Ученые записки Горьковского государственного университета, 1965 г., вып. 78, OCR Biografia.Ru
Н. СЕРГЕЕВА. БОРЬБА ВОКРУГ ВОПРОСА О ЛИКВИДАЦИИ КРЕПОСТНОГО ПРАВА В СВЯЗИ С УКАЗОМ ОТ 2 АПРЕЛЯ 1842 ГОДА ОБ ОБЯЗАННЫХ КРЕСТЬЯНАХ
Последние десятилетия предреформенного периода явились тем временем, когда крестьянский вопрос занимал центральное место в жизни России. Не только представители передовой общественной мысли и сами крестьяне, но и правительство в лице Николая I вынуждено было признать, «что крепостное право, в нынешнем его положении... есть зло, для всех ощутительное и очевидное...» Однако признавая это, Николай I утверждал, что «прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным.»(1)
Заявление Николая I, сделанное на заседании Государственного совета 30 марта 1842 года, в сущности, лежит в основе всей крестьянской политики 40-х годов XIX века. Она сводилась к поискам выхода из создавшегося положения, когда его коренное изменение, так же как и сохранение, в равной степени пугали дворянство.
Этот выход правительство Николая I видело в выработке подготовительных мер для «постепенного перехода к другому порядку вещей»,(2) которые должны были освободить его от мер решительных.
Среди них особое место занимал указ от 2 апреля 1842 года об обязанных крестьянах.
Цель указа весьма недвусмысленно была высказана царем при обсуждении на заседании Государственного совета его проекта: «Не должно давать вольности, но должно проло-
(1. М. Корф. Император Николай в совещательных собраниях. — (Сборник русского исторического общества», т. 98, СПб, 1896. стр. 114 (в дальнейшем сборник РИО)) (2. там же, стр. 115)
жить дорогу к переходному состоянию, а с ним связать ненарушимое охранение вотчинной собственности на землю».(3) Задача, - - казалось бы, противоречащая основной идее бытовавшего тогда указа от 20 февраля 1803 года о свободных хлебопашцах, идее освобождения крестьян за выкуп с передачей им земли в собственность. Но указ 1803 года сочетал две идеи, и если первая, основная, сводилась к ликвидации феодальных отношений и созданию слоя крестьян земельных собственников, то вторая — лишь подрывала их и хотя имела в виду личное освобождение помещичьих крестьян, но с заменой его прикреплением к земле. Причем, право пользования ею ограничивалось выполнением повинностей в пользу помещика.
Правда, вторая идея, воплощенная в особый вид правил увольнения крепостных в свободные хлебопашцы,(5) практической реализации не получила. Главными противниками ее явились крепостные крестьяне. Они отказывались подписывать договоры, предлагавшие им такой вид увольнения. В некоторых случаях дело доходило до открытых сопротивлений, выливавшихся в довольно длительные восстания крестьян против помещиков.(6)
Процесс реализации указа 1803 года волновал дворян, а вместе с ними и царское правительство. С одной стороны, опыт предшествующих лет показал, что указ о свободных хлебопашцах не может стать той переходной мерой, которая разрядит напряжненость классового антагонизма в стране. К 1840 году в свободные хлебопашцы было уволено едва 0,6% крепостных,(7) что не могло изменить ни формы труда, ни характер отношений между помещиками и крестьянами. Следует отметить, что указ о свободных хлебопашщах и не мог открыть широкую дорогу к освобождению крестьян, т. к. не только не был обязательным для помещиков, но и был доступен лишь зажиточной части их крепостных.
С другой стороны, указ утверждал, как фиксировал секретный комитет 1835 года, повсеместно распространенную среди помещичьих крестьян «несчастную мысль», что «земля
(3. Там же, стр. 115.)
(4. См. ПЗС. т. XXVII, № 20620.)
(5. См. ПЗС, т. XXVII, № 20625. Первый вид предусматривал два рода увольнения: с единовременным взносом выкупа и с выплатой его в рассрочку; второй вид — составлял третий род: «когда крестьяне оставаясь крепкими земле, делают с помещиком условия, на основании коих, владея его землею, они обязуются на известное число лет, по жизнь его или навсегда исправлять известные повинности ..»)
(6. См. напр. ЦГИА ф. 1284, оп. 234 д. 18. 1804 г.; д. 31, 1805 г.; д 44, 1806 г.; д. 100, 1811 г. и др.)
(7. В В. Вешняков Крестьяне-собственники в России. СПб. 1858, стр 70—71. Таблица.)
принадлежит им»,(8) и более того, его реализация сопровождалась перемещением части помещичьей земли в руки крестьян.
Этот факт правительство рассматривало как одну из важнейших причин малой эффективности указа 1803 года. И действительно, значительная часть помещиков в принципе признаюших возможность изменения отношений с крестьянами,
поедпочитала сохранить за собой монопольное право собственности на землю. Уже в первые годы действия указа о свободных хлебопашцах в Министерство внутренних дел поступали прошения помещиков на увольнение их крепостных в новый разряд крестьян по второму виду с правом пожизненного или потомственного, но условного владения землей за повинности.
Так генерал Т. И. Тутолмин в поданной им в ноябре 1804 года «Мысли, на которой основана предполагаемая свобода поселян местечка Рашкова и села Белоча»(9) Подольской губернии отстаивал принцип условного потомственного пользования землею. Оно, писал Тутолмин, крестьян «безропотно привяжет к земле в пользу внутреннего благоустройства в государстве пространном и малозаселенном, и в пользу земледелия, для которого недостает довольно рук».(10)
Примерно с теми же предложениями выступали помещики А. А. Беклешев, А. Б. Куракин, К. Нагурский и многие другие, в частности те, которые просили оформить увольнение по духовному завещанию, т. е. после смерти владельца. С годами, в результате развития товарооборота и, как следствие его, повышения ценности земли, стремление помещиков к закреплению их прав на землю растет и, как справедливо отмечает Н. М. Дружинин, оказывает «сильнейшее влияние на правительство».(11) Николай I 30 марта 1842 года, открывая в Государственном совете обсуждение проекта нового законодательного акта, говорил, что прдеполагаемый указ должен устранить «вредное начало» старого закона 1803 года - «отчуждение от помещиков поземельной собственности, которую, напротив, столько по всему желательно видеть навсегда неприкосновенною в руках дворянства», а также выразить «прямо волю и убеждение правительства, что земля есть собственность не крестьян, которые на ней поселены, а помещиков».(12)
Вместе с тем. понимая всю опасность отношений, сложившихся между помещиками и крестьянами, Николай I был
(8. Н.М.Дружинин. Государственные крестьяне и реформа П.Д.Киселева. Т. 1, М.-Л., 1946, Стр. 284)
(9. ЦГИА ф. 1284, оп. 234. д. 19, 1804 г., 191 — 197)
(10. Там же, л. 191)
(11. Н. М. Дружинин. Указ соч., т. I, стр 284)
(12. Сборник РИО, т. 98, стр. 115, 116)
убежден в необходимости, и для интенсификации помещичьего хозяйства, и для смягчения классового антогонизма «без всяких крутых переворотов», дать «каждому благонамеренному владельцу способы улучшить положение его крестьян...»(13)
Заявление главы государства свидетельствует о том, что в поиских мер приготовительных в будущем имелось в виду безземельное освобождение крестьян и сохранение, в какой-то степени, вотчинной власти помещика. В настоящем же, - изыскание таких средств, которые, закрепив право собственности помещика на землю и исключив денежный выкуп, ограничивавший выход из крепостной зависимости, содействовали бы постепенному освобождению крестьян на условиях, максимально выгодных дворянству и затруднявших образование пролетариата.
Эти средства П. Д. Киселев, которому было поручено исправлениие «роковых ошибок» указа о свободных хлебопашцах, увидел в создании обязанного положения помещичьих крестьян, когда сохранялась неприкосновенность дворянского землевладения, но ограничивалась вотчинная власть помещика; предполагалась личная независимость крестьян, но обеспечивалась их оседлость правом пользования помещичьею землею за повинности, регламентированные инвентарями или особыми договорами.
Однако поскольку указ 1803 года, хотя и не получил широкого распространения, но все же применялся в узком кругу помещиков рационализирующих свое хозяйство, Николай I сохранял его, всячески подчеркивая, что новый указ есть лишь «последствие и, так сказать, развитие существующего сорок лет закона о свободных хлебопашцах».(14)
Бесспорно в этом сосуществовании двух указов, основанных на взаимоисключающих принципах, одном, - допускавшим продажу части помещичьей земли освобожденным крестьянам, и другом, - закреплявшим монопольное право собственности помещика на землю лишь с подрывом вотчинной власти его над крестьянами, проявилось стремление царизма к консолидации сил господствующего класса в условиях назревающего кризиса феодальной системы.
Вместе с тем, можно с уверенностью сказать, что сохраняя в силе указ 1803 года, Николай I надеялся большей доступностью указа об обязанных крестьянах парализовать его действенность.
В итоге, решение крестьянского вопроса должно было выйти на единственно приемлемый, по его мнению, путь, начертанный в проекте Киселева.
(13. Там же, стр. 116)
(14. Там же, стр. 115)
Однако в последующих обсуждениях, под давлением консервативной части Государственного совета, представленный проект подвергся серьезным коррективам.(15) Смысл указа для крепостников заключался только в том, чтобы, как
говорил председатель Государственного совета князь И. В. Васильчиков, «утвердить и, так сказать, освятить в понятиях
народных существенно важную мысль, что земля принадлежит не водворенным на ней крестьянам, а помещику».(16) Необходимости других изменений в сложившихся веками отношениях между помещиками и крестьянами они не видели.
Та же мысль господствовала и в циркулярном предписании Министерства внутренних дел, разосланном начальникам губерний до опубликования указа. В нем подчеркивалось, что хотя указ 1842 года «есть одно развитие и дополнение правил» 1803 года, но единственная его цель — чтобы «самые земли, на коих крестьяне водворены, оставались по
прежнему полной вотчинною собственностью дворянства».(17) В конце концов личное освобождение крестьян было отвергнуто и указ от 2 апреля 1842 года об обязанных крестьянах свелся к весьма ограниченной мере: «чтобы не стесняясь
постановлениями о свободных хлебопашцах, помещики сохраняли принадлежащее им полное право вотчинной собственности на землю..., а крестьяне получали от них участки земли в пользование за условленные повинности».(18)
Это основное положение нового указа свидетельствует о том, что если в указе 1803 года акцент делался на добровольном освобождении крестьян с землей, то в указе 1842 года он переносился, без нарушения принципа добровольно-
(15. Фактическая сторона истории подготовки, обсуждения и издания указа освещается в ряде работ:
А. И. Л е в ш и н. Достопомятные минуты в моей жизни «Русский
ахрив», 1855, № 8, стр. 475—557; Записка сенатора Я. А. Соловьева о крестьянском деле — «Русская старина», 1881, т. XXX, стр. 211—246; Романович-Славатинский. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. СПб , 1870; А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф Д. Киселев и его время. СПб, 1882, т. II, IV; М. Корф. Император Николай в совещательных собраниях. — «Сборник русского исторического общества» т. 98, ТПб 1896. стр. 101-286. Н. Варадинов. История Министерства внутренних дел, т. III, кн. 2,3, СПб, 1861—1862; Исторический обзор деятельности Комитета министров. Сост. С. М. Середонин. Т. 2. ; В. И. Семевский. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. Т. П., СПб, 1888.
Из советских историков вопрос об указе от 2 апреля 1842 года затрагивает Н.М.Дружинин. (см. Государственные крестьяне и реформа П.Д.Киселева. Т 1. М.-Л., 1946)
(16. Сборник РИО, т. 98, стр 110)
(17. Сборник Циркуляторов и инструкций министерства внутренних дел по 1853 г., т III. СПб. 1855. стр. 540)
(18. ПСЗ, 2-е собрание, т.17, № 15462)
сти, на тот вид увольнения, который не имел результатов и прежде. К тому же предусматриваемый указом 1803 года разрыв феодальной зависимости, в указе 1842 года подменялся лишь ее ограничением. В замечаниях на записку смоленского губернского предводителя дворянства князя М. Друцкого-Соколинского, представленную им Николаю I в феврале 1849 года, П. Д. Киселев писал, что Друцкой-Соколинский увидел в указе то, чего в нем не было, что о свободе крестьянам «никто и не думал», что «повинности крестьян к помещикам остаются те же, или почти те же», что о переходах крестьян правительство «не думало, по крайней мере до уравнения населения с пропорциею земли», а что статьи указа ограничиваются «только переводом крестьян из нынешнего неопределенного и неблагонадежного для благосостояния и безопасности государства состояния, на положение мерной работы, обеспечивающей труд и собственность крестьян».(19)
Но фактически указ 1842 года об обязанных крестьянах не включал и меры работы, не вводил обязательных инвентарных правил, предоставляя определение их на усмотрение и договоренность помещиков с крестьянами. И все же, поскольку указ, в итоге перевода крепостных на обязанное положение, предполагал какие-то обязательства помещиков по отношению к крестьянам и крестьян по отношению к помещикам, поскольку, следовательно, он ограничивал вотчинную власть помещика. Однако, степень ее ограничения, так же, как и соразмерность крестьянских повинностей в нем, не фиксировались.
Это предопределило аморфность указа, объясняемую не только тем, что целью его, как писал П. Д. Киселев, являлось составление на основе частных «образцовых или примерных положений, которые могли бы послужить основаниием к составлению положения общего для всей империи»,(20) но и его компромиссным характером, уступкой консервативным требованиям в крестьянском вопросе.
Необходимость уточнения не только отдельных положений, но и основной сути указа 1842 года возникла уже при
(19. А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф П. Д. Киселев и его время (Спб, 1882, т .II, стр. 286. Заблоцкий-Десятовский ошибочно записку Друцкого-Соколинского датирует 1848 годом. (См. там же, стр. 282— 284). Сравни: В. Н. Майков. Смоленские дворяне и обязанные крестьяне. 1846—1849. "Русская старина" 1873 г., т. VIII, стр. 915—928.
В. С. Семевский. Указ., соч., т 2, стр 176, а также ЦГИА ф. 1284 оп. 234, д. 827, 1847 г., л. 24—24 об.)
(20. А.П. 3аблоцкий-Десятовский. Указ соч., т.2, стр. 286)
первом переводе в обязанных крепостных Муринского имения (Петербургской губернии) князя М. С. Воронцова.(21)
Комитет министров, рассматривая 16 февраля 1843 года условия перевода крепостных Воронцова в новое состояние, нашел что если допустить определение власти помещика над обязанными крестьянами договорным началом, то «каждое имение будет на особом положении».(22) В целях введения единообразного устройства «со строгой ответственностью, как со стороны владельцев за злоупотребление оной, так со стороны крестьян за точное исполнение их обязанностей», было принято специальное постановление. В нем поручалось министрам внутренних дел и юстиции рассмотреть: «а) какая должна быть присвоена владельцам власть над обязанными крестьянами в степени соответствующей достоинствам дворянина и помещика; и б) основания, на коих должен быть определен порядок производства дел по жалобам обязанных крестьян на владельцев.»(24)
Решение этих вопросов, по сути дела, означало определение не просто взаимных обязательств и ответственности за исполнение условий договора, а степени ограничения вотчинной власти помещика. Однако, составление соответствующего положения, а затем дискуссия между министром внутренних дел Л. А. Перовским и министром юстиции В. Н. Паниным затянулись и завершились лишь к концу 1845 года, а главное обсуждение вопроса получило иное направление.
В ходе составления проекта положения о власти помещика над крестьянами, уволенными в обязанные, основное внимание, как отмечал Совет министров внутренних дел, следовало равно обратить на то: 1) какие можно предоставить помещику средства для осуществления власти над обязанными крестьянами, 2) какой следует установить порядок на случай превышения помещиком власти; 3) какими мерами обеспечить помещика в исполнении крестьянами их обязанностей по договору.(25)
Первые два пункта, определявшие феодальные права помещика, не вызвали серьезных разногласий. Предложения
Министерства внутренних дел в этой области, поддержанные в целом Комитетом министров и Государственным советом, свидетельствуют о преобладании в правительствен-
(21. О переводе крепостных крестьян Муринского имения Воронцова в обязанные см. В. И. Семевский. Указ. соч. т. 2. стр. 91—96. Е. И. Индова. Крепостное хозяйство в начале XIX века. М., Ак. наук СССР, 1955, стр. 133-135)
(22. ЦГИА, ф. 1284 оп. 234, д. 702, 1842 г., л. 52)
(23. Там же)
(24. Там же, л. 57 об.)
(25. См. там же, д. 740, 1844 г., лл. 1-1 об.)
ных кругах стремления к сохранению вотчинных прав дворянства.
Но, вместе с тем, споры по третьему пункту, об ответственности крестьян в исполнении договора, раскрыли наличие и суть разногласий в правительственных сферах, которые касались степени сохранения власти помещика над крестьянами.
Л. А. Перовский, исходной позицией которого было убеждение, что «страх обращения крестьян в первобытное крепостное состояние» есть единая мера обеспечения помещика в исполнении крестьянских обязательств, требовал включения этого пункта в указ 1842 года.(26)
Иного мнения придерживался Панин. Считая, что эта мера, напротив, может возбудить недоверие к указу и затруднит заключение договоров, он предлагал ряд других мер воздействия, вплоть до отдачи в солдаты, ссылки в Сибирь на поселение, каторгу и прочее.(27)
Департамент законов Государственного совета стремился занять среднюю позицию и, соглашаясь с министром юстиции, все же считал, что помещик должен иметь «вещественное ручательство» в исполнении крестьянских обязательств. Думая одновременно об интересах правительства, департамент предлагал в качестве меры понуждения отправлять крестьян, не выполнивших договорные повинности, на казенные работы. О возвращении обязанных крестьян в крепостное состояние департамент законов считал возможным говорить лишь как о крайней мере.(28)
Сопоставление этих мнений свидетельствует о том, что сам факт необходимости установления ответственности крестьян за исполнение условленных обязательств не вызвал ни у кого возражений. Мнения расходились только в определении размеров этой ответственности. Причем исходным моментом явились поиски ее в такой форме и в таких размерах, которые бы обеспечили сохранение указа об обязанных крестьянах в том его виде, в каком он был издан в 1842 году.
С тех же позиций к решению этого вопроса подошел и Государственный совет, который заключил, что указ 1842 года достиг уже две «равно важные цели». Во-первых, «утверждения мысли, что земля есть собственность помещика, а не крестьян на оной поселенных», и, во-вторых, «успокоения умов, волновавших дотоле какими то ожиданиями и толками о прекращении крепостного состояния». Поэтому Совет решил, что «нет уже надобности употреблять каких-либо чрез-
(26. См. там же, лл. 99-102 об.)
(27. См. там же, лл. 24-30 об.)
(28. См. там же, лл. 93-98.)
вычайных усилий к особенно быстрому распространению сословия обязанных крестьян».(29)
К тому же разработка какого-то особого документа о власти помещика, по мнению Государственного совета, теряла свою необходимость, т. к., утвержденное 21 января 1846 года положение о праве суда и расправы(30) в частности, относящейся к крепостным, вполне применимо и к обязанным крестьянам.
Что же касается обеспечения помещиков «в исправном со стороны крестьян выполнении договора», то специально составленное циркулярное предписание, «высочайше» утвержденное 10 июня 1846 года, разрешало на усмотрение помещиков включать в них пункты, предусматривающие за неповиновение обязанных и ущерб нанесенной ими владельцам либо конфискацию всех их «произведений» и движимого имущества, либо обращение самих крестьян временно на дополнительные работы в пользу помещиков. (81)
Решения Государственного совета по вопросу о власти помещиков над обязанными крестьянами обнаруживают колебания царизма в крестьянской политике. С одной стороны, члены Совета противились ограничению вотчинных прав помещиков при переводе их крепостных крестьян в обязанные, с другой строны, члены Совета, в конце концов, не рискнули выполнение крестьянами обязательств в пользу помещиков обеспечить крайней мерой — предоставлением владельцам права возвращения их в крепостное состояние, фигурировавшее, кстати, в правилах увольнения крестьян в свободных хлебопашцев. Вместе с тем, это не помешало им при определении прав помещика на суд и расправу приравнять обязанных крестьян к крепостным людям. В итоге условия указа 1842 года по прежнему оставались неопределенными в основной части, устанавливающей права и обязанности помещиков и их крепостных при переводе, имений на новое положение. «Согласить свободу и неволю, помещичью власть и самостоятельность, — писал позже А. И. Кошелев, — есть задача чисто невозможная»,(32) а именно к этому стремились те из дворян, в руках которых находились основные нити управления государством.
Правда, Государственный совет в том же январском заседании 1846 года одобрил правила о выдаче ссуд из кредитных установлений под залог имений, населенных обязанными
(29. Там же. л. 109.)
(30. ПСЗ, 2-е собрание, т. XXI, № 19640, статья 1681.)
(31. См. сборник циркуляторов..., т. III. стр. 238—239.)
(32. "Записка Александра Ивановича Кошелева", Берлин 1884 г. Приложение 5)
крестьянами.(33) Утвержденные 21 февраля 1848 года, эти правила предоставляли помещикам право оставлять имения, крестьяне которых переводились в обязанные, в залоге кредитных установлений и закладывать вновь имения, переведенные уже на положение обязанных.(34)
Казалось, что эта мера должна была снять одно из важных препятствий к использованию указа 1842 года: залог имения не мешал теперь переводу крепостных в обязанных, а совершение этой операции не лишало помещиков возможности использовать кредит для поддержания своего материального положения. Однако кредитные правила могли сыграть роль только при готовности дворян следовать указу 1842 года, которая с годами, напротив, уменьшалась.
Искусственно выращенный в секретных комитетах и Государственном совете, оторванный от жизни компромиссный указ 1842 года об обязалных крестьянах при столкновении с конкретной действительностью обнаружил всю свою бесплодность, оказался, как пишет А. П. Заблоцкий-Десятовский «почти мертворожденным».(35)
Как известно, и его предшественник — указ от 20 февраля 1803 года — не имел серьезных практических результатов. По данным В. Вешнякова в разряд свободных хлебопашцев было переведено всего 151.895 крепостных(36) и, естественно, столь небольшое их число не могло изменить суть феодального хозяйства.
Но указ 1803 года был продиктован жизнью и, отражая определенную степень развития капиталистических отношений, явился своеобразным юридическим оформлением процессов, дававших уже себя знать в повседневной жизни. Имеется в виду отмеченный в литературе,(37) экономический отрыв крестьянского хозяйства от помещичьего, который происходил как в рамках крепостной вотчины, так и за ее пределами. Указ 1803 года имел, хотя и очень узкую — отвечающую степени развития капиталистических отношений, но свою социальную базу — зажиточного крестьянина, заинтересованного в вы-
(33. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 740, 1844 г., л. 110)
(34. См. ПСЗ, 2-е собрание, т. XXI, № 19641.)
(35. А. П. Заблоцкий-Десятовский. Указ соч., т. II, стр. 275.)
(36. В. Вешняков. Указ соч., стр. 61.)
(37. Например, Н. Л. Рубинштейн. Сельское хозяйство в России во второй половине XVIII в. М., Госполитиздат. 1957, стр. 38—49; Е. И. Индова. Крепостное хозяйство в начале XIX века. М., Ак. наук СССР, 1955; В. Н. Кашин. Крепостные крестьяне — землевладельцы накануне реформы. — «Известия Академии наук СССР». VII серия. Отделение общественных наук, 1933, № 8, стр. 541—590, № 9 ,стр. 655—703; А. Н. Небольсин. О крепостных крестьянах-капиталистах Воронежской губернии. — «Известия Воронежского педагогического общества», 1927, № 3—5. стр. 24—31.)
купе из крепостной неволи, в приобретении собственной земли и имевшего на это средства.
Поэтому действенность указа идет по восходящей линии и в 40-х - 50-х годах число свободных хлебопашцев возрастает. Так, по данным В. Вешнякова, с 1842 года, начального в действии указа об обязанных крестьянах, в свободные хлебопашцы уволилось около 42% общего количества крепостных, переведенных в этот разряд с 1804 по 1858 год.(38)
Указ 1842 года, следовательно, не парализовал действия своего предшественника, не приостановил перехода земли из рук дворян в собственность зажиточных крестьян, и сам был реализован лишь 5-ю помещиками, уволившими в обязанных 26.937 крепостных.(39) Правда, прошения и проекты условий перевода крепостных в обязанных крестьян были поданы большим количеством помещиков. С 1842 по 1846 год они поступили от 16-ти помещиков (не считая двух утвержденных) Новгородской, Смоленской, Курской, Херсонской, Калужской, Рязанской, Московской, Харьковской и, более всего, Тульской губерний. За небольшим исключением (Херсонской, Харьковской) это те губернии, в которых велось рациональное трехпольное или многопольное постоянное хлебопашество.(40) Однако намерения этих помещиков, представивших к переводу в общей сложности свыше 13,5 тысяч крестьян, не были доведены до конца: либо из-за отказа крестьян, которых не удовлетворяли условия увольнения в обязанные, так же, как и условия третьего
(38. В. Вешняков. Указ соч., стр. 70—71. Подсчитано по таблице.)
(39. В. И. Семевский считал, что в обязанные было уволено 24708 крепостных 4-мя помещиками. См. указ, соч., стр. 104. Он допускал небольшую арифметическую ошибку и не учитывал еще двух увольнений: помещиком Юрасовым 69 ревизских душ имения Орловской губернии и помещицей Ф. Потоцкой с сыновьями 2156 душ мужского пола имения Подольской губернии Балтского уезда. Первое увольнение было произведено в октябре 1857 года, второе в ноябре 1854 года. См. ЦГИА, ф. 1181, оп. 1. д. 143,1872 г., лл. 17—20; ф. 1284. оп. 234, д. 929. 1850 г.
Три прочих увольнения принадлежат: М. С. Воронцову, уволившему в обязанных в июне 1843 года крепостных Муринского имения в Петербургской губернии в количестве 492 ревизских душ; Л. П. Витгенштейну, который в январе 1848 года перевел в обязанные 662 крепостных мужского пола Дружносельской вотчины С-Петербургской губернии; Потоцким, уволившим в 1851 и 1854 годах 23558 крепостных имений Подольской и Киевской губерний. См. В. И. Семевский. Указ, соч., т II, стр. 91 — 104; Е. И. Индова. Крепостное хозяйство в начале XIX века. , Ак. наук СССР, 1955. стр. 133—135; А. П. Заблоцкий-Десятовский. Указ 2, стр. 266—275; «Журнал министерства внутренних дел», 1843, т. III, стр. 281—290; «С-Петербургские ведомости», 1848, № 95 96 98 99; ЦГИА, ч. 1284, оп. 234. д. 702. 1842 г.; д. 731, 1844 г. дд. 929. 930. 1850 г.)
(40. См. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 755, 1844 г. л. 66.)
рода правил указа 1803 года; либо - правительства, объясняющего возврат дела несоответствием некоторых проектов условий перевода статьям указа от 2 апреля 1842 года.(41)
Попытки придать указу большую действенность, уточнением прав и обязанностей владельцев и их обязанных крестьян, как говорилось выше, не привели к намечаемой цели. Указ оставался все столь же малорезультативным. С 1846 года перевод крепостных в обязанных проектировался лишь 6-ю помещиками, из которых трое (Потоцкий, Потоцкая и Юрасов) добились утверждения договоров в 1850-х годах, а прошения остальных были отклонены правительством.(42)
Министр внутренних дел Л. А. Перовский, разделявший с Николаем I мысль о переводе крепостных отношений в обязанные, не верил в указ 1842 года как средство, способное осуществить его. Он предпочитал введение инвентарной системы,(43) и если не тормозил указ от 2 апреля 1842 года, то и не содействовал его реализации.
Сам царь некоторое время пытался дать ход своему детищу, но с соблюдением осторожности и полной секретности. Поэтому он ограничивался воздействием лишь на помещиков, уже выразивших желание осуществить перевод своих крепостных в обязанные.
Министерство внутренних дел по приказанию Николая I 5 октября 1846 года разослало соответствующие распоряжения с вопросом: «отказались ли совершенно от намерения своего лица, представившие неодобренные проекты, или готовят новые предложения».(44)
Ответы были весьма неутешительными. Только один Л. П. Витгенштейн изъявил желание пересмотреть, согласно требованиям министерства, составленные им ранее условия перевода крепостных в обязанные. Новый договор, после ряда правок и дополнений, в январе 1848 года был утвержден.(45)
Остальные помещики, обращавшиеся ранее в министерство за разрешением на перевод своих крестьян в разряд обязанных, по разным причинам отклонили предложения о возобновлении дел по реализации указа 1842 года. Комитет министров, обсуждавший в марте 1847 года записку Перов-
(41. См. В. И. Семевский. Указ, соч., т. II, стр. 96—98, 238—241; «Чтения в обществе истории и древностей российских» М. 1863 кн. 1, стр. 234—240; ЦГИА ф. 1284, оп. 234, дд. 693, 699, 1842 г., дд. 724, 723, 733, 1844 г.; д. 764, 1845 г.; д. 796, 1846 г.)
(42. См. В. И Семевский. Указ, соч., т. II стр 98— 99; ЦГИА. ф. 1284. оп. 234, д. 809, 1847 г.; д. 894, 1849 г.)
(43. См. В. И. Семевский. Указ. соч. т. II, стр. 135—142.)
(44. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д .740, 1844 г., л. 150.)
(45. Утвержденный договор был опубликован в «С-Петербургских ведомостях», за 1848 г., № 95, 96, 98, 99.)
ского, составленную по ответам помещиков на его запрос, оставил "дальнейшие распоряжения" по всем этим делам.(46)
Вместе с тем ряд помещиков из этой группы посчитали необходимым высказать свои суждения по поводу указа 1842 и также мнения и предложения по скорейшему водворению в России разряда обязанных крестьян. К ним присоединились другие помещики, разного состояния и разного общественного положения, не предлагавшие конкретных условий перевода в обязанные крепостных своих имений, но высказывавшие свое отношение к крепостному праву, излагавшие свои методы решения самого острого вопроса эпохи. Причем эти мнения так или иначе были связаны с указом 1842 года т. к. либо высказывались через призму его восприятия, либо указ об обязанных крестьянах явился толчком к рассуждениям на темы о крепостном праве.
Эту особенность указа от 2 апреля 1842 года отмечал еще министр внутренних дел Л. А. Перовский,- который в одном из докладов, составленном в январе 1848 года, писал, что «с некоторого времени во вверенное мне министерство начали вступать от разных лиц предположения относительно изменения и дополнения правил об увольнении помещичьих крестьян в обязанные, и вообще касательно уничтожения крепостного состояния в России».(47)
Таким образом, хотя указ 1842 года действительно с точки зрения экономической и социальной практических результатов не имел, однако он явился первым сильным толчком, который содействовал перерастанию обсуждения вопроса о крепостном праве из «келейного» в узком кругу лиц, наделенных правительственными полномочиями, в фактически открытое, с участием «рядовых» дворян помещиков. Правда секретность обсуждения этого вопроса соблюдалась, и круг людей непосредственно занятых в нем не расширялся. Но вместе с тем, в стране за пределами правительственных учреждении возникала дискуссия о путях освобождения крестьян, главным участником которой становился помещик-практик. Уже в 40-ых годах XIX века в ней намечаются и те основные направления, которые в последующее десятилетие найдут свое развитие в губернских комитетах, и столкновение которых Ленин назвал «борьбой внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок...»(48) Вот почему нельзя не согласиться с В. И. Семевским, который главное значение указа 1842 г. видел в том, что "он возбудил внимание к крестьянскому вопросу и в нашем
(46. ЦГИА ф.1284, оп. 234, д. 740, 1844 г., л. 158 об.)
(47. ЦГИА ф.1284, оп. 234, д. 755, 1844 г., л. 186)
(48. Ленин. Соч., т. 17, стр. 96.)
провинциальном дворянстве, что он заставил более интеллигентных представителей этого сословия съезжаться и обсуждать, возможно ли и каким именно образом изменить обязательные отношения между землевладельцами и их крепостными».(49) Однако, в распоряжении В. И. Семевского была лишь часть материала, преимущественно осложнившейся в Министерстве государственных имуществ. Это, в основном, мнения представителей правящих кругов и чиновников; им использованы и материалы периодической печати тех лет.
Суждения же, в которых раскрывается подход к решению крестьянского вопроса помещиков-практиков, В. И. Семевский почти не затрагивает. Привлечение к исследованию вопроса этого материала, хранящегося в архиве департамента общих дел Министерства внутренних дел, позволяет наметить возникновение тех основных направлений в решении крестьянского вопроса, которые предопределили, в известной степени, его обсуждение в губернских комитетах.
Записки помещиков по крестьянскому вопросу, составленные в 40-х годах XIX века, встречаются трех родов: во-первых, содержащие предложения по поводу быстрейшего водворения разряда обязанных крестьян; во-вторых, связывающие этот вопрос с преобразованием быта крепостных крестьян в целом, и, в-третьих, ограничивающиеся изложением мер, лишь модернизирующих крепостное право.
Первые два рода записок принадлежат помещикам, которые поддерживали идею отмены крепостного права, или, во всяком случае, серьезного изменения сущности взаимоотношений помещиков и крестьян. Авторы записок третьего рода - принципиальные противники ликвидации и даже послабления крепостного права.
Но, вместе с тем, даже эти последние, реально оценивая обстановку, считали необходимым изменить хотя бы внешнюю форму крепостного права. Отвергая мнение, что «народ русский, есть народ рабов»,(50) недоумевая, «куда б делись все эти толпы народа если бы они были крепостные»,(51)
(49. В. И. Семевский. Указ, соч., т. II, стр. 77. Фактически ту же мысль высказал и сенатор Я. А. Соловьев в своей записке о крестьянском деле. Подводя итог деятельности правительства Николая I в области решения крестьянского вопроса, он отмечал, что освобождение крестьян становилось все более и более предметом обсуждения, и что способствовали этому во многой степени «частные и местные меры, предпринимаемые правительством». — Русская старина», 1881 г.. т. XXX, стр. 220).
(50. «Записка о быте русского помещичьего крестьянина». Автор неизвестен. 1844 г. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 755 1844 г., лл. 6—18.)
(51. Записка «О крестьянах и помещиках в России» помещика Московской губернии Б. П. Зылова. 1847 г. Там же. лл. 175—178 об.) авторы третьего рода записок причину неудач указа 1842 года и, вообще недопустимости ликвидации крепостного права видели прежде всего, в невежестве крестьян. «Невежество крестьян, их суеверие, закоснелость и непреодолимая привязанность к старым обычаям, — писал в 1847 году предводитель дворянства Ельнинского уезда Смоленской губернии Л С Стунеев, — делает их неспособными к восприятию убеждения в законоположении» и кто поэтому может поручиться в исполнении принимаемых ими на себя обязательств...» Отсюда отрицание возможности разрыва тех привычных связей которые якобы обеспечивают как «благосостояние крестьян», так и «благосостояние владельцев», а вместе с ними и правительства.(52)
Эти взгляды наиболее полно развивает смоленский губернский предводитель дворянства М. Друцкой-Соколинский. В целом довольно верно определяя причины почти полной неудачи указа 1842 года, он делал крайние и никак не вытекавшие из них выводы.
Убеждение крестьян, что земля «если не собственность их», то «по крайней мере общая с помещиками», невозможность предвидеть «что может быть вперед», противоречивость принципа добровольности договоров крепости земле крестьян и прочее, — по мнению Друцкого-Соколинского являются главным препятствием изменения «нынешнего положения крепостного состояния». Возможно же оно станет только тогда, продолжал Друцкой, когда крестьянин и владелец будут независимы друг от друга, т. е. «когда крестьяне не будут крепки земле и будут иметь средства приобрести недвижимую собственность. Однако это заявление смоленского предводителя дворянства отнюдь не означало, как казалось, бы признания необходимости более радикального, чем указ 1842 года закона. Напротив, он был твердо убежден, что русский крестьянин должен быть крепок земле, и что существующая система «заключает в себе гораздо больше превосходных сторон, нежели недостатков».(53)
В этом огульном обобщении фактов в свою пользу, проявилась суть настроений Друцкого-Соколинского, ставшего знаменем реакции в 1840-х годах.
Но и его беспокоило распространение мысли о преобразовании крепостного состояния, пресечь которое он считал необходимым путем изменения «наружной формы» вотчинной
(52. См. А. А. Кононов. Записка о ходе дела в Смоленской губернии по вопросу об обязанных крестьянах. «Чтения в обществе истории». М., 1863,кн 1, стр. 224—228. (Публикация записки Стунеева)).
(В.Н. Майнов. Смоленские дворяне и обязанные крестьяне, "Русская старина", 1873 г., т VIII, стр. 915—939. (Публикация записки Друцкого-Соколинского)).
собственности. Он предлагал, например, оформлять купчии не на людей, а на имения, продажу крепостных производить под видом переселения их по соглашению вотчинников, положить преграду чрезмерным злоупотреблениям помещиков,(54) т. е. то, что перекрашивало лишь фасад крепостного здания, не изменяя его сути.
Подробные мнения встречаются и в других записках помещиков. Установление строгого надзора над крестьянами при самых незначительных внешних коррективах крепостных отношений, по мысли ряда помещиков и, в том числе Д. Стунеева, «примирило бы настоящее поколение с современным вопросом,- и удержало бы, наконец, все в обычном круге своей деятельности и жизни гражданской».(55)
Правда, некоторые помещики при полном одобрении крепостного права и отрицании указа 1842 года, придерживались той точки зрения, что следовало бы как-то упорядочить повинности крестьян, например, обязательным составлением распоряжений для управляющих с определением норм крестьянских работ, предоставлением и далее возможности выкупа состоятельным крестьянам, более того,— разрешением приобретать крестьянам на свое имя недвижимое имущество, включая землю и, даже в виде опыта всем лицам свободного состояния помещичьи населенные имения на условиях перевода их на обязанное положение.(66)
В этих предложениях не трудно увидеть попытку использовать одну из идей указа 1803 года, т. е. укрепление материального положения помещиков за счет зажиточных крестьян. Однако, авторы этих предложений не допускали в целом освобождения крестьян и даже ограничения вотчинной власти.(57)
(54. См. там же, стр. 938—939.)
(55. А. А. Кононов. Указ., соч. «Чтения в обществе истории ..» М. 1863, кн. 1 стр. 227.)
(56. См. мнение 13-ти помещиков Смоленской губернии по поводу уничтожения «звания и значения крепостных людей» 1848 год. А. А. Кононов. Указ, соч., «Чтения в обществе истории...», М., 1863, кн. 1, Приложение 2 стр. 228—230. записку Зылова ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 755, 1844 г., лл. 175—178 об.)
(57. Эта попытка приспособить крепостное право к новым условиям и с частичным использованием указа 1842 года встречается в предложениях помещиков других губерний. Например, курский помещик Жданов в своем плане «начальных мер» сочетает изменение названия крепостных крестьян на поселян, замену подушной подати подземельной, с регламентацией повинностей, предоставлением помещичьим поселянам права приобретения недвижимой собственности и прочее. Но эти меры «в существе своем» не должны были нарушать прав помещиков, а только содействовать предотвращению коренных изменений. См. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 755, 1844 г., лл. 110—121 об., а также близкую к нему записку курского же помещика Векрота там же, лл. 98—103 об.)
Как отмечал смоленский помещик А. А. Кононов в отзыве на записку своего земляка Д. Стунеева, разница между их
взглядами сводилась к тому, что «Стунеев, признавая необходимостъ преобразования, видит в уменьшении помещичьей
власти все как будто вред, я вижу — пользу, но, разумеется при многих предварительных условиях».(58)
Эти предварительные условия помещиков, начавших ознавать необходимость в ограничении вотчинных прав и стройки отношений с крестьянами, должны были устранять основные причины, тормозившие реализацию указа 1842 года Последние происходили, как отмечал Государственный совет, не только из «опасения со стороны помещиков, но от подобного же опасения со стороны крестьян».(59)
Действительно, этот последний фактор воздействия на ход реализации указа нельзя было не учитывать. Из общего количества дел по переводу крепостных в обязанные 11 оказались незавершенными явно в связи с отказом крестьян и 8 по иным причинам. Однако эти 8 дел рассматривались в правительственных учреждениях до ознакомления крепостных с условиями увольнения. Есть основания предполагать, что они были бы восприняты крепостными так же враждебно, как и остальные 11 т. к. строились на подтверждении прав собственности помещика на землю.
Отчеты министра внутренних дел отмечают усиление в 40-х годах жалоб на притеснения со стороны управляющих имениями и помещиков, развитие притязаний крепостных на свободу, с одновременным непринятием указа 1842 года. В Дружносельском имении Л. П. Витгенштейна дело дошло до восстания крестьян, которое началось еще в 1844 году, при попытке принудить их к подписанию условий перевода на обязанное положение, возобновилось в 1845 году и лишь в марте 1846 года было подавлено. Крепостные Витгенштейна вынуждены были признать себя обязанными.(60)
Некоторые помещики открыто признавались, что составление мнений о мерах «к постепенному добровольному обращению большей части крепостных крестьян в состояние обязанных или даже свободных» их подтолкнул отказ крестьян от перевода их в обязанные на основании указа 1842 года.(61)
При этом, не забота о крестьянах руководила владельцами имений, а собственные выгоды, обеспечение которых
(58. А. А. Кононов. Указ, соч., «Чтения в обществе истории...»., М., 1863, кн. 1, стр. 228.)
(59. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234 д. 740, 1844 г., л. 108.)
(60. См. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 731, 1844 г., лл.131 —132 об., ф. 1345, оп 125, д. 467, 1846 г.)
(61. См. там же, д. 755, 1844 г., л. 78, д. 723. 1844 г., л. 39 об. Записки костромского помещика Классена и тульских помещиков.)
ставилось, хотели того помещики или нет, в зависимость и от крестьян.
Круг помещиков, пришедших в 40-х годах XIX века к выводу о необходимости изменения крепостного права, был еще весьма узок. Но два фактора, которые эти помещики не могли не учитывать — собственные экономические интересы их при освобождении крестьян, во-первых, и согласие крестьян на увольнение, при существовавшей тогда политике «взаимной добровольности», во-вторых, способствовали тому, что большая часть особенно помещиков-практиков, выдвигала проекты более радикального решения крестьянского вопроса, чем правительственная программа.
Вместе с тем, поскольку инициатива решения «опасного» крестьянского вопроса шла «сверху», помещики считали себя вправе требовать вознаграждения за добровольно уступаемую землю и власть над крестьянами, обеспечение которой должно было взять на себя государство. И, надо сказать, что это требование, как одно из предварительных условий, о которых говорил Кононов, пронизывало почти все проекты и мнения помещиков, подаваемые в правительство в связи с указом 1842 года.
Исходным моментом для них служит убеждение, наиболее точно сформулированное в записке саратовского помещика С. Кроткова, что крепостное право есть «право законное», поэтому нельзя «насильственным образом лишить помещика принадлежавшей ему неоспоримой собственности». Вместе с тем он понимает, что крепостное право не может «всегда существовать в настоящем его виде», примером чему служит история западных монархий, полная «гибельных переворотов».(82)
Отсюда уверенность в необходимости учреждения сословия обязанных крестьян, которое, изменяя крепостное право строится на принципе, что «земля есть неоспоримая собственность владельца крепостного имения». Отсюда же и предварительное условие к его осуществлению — помещик должен «получить денежное удовлетворение, как за число работников, которого он лишается, так и за количество земли уступаемое крестьянам в полное их владение» за повинности.(68)
Из всего разнообразия предлагаемых способов вознаграждения помещиков за перевод крепостных на обязанное положение ясно вырисовывается один основной: кредитование владельцев. Оно понимается помещиками по-разному.
(62. С. Кротков. «О учреждении сословия обязанных крестьян в России». 1845 год. ЦГИА, ф. 1284. оп. 934. д 755, 1844 г. лл. 64 об. — 65.)
(63. Там же, лл. 67, 75)
Одни ограничивают свое вознаграждение простыми льготами в уплате процентов со ссуды, выданной под залог имения: уменьшением ежегодных процентов, рассрочкой на большее чество лет взносов и прочее.(64) Это преимущественно те помещики, которые в своих планах преобразования крепостного права не шли дальше указа 1842 года и ограничивались выборочным увольнением помещичьих крестьян в обязанные.
Другие вознаграждение помещиков и побудительный стимул к переводу крепостных в обязанные видели в перезалоге заложенных и обязательном залоге свободных имений.(65) Они в своих планах водворения обязанного состояния крестьян в которых вознаграждение помещиков являлось предварительным условием, ограчивались также ссудой под залог имения, но распространяемой на все вотчины без исключения, для общего перевода крепостных в обязанные.
Но были и такие помещики, которые предполагали осуществление этого предварительного условия замены крепостного состояния обязанным произвести путем крупной денежной операции. Например, путем образования «Императорского банка обязанных крестьян», в котором бы сходились действия банка и общества акционеров. Он должен был произвести выкуп всех помещичьих крестьян и владеемой ими земли.(66) Предлагались также выкуп правительством помещичьих имений из кредитных учреждений, предоставление помещикам срочной или бессрочной правительственной ссуды для осуществления перевода крестьян в обязанные и прочее.
Все эти последние предложения исходили от помещиков, которые в своих преобразовательных планах предусматривали не только скорейшее водворение обязанных крестьян, но и дальнейшее их освобождение.(67)
Общим для всех этих проектов по вознаграждению помещиков за исполнение указа 1842 года является сохранение за
(64. См. например, письмо А. В. Бестужева, 1844 год. Там же, д. 732, 4 г., л. 4, А. А. Кононов. Проект «Предположения о сделании крепостных крестьян обязанными» 1842 год. «Чтения в обществе истории» М. 1863, кн. 1, стр. 234—240.)
(65. См. А. Д. Желтухин. Проект освобождения крестьян. 1847 год. "Журнал землевладельцев", 1859 г., т. 6, № 21—24. Приложение, стр. 1—6.)
(66. А. Н. Маюров. Проект об уничтожении крепостного состояния в России, 1846 г. См. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 755, 1844 г., лл. 123—142 об. На этот проект особое внимание обратил П. Д. Киселев, посчитавший, что в нем «много заслуживающего внимания», хотя он и «заключает в так же и много трудностей». Там же лл. 122—122 об.)
(67. См. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 693, 1842 г., д. 755, 1844 г., д. 785, 1846 г., Д. 733, 1844 г. Записки новгородского помещика Н. Ушакова 1842, 1847 и 1851 годов тульского помещика Мяснова 1846 года и рязанского помещика М. Семенова)
помещиками права собственности на землю с последующим возмещением этих ссуд и кредитов самими крестьянами. Иначе говоря, вознаграждение владельцев на землю и крепостных, увольняемых в обязанные, помещики мыслили произвести путем выкупной операции, которую совершали крестьяне с помощью правительства через кредитные учреждения. Назывались разные размеры ссуд и выкупа, разные методы оценки земли и труда, но оставалось одно общее: возмещение затрат, понесенных правительством, производили крестьяне «в вознаграждение за освобождение... от крепостного состояния».(68) Расчет с государством крестьяне должны были производить через помещика или непосредственно, барщиной или оброком — денежным взносом процентов с капитала.
Распространенность этого мнения о необходимости материального поощрения помещиков в целях быстрейшего перевода крепостных в обязанные явилась результатом «запутанности обстоятельств по имениям», тем Гордиевым узлом, «развязать» который предоставлялось правительству.(69) Это частное мнение одного помещика находит подтверждение в записках других дворян, отражает реальное положение их хозяйств и стремление помещиков с максимальной для себя выгодой выполнить то, что становилось неизбежным.
Та же настоятельная необходимость подсказывала помещикам-практикам другое предварительное условие водворения обязанных крестьян: личное освобождение крепостных, при сохранении, однако, земли за помещиками, но с предоставлением ее в пользование и наем крестьянам за натуральные и денежные повинности.
Мысль о личной свободе крестьян в проектах и записках помещиков нашла заметное отражение. Ее реализация частью помещиков предлагается в очень узких рамках не только с сохранением за помещиком земли, но и вотчинных прав. Они оговаривают в своих предложениях особо, «что все обязанные крестьяне находятся под непосредственным покровительством своего помещика», а земля в таких случаях передавалась не в личное, а общинное пользование, с круговой порукой за выполнение повинностей и уплаты податей.(70)
Смысл такого перевода в обязанные эти владельцы видели, как писал Аничков, в том, что крестьянин, зная свои обязанности, получив свободу и право на пользование землей
(68. Там же, д. 693, 1842 г., л. 23.)
(69. А. А. Кононов. Указ. соч. "Чтения в обществе истории...", М, 1863, кн. 1, стр. 256.)
(70. См. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234. д. 755, 1844 г., л.л. 18-35, об., д. 733, 1844 г. Записки помещиков Аничкова и
Семенова.)
из одной только благодарности будет соблюдать «добровольно им заключенные условия».(71)
По сути дела это был план повышения рентабельности крестьянского труда, с сохранением, или незначительным подрывом феодальных прав вотчинника.
Помещики, излагавшие его, возвращались, с некоторыми отклонениями, к проекту П. Д. Киселева, отвергнутому Государственным советом и замененному указом от 2 апреля 1842 года. Эти отклонения касались отношения крестьян к земле и вотчинных прав владельцев.
В ряде проектов помещиков настойчиво проводилась мысль о целесообразности передачи крестьянам в собственность наделов земли, а вместе с тем и ограничения вотчинной власти дворян.
Инициаторами постановки этого вопроса явились тульские помещики, еще в 1844 году составившие проект увольнения своих крепостных в обязанные с правом личной свободы и закреплением наделов земли.(72) Эта идея развивается в других записках тульских помещиков, представленных в правительство.(73)
Исходной позицией для постановки этого вопроса послужила твердая их уверенность, что «истинное и государственное несчастье» заключается в том, что крепостные «не могут богатеть и, следовательно, умножать богатств государственных, не употребляя своего времени и труда по собственным способностям и произволу и не имея никакой личной собственности огражденной правом и законом». Поэтому при составлении проекта они склонялись к «уничтожению того насильственного человеческого труда», который тратится для прихоти и роскоши.(74) Это рассуждения помещиков-практиков, которые занимались сами своим хозяйством и видели источник их упадка в крепостном труде, в его непроизводительности, а также в дешевизне, дающей возможность к нерациональной его растрате. Поэтому увольнение крепостных в обязанные они рассматривали как меру срочную, но временную. Мерой же постоянной считали принцип сочетания, при преобразовании крепостного общества, двух элементов, - «духовного и вещественного». Как писал Бобринский, «преобразование должны касаться личности крестьян и имущества, т. к. взаимная
(71. Там же, д. 755, 1844 г., л., 19 об.)
(72. Там же, д. 723, 1844 г., лл. 5—12.)
(73. См. ЦГИА. ф. 1284. оп. 234, д. 723, 1844 г., д. 785,. 1846 г., ф. 1180, оп. 15,д. 110, лл. 285—311 об. В. И. Семевский проект тульских помещиков расматривает как увольнение в свободные хлебопашцы, а поэтому видит в
их действиях регресс. См. В. И. Семевский. Указ, соч., т. II. стр. 237-254.)
(74. ЦГИА, ф1180, оп. 15, д. 110, лл. 286-286 об.)
доверенность существует только между владельцами».(75) Отсюда, по его мнению, и неудача указа 1842 года, который касается «одного только элемента в быту крестьянина - его личности, а элемент вещественный» т. е. «поземельная собственность земледельца, остается без всякого изменения».(76) Заключение договоров, считает Борбинский, между помещиками и крестьянами невозможно, т. к. «для помещиков нет достаточного обеспечения в исполнении условий обязанного крестьянина», не имеющего собственности, «для крестьянина же нет определенного мерила для оценки помещичьих земель и для назначения платежа за земли».(77)
Так обосновывалась тульскими помещиками необходимость предоставления крестьянам в собственность земли и значительного ограничения вотчинного права. Причем они реформу помещичьих крестьян рассматривали как часть преобразования государственных крестьян и успех первой ставили в зависимость от распространения указа 1842 года, с теми коррективами, которые вносились ими, на все земледельческое состояние, включая казачество.
Правда, при разработке конкретных дополнений к указу 1842 года эта многообещающая программа превращения крепостного в свободного крестьянина собственника свелась фактически к образованию только обязанного крестьянина, но с теми правами и обязанностями, которыми предполагал наделить его Киселев. Программа тульских помещиков ограничивалась предоставлением лично свободным крестьянам лишь одной десятины земли на ревизскую мужскую душу, включая усадьбу, огород и прочее.(78) Эта норма не могла стать основой образования самостоятельного крестьянского хозяйства, даже если передавать ее, как и предполагали тульские помещики, не в общинную, а личную собственность. Надел в одну десятину на ревизскую душу, и даже в две десятины, по предположению Одоевского предводителя дворянства,(79) мог только обеспечить оседлость крестьян, которая, как мыслил Бобринский, должна предотвратить в России образование пролетариата, дать помещику надежного арендатора, обеспечить его рабочими руками, но не выделить крестьянина в самостоятельного хозяина. Сохранились, по сути дела и повинности крестьян, только в изменном виде. Крестьяне фактически выкупали себя, т. к. обязаны были выплатить путем ежегодных взносов ссуду, предоставленную государством помещикам в качестве их вознаграждения и поощрения.
(75. Там же, д. 723, 1844 г., лл. 26—26 об.)
(76. Там же, л. 27.)
(77. Там же.)
(78. См. там же, д. 723, 1844 г., л. 5.)
(79. См там же, л. 755, 1845 г., л. 2)
Но при всей ограниченности проекта тульских помещиков он был шагом вперед по сравнению с указом 1842 года, т к. обосновывал идею личного освобождения крестьян с землей в собственность, рассматривая ее воплощение как необходимое условие преобразования быта крепостных крестьян.
В некоторых вопросах предложения предводителя Одоевского уезда Тульской губернии шли еще дальше. Он не только увеличивал земельный надел до 2-х десятин, но и предполагал «дарование решительной свободы крепостным людям», всем по силе закона за выкуп, но с, осуществлением его лишь через 10 лет после опубликования, с тем, чтобы помещики приискали «нужных для них работников, а последние нужную для них работу».(80)
Увольнение помещичьих крестьян в обязанные на условиях тульских помещиков предполагало ограничение вотчинной власти, вплоть до полного ее разрыва. Это тяготение к ограничению ответственности за состояние крестьян, проявившееся в 40-х годах XIX века среди помещиков, обнаруживается, прежде всего, в желании снять с себя ответственность за расход мирских запасов, за положение крестьян в годы стихийного бедствия, за их поведение и благоустройство селений. Но это ограничение вотчинных прав не должно было умалить их власти над крестьянами.
Одновременно, в эти годы среди помещиков развивается стремление освободить себя вообще от всякой ответственности и власти над обязанными крестьянами с передачей ее государству. Так, уже упоминаемый помещик Новгородской губернии Ушаков, предполагая уволить своих крестьян в обязанные, «от всякого влияния на них совершенно» отказывался и передавал их в ведемство Государственных имуществ.(81) Подобным же образом решал вопрос об управлении обязанными крестьянами помещик Желтухин; предлагал называть их «государственными обязанными крестьянами» помещик Кротков.(82)
И, наконец, бесспорно большой интерес представляет требование о превращении земли в товар для всех свободных сословий, явившееся результатом экономических процессов, происходивших в недрах феодального хозяйства, и разлагав-
(80. Там же, д. 755. 1845 г., лл. 1 — 5 об. Помещик Ушаков, сторонник личного освобождения крестьян, считал возможным даже принуждать помещика переводить крестьян в обязанные, «сделать это и без согласия его». Там же, д. 693, 1842 г. л. 27.)
(81. Там же, ф. 1284, оп. 234, д. 693, 1842 г., л. 4.)
(82. См. «Журнал землевладельцев», 1859 г., т. 6 № 21 -24., стр 2-3; ЦГИА, ф.1284, оп. 234. д. 755, 1844 г., лл. 65, об. 129)
ших его. Это требование можно рассматривать и как предварительное условие быстрейшей реализации указа 1842 года, и как своеобразную расплату среднего свободного сословия за дарованное ему право.
Интересными с точки зрения выражения этих требований являются рассуждения архангельского вице-губернатора Сафронова, который, отмечая «возрождение среднего сословия», т. е. почетных граждан, и «развитие разных отраслей промышленности и торговли», считал необходимым подготовить «Россию к окончательному и желанному исправлению оставшихся от древних лет недостатков феодализма».
Осуществление этой «потребности времени» он усматривал в ряде мер, и в том числе, в праве приобретать населенные имения среднему сословию с ограничением власти над крепостными крестьянами, с предоставлением в свою очередь последним права приобретать землю и личную свободу. В итоге этого мероприятия он видел пользу помещикам, государству и крестьянам. Право покупки земли возвысит ценность ее «и откроет новое средство для поддержания состояния помещиков»; ограничение власти над крепостными крестьянами «усугубит чувство живейшей признательности к правительству»; предоставление новых способов помещения капиталов откроет «новые источники к улучшению народного быта,... приращению доходов казны»; и, наконец, утверждение права за обязанными крестьянами приобретать землю и выкупаться на волю откроет «способы для поощрения трудолюбия и предприимчивости», увеличит число собственников - «залог крепости державы» и, «вместе с тем, отклонит возможность образования касты бобылей».(83)
Взгляды Сафронова во многом совпадают с «Мыслями об осуществлении достопамятного высочайшего указа 1842 года 2 апреля» киевского 2-ой гильдии купца Ивана Чоколова, составленными еще в 1844 году.(84) Он, подобно Сафронову, ратует за предоставление права приобретения населенных имений свободному сословию и в том числе купцам. И, как Сафронов, ограничивает его обязательством крестьян покупаемых имений отпускать на волю или заключать с ними обязанные условия. Цель данного предприятия Чоколов видел в вызове «капиталов к возделыванию земель свободными руками», в содействии совершенствова-
(83. ЦГИА, ф. 1284. оп. 234, д. 755, 1844 г. лл. 108—116. Записка архангельского вице-губернатора А. Сафронова. 1846 г. В том же примерно направлении развивает мнение о дополнительных мерах к указу 1842 года костромской помещик Классен. См там же, лл. 78—83 об.)
(84. См там же, лл. 44-53.)
нию земледелия, и «что всего важнее» — класс крепостных, «этот анахронизм... начнет уменьшаться».(85)
Конечно, как первый, так и второй план купца, вступившего в дворянскую дискуссию, во многом утопичны и в то же время ограничены. Но, тем не менее, они предусматривают создание некоторых условий для более свободного обращения капиталов, что должно было содействовать развитию капитализма в России. Однако, предлагаемые ими меры вывода страны из состояния отсталого феодализма не имеют обязательного характера и не распространяются на всех крестьян. Они не уничтожают дворянского землевладения, феодальные формы собственности и крепостнических форм труда. Мысли Чоколова и Сафронова - это планы образования и развития лишь капиталистических островков в безбрежном море феодализма. Но они явились выражением тех процессов, которые совершались в социально-экономической жизни России, и в этом их значение.
Записки помещиков о крепостном праве, составленные в 40-х годах XIX века в связи с указом от 2 апреля 1842 года об обязанных крестьянах, содержат много других частных и общих предложений. Выбрано из них лишь то, что является наиболее характерным и наиболее общим. И все эти мнения, изложенные как предварительные условия к скорейшему водворению обязанных крестьян и преобразованию быта крепостных поселян, свидетельствуют о том, что указ 1842 года сам уже являлся анахронизмом, почему и был отвергнут и помещиками, и крестьянами.
Чувствуя неизбежность каких-то изменений в крепостном праве, наиболее дальновидные помещики спешили подсказать правительству меры, наиболее отвечающие интересам господствующего класса. И как свидетельствует материал, несмотря на многообразие мнений среди помещиков, согласившихся с необходимостью преобразования крепостного быта и даже расхождений по ряду частных вопросов, в них намечалось общее: требование вознаграждения помещиков и организации выкупной операции, личного освобождения помещичьих крестьян с наделением их небольшими участками земли для оседлости, стремление освободиться от мелочной и отягощающей их опеки над крестьянами и, наконец, постепенность проведения всех мер при организующем начале правительства.
Вместе с тем, помещики понимали, что освобождение крестьян для разных областей России не может производиться на равных основаниях. Учет местных особенностей при составлении планов преобразования крепостного права
(85. Там же, лл. 52—52 об.)
частными указаниями или общими законами — это также немаловажное предварительное условие, предъявляемое дворянами. Поэтому среди помещиков-практиков в 40-х годах XIX века развивается потребность в совместном обсуждении этих вопросов, рождается идея образования местных уездных или губернских дворянских комитетов.
Первыми с предложением образования комитета для определения прав освобождаемых крестьян выступили 43 помещика Динабурского уезда Витебской губернии. По разрешению правительства комитет этот был учрежден в 1846 году. Интересно, что ход обсуждения вопроса развивался по линии определения правил, «на основании коих помещичьим крестьянам сего уезда может быть представлена личная свобода на правах обязанных».(85) Вслед за ними с этой же просьбой образования комитетов для обсуждения крестьянского вопроса выступают в 1847 году тульские помещики, часть помещиков Витебской губернии и особо уездный предводитель Режицкого ее уезда. Последние высказывали желание вместо введения в своих имениях инвентарей, уволить крепостных в обязанные и для «совокупного исследования» этого вопроса хотели созвать губернский дворянский комитет.(87)
В том же 1847 году с предложением созыва комитета в правительство обратился рязанский помещик А. И. Кошелев, представивший одновременно проект обращения к дворянам Рязанской губернии, в котором указывал, что «теперь именно теперь должно заняться» крестьянским вопросом .(88)
Позже, в 1848 году о целесообразности учреждения комитета для определения прав владельцев и обязанных крестьян, писал смоленский помещик А. Кононов,(89) а еще раньше в 1844 году с подобной просьбой выступил московский помещик Муравьев, разработавший даже правила предлагаемого «Московского Договорного собрания».(90)
Однако все эти просьбы были отклонены правительством под тем предлогом, что исходили они от незначительной ча-
(86. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 740, 1844 г., л. 157. О динабургском комитете см Н. Варадинов. Указ соч.. т. III, кн. 3, стр. 305 С. М. Середонин. Указ, соч., т. 2, стр. 364—365. См. там же, ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 836, 1847 л. 7.)
(87. См. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 819, 1847 г., лл. 5—7; д. 820, 1847 г., л. 1—1 об.)
(88. «Записки Александра Ивановича Кошелева», Берлин, 1844 год. приложение 1-ое, стр. 3—8.)
(89. А. А. Кононов. Указ., соч. «Чтения, в обществе истории...» М., 1863, кн. 1, приложение 1-ое, стр. 224-225.)
(90. См. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 730, 1844 г., лл. 1—8.)
сти дворян губерний, а в действительности в связи с тем, что составление помещиками записок и гласное обсуждение вопроса о крепостном праве выходило за пределы правительственной программы тех лет. Вместе с тем, сам указ 1842 года по-прежнему лежал без движения. Эти две причины и обусловили, вероятно, обращение Николая I в 1847 году к содействию смоленских дворян.(91) Целью его явилось, во-первых, — попытаться еще раз возбудить у помещиков желание реализовать указ 1842 года, а во-вторых, ввести обсуждение вопроса о мерах по скорейшему водворению разряда обязанных крестьян в желаемое русло.
Но Николай I обманулся в своих надеждах на смоленских дворян. Прежде всего, они не соблюли приказ царя сохранять полнейшую секретность и по губернии, как сообщал ее начальник, стали распространяться слухи «что, будто бы в скором времени последует высочайшее повеление, обратить помещичьих крестьян тамошней губернии в обязанные».(92)
Когда же в Министерство внутренних дел из Смоленской губернии поступила просьба об учреждении комитета для рассмотрения вопроса об уничтожении «звания и значения крепостных людей», составленная в январе 1848 года и подписанная 13-ю помещиками,(93) Николай I согласился с мнением Перовского, что подобные совещания помещиков, составление новых предположений, не согласованных с указом 1842 года, и отобрание от общества дворян подписок, легко могут подавать повод к значительным недоразумениям и беспокойствам». На этом заключении Перовского на проект смоленских помещиков Николай I написал: «совершенно справедливо: путь указан, и каждый следовать по оному обязан, ежели чувствует потребность к сей перемене; иначе не допущу, отнюдь...» А на соответствующем предписании министра смоленскому губернатору написал: «совершенно так».(94)
А. П. Заболоцкий-Десятовский высказывает предложение, что в 1848 году интерес Николая I к крестьянскому вопросу пропадает и объясняет это, во-первых, поглощением внимания событиями в Западной Европе, возбудившими в нем боязнь всяких сколько-нибудь либеральных мер», и, во-вторых, — неудачей попыток предпринятых для ослабле-
(91. См. В.И.Семевский, Указ соч., т. II, стр. 175-184, А. А. Кононов. Указ. соч. «Чтения в обществе истории. М., 1863. кн I, стр. 217-258, В.Н. Майнов, Указ. соч. «Русская старина», 1873, т. VIII, стр. 915-928)
(92. ЦГИА, ф.1284, оп. 234, д.827, 1847 г., л. 1)
(93. А. А. Кононов. Указ. соч. «Чтения в обществе истории. М., 1863. кн.I, прилож. 2,стр. 228-230)
(94. ЦГИА, ф. 1284, оп. 234, д. 827, 1847 г., лл. 16, 18-19)
ния крепостного права, которая «не могла не навести его на мысль, что время к разрешению крестьянского вопроса еще не наступило»(95)
К этим предложениям А. П. Заблоцкого-Десятовского следует добавить, что на Николая I сильно подействовали волнения самих крестьян, особенно в западных губерниях, и не малое воздействие оказали русские помещики, предложения которых выходили за рамки, намеченной для того времени правительственной программы по крестьянскому вопросу. Поддержанное крепостнически настроенным дворянством, царское правительство в бурный 1848 год не охладело к крестьянскому вопросу, как утверждает А. П. Заблоцкий-Десятовский, а меняет свою крестьянскую политику. При сохранении указа 1803 года о свободных хлебопашцах и указа 1842 года об обязанных крестьянах, правительство занимает позицию невмешательства в их существование, ориентируясь на те мнения помещиков, в которых подобно Друцкому-Соколинскому заявлялось, что «нынешняя» система «заключает в себе гораздо больше превосходных сторон, нежели недостатков».(96) Л. А. Перовский, который еще в 1846 году был убежден, что указ 1842 года только пробудил «в крестьянах какие-то темные надежды, ропот и притязания, а в прочих сословиях недоумевания и опасения»,(97) с особым удовольствием написал на этой записке Друцкого-Соколинского, присланной в феврале 1849 года на имя Николая I, «внесть это мнение в особый Комитет для рассмотрения».(98)
Даже весьма безобидное намерение, помещиков Ямбурского уезда, оформленное в особом положении от 8 марта 1848 года, подписанное 30-ю помещиками, составить комитет для «начертания проекта, которым должны быть определены взаимные отношения крестьян и владельческих хозяйств», вызвало сильное недовольство Перовского. Ямбургские дворяне видели свою цель, как пояснял уездный предводитель Фредфикс, в составлении только «примерного управления» имением, в результате обмена мнений, инструкции для помещиков. Говорить же об освобождении крестьян и даже о переводе их в обязанные не предполагалось. Тем не менее Перовский приказал принять меры «к решительному прекращению» всяких действий и «наблюдать, чтобы этого и на будущее время так же допускаемо не было».(100)
(95. А. П. 3аблоцкий-Десятовский. Указ, соч., т. II, стр. 290.)
(96. В. Н. Майнов. Указ. соч. «Русская старина», 1873, т. 8, стр. 938)
(97. ЦГИА. ф. 1180, оп. 15, д. 110, л. 149 об.)
(98. Там же, д. 827, 1847 г., л. 24 об.)
(99. Там же, д. 853, 1848, г., лл 1—22.)
(100. Там же, л. 20, 22.)
Казалось, вновь в правительстве одеражало верх консервативное дворянство. Но остановить обсуждение крестьянской проблемы в дворянской среде уже было невозможно. И то, что было заложено в 40-х годах XIX века в некоторых записках помещиков-практиков, находит развитие в последующее десятилетие в губернских комитетах.
