А. Ляпидевский и др. "Как мы спасали челюскинцев" Под общей редакцией О.Ю.Шмидта, И.Л.Баевского, Л.З.Мехлиса Издание редакции "Правды", Москва, 1934 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
Начальник контрольно-пропускного пункта Чукотки А. Небольсин. ЧУКОТКА В ТЕ ДНИ
На громаднейшей территории Чукотки живет около пятнадцати тысяч чукчей и эскимосов. Вдоль всего берега тянется цепочка стойбищ и селений. Их не менее 50. Здесь, у моря, сосредоточено две трети всего населения. Море кормит, одевает и согревает. Живут преимущественно охотой на морского зверя. А морской зверь — это шкуры, мясо, жир. В глубине страны, в тундре — кочевники. Их богатство — олени и пушной зверь. Летом средством сообщения служит у нас водный путь, собаки. На собаках можно добраться в самые глухие места, надо только уметь беречь их силы. Ближайший от нас крупный центр — город Анадырь. Он находится в тысяче километров от Уэллена. До центра соседнего Чаунского района — тоже около тысячи километров. Связь с внешним миром мы поддерживаем исключительно по радио, через станцию в Уэллене. Сносимся главным образом с Анадырем и Петропавловском-на-Камчатке. Впервые я услышал о том, что существует пароход „Челюскин" и что он идет по пути „Сибирякова", в августе прошлого года, когда в Уэллен прибыли зимовщики для организуемой там полярной станции. Они рассказывали, что из Ленинграда вышел в экспедицию „Челюскин", что руководит экспедицией О. Ю. Шмидт, а капитан — В. И. Воронин.
„Сибирякова" мы знали. Когда он потерял винт, тральщик тянул его вдоль наших берегов. Охотившиеся в море чукчи долго потом рассказывали, как они встретили маленький пароход, тащивший за собой большой. „Челюскин" появился в чукотских водах примерно в половине сентября. В это же время с запада шли пароходы колымской экспедиции 1932 года, зимовавшие до этого в районе Чаунской губы. Наши воды становятся из года в год все оживленней. Раньше сюда лишь изредка заходили американские шхуны, да из Владивостока приплывали иногда „Ставрополь" и „Колыма". Шесть пароходов побывало у нас в 1931 году, 12 — в следующем. А в прошлом году нас посетило не меньше 20 судов. Наша угольная база — бухта Провидения стала походить на настоящий, живой порт. В конце сентября пошли разговоры о том, что „Челюскин" может зазимовать. Жители Уэллена видели, как „Челюскин", вмерзший во льды, дрейфовал в Берингов пролив, а потом — как его понесло обратно. Встречали его и в районе мыса Сердце-Камень, милях в 10—15 от берега. Он был беспомощен, льды тащили судно на восток. Чукчи тогда говорили, что, если бы „Челюскин" мог проломить кромку и приблизиться к берегу, дальше свободный путь был бы ему обеспечен.
В начале октября стало ясно, что ему не выбраться из льдов. Сведения о нем мы имели довольно часто, так как связь с центром он поддерживал через радиостанцию Уэллена. Так прошли ноябрь, декабрь и январь. В начале февраля погода стала резко ухудшаться. Февраль и март, пожалуй, худшие месяцы на Чукотке: дня почти нет, постоянная пурга. Я в эти дни объезжал свои участок. 13-го вечером прибыл на культбазу в бухту Лаврентия. 14-го начальник радиостанции принес телеграмму. В ней сообщалось, что „Челюскин" затонул, что в Уэллене создается чрезвычайная тройка для помощи челюскинцам и необходим мой приезд. В телеграмме указывались точно число, часы гибели „Челюскина", координаты и количество людей, выгрузившихся на лед. Деловая, ясная телеграмма. Через полтора часа я был в дороге. Я перебирал в памяти все средства, находившиеся в нашем распоряжении для спасения челюскинцев. Прежде всего я имел в виду три самолета, которые были у нас,— два «АНТ-4» и один «ЮГ-1». Самолеты мощные. Запас горючего для них был приготовлен. Казалось, что с их помощью можно будет снять челюскинцев со льдины. Тогда я еще не представлял себе всей сложности обстановки... Прежде всего я заехал на культбазу. Рассказал о случившемся Ляпидевскому и врачу Леонтьеву. Затем принялся собирать меховую одежду. Выезжая