А.А.Волков. "Русская литература ХХ века. Дооктябрьский период." Издательство "Просвещение", Москва, 1964 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Поэт поднимает людей на активный протест против земли, «обжиревшей, как любовница». Он призывает угнетенных — «голодненьких», «потненьких», - «покорненьких» — окрасить «понедельники и вторники» «кровью в праздники», т. е. к открытой революционной борьбе. Настоящие человеческие качества, утверждает Маяковский, не у «жирных» лабазников, а у людей труда, ибо они являются полноправными хозяевами мира: Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев людей, как мы,
от копоти в оспе. Я знаю — солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи! Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени! Мы — каждый — держим в своей пятерне миров приводные ремни!
Призыв Маяковского к этим людям звучит в унисон с настроением демократических масс народа, идущих уверенно на штурм старого мира. Поэт предчувствует революционную грозу: Где глаз людей обрывается куцый, главой голодных орд в терновом венце революций грядет шестнадцатый год. Сам Маяковский впоследствии определил свою поэму как четыре крика «долой»: «Долой вашу любовь!», «Долой ваше искусство!», «Долой ваш строй!», «Долой вашу религию!». В поэме тема неприятия буржуазной действительности тесно переплетается с неприятием всех ее надстроек. Лирический герой поэмы — не «проситель», не «страдалец», а гордый человек, почувствовавший себя подлинным хозяином земли, создателем ее культурных ценностей. Чувство высокой, одухотворенной любви сталкивается с законами купли-продажи, против которых поднимает свой голос поэт. Вошла ты резкая, как «нате!», муча перчатки замш, сказала: «Знаете — я выхожу замуж». Что ж, выходите.
Ничего. Покреплюсь. Видите — спокоен как! Как пульс покойника. Помните? Вы говорили: «Джек Лондон,
деньги, любовь, страсть»,— а я одно видел: вы — Джиоконда, которую надо украсть! И украли.
Маяковский грозно обвиняет тех, кто в этом мире украл любовь, лишил человека естественных прав, данных самой жизнью. Взгляд Маяковского на любовь противоположен господствовавшей в буржуазной литературе морали. Это — не деловой сговор торгашей, и это — не мистическая бесполая и бескровная любовь декадентов. Любовь в изображении Маяковского — большая страсть со страданиями, думами, любовь земная, человеческая! Идея неприятия порочного общественного устройства и порочной любви соединяется с отрицанием буржуазного искусства. Это искусство оторвано от народа, оно не выражает подлинно человеческих чувств, оно не может дать человеку из народа ни гимнов, ни ораторий, ни слов. Его темы камерные, словарь дряхлый, обветшалый. Пока поэты «выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево, улица корчится безъязыкая». По адресу поэтов типа Северянина, «чирикающих, как перепел», поэт гневно восклицает: «Как вы смеете называться поэтом?» Он утверждает веру в творческие силы поэзии, выражающей волю и разум людей труда: Их ли смиренно просить:
«Помоги мне!» Молить о гимне, об оратории! Мы сами творцы в горящем гимне — шуме фабрики и лаборатории.
Маяковский осмысливает тему искусства в боевом, революционном духе. Выступая с протестом против устоев буржуазного общества, Маяковский не мог пройти мимо религии, освящающей эти устои. Поэт вступает в единоборство с «крохотным божиком», грозит «раскроить» его «отсюда до Аляски», заставляет «дрожать» ангелов. Маяковскому нужно было отвергнуть принципы религии, призывающей людей к смирению, чтобы открыть им глаза на мир, внушить им права хозяина, а не «раба божьего» на земле. К народным низам направлены призывы поэта: Выньте, гулящие, руки из брюк,— берите камень, нож или бомбу, а если у которого нету рук,— пришел чтоб и бился лбом бы. Маяковский назвал «Облако в штанах» трагедией. Трагично в своей основе отношение человека к окружающей действительности, ибо вся жизнь его окована цепями буржуазного закона, религии, денег, лживой морали. Поэт осмысливает действительность как противоречие и видит свою миссию в борьбе за права человека. Однако в поэме «Облако в штанах» проявились отзвуки «гуманизма жалости». Выражая веру в близкое начало революции, поэт вместе с тем писал: А я у вас его предтеча; я, где боль, везде; на каждой капле слезовой течи
распял себя на кресте. В идейной концепции поэмы образу человека-борца сопутствует образ человека-страдальца, замордованного капитализмом, неспособного на организованную борьбу за свои права. Но в целом поэма утверждает подлинный гуманизм. Людские страдания становятся личной темой Маяковского, а личное и человеческое — нераздельно.
Этот гуманизм был революционным в условиях антигуманистического общественного строя. И сам Маяковский прекрасно чувствовал революционную установку своей поэмы: «Чувствую мастерство. Могу овладеть темой. Вплотную. Ставлю вопрос о теме. О революционной. Думаю над «Облаком в штанах». Всем своим содержанием поэма противостояла шовинистическому «знамению времени» в буржуазной литературе эпохи империалистической войны. Поэма была начата осенью 1914 и закончена в июле 1915 года. В отдельном ее издании царская цензура сделала большие изъятия. По этому поводу Маяковский писал иронически: «Облако вышло перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных точек». Первоначально поэма называлась «Тринадцатый апостол». Цензура увидела в этом богохульство и потребовала переменить название, но образ «тринадцатого апостола» — поэта, провозвестника новой морали, нового искусства, нового строя — остался центральным в поэме. Особенно пострадали от цензуры вторая и четвертая части. Вскоре после появления «Облака в штанах» Маяковский выступил со статьей «О разных Маяковских», в которой дал авторский комментарий к поэме. Весьма знаменательно, что в этой статье он особенно акцентировал внимание на второй части, процитировав целый ряд наиболее острых в идейном отношении строк поэмы. Эти строки, писал поэт, обращаясь к читателю, «ножами будут в ваших руках». Он выделяет призыв к «голодненьким, потненьким, покорненьким», окрасить кровью «понедельники и вторники», а также свою роль провидца будущей революции: Я проходящий у сегодняшнего племени, как длинный скабрезный анекдот, вижу идущего через горы времени, которого не видит никто.
Такое истолкование собственной поэмы красноречиво свидетельствует об ее идейной направленности — революционной как по замыслу, так и по его художественному выполнению. Маяковский смело отвергает старые каноны сюжетной поэмы, он разрывает повествовательную ткань лирическим монологом, переключает голос лирического героя в страстную призывную ораторскую речь. Лирическое начало, главенствующее в поэме, несет в себе типические переживания человека-борца, уверенного в своих силах для борьбы с деспотизмом. Поэт решительно ломает ритмические каноны — он меняет размеры в соответствии со смысловыми переходами, он обогащает рифму, прибегая к свежей, необычной рифмовке, преследуя цель выделить смысловое содержание слова, поставленного в конце строки. Смысловому наполнению слова, емкости его способствуют неологизмы, которые поэт обильно вводил в поэтическую речь, добиваясь ее лаконичности, экспрессии. В поэме «Флейта-позвоночник» (1915) Маяковский со всей страстью обрушивается на тех, кто отнял у человека любовь, которую поэт воспринимает как социальное чувство, как большую любовь к людям, к человечеству. Гимн любви с особой силой звучал в дни шовинистического разгула и милитаристской пропаганды. В поэме «Флейта-позвоночник» Маяковский как бы продолжает один из четырех криков «Долой вашу любовь!», придав ему глубоко личное, подчас автобиографическое звучание. Вместе с тем это личное естественно включается в план общественного протеста против строя, подменившего чистую любовь продажной. Образ «накрашенной, рыжей» во «Флейте-позвоночнике» воплощает черты женщины — объекта купли-продажи, такой же вещи, как и «жемчуга ожерелий». Именно против бесчеловечного надругательства над любовью поднимает свой крик поэт. Захлопали двери. Вошел он,
весельем улиц орошен. Я как надвое раскололся в вопле, крикнул ему: «Хорошо, уйду, хорошо! Твоя останется. Тряпок нашей ей, робкие крылья в шелках зажирели б, смотри, не уплыла б. Камнем на шее
навесь жене жемчуга ожерелий!» Поэма «Война и мир» (1916) с большой силой выражает пафос протеста против грабительской войны. Здесь Маяковский доходит до понимания сущности и характера мировой войны, прозорливо видит, как за пышными фразами империалистов о защите отечества «золотолапым микробом вился рубль». Объявляя войну величайшим преступлением, Маяковский стремился «сквозь строй, сквозь грохот» пронести любовь к живому, он выступал в качестве «глашатая грядущих правд», он мужественно поднимал «единственный человечий средь воя, средь визга» голос против войны.
Личные отношения поэта к изображаемым ужасам войны воссоздает лирический образ человека-гуманиста, стихийно устремленного в светлое будущее. В заключительной части поэмы Маяковский рисует утопическую картину грядущего братства народа, когда родина поэта щедро раскроет человеку свои дары: Чьих голосов мощь в песни звончее сплеталась?! Россия сердце свое
раскрыла в пламенном гимне! В поэме «Война и мир» сказались благородные порывы поэта, горячо любящего человека, всей логикой своей поэзии утверждающего: «Человек — это звучит гордо». В противовес жестокому истреблению людей на войне, Маяковский провозглашает «славу, славу, славу» всякому «живущему на земле» без различия его национальности. Он верит, что «придет он», «свободный человек» — этими горячими словами веры в светлое будущее заканчивается поэма. Горячая любовь к человеку придает поэме лирическое звучание. В гуманизме раннего Маяковского заложена его сила. Гуманизм заставляет поэта со всей энергией обрушиваться на основы общественного строя, уродующего и давящего человеческую личность, показать всю омерзительность господствующих классов и решительно отвергнуть их лицемерную мораль, их продажную любовь, их грабительскую, человекоубийственную войну и встать на позиции интернационализма: Тогда над русскими, над болгарами, над немцами, над евреями, над всеми по тверди небес, от зарев алой, ряд к ряду,
семь тысяч цветов засияло из тысячи разных радуг. Отдельные выдержки из этой поэмы были напечатаны в горьковской «Летописи». В 1914 году произошла первая встреча Маяковского с Горьким. Непримиримое отношение к капитализму, подлинную любовь к человеку, задавленному социальным гнетом, увидел Горький в творчестве молодого поэта и с большим вниманием отнесся к Маяковскому. Родственник Горького, Б. Юрковский, писал в 1916 году в своем дневнике: «Алексей Максимович за последнее время носится с Вл. Маяковским. Он его считает талантливейшим, крупнейшим поэтом. Восхищается его стихотворением «Флейта-позвоночник». Говорит о чудовищном размахе Маяковского, о том, что у него — свое лицо» (1). В апреле 1915 года в «Журнале журналов» появилась статья Горького о русском футуризме, в которой писатель указывал, что «русского футуризма», подобного итальянскому, не существует, а имеются отдельные «талантливые люди», в их числе Горький называет Маяковского.
---------------------------- 1. Цитируется по книге: В. Катанян, Маяковский. Литературная хроника, изд. 2, изд. «Советский писатель», Л., 1948, стр. 80. ----------------------------- В феврале 1917 года Маяковский закончил поэму «Человек». В этой поэме он развивает гуманистические мотивы «Облака в штанах» и «Флейты-позвоночника». Он воспевает человека с большими страстями, у которого «под шерстью жилета бьется необычайнейший комок». Этому человеку противостоит жестокий враг — «лысый» хозяин жизни, созидающий законы и господствующие идеи, управляющий наукой, религией.
«Повелитель всего, отбирающий у человека любимую, отдающий ее «за море»,— это «золотоворот франков, долларов, рублей, крон, иен, марок», воплощающий многоликую силу хищнического империализма. Жестоко обличая силы, враждебные человеку, Маяковский в предоктябрьский период еще лишь мечтает о будущем, которое рисуется ему пока смутно, утопически. В этот период поэт выступает представителем демократической литературы, выражая с большой силой антибуржуазный пафос и мечту о разрушении старого прогнившего строя. Великая Октябрьская социалистическая революция, поднявшая массы на борьбу за справедливый социальный строй, направила мечты Маяковского в реальное общественное русло, показала ему подлинные пути борьбы за светлое будущее. Маяковский без колебания принял революцию и в первые же дни после ее свершения призывал деятелей искусства: «Нужно приветствовать новую власть и войти с ней в контакт». Уже в стихотворении «Революция. Поэтохроника» Маяковский воспел народ, поднявшийся на борьбу; он увидел в революции «величие сердца человечьего». Гуманистические мечты раннего Маяковского соединились с идеями Великой Октябрьской социалистической революции. Отдав некоторую дань футуристическому экспериментаторству в своих ранних стихах, Маяковский все более противостоит заумным изыскам футуристов, «запутавшихся в паутине рифм». В свои художественные искания Маяковский внес «пафос социалиста, знающего неизбежность крушения строя». От разрозненных фиксаций предметов, выступающих в необычных сочетаниях, от самоцельной живописи деталей городского пейзажа в своих первых стихах Маяковский приходит к социальным темам. Он не довольствуется одним стремлением передать быстрый темп жизни современного города, как этого хотели футуристы. Обращение Маяковского к идейно острым темам, его стремление к заострению антагонизма между социально придавленными «низами» и «жирными», которых он «с детства привык ненавидеть», естественно, заставило его искать такие изобразительные средства и художественные приемы, которые оказались бы адекватными его идейным устремлениям. Все художественные поиски Маяковского были направлены на создание «демократического искусства», на то, чтобы труд поэта стал общественно полезным. Он резко противопоставил свой поэтический язык вычурно-эстетическому языку поэтов типа Игоря Северянина. Изображенная Маяковским дисгармония городских картин своеобразно отражала уродства и ненормальности человеческих отношений, которые в восприятии поэта являлись антиэстетичными. Для обличения их требовались «грубые» слова, и сам факт использования их являлся средством идейно-художественной оценки. С другой стороны, использование Маяковским простонародной, грубой лексики было обусловлено его стремлением создать «язык безъязыкой улицы», чтобы выразить чувства и настроения «толпы». Все это делало закономерным стремление поэта снизить свой словарь, включить в него простонародную, «вульгарную» лексику. Недаром он себя представляет в «Облаке в штанах»: ...я человек, Мария,
простой выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни. А вот образ самой толпы, выразителем голоса которой выступает поэт: Мокрая, будто ее облизали, толпа. Прокисший воздух плесенью веет. («Эй!»)
Подобное упрощение поэтической речи имело свое историческое оправдание, оно соответствовало стремлению к демократизации стиха и явилось своеобразной формой отталкивания от слащавой, приглаженной и выспренной лексики буржуазно-дворянской камерной поэзии. Маяковский стремился к тому, чтобы сделать поэтическую речь созвучной массам, для этого он много и упорно работал над ее выразительностью и эмоциональностью. В отличие от декадентско-футуристской «зауми» стихотворения Маяковского становились все более доходчивыми. И характерно, что эта доходчивость стиха Маяковского сочетается с его полемичностью по адресу «чирикающих» поэтов, выраженной в стихотворении «Братья-писатели»: Слушайте, литературная братия!
Сидите, глазенки в чаишко канув. Вытерся от строчения локоть плюшевый. Подымите глаза от недопитых стаканов.
От косм освободите уши вы. Вас, прилипших к стене, к обоям, милые, что вас со словом свело?
Вся полемическая направленность этого стихотворения подготавливает его резкий, саркастический вывод: «Если такие, как вы, творцы, мне наплевать на всякое искусство». Маяковский стремился в противовес подобному «искусству» создать такую поэзию, которая отвечала бы потребностям реальной жизни, отражала бы взрывчатые силы эпохи, накал страстей, пафос борьбы противостоящих классовых сил. Своеобразие поэтического стиля раннего Маяковского состояло в том, что его большой социальный подтекст находил многообразное выражение. Большой эпический материал, включенный в диапазон поэзии Маяковского, как бы подчинен лирическому субъекту: личный голос смело вторгается в повествовательную канву стиха, подчиняя себе логику, связь и последовательность событий. В поэмах Маяковского связь отдельных частей и «кусков» осуществляется при помощи внутреннего голоса, отсюда — большой эмоциональный напор, нарушающий плавность композиции и создающий лирическую экспрессию. Эти характерные черты стиля Маяковского находят свое выражение в поэтическом языке. Наряду с живой, народной речью поэт использует книжные и даже библейские реминисценции, наряду с речью «низкой» он употребляет «высокий» и даже торжественный стили. И все это делается не ради экспериментаторства, а потому, что само содержание многообразно: сатирическое обличение вполне органично сочетается с ораторским утверждающим пафосом, с плавной повествовательной речью.
Подчас Маяковский употребляет лексику высокого стиля не только в серьезном, утверждающем плане, но иногда и в плане иронического, пародийного переосмысления. Особенно часто Маяковский подвергает снижению атрибуты религиозных текстов. Библейские персонажи даются в комедийной интерпретации. Так, апостол Петр в поэме «Облако в штанах» изображается как плясун, а ангелы — как крылатые прохвосты. Обращаясь к богу, поэт пишет: Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу, и вина такие расставим по столу, чтобы захотелось пройтись в ки-ка-пу хмурому Петру апостолу.
Таким же образом поэт снижает и вводит в житейский обиход атрибуты космоса, которые испокон века трактовались как творенья божьей воли. Стихотворение «Эй!» заканчивается весьма знаменательным призывом: Эй! Человек, землю самое
зови на вальс! Возьми и небо заново вышей, новые звезды придумай и выставь, чтоб, исступленно царапая крыши,
в небо карабкались души артистов Своеобразной формой снижения космических явлений и атрибутов является прием гиперболизма. Гиперболизируется образ самого поэта, свободно распоряжающегося небесными телами: «...уйду я, солнце моноклем вставлю в широко растопыренный глаз». Силы природы включаются поэтом в социальный план, они как бы очеловечиваются и становятся участниками общественной борьбы: Вдруг и тучи, и облачное прочее подняло на небе невероятную качку, как будто расходятся белые рабочие, небу объявив озлобленную стачку. В поэме «Война и мир» космические тела и природа становятся участниками мирового катаклизма — человеческой бойни: Седовласые океаны вышли из берегов, впились в арену мутными глазами. Пылающими сходнями спустилось солнце — суровый вечный арбитр.
Выгорая от любопытства, звезды глаза повылезли из орбит. Стиль Маяковского характеризуется богатством изобразительного строя, он густо насыщен метафорами и сравнениями. Их функция действенна: общую мысль они делают доходчивой, подчас зрительной и осязаемой: «дней жутких, как штыков острия»; «ямами двух могил вырылись в лице твоем глаза»; «забыть вас, ненужных, как насморк, и трезвых, как нарзан»; «остров, как женщина в розовом капоте». Иногда конкретизация сравниваемого явления с другим достигается не «зрительным» образом, а своеобразным идейно-психологическим наполнением одного из них. Например: «Эту ночь глазами не проломаем, черную, как Азеф». Так в сравнении предмет или понятие иронически оценивается автором, достигающим при этом точности характеристики. Наряду с метафорами и сравнениями, конкретизирующими отвлеченную мысль, Маяковский употребляет метафоры, переводящие конкретную мысль в общий, отвлеченный план. У раннего Маяковского мы встречаем также развернутые метафоры, перерастающие в многопланный символ (пролог к поэме «Облако в штанах»). Нередко метафора приобретает самостоятельное значение, становясь как бы внутренней миниатюрой. Переходя в сложные ассоциации, метафора теряет «прояснящую» функцию, утяжеляет стих, затрудняет его восприятие, особенно когда она сочетается с инверсиями. О ранних стихах, стиль которых отмечен этими чертами, впоследствии сам Маяковский самокритически говорил: «Эти вещи наиболее запутанные, они чаще всего вызывали разговор о том, что они непонятны». Вот почему Маяковский от сложных и многословных метафор и сравнений эволюционировал к краткости и ясности, которой отмечены лучшие страницы его дооктябрьских стихов и поэм. Этим достигалась динамичность повествования: Вы думаете, это бредит малярия?
Это было, было в Одессе. «Приду в четыре»,— сказала Мария. Восемь. Девять. Десять.
Маяковский показал замечательный пример творческого отношения к слову, максимально используя все его оттенки для выражения нужной мысли. В противовес символистам, рассматривавшим слово как «волшебство», как «магию», Маяковский подходит к слову как мастер, обрабатывающий материал соответственно своему замыслу. Так появляется иронически переосмысленное слово «божик». Подобный прием дает возможность максимально уточнить авторскую идею, передать смысловые оттенки. Особенно часто Маяковский видоизменяет глаголы, делая производные от них слова: «изласканно», «гучковеет» (здесь существительное превращено в глагол), «выцелован», «выжуют». Конечно, вводя подобные слова-неологизмы, Маяковский не претендовал на внедрение их в живую, разговорную речь, как утверждали некоторые его недоброжелатели. Поставленная им задача была конкретна: повернуть слово такой стороной, которая бы открыла в нем новые «резервы», что уточнило бы авторский замысел.
Стремление к преодолению разрыва между поэтической и прозаической речью сказалось и в той реформе ритмической структуры стиха, которую осуществил Маяковский. Преодолевая смысловую ограниченность и художественную условность декадентской поэзии, Маяковский осознал необходимость отказаться от силлабо-тонической (слого-ударной) системы стихосложения, с канонизированным в ней чередованием ударных и безударных слогов, с определенным числом их. Маяковский обратился к живой практике русской народной поэзии и к творческому опыту некоторых писателей-классиков (Пушкина, Некрасова в первую очередь) в использовании тонической системы, основанной на определенном количестве ударных слогов при произвольном количестве безударных. Это открывало возможность акцентировать смысловое значение особенно важного слова в строфе, а также ускорять или ослаблять темп стиха в зависимости от этого смысла. А для Маяковского, стремившегося запечатлеть многообразие жизни в ее различных социальных пластах, в ее героическом взлете и в ее уродливом облике это было особенно важно. Важно потому, что для Маяковского не существовало застывшего однообразия форм и канонизированных тем. С именем Маяковского связано новаторство в области стихотворной рифмы. Его рифма всегда свежа и необычна. Маяковский отбросил условность однородных сочетаний рифм (женской с женской, дактилической с дактилической и т. д.). Он широко использовал неточную, ассонансную и приблизительную рифмы. Например: «голубо — любовь», «тоска — в очках», «выник — именинник», «спанья — коньяк». Особенно много сделал Маяковский для внедрения в поэзию составных рифм. Они многообразны, вот некоторые примеры: «ад тая — проклятая», «губ — ему — глупому», «лике их—-великие», «бумаги я — магия», «звери точно — чахоточного», «груба как — рубака», «ноги как — логика», «под панцирь — испанцы». В своем художественном новаторстве Маяковский пошел путем, принципиально отличным от пути футуристов. Если для футуристов слово было лишь материалом для версификации и эксперимента, то Маяковский рассматривал слово как средство для раскрытия живого многообразия действительности. В этом отношении он продолжал традиции русской классической поэзии, шедшей по пути углубления и расширения жизненного материала, входившего в сферу поэзии. Он продолжил искания русских поэтов прошлого, открывающие возможность глубокого изображения народной жизни. В отличие от футуристов Маяковский боролся не с классикой, а со своеобразным причесыванием классиков в угоду господствующим вкусам.
Вся поэзия дооктябрьского Маяковского свидетельствует о том, что он глубоко уважал и продолжал традиции русских классиков. В свою очередь, традиции Маяковского нашли многообразное воплощение в практике советской поэзии всех последующих поколений вплоть до наших дней.
