"О творчестве Горького", сборник статей под ред. И.К.Кузьмичева Горьковское книжное издательство, 1956 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
И. К. КУЗЬМИЧЕВ. РОЖДЕНИЕ БУРЕВЕСТНИКА ("Макар Чудра" М. Горького)
В сентябре 1892 года в тифлисской газете «Кавказ» появилось первое печатное произведение Горького — «Макар Чудра». Этому рассказу суждено было открыть все собрания сочинений Максима Горького и стать, по словам И. Груздева, «рубежом в русской литературе». Из истории создания этого произведения известно, что оно было написано на Кавказе, в квартире Калюжного, в период, когда молодой Алексей Максимович вел активную пропаганду среди тифлисских рабочих. Хотя Горький и рассматривал это произведение как свой первый неуверенный шаг на пути литератора, но всегда подчеркивал, что началом «литературного бытия» своего считает создание «Макара Чудры». О раннем творчестве М. Горького имеется солидная литература, однако самостоятельность и оригинальность горьковского литературного дебюта явно недооценивается исследователями. Обычно о рассказе «Макар Чудра» говорится скороговоркой, попутно, только как о первом печатном слове художника. Конкретный историко-литературный анализ «Макара Чудры», сопоставление его с произведениями 80—90-х годов, рисующими народную жизнь, заставляют думать, что это не простая проба пера, а голос будущего буревестника революции. Уже в первом своем произведении М. Горький выводит людей из народа, продолжая и развивая лучшие традиции прогрессивной русской литературы. Народ всегда находился в центре внимания русских художников прошлого. Наиболее передовые писатели, начиная с Радищева, видели в народе великую силу и горячо верили в него. Белинский первым из писателей XIX века почувствовал в народе решающую революционную силу и обратил внимание молодых писателей-реалистов 40-х годов на мужика. Революционеры-демократы 60-х годов во главе с Чернышевским решительно борются против либерализма и призывают крепостного крестьянина к топору. Революционно-настроенная демократическая интеллигенция 70-х годов организует «хождение в народ». Крах «хождения в народ» породил в интеллигентской среде недоверие к крестьянской массе и положил начало вырождению народничества. Крен в сторону буржуазного либерализма от боевого демократизма отрицательно сказался на всей народнической беллетристике 80—90-х годов. Из обличительной она становится либо бытописательной, либо сентиментальной, рисующей «шоколадного мужичка». Больше того, народная тематика уступает место серым, натуралистическим картинам из мещанской жизни, и на смену герою приходит «не герой». Однако, выражаясь словами В. И. Ленина, нельзя отрицать революционную роль реакционных периодов. Именно в это время передовая общественная мысль усиленно ищет выхода из тупика. В 80-е годы, когда многие писатели-народники отходили от реализма в сторону натурализма, лучшие писатели земли русской — Лев Толстой, Салтыков-Щедрин, Глеб Успенский, Чехов, Короленко, — бичуя произвол и насилие, утверждали высокие демократические идеалы и горячо верили в народ. Они настойчиво искали путей преобразования действительности и в поисках ответа на мучившие вопросы в это, по выражению Щедрина, «деревянное время» часто обращались к романтике, широко использовали народные легенды, предания, аллегории и т. д. Работая над повестью «Смерть Ивана Ильича», Лев Толстой в 80-е годы пишет окончание малороссийской легенды «Сорок лет», рассказ «Кавказский пленник» и ряд произведений так называемого «народного цикла». Н. С. Лесков, кроме реалистической повести «Мелочи архиерейской жизни», создает целую серию романтических рассказов о «чистых сердцем и помыслами русских людях», среди которых наиболее значительным является «Очарованный странник» (1873—74 гг.). Чехов пишет такие рассказы, как «Пари», «Сапожник и нечистая сила» (1888 г.), «Воры», «Гусев» (1890 г.), а Короленко — «Сон Макара» (1883 г.), «Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды» (1886 г.), рассказ-легенду «Лес шумит» (1886 г.). В полулегендарной повести «Очарованный странник» Лесков изображает беглого дворового Ивана Флягина, человека необычайной физической и нравственной силы, выносливости, душевного благородства и терпения. Гигантской фигурой подымается Голован над сатирически изображенной средой промотавшихся крепостников. Глубокие человеческие чувства, беззаветная отвага, честность, искренность, скромность и простодушие отличают героя Лескова и делают его почти сказочным богатырем. «Беспачпортный» бродяга, он переносит много страданий — и физических и духовных, — но живет как бы в полусне, полусознательной, стихийной жизнью. Ему и в голову не приходит, что во всех его страданиях и несчастьях повинны прежде всего ему же жизнью обязанные граф К. и его домочадцы. Из всех бесчисленных мук и страданий он выносит одно заветное желание: «мне за народ очень помереть хочется», но как бороться, против какого врага и во имя каких идеалов — он еще не ведает...(1) Умудренные житейским опытом крестьяне, герои сказок Л. Н. Толстого, знают, что им надобно. Иван-дурак, ставший царем, завел один обычай в своем царстве: «у кого мозоли на руках — полезай за стол, а у кого нет — тому объедки» («Сказка об Иване-дураке и его двух братьях...»). Престарелый крестьянин, один из героев легенды «Зерно в куриное яйцо», на вопрос царя, почему в свое время зёрна с куриное яйцо родились и хлеба всем вволю было, ответил: «Мое поле было... Земля вольная была». Но герои Толстого мечтают эту «вольную землю» добыть не «грехом», не силою, а терпением («Свечка»). Разумеется, героям Толстого с теорией непротивления злу насилием никогда не удалось бы увидеть землю вольною, а хозяином — работника. Так же, как и в рассказах Толстого, представители народа в произведениях Чехова 80-х годов хорошо чувствуют несправедливость жизни, сетуют на свою судьбу,
-------------------------------------------- 1. См. ст. Б. Другова «Н. С. Лесков» в кн. «Н. С. Лесков. Избран. произвед.» в 3 тт., т. 1, Петрозаводск 1952, стр. XVII—XVIII. ----------------------------------------
ненавидят богатых, но не знают выхода и иногда приходят к весьма пессимистическим выводам. Так, например, в фантастическом по своей форме рассказе «Сапожник и нечистая сила» (1888 г.) недовольный своей каторжной жизнью сапожник Федор Нилов продает свою душу Чорту Ивановичу и становится на некоторое время богатым человеком. Но сытая жизнь богатого человека имеет свои неудобства, и Федор пришел к выводу, что «богатым и бедным одинаково дурно», что «в общем всех ждет одно и то же, одна могила, и в жизни нет ничего такого, за что бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть своей души» (1).
Чехов не знает выхода, не может внутренне преодолеть «гнетущего впечатления» эпохи, но он не считает, подобно, например, А. Н. Плещееву, свои поиски идеала напрасными. Напротив, его произведения проникнуты горячей верой в лучшее будущее, тоской по идеалу. Так, например, печальные и безрадостные картины смерти и похорон на корабле в рассказе «Гусев» сменяются жизнеутверждающим гимном вечной бессмертной красоте природы, красоте жизни. Океан, который казался солдатам чудовищным, свирепым и безобразным, глядя на нежно-сиреневое великолепное, очаровательное небо, «сначала хмурится, но скоро сам приобретает цвета ласковые, радостные, страстные, какие на человеческом языке и назвать трудно» (2). Не зная конкретных путей преобразования действительности, Чехов искренне стремится найти ответ на вопрос «что делать?» и подвергает критике бытовавшие в ту пору концепции на этот счет. В рассказе «Кошмар» писатель осуждает либеральных болтунов, которые только на словах беспокоятся о «меньшом брате», а на деле ничем не помогают народу. В произведении «Без заглавия» он высмеивает оторванных от жизни идеологов народничества и выражает твердое убеждение, что для борьбы со злом одних демагогических речей недостаточно. Нужны не аскеты, далекие от жизни, а сильные герои, связанные с народом. В конце 80-х и особенно в начале 90-х годов в чеховских рассказах всё более определенно и отчетливо осуждается толстовская теория непротивления злу насилием. Это можно проследить в --------------------------------------------- 1. А. П. Чехов, Полное собр. соч., т. 7, ГИХЛ, М. 1947, стр. 202. 2. Там же, стр. 312. ----------------------------------------- рассказах «Воры», «Припадок» (1888) и особенно в повести «Палата №6» (1892). Симпатии Чехова на стороне таких героев, как Громов или студент Васильев.
В своих произведениях этого периода Чехов неоднократно с грустью отмечал отсутствие единства и взаимопонимания между интеллигентом-обличителем и народом. Дымов и Васильев — одиноки. Одинок и герой рассказа «Гусев» — Павел Иванович. В этом рассказе солдаты и матросы внимательно слушают обличительные речи «человека неизвестного звания» Павла Ивановича и не понимают его. Не понимает своих собеседников и Павел Иванович, досадует на них и не без чувства собственного достоинства постоянно подчеркивает свое превосходство над солдатами и матросами: «Да, я всегда говорю в лицо правду... Я никого и ничего не боюсь. В этом отношении между мной и вами — разница громадная. Вы люди темные, слепые, забитые, ничего вы не видите, а что видите, того не понимаете... Парии вы, жалкие люди... Я же другое дело...» (1) Но, потеряв веру в народ, Павел Иванович протестует впустую. Его протест бесперспективен, так как не находит отклика в народе. Павел Иванович умер, не сумев заронить даже искорки своей ненависти в сознание соседей по лазарету. Умер и солдат Гусев, томимый неопределенным желанием, так и не осознав, что ему нужно от жизни. Какая-то глухая стена непонимания разделяла этих близких и в то же время далеких и чужих друг другу людей. Павел Иванович не знает чего-то самого главного, нужного людям и потому никак не может найти общий язык со своими собеседниками. Думая о родной стороне, Гусев с наслаждением вспоминает снег и холод. «Едешь на санях; вдруг лошади испугались чего-то и понесли... Не разбирая ни дорог, ни канав, ни оврагов, несутся они, как бешеные, по всей деревне, через пруд, мимо завода, потом по полю... «Держи! — кричат во всё горло заводские и встречные.— Держи!» Но зачем держать! Пусть резкий, холодный ветер бьет в лицо и кусает руки, пусть комья снега, подброшенные копытами, падают на шапку, за воротник, на шею, на грудь, пусть визжат полозья и обрываются постромки и вальки, чорт с ними совсем! А какое наслаждение, когда опрокидываются сани и летишь со ------------------------------------------- 1. А. П. Чехов, цит. изд., т. 7, стр. 305. -------------------------------------------- всего размаху в сугроб, прямо лицом в снег, а потом встанешь весь белый, с сосульками на усах; ни шапки, ни рукавиц, пояс развязался... Люди хохочут, собаки лают»...(1) Желчный и злой Павел Иванович подметил только ограниченность и индифферентность Гусева, но он не почувствовал в натуре этого человека черт смелого богатыря, способного на подвиг. Таким образом, к началу 90-х годов Чехов через отрицание различного рода модных теорий того времени пришел к мысли о необходимости решительного протеста против реакции, но не увидел той активной силы, которая олицетворила бы этот протест. Протестующие интеллигенты, даже такие, как Громов из «Палаты № 6», одиноки, а народ — дремлет, подавленный духовно и физически, и не откликается на зов критически мыслящих натур. Но, в отличие от радикально-демократической интеллигенции, всё более и более отходящей от народа и потерявшей веру в него, Чехов, как и все лучшие писатели того времени, с каждым годом укреплялся в вере в народ и уже в конце 80-х годов сумел разгадать в народе великую потенциальную силу. Примерно к таким же выводам пришел в это время и В. Г. Короленко, который вступил на арену литературной борьбы в 80-е годы, будучи тесно связанным с народниками. Герой его первого рассказа «Эпизоды из жизни искателя» (1879) отказывается от личного счастья и выбирает для себя трудный путь служения народу. Но если крах «хождения в народ» породил в народнической среде недоверие к крестьянской массе и обусловил отход многих писателей от народной темы, то Короленко, напротив, стремится ближе познакомиться с жизнью народа. В его произведениях появляется новый герой из народа — правдоискатель, борец против «всякой неправды» (Яшка - стукальщик, Федор Силин, Макар и др.). Не только в ранних рассказах Короленко изображаются такие правдолюбцы. Их можно найти и в произведениях Наумова, Елпатьевского и других художников. Обычно это — сибирские крестьяне, оторванные от масс, противопоставленные им. Таковы герои Наумова: Осип Дегтярев в очерке «Умалишенный», Матвей Шигин в очерке «Дед Матвей», Анисим Корольков в рассказе «Зажора». Как правило, их протест остается безрезультатным. Протестуя против несправедливости, они не видят те силы, на которые можно было бы опереться, и гибнут или уходят прочь. Они не организуют «мужицких стачек», не призывают людей к борьбе с эксплуататорами, а лишь ограничиваются моральными осуждениями «всякого зла да неправды». Обличительные речи этих бунтарей нередко перемежаются с такого рода рассуждениями: зачем «девки да бабы ситцевые платья носят, да платы шелковые на голове, а не самодельную пряжу?», надо «не тело рядить, а душу». Хотя Наумов довольно часто обращался к изображению протестантов из народа, но он не возлагал на героев подобного типа своих надежд и рисовал их скорее с горькой иронией, нежели с сочувствием. В его произведениях 80-х и особенно 90-х годов, как справедливо замечают исследователи его творчества, социально-демократический протест уступает место морально-психологическим мотивам совести, правды, жизни «по-божьи». Если Наумов, Елпатьевский и другие писатели-народники клонились к либерализму, то Короленко с каждым годом укреплял свои демократические позиции и, как писатель, никогда не был «правоверным» народником в литературе, не цеплялся в своей творческой практике за народнические схемы, а всегда пытливо изучал жизнь. Когда в 70—80-х годах в реалистической литературе народников-беллетристов стала всё более и более заметной тенденция к натурализму, к бытописательству, Короленко один из первых становится на путь борьбы с этим явлением. Ему претило сусальное изображение мужика, он ненавидел произведения, в которых проповедовалась лишь жалость к «меньшому брату» и поэтизировалась покорность судьбе, якобы свойственная русскому национальному характеру. Он ненавидел теорию «непротивления злу насилием» и своими произведениями стремился возбудить в людях чувство протеста против социальной несправедливости. Он ратует за героическое начало в литературе и в 80-е годы создает ряд произведений, в которых поэтизирует красоту подвига, воспевает свободу, доказывает необходимость протеста против насилия, ибо насилие «питается покорностью, как огонь соломой». (2)
-------------------------------------------- 1. А. П. Чехов, цит. изд., т. 7, стр. 307. 2. В. Г. Короленко, Собр. соч., т. 2, ГИХЛ 1954, стр. 231. ---------------------------------------- Будучи решительным и убежденным противником теории «непротивления злу насилием», В. Г. Короленко в своей творческой практике стремился к созданию героических натур, изображал сибирских бродяг как носителей стихийного стремления к свободе, к простору, утверждая, что нельзя считать насильником человека, который «один защищает слабого и измученного раба против десяти работорговцев». Яшка-стукальщик, Федор Силин, Макар пытаются бороться против социальной несправедливости, протестуют. Рассказы Короленко резко выделялись на сером фоне народнической беллетристики. В них, по словам Горького, было нечто подозрительное, непривычное чувству и уму людей, плененных чтением житийной литературы о деревне и мужике. Молодой Алексей Пешков в 90-е годы, подобно Толстому, Чехову, Короленко, мучительно искал ответа на вопрос о смысле жизни и, как художник, так же как и они, часто обращался к романтике. Однако первые шаги Горького в литературе непосредственно связаны с Короленко. Сам писатель указывал на это неоднократно, называя В. Г. Короленко своим учителем. И хотя Короленко никогда не придавал серьезного значения своей роли литературного наставника по отношению к Горькому и не раз публично отрицал издавна распространившееся мнение о своем влиянии на молодого начинающего художника, точно установленные факты свидетельствуют о плодотворном воздействии выдающегося прогрессивного писателя на раннее творчество Горького. Молодому, вдоволь насмотревшемуся «свинцовых мерзостей» юноше, с горячим сердцем и неукротимым желанием бороться, импонировал «несомненный демократ», бесстрашный и неутомимый борец с самодержавием, честнейший и гуманнейший человек — Короленко. Горькому, который уже в юношеские годы проникся горячей ненавистью к существующему строю, к мещанству, были созвучны настроения Короленко. Как и Короленко, он не признавал пассивного отношения к жизни и в первом же печатном произведении устами Макара Чудры высмеял теорию «непротивления злу насилием». Создавая свои произведения в годы реакции, Короленко утверждал, что дух протеста и неповиновения всегда был присущ сильным и цельным натурам, что мечта о героях, о протестантах не беспочвенна и не бесплодна, а коренится в самой истории и передается (или должна передаваться) по традиции лучшим представителям народа. Так, в повести «Слепой музыкант» (1886—1898) писатель выводит дядю Максима, который в молодости сражался в отрядах Гарибальди за освобождение Италии. Старый гарибальдиец делает всё, чтобы воспитать из своего племянника музыканта, близкого народу. Полесская легенда «Лес шумит» (1886) (1) воскрешает в памяти славные времена запорожской вольницы, события на Умани, похождения гайдамаков и их сыновей.
Горькому созвучно было это вольнолюбивое начало короленковской поэзии, эта буйная сила его героев. В рассказе «Макар Чудра»(2) он также прибегает к историческим параллелям, к воскрешению забытых народнической беллетристикой подлинных героических подвигов, к воспеванию сильных и смелых духом. Если старый дед в новелле «Лес шумит» рассказывает о смелом и сильном Опанасе, сыне героя уманских событий, то Макар Чудра вспоминает о своем старом друге солдате Даниле, герое венгерской революции 1848 года, который «с Кошутом воевал вместе». По рассказу Чудры перед нами вырисовывается неподкупный и смелый человек, бросивший в лицо всесильного пана дерзкие, полные ненависти и презрения и вместе с тем собственного достоинства слова в ответ на предложение помещика продать ему красавицу Радду: «Это только паны продают всё, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую». Как у Короленко, так и у Горького основа рассказа реалистична. Оба художника, поэтизируя подвиги, идут не от абстрактного представления о героическом, а ищут проявления этого героического в самой жизни, в самой истории. В сюжетно-композиционном и стилевом отношениях между рассказом Горького «Макар Чудра» и новеллой Короленко «Лес шумит» много сходства. В основу рассказов положены легенды-предания о смелых и сильных людях. Легенды передаются через уста бывалых свидетелей-рассказчиков в форме дружеской беседы с самими писателями. В рассказах имеются как бы два плана, --------------------------------------------- 1. В. Г. Короленко, Собр. соч., т. 2, ГИХЛ 1954, стр. 67—88. 2. М. Горький, Собр. соч., в 30 тт., т. I ГИХЛ, М. 1953, стр. 9—21
------------------------------------------- отражающих две действительности — настоящую и прошедшую — ради третьей: действительности будущего. И в том и в другом рассказах, имеющих историческую подоснову, оригинально переплетаются правда с вымыслом, обыкновенное с необыкновенным, фантастическое с реалистическим. Как у Короленко, так и у Горького счастью влюбленных простолюдинов пытаются помешать старые паны... Можно предположить, что авторы, работая над одним и тем же материалом, разрешая одни и те же вопросы, опираясь на реалистический принцип в поисках героического, используя в значительной степени одни и те же художественные приемы, должны бы прийти к (приблизительно) одинаковым результатам.
Однако «Макар Чудра» Горького, несмотря на близость к новелле Короленко «Лес шумит», наполнен в значительной степени существенно иным содержанием. Обратимся к самим рассказам. «Природный» фон короленковского рассказа — это хмурый столетний сосновый бор. В нем, точно в могиле, темно и сыро, и мало жизни, и мало света. Небо закрыто плотно сомкнувшимися вверху зелеными вершинами могучих деревьев. Деревья шумят, «ровно и протяжно», точно поют похоронную песню. И не видно конца и краю этой печальной картине... Другое дело у Горького. Действие рассказа переносится на юг, на берег моря; и мгла холодной осенней ночи, которая окружала героев, не так беспросветна. Она порою от костра «вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева—безграничную степь, справа — бесконечное море». Макар Чудра и рассказчик-старик в новелле Короленко — старые, бывалые люди. Они выполняют в рассказах одинаковые функции. Но это люди совершенно различные. От одного веет силой и бодростью, любовью к жизни, от другого — могилой. Старик у Короленко дряхл и душою, и телом. Он весь в прошлом. Прожив длинную, почти бесполезную жизнь, старик ничего не может сказать о ней, о своей жизни. Что он видел?
«— А что же мне видеть, хлопче? Лес видел...— неопределенно отвечает старик самому автору. — Шумит лес, шумит и днем, и ночью, зимою шумит и летом... И я, как та деревина, век прожил в лесу и не заметил... Вот и в могилу пора, а подумаю иной раз, хлопче, то и сам смекнуть не могу: жил я на свете или нет... Эге, вот как! Может, и вовсе не жил...» «—А я, вот смотри,— говорит Макар Чудра собеседнику,— в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать всё это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал». «...Эге, сколько я знаю!» — восклицает старый цыган. Слова Макара — не пустое хвастовство. По сравнению с короленковским дедом он, действительно, много знает. Дед придавлен, придушен действительностью, мысль его не поднимается выше самых простых «житейских» обобщений. Макар же пытается в своих суждениях стать выше запутанных противоречий действительности. Он, например, едко высмеял некоего старого толстовца, проповедника христианского смирения: «Тоже — учитель! Учат они меньше есть, а сами едят десять раз в сутки». Смешны для Чудры и короленковские деды: «...Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько,— и он широко повел рукой на степь.— И все работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь, вот он по капле с потом силы свои истощит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился — дураком».
Макар, хотя и чувствует красоту и прелесть жизни, но сам скептически относится к труду. Идеалы его неопределенны и противоречивы. Он лишь настоятельно советует Горькому не останавливаться на одном месте: «иди, иди — и всё тут»; «как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, так и ты бегай от дум про жизнь, чтобы не разлюбить ее». Не обладая ясным сознанием, он не знает, не видит выхода для человека-раба: «...Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб — как только родился, всю жизнь раб, и всё тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного». Макар не видит выхода для человека-раба, но он твердо знает одно — рабства не должно быть, ибо рабство — бич жизни. Он не верит в силы раба, но он верит в силу свободы. О великой силе свободной личности и повествует он в своей легенде о красавице Радде и Лойко Зобаре. Легенду рассказывает и дед из рассказа Короленко. Он по мере сил своих пытается повернуть героев своих перед слушателем самой выгодной стороной, употребляя сравнения из знакомой ему лесной жизни. Чтобы обрисовать внешний вид лесника Романа, дед говорит следующее: «Росту большого, глаза черные, и душа у него темная из глаз глядела, потому что всю жизнь этот человек в лесу один жил: медведь ему, люди говорили, всё равно, что брат, а волк — племянник. Всякого зверя он знал и не боялся, а от людей сторонился и не глядел даже на «их... Вот он какой был — ей богу, правда!» Хотя этот «лесной медведь» «порой и пану спуску не давал», но пан канчуками заставил Романа жениться на обесчещенной им (паном) девушке Оксане. И только тогда, когда панские бесчинства превзошли всякие границы, когда пан явился к нему в сторожку, проводил его на охоту, а сам остался с Оксаной, Роман поднялся на священную месть. Пан был убит. Правда, трудно сказать, был ли бы так решителен простодушный и доверчивый Роман, разгадал ли бы он коварные пановы замыслы, если бы не красавец Опанас, который сам любил Оксану и был также кровно обижен паном. Но так ли уж были сильны люди, убившие своего тирана? Роман заведомо выпадает из ряда сильнейших, ибо он мог «переломить себя» и исполнить волю пана, женившись на нелюбимой им сначала Оксане, а инициатива убийства пана принадлежит не ему, а Опанасу. И Опанас сам по себе не так уж силен. Он молод, ловок, красив и весел, однако не зубами вгрызался в свое счастье, а долгое время следовал за ним покорно и безропотно. На его глазах пан бесчестит невесту. Опанас молча переживает оскорбление; на его глазах отдает пан Оксану в жены леснику Роману, Опанас напрасно валится в ноги к своему господину, напрасно умоляет пана разрешить ему жениться на любимой. И только в лесу, у сторожки лесника, зреет мысль Опанаса о мести. Но, прежде чем мстить пану, Опанас песней предупреждает его не делать новых мерзостей. Опанас смог убить пана, но не смог убить в себе дух безропотного повиновения воле «судьбы», не смог раздавить в себе раба. Он оставил свое счастье в руках Романа и, точно вор, пользовался им украдкой... Иное дело — горьковские герои. Не разделит ни с кем своего счастья Лойко Зобар, и не уступит своей воли, своей свободы красавица Радда. Сильные, смелые, красивые, гордые, они сеют вокруг себя радость и наслаждаются ею, ценя выше всего свободу, выше любви, выше самой жизни, ибо жизнь без свободы — не жизнь, а рабство. Не жалеет Макар и красок, чтобы обрисовать своих героев. Уж если усы у Лойко, то непременно до плеч, «очи, как ясные звезды горят, а улыбка — целое солнце, ей богу!»— божится старый Чудра. Хорош Лойко Зобар, но еще лучше красавица Радда. Старый цыган даже не знает слов, которые могли бы описать красоту ее. «Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает»,— уверяет Макар. Хороша и Оксана в рассказе Короленко. Только не смогла она противиться воле панской. Растоптал пан красоту ее девичью, опозорил. Хоть и чуяла она, что с приездом пана к леснику «из-за нее лихо будет», но безмолвно, безропотно «в углу у печки стала, глаза опустила» и слова вымолвить не смогла в ответ на его двусмысленные и обидные усмешки в присутствии Опанаса и Романа. А когда пан оказался в руках мстителей, она готова была забыть свои обиды и в ответ на просьбу пана о помощи говорила, как бы оправдываясь перед своим обидчиком и врагом: «Ох, лишенько мне, что же я сделаю?». Радда в противоположность слабой и робкой Оксане — смелый и гордый человек. Бессильным и смешным оказался перед Раддой всесильный пан. Старый магнат бросает к ногам красавицы деньги, готов на всё за один поцелуй, но гордая девушка не удостоила его даже взглядом. «Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала?» — ответила Радда на все домогания пана и тем вывела его из игры. Вольна была Радда в любви и счастлива. Но не о любви ее главная печаль, и не в любви ее счастье. Она говорит Лойко Зобару: «— Видала я молодцов, а ты удалей и краше их душой и лицом. Каждый из них усы себе бы сбрил — моргни я ему глазом, все они пали бы мне в ноги, захоти я того. Но что толку? Они и так не больно-то удалы, а я бы их всех обабила. Мало осталось на свете удалых цыган, мало, Лойко. Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А еще я люблю волю! Волю-то, Лойко, я люблю больше, чем тебя». И она гибнет счастливая, смелая, гордая и непобедимая. В рассказе Короленко масса инертна, пассивна, забита и безропотна. Люди пана покорно выполняют все его прихоти и боятся даже слово сказать своему суровому господину. Они не поддерживают Опанаса и Романа в их борьбе с паном. Больше того, пан среди дворни имеет верных людей. Старый слуга Богдан — преданный его пес. Он пытается помешать Опанасу и Роману осуществить правосудие и гибнет собачьей смертью. Другие слуги и доезжачие так безлики и робки, что от одного взгляда пана приходят в трепет и гасят в себе всякое недовольство произволом. Иное в «Макаре Чудре». Цыгане здесь не инертны и не пассивны. Сам Макар — непосредственный участник событий. Он в восхищении от своих героев, готов следовать за ними, как и другие в таборе. Ему импонируют сильные, смелые люди, способные не ждать счастья из чужих рук, а бороться за него. В столкновении пана и Радды принимает участие весь табор. Старый солдат Данило смело вступает в спор с паном. Когда пан, взревев, схватился за саблю, чтобы сразить старого солдата, кто-то из цыган «сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца», а табор дружно снялся и ушел. В единоборстве с паном Радда не одинока. Отсюда и ее сила. В рассказе Короленко не было такого единодушия даже среди «героических» натур, не говоря о толпе. Вспомним сцену в избушке лесника. Пан, посмеиваясь и поглаживая усы, двусмысленно и нахально посматривает на зардевшуюся и растерявшуюся Оксану, а Роман «тут же топчется, шапку в руках мнет», беспомощный и жалкий. Опанас, по словам старика, плечом об стенку уперся, стоит себе, бедняга, нахмурился, не весел... Никто из них не посмел вступиться за любимую женщину. Больше того, Роман с Опанасом едва не подрались меж собой. Пан помешал: «топнул ногой,— и они замолчали».
Опанас Швидкий, окончательно потеряв надежду образумить чванливого и распутного пана, убивает его и уходит гайдамачить, гуляет с проворными хлопцами «по большим дорогам да по панским усадьбам». Однако ничего не изменилось от этого ни в его личной судьбе, ни в судьбе товарищей. Он жив только в воспоминаниях старика. Старик выучился от него играть на бандуре, но у него «никто игры не перенял». «Когда я умру, — говорил старик — так, пожалуй, и нигде уже на широком свете не слышно будет звона бандуры. Вот оно что!» Молодое поколение к воспоминаниям старика до прозаичности равнодушно. Шумит непогода, тревожно мечется на лавке старик, зовет Оксану, и в ответ слышится с печки спокойный голос Мотри: « — Спи, старик, спи»...
«— Вот всегда так,— жалуется она,— в бурю по ночам всё Оксану зовет. И забыл, что Оксана уже давно на том свете. Ох-хо!
Мотря зевнула, прошептала молитву, и вскоре опять в избушке настала тишина, прерываемая лишь шумом леса да тревожным бормотаньем деда»... Захара и Максима, внуков Романа и Опанаса, не тревожили ни зовы старика, ни стоны соснового бора, ни тяжелый ливень, ни разгулявшаяся буря. Они, повидимо-му, спали крепким, тяжелым сном...
На святой Руси петухи кричат, Скоро будет день на святой Руси...(1)
— вещала старая литература. Не хочет Лойко Зобар ждать прихода дня, а рвется сам навстречу ему.
Гей, гоп-гей! Ну, товарищ мой!
Поскачем, что ль, вперед?! Одета степь суровой мглой, А там рассвет нас ждет!
Не по душе Лойко Зобару пассивные свидетели жизни. Он хочет быть борцом.
Гей-гоп! Вдруг день придет сюда, А мы с тобою спим. Эй, гей! Ведь мы с тобой тогда В огне стыда сгорим! Страстное стремление к свободе Радды и Лойко Зобара не пропало даром: красавица Нонка, дочь Макара Чудры — копия Радды. Она явилась в мир не просить, а требовать. Недаром ее голос звучал всегда как-то странно, недовольно и требовательно.
Но не только Нонка и, может быть, не столько она является подлинной наследницей свободолюбивых порывов
--------------------------------------------- 1. Строки принадлежат перу Н. В. Берга (1824—1884 гг.) — журналиста, поэта, переводчика. --------------------------------------------- Лойко и Радды, сколько сам народ, молодые и старые цыганы. В рассказах «Лес шумит» и «Макар Чудра» ставится вопрос о героическом в жизни. Жалоба на отсутствие героического, высказанная стариком бандуристом, Короленко не оспаривается, а подчеркивается всем ходом повествования.
Утверждение Радды, что якобы «мало на свете осталось удалых цыган», опровергается самой жизнью. Желая отыскать героя в жизни, проверить силу удали молодецкой, Радда подвергает своего любимого Лойко Зобара мучительным пыткам и страданиям.
Молод, весел, удал и смел Лойко Зобар! Славную песню поет он цыганам. Нравится эта песня солдату Даниле, растревожила она и старого цыгана Нура, по душе была и другим. Не понравилась только Радде. «— Вот так однажды комар гудел, орлиный клекот передразнивая», — сказала она Зобару, но обидела всех: «точно снегом в нас кинула»,— поясняет Макар. Много слышала красивых слов гордая девушка, но теперь желала видеть дело. Не понимая истинного замысла Радды, цыганы с тревогой и участием следят за поединком двух гордых и сильных людей. Им нравится вольнолюбивая натура Зобара. От опасений, что молодой Лойко упадет к ногам красавицы, сменит волю на поцелуй, забудет удалую жизнь и вместо живых песен запоет любовные нежные песни Радде, не по себе стало людям. «Даже уйти куда-то хотелось, лишь бы не видать, как Лойко Зобар упадет в ноги девке — пусть эта девка и Радда,— говорит Макар.— Стыдно было чего-то, и жалко, и грустно». Убил Лойко Зобар Радду и этим оправдал надежды гордой девушки и развеял неосознанную, смутную тревогу цыган. Не с проклятиями на устах, а с улыбкой и громким прощальным приветом умерла Радда, одобряя Лойко, благословляя его подвиг и своей собственной кровью утверждая права человека на свободу. Связать бы надо Лойко Зобара, но никто не видел в нем преступника. «Не поднялись бы руки взять Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы»,— утверждает Макар Чудра. Умер и Лойко Зобар. Но не умерла воля к свободе. Она жила в сердцах цыган, в сердце народа. Если в рассказе Короленко слабое бессвязное бормотание деда скорее лишь символически гармонирует с мощными стихийными силами природы, то в рассказе Горького стихия созвучна могучему порыву героев: «Усиливался дождь, и море распевало мрачный и торжественный гимн гордой паре красавцев-цыган — Лойко Зобару и Радде, дочери старого солдата Данилы». Как видно, в оценке аналогичных по своей сути событий у ученика и его литературного учителя проявляется не только общность взглядов, но и намечаются существенные расхождения.
Короленко и Горький единодушны в отношении к старой народнической беллетристике, они признают необходимость героического в литературе и жизни. Они твердо убеждены в том, что героическое начало необходимо искать в самой жизни, в истории. Однако как в оценке характера героического, так и в изображении (носителей этого героического начала у Горького уже в первом печатном произведении выявляется своя оригинальная точка зрения, существенно отличная не только от народнической беллетристики, но даже и от такого прогрессивного писателя, как В. Г. Короленко. Расставшись со многими рационалистическими схемами народников, разочаровавшись в наивной вере в «народную мудрость», Короленко, однако, не переставал никогда верить в возможность преобразования общества. По Короленко, сопротивление гнусной действительности законно и необходимо. Он ищет протестантов в жизни и изображает их на страницах своих произведений. Так рождается цикл его рассказов о сибирских бродягах, о людях подземелья, о бунтарях. Но художник в 80-е годы не видел в народе естественного носителя революционной энергии. Это подтверждается не только анализом новеллы «Лес шумит», но и любым другим произведением. Например, в рассказе «Федор Бесприютный» арестанты, совершенно бесправные, притесняемые на каждом шагу, терпеливо несут свой крест. Когда им предлагали протестовать, изменить порядок, они возражали: «— Да ведь как уж... не нами заведено... невозможно менять...» Толпа еще спит у Короленко. Правда, среди толпы встречаются бунтари. Эти герои-протестанты, хотя и вышли из народа, но от народных масс оторвались и являются не типичными представителями его, а исключениями. Для Короленко его бродяги, бунтари — носители отвлеченной идеи справедливости, присущей человечеству. Это легко проследить на любом произведении Короленко 80-х годов, в том числе и на новелле «Лес шумит». Опанас — не крепостной, он вольный сын гайдамака. У него нет ничего общего с основной крестьянской массой. Роман хотя и «крепак», но в силу своего положения от «громады», от общества отделился, жил медведем в лесу, всякого «зверя знал и не боялся, а от людей сторонился и не глядел даже на них».
Герои Горького являются подлинными представителями народа. Лойко Зобар — не сторонится людей. «У него не было заветного — нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол!» — говорит старый цыган. Горький, рисуя своих героев в «Макаре Чудре», видит в них самих активное начало, необъятные силы. Лойко Зобар и Радда — типичные выразители еще неоформленных, смутных идеалов самой массы. Этим объясняется та неразрывная связь, которая установилась между Лойко Зобаром и Раддой, с одной стороны, и цыганами, т. е. народом,— с другой. Старику из легенды Короленко некому было передать унаследованный от Опанаса талант музыканта, а Лойко Зобара люди слушают с жадностью. «Каждая жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился рабом ее. И коли бы тогда крикнул Лойко: «В ножи, товарищи!»—то и пошли бы мы все в ножи, с кем указал бы он»,— утверждает Макар Чудра. В 90-е годы Короленко изменил свой взгляд на народ и в рассказе «Река играет» (1892 г.) «первый сказал о мужике новое и верное слово» (Горький). Образ Тюлина Горький очень высоко ценил и неоднократно возвращался к нему. Что касается «романтических» рассказов Короленко, то о них своих суждений Горький не оставил. Таким образом, если Короленко и Чехов в 90-е годы только приближались к изображению героизма самих масс, то Горький начал с него. С первого своего рассказа Горький выступает как певец нового, пролетарского периода революционно-освободительного движения в России. Уже в «Макаре Чудре» он затронул такие струны, каких еще не касалась рука художника. С каждым новым произведением креп и возвышался молодой голос писателя. Лойко Зобара сменяет поэтический образ борца за народное дело Данко. «Жизнь — борьба, всегда борьба!» — бросил лозунг Горький, заглушая скучное монотонное брюзжание декадентов. В знаменитой «Песне о Соколе» Горький пел:
Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых — вот мудрость жизни! И когда надвигалась революционная буря 1905 года, Горький радостно встретил ее бессмертным приветственным гимном: Пусть сильнее грянет буря!
«Борцом против самодержавия», «талантливым выразителем протестующей массы» назвала Горького в 1902 году ленинская газета «Искра». Таким образом Горький уже в начале 90-х годов в рассказе «Макар Чудра» с исключительной чуткостью уловил наступление пролетарского периода революционного движения в стране и в своем романтическом произведении впервые в литературе той поры показал единство народа и его героев, у которых одно желание и одна цель — свобода, и которые не будут ждать прихода дня, а готовы мчаться навстречу этому дню. Правда, герои Горького еще не знают ни конкретного содержания этого священного слова, ни путей к светлому дню, но они твердо уверены, что жизнь без свободы — не жизнь, а рабство, и потому гибнут во имя ее и остаются бессмертными в сердцах народа.