из дома, я загрузил нарту комплектами мехового обмундирования и спальными мешками. На культбазе собрал еще две нарты теплых вещей. Решил, что лучше иметь под руками лишнюю одежду, чем нуждаться в ней. 15 февраля в 5 часов утра мы выехали на четырех нартах. На две мы погрузили теплую одежду, на двух других ехали я и доктор Леонтьев. В пути по ту сторону залива нас встретил Шуваев, ехавший на первую районную партийную конференцию. Кроме того к нам присоединился чукча Ильмоч, председатель первого на Чукотке оленеводческого колхоза. Он ехал на пленум рика. Но мы попали в пургу. Нормально на путешествие до Уэллена надо было затратить 12—14 часов, нам же пришлось пробыть в пути почти двое суток. Ночью мы ехали с Ильмочем — он впереди, я за ним. Тьма кромешная. Ильмоч ехал налегке и проскочил по краю обрыва, но меня предупредить не успел. Моя тяжело загруженная нарта полетела вниз. Я вместе с ней. Нарта разбилась вдребезги. С помощью товарищей вытащил нарту наверх. Забрал документы, деньги, а все вещи оставил в таком месте, которое не заносит снегом. Своих собак припряг к остальным нартам. Пурга все не прекращалась. Было не холодно — градусов 30, но дул ветер, шел снег, стоял сильный туман. Пока шли вдоль берега, мы не теряли направления. Но потом мы должны были свернуть к селению Тунытлин. До него езды не больше часа. Прошло однако и два и три часа, а селения все нет. Остановились. Чукчи начали совещаться: где же дорога? Потом разошлись посмотреть, не отыщутся ли следы, какие-нибудь знакомые камни, обрывы, по которым можно будет определить, где мы находимся. Они все время ориентировались по ветру, и это их подвело, так как ветер переменил направление. После аварии я пересел к Ильмочу. Ко мне подходит Леонтьев и спрашивает:
— Заблудились? — Заблудились. — Ты знаешь, куда ехать? — Нет, не знаю. Леонтьев совсем приуныл. Он не часто ездил на собаках — и вот вторые сутки мерзнем, блуждаем, скатываемся в обрывы... Вдруг я вспомнил, что у меня есть компас. Здесь им почти не пользуются, так как едут обычно берегом. Но после того, как я однажды в осеннюю пургу всю ночь кружил в пяти километрах от своего дома и не мог найти дорогу, я решил с компасом не расставаться. Вытаскиваю компас. Видим, что все наши упряжки идут в прямо противоположную сторону от той, куда мы направляемся. Чукчам я сказал, что нам надо поворачивать обратно. Они сначала не соглашались со мной, но в конце концов компасу поверили. Мы повернули и ехали еще четыре-пять часов, пока не добрались до Тунытлина. На следующий день к вечеру приехали в Уэллен. Это был четвертый день после гибели „Челюскина". Здесь я узнал, что в районе создана чрезвычайная тройка, куда вошли председатель рика Трудолюбов, представитель Уэлленской станции метеоролог Хворостанский и начальник пограничного пункта в Дежневе Погорелов. Тройка решила мобилизовать 60 нарт и направить их на мыс Онман, а оттуда прямо по льду к лагерю Шмидта. По льду до лагеря надо было пройти примерно 140 — 150 километров, да еще от Уэллена до мыса Онман было около 500 километров. Путь следования нарт по льду должен был указывать самолет. Этот же самолет по выработанному плану должен был по пути экспедиции сбрасывать корм собакам, продовольствие людям и передавать все распоряжения. Эту затею я не одобрил. Она сразу показалась мне неразумной. Набрать 60 нарт — означало оголить весь район. Кроме того экспедиция должна была занять месяца два, успех ее сомнителен, а в это время здесь на месте без собак никакие другие меры помощи не были бы возможны. Мы должны были также помнить и о нуждах населения. Мобилизовать на два месяца всех собак — значило оставить чукчей без охоты, т. е. обречь их на голод. 18 февраля уэлленская тройка получила телеграмму за подписью т. Куйбышева о том, что председателем чрезвычайной тройки назначается начальник станции ГУСМП на мысе Северном т. Петров. (Мыс Северный от Уэллена примерно в 750—800 километрах.) А на другой день я получил телеграмму, что по распоряжению председателя правительственной комиссии т. Куйбышева я введен в чрезвычайную тройку. Вечером прибыло распоряжение т. Петрова задержать экспедицию Хворостанского. Экспедиция эта уже вышла 14-го, взяв в Уэллене 21 нарту и по пути предполагая собрать остальные. Я двинулся за Хворостанским и через четыре дня нагнал его на полпути, в селении Нешкан. Я объявил ему распоряжение задержать экспедицию и ехать на Онман, выбирая по пути посадочные площадки и заготовляя продовольствие. 28 февраля мы прибыли на мыс Онман. Населенный пункт мыса — селение Ильхетань в семь хозяйств. Связи с другими районами нет никакой. Здесь я встретил Егошина, работника ГУСМП с мыса Северного. Ему, так же как и Хворостанскому, не сиделось. Он хотел немедленно двинуться на лед к лагерю Шмидта. Чукчи однако отказались итти с ним. Они заявили: „Мы тебя не знаем, но знаем, что ты на морозе замерзнешь, так что лучше не пойдем, подождем". Пока что Егошин занялся тем, что поставил на острове Колючине и на мысе Онман сигнальные мачты с флагами. Оставаться на мысе Онман и создавать здесь базу для дальнейших работ было нецелесообразно. В семи ярангах немногое можно было сделать. Гораздо удобнее было перебраться в Ванкарем (за 35 километров от Онмана), где имелась фактория. Так и сделали. В тот же день мы перебрались в Ванкарем. Заведующий факторией коммунист т. Кривдун, старейший работник на Чукотке, очень помог нам в дальнейшей работе. Он в совершенстве владеет чукотским языком, и нет таких чукчей, которые не знали бы Иоргена,— так зовут они Георгия Кривдуна. Он пользуется среди них громаднейшим авторитетом. В Ванкареме 12 хозяйств, фактория, школа. Как раз в это время там проводили курсы работников советского строительства и курсы по подготовке ликвидаторов неграмотности на родном (чукотском) языке. Это было очень удачно. Мы таким образом сразу же приобрели прекрасный актив из местного населения для широкой организационной работы. Кривдуна я застал в очень плохом настроении. Он получил задание из Уэллена купить 100 оленей для питания в дальнейшем челюскинцев и должен был перегнать этих оленей в Уэллен. В Уэллене при этом вероятно не учли, что купить живых оленей на Чукотке почти невозможно. Причины тут исторического порядка. В конце прошлого столетия у нас было большое оленеводство, а на Аляске бродили лишь стада дикого оленя карибу. Американцы решили поставить оленеводство на широкую ногу. Они закупили и вывезли с Чукотки несколько тысяч маток. Это было в последних годах прошлого столетия и в начале нынешнего. Как раз после вывоза оленей, в 1904 и 1905 годах, на Чукотке вспыхнула жестокая эпизоотия. Олени гибли тысячами. И сейчас еще на берегу есть оседлые бедняки, о которых говорят, что в прошлом они были очень богаты. Я например знаю некоего Леве, про которого говорят, что он был так же богат, как Папыло. Этот Папыло сейчас имеет примерно 3 500 оленей,— Леве же разорила эпизоотия тех лет. Массовый падеж оленей шаманы объяснили тем, что чукчи продавали оленей живых да еще вдобавок на чужую землю. Духи, якобы охранявшие оленей, разобиделись и отомстили. После этого чукчи живых оленей перестали продавать. Мясо — пожалуйста. Чукча оленя убьет и тушу без головы отдаст, а о продаже живых оленей он и слушать не будет. II Кривдун хоть и ругался, но принялся за выполнение приказа. Он написал письмо учителю Котляренко, который работал в 250 километрах от Ванкарема, в глубине Чукотки, чтобы тот поговорил с кочевниками о продаже оленей. Кривдун сообщил в письме, что в ближайшее время выедет сам. Но выехать ему было не так легко. Надо было предварительно обеспечить все население товарами на время, пока фактория будет закрыта, а товары Кривдуна — это патроны, сахар, чай, мука, табак, спички, мануфактура, иголки, нитки, топоры. Он однако выехать не успел, как в Ванкарем прибыл сам Котляренко. Учитель приехал весь обмороженный и говорит:
— Спасибо тебе, что втравил меня в такое дело. — А что такое? Котляренко рассказывