать. А когда много лет спустя он первый раз смотрел свою пьесу «Месяц в деревне» — ее очень долго не пропускала цензура,— то недоуменно спрашивал: «Неужели это я писал?»
21 февраля 1852 года умер Гоголь. Всего несколько месяцев назад Тургенев был у него в Москве вместе со Щепкиным, говорил с ним. И вот теперь Россию поразило великое несчастье — нет Гоголя!
«Гоголь умер! — Какую русскую душу не потрясут эти два слова? — Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить... умер... человек, которым мы гордимcя, как одной из слав наших!.. Мир его праху, вечная память его жизни, вечная слава его имени!»—писал Тургенев в статье, посвященной памяти Гоголя. В ней он выразил то; что переживали тогда все люди, по-настоящему любящие свою родину.
В Петербурге цензура запретила печатать эту статью. Тургенев отправил ее вМоскву, где не знали о ее запрещении. Статья появилась в «Московских ведомостях» за подписью Т...в. Очень скоро после этого Тургенева вызвали в Третье отделение для объяснений: ведь о Гоголе писать тогда не разрешалось, и особенно «в таких пышных выражениях». В Третьем отделении предложили сделать Тургеневу внушение и отдать его под секретное наблюдение. Но царю Николаю I это показалось недостаточным. Он приказал посадить его на месяц под арест и выслать на жительство в усадьбу Спасское.
Понятно, что дело было не только в этой статье о Гоголе. До Тургенева уже давно добирались — царскому правительству не могли нравиться его рассказы из «Записок охотника», которые так часто появлялись в журнале «Современник».
Тургенев был арестован. Его посадили «на съезжую» — в особую комнату для арестованных при полиции. Рядом было помещение, где секли крепостных слуг, которых владельцы присылали для наказания, и соседство это было мучительно Тургеневу. Но через несколько дней дочери надзиравшего за ним пристава упросили отца перевести его в чистую и просторную комнату их квартиры — оказалось, что они были поклонницами его таланта.
Арест Тургенева вызвал большое возмущение в Петербурге. Все спешили навестить его. У него на съезжей первые дни был настоящий съезд друзей и знакомых, и узенькая улица перед домом была вся заставлена экипажами. Но очень скоро навещать его запретили. Он остался один.
Свободного времени оыло много, и как-то вспомнилась история глухонемого дворника Герасима, который жил у его матери в Москве. Мать вывезла его из деревни и определила в дворники. Он долго не мог привыкнуть к городу, но всякое дело спорилось в руках у него, и весело было смотреть, когда он работал. Немой дворник полюбил прачку Татьяну, смирную, безответную девушку, а барыня распорядилась ее судьбой по-своему — выдала замуж за другого. Тяжело было Герасиму, но вот нашел он собачонку, привязался к ней всей душой. Тут барыня снова распорядилась — велела уничтожить собаку. Герасим сам утопил ее. Такова на самом деле была история немого дворника, и кончилась она тем, что Герасим, покорный своей судьбе, продолжал жить у матери Тургенева. Но сам Тургенев не мог примириться с таким концом. Герасим в его рассказе «Муму» взбунтовался и ушел от всей этой страшной и несправедливой жизни.
И вот шагает он по дороге. Он идет «с какой-то несокрушимой отвагой, с отчаянной и вместе радостной решимостью... широко распахнулась его грудь; глаза жадно и прямо устремились вперед... Только что наступившая летняя ночь была тиха и тепла... Перепела сотнями гремели кругом, взапуски перекликивались коростели... Герасим не мог их слышать... но он чувствовал знакомый запах поспевающей ржи, которым так и веяло с темных полей, чувствовал, как ветер, летевший к нему навстречу — ветер с родины,— ласково ударял в его лицо, играл в его волосах и бороде; видел перед собой белеющую дорогу домой, прямую, как стрела; видел в небе несчетные звезды, светившие его путь, и, как лев, выступал сильно и бодро»... И, читая рассказ, казалось, что с такой же решимостью и отвагой сбросит и Русь свои оковы и пойдет вперед к восходящему солнцу.
Через месяц после ареста, в начале лета, Тургенев уехал в ссылку в Спасское.
Многое вспомнишь родное, далекое,
Слушая ропот колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое... —

когда-то писал юноша Тургенев. И вот он снова дома, снова бродит по заброшенному саду, живет в маленьком доме во «флигеле изгнанника». К нему часто приезжают гости — знакомые и друзья, был Щепкин, часто бывал поэт Афанасий Афанасьевич Фет. Соседи первое время побаивались его, но постепенно и они стали наезжать к нему.
С первых же дней ссылки Тургенев принялся за работу. «Я должен сказать, что мое пребывание в деревне не только не кажется мне тягостным, но я нахожу его весьма даже полезным; я никогда так много и так легко не работал, как теперь». Он начал писать большой роман, писал статьи, написал несколько рассказов: «Постоялый двор», «Два приятеля», а главное, старался, как он говорил, «изучать русский народ», познакомился со множеством новых людей и ближе стал к современному быту, к народу.
Первое время в ссылке Тургенев не знал, разрешат ли ему печатать то, что он пишет, но скоро Некрасов сообщил ему: «Мы спрашивали о тебе, и нам сказано, что ты можешь писать и печатать... Если бы ты нам прислал рассказ... это теперь нам принесло бы более пользы, чем целый роман другого автора».
А в Спасском за каждым шагом ссыльного писателя неотступно следили. По пятам за ним ходил «человечек», которому приказано было «смотреть за барином в оба», и он «смотрел» и писал по начальству такие доносы: «И ехали они на охоту. Вид у них был бравый. Остановившись в поле, долго с крестьянами изволили говорить о воле. А когда я, к ним подошедши, шапку снял и поклонился, то Иван Сергеевич такой вид приняли, как будто черта увидели, сделались серьезными...» Этот «собачий надзор», как говорил Тургенев, выводил его из терпения, мешал работать. Каждый месяц обязательно приезжал становой «для сыску», но ему Тургенев обычно высылал десять рублей, и он даже на глаза не показывался.
В 1852 году в Москве вышла книга «Записки охотника» в двух частях. В нее вошли рассказы, печатавшиеся раньше в «Современнике», и новый рассказ «Два помещика», написанный еще в Зальцбрунне.
Когда рассказы эти были собраны и изданы вместе, то как-то особенно ясно стало, что бьют они по самому основному и главному злу русской жизни — по крепостному праву, по помещикам. Один за другим проходили по страницам книги эти помещики. Вот Полутыкин, вот Зверков, тот самый, что загубил жизнь крепостной девушки Арины. Вот и Аркадий Павлыч Пеночкин — гвардейский офицер в отставке; вот и новые знакомые, два помещика — два соседа: отставной генерал-майор Хвалынский и Мардарий Аполлонович Стегунов, «старичок низенький, пухленький, лысый, с двойным подбородком, мягкими ручками и порядочным брюшком». Он сидит на балконе, вечер тихий, летний, он пьет чай, блаженно прислушивается к ударам розог и в такт им приговаривает: «Чюки-чюки-чук! Чюки-чюк! Чюки-чюк!» Это, по его приказанию, на конюшне «шалунишку наказывают... Васю-буфетчика».
Рядом с этими помещиками проходят по книге отвратительные их слуги и помощники: «зверь и пес» Сафрон, конторщик, рыжий староста и многие другие. Все они потеряли совесть, стыд, мучают и разоряют своих же братьев-крестьян...
Но вот вдруг на какой-то странице — дрянной кабачок, и Яков Турок поет свои чудесные песни, а где-то у порога бедной избушки сидит Калиныч, вырезывает ножом ложку и говорит ласковые слова. А вот мудрый Хорь со своими сыновьями Хорьками; мальчики у костра в овраге Бежина луга... и еще много настоящих, хороших, русских людей. Они рабы, но Тургенев знает, остро чувствует, что в каждом из них «таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития».
А как великолепно светит солнце, как сияют звезды, как хорошо румянится утренняя заря, как надоедливо моросит осенний дождь в чудесных рассказах Тургенева! И еще лучше — широкие равнины с пологими распаханными холмами, тихие извилистые речки в живописных долинах, дубовые, липовые, березовые лески и рощи, узкие тропинки в полях — все это родной Тургеневу Орловский край!
Третье отделение всполошилось. Кто мог пропустить это возмутительное и опасное сочинение, в котором так унижается помещик и так восхваляется простой мужик? Николай I приказал расследовать дело и отстранить от должности цензора, пропустившего книгу. Но книга уже разошлась по всей России.
Сам Тургенев был очень доволен «Записками охотника». Книга, казалось ему, была ответом на его аннибалову клятву, и он любил ее больше других своих произведений.
Прочитав «Записки охотника», Лев Николаевич Толстой говорил, что ему как-то трудно писать после Тургенева. И нет и не было в России человека, который не восхищался бы этой книгой.
Несколько лет спустя после выхода в свет «Записок охотника» ехал как-то Тургенев из деревни в Москву. На одной маленькой станции вышел он на платформу. «Вдруг, — рассказывает он, — подходят ко мне двое молодых людей; по костюму и по манерам вроде мещан или мастеровых.
— Позвольте узнать,— спрашивает один из них,— вы будете Иван Сергеевич Тургенев?
— Я.
— Тот самый, что написал «Записки охотника»?
— Тот самый.
Они оба сняли шапки и поклонились мне в пояс.
— Кланяемся вам,— сказал один из них,— в знак уважения и благодарности от лица всего русского народа.
Другой только молча поклонился. Тут позвонили. Мне бы догадаться сесть с ними в третий класс, но я до того растерялся, что не нашел даже, что мне ответить. На других станциях я их искал, но они пропали. Так и не знаю, кто они были такие».
В конце 1853 года Тургенев получил разрешение жить в столицах, и он тотчас же выехал в Петербург. Здесь все радовались его приезду. Редакция «Современника» устроила в его честь торжественный обед, а Некрасов написал ему шутливую оду. Если бы Тургенев не знал, как любит его Некрасов, он бы, вероятно, обиделся за эти стихи. Некрасов добродушно смеялся над тем, что он так боится болезней, особенно холеры, шутил над его слабохарактерностью, из-за которой он иногда расхваливал плохие стихи и рассказы молодых писателей. И все-таки за «все решительно» любил его Некрасов; он так кончает свою оду:
Люблю его характер слабый,
Когда, повесив длинный нос,
Причудливой, капризной бабой
Бранит холеру и понос.

И похвалу его большую
Всему, что ты ни напиши,
И эту голову седую
При моложавости души!

В тридцать пять лет Тургенев был уже почти седой, и его иногда в шутку называли «молодой старик». Большой и по-прежнему немного неуклюжий, он как-то по-детски огорчался своим ростом и часто жаловался на то, что очень неудобно ездить в поезде — ноги девать некуда.
Год и семь месяцев Тургенев не имел права жить в Петербурге, ездить в Москву, распоряжаться собой, как хотелось, и теперь с особенным удовольствием пользовался свободой. Он жил то в Спасском, то в Петербурге, то в Москве. Посещал литературные вечера, бывал у разных своих знакомых — светских и не светских, блистал образованием, остроумием, был везде душой общества, и достаточно было четверти часа, чтобы в каком-нибудь скучном кабинете журналиста стало весело, когда появлялся в нем Тургенев.
С Некрасовым и Панаевым видался он очень часто, входил во все дела журнала, писал для него. Он трудился постоянно, почти не делая больших перерывов в работе. Закончив какой-нибудь рассказ, повесть, статью, он очень скоро принимался за новую работу.
В ссылке в Спасском Тургенев писал большой роман «Два поколения». После рассказов охотника, небольших повестей хотелось работать над каким-нибудь большим произведением, писать не торопясь, не думая о цензуре. Но роман не удался ему и остался неоконченным. Иногда находили на него минуты слабости, он начинал сомневаться в себе, говорил, что писать больше не будет. Узнав об этих его настроениях, Некрасов написал ему хорошее, дружеское письмо.
«Хочешь знать мое мнение? — писал он. — Из всех ныне действующих русских писателей ты, как бы сказать, обязан сделать наиболее, и сложить теперь руки было бы верх стыдовища. Знай, что из всех в России писателей и читателей только один человек думает, что твое поприще кончено — и этот один сам ты. Верь в себя и пиши».
Летом 1855 года Тургенев начал писать роман «Рудин». Он трудился над ним сосредоточенно, упорно. Писал он роман в спасском саду, под большим раскидистым дубом, в беседке, которая так и называлась потом «беседка Рудина». Писал он его, почти не отрываясь, около семи недель.
Он рассказывал в романе о том, как вот таким же тихим и теплым летом, в такой же помещичьей усадьбе, как Спасское, лет около десяти назад жила со своими детьми, гувернерами и приживалками вдова тайного советника Дарья Михайловна Ласунская. Однажды с поручением от своего друга барона приехал к ней Дмитрий Николаевич Рудин. Как обычно, в «салоне» у Дарьи Михайловны были гости, и не прошло и получаса, как и хозяйка и гости пришли в полнейший восторг от Рудина, от его ума, знаний, от его увлекательных речей. Он говорил о высоком призвании человека, о значении науки и просвещения, о жизни, о будущем...
«Он не искал слов: они сами послушно и свободно приходили к нему на уста, и каждое слово, казалось, так и лилось прямо из души, пылало всем жаром убеждения... Все мысли Рудина казались обращенными в будущее; это придавало им что-то стремительное и молодое». Рудин остался гостить у Ласунской. Прошло около двух месяцев, и постепенно Рудин стал главным лицом в доме.
Он познакомился с домочадцами и соседями Ласунской по имению, с помещиком Волынцевым и его сестрой, с подхалимом и приживальщиком — «чистеньким» Пандалевским, со старым, озлобленным помещиком Пигасовым — человеком «с беглыми черными глазками». Одним из соседей Ласунской оказался старый товарищ Рудина по университету, Михаило Михайлович Лежнев.
С первой встречи полюбила Рудина семнадцатилетняя дочь Ласунской Наталья. Она поверила его восторженным речам, его силе, его способности к большому делу. Ей казалось, что Рудин призван творить великие дела, что он не имеет права даже отдыхать. «Отдыхать могут другие; а вы... должны трудиться, стараться быть полезным...» Полюбил ее и Рудин. Но Дарья Михайловна, узнав об этом, сказала, что предпочитает видеть дочь свою лучше мертвой, чем женой Рудина — небогатого и незнатного дворянина. Наталья готова бросить дом, семью и идти за Рудиным, но Рудин предлагает ей «покориться судьбе». Наталья поняла, что ошиблась в нем. Разве к этому он звал ее, когда говорил такие высокие и красивые речи?
«Мне больно то, — сказала она, прощаясь с ним навсегда, — что я в вас обманулась... Покориться! Так вот как вы применяете на деле ваши толкования о свободе, о жертвах».
Рудин уехал. Его ждала горькая жизнь бездомного бродяги, потому что был он бескорыстен и беден и меньше всего думал об устройстве собственной судьбы. В голове его всегда бродило множество самых разных грандиозных планов. То пробовал он в имении одного богатого помещика обратить неплодородные земли в плодородные, то, познакомившись случайно с таким же бедняком и мечтателем, как сам, решил превратить несудоходную реку в какой-то губернии в судоходную, истратив на это свои последние деньги, то вдруг стал преподавателем словесности... Но все его начинания, все его полезные дела всегда кончались неудачей. А в 1848 году он был убит в Париже на баррикадах.
Таких людей, как Рудин, было много среди дворянской интеллигенции 30—40-х годов. Они не умели найти применения своим силам, но своими смелыми, свободными речами пробуждали в людях благородные, высокие мысли и чувства, жажду деятельности, борьбы. «Этот человек не только умел потрясти тебя, он с места тебя сдвигал, он не давал тебе останавливаться, он до основания переворачивал, зажигал тебя!» — так говорит о Рудине молодой Басистов. И за это любил и ценил своего Рудина, несмотря на все недостатки и слабости, Тургенев.
Когда роман «Рудин» был окончен, Тургенев уехал в Петербург, где нетерпеливо ждал его Некрасов. Уезжал он с тяжелым сердцем: только что были получены сведения о падении Севастополя — Крымская война была проиграна.
Вскоре Тургенев был уже в Петербурге. Некрасов также остался доволен романом, но и он, и все те, кому читал Тургенев «Рудина», сделали много замечаний. Тургенев всегда очень внимательно прислушивался ко всем замечаниям друзей, он не был мелочно самолюбив, не жалел своего труда, и не раз случалось ему переписывать заново всю рукопись. Так и теперь он говорил, что после всех замечаний ему много еще надо потрудиться над романом.
Первая часть романа «Рудин» появилась в январской книжке журнала «Современник» за 1856 год; в февральском номере журнала была напечатана вторая, последняя часть романа.

продолжение рассказа...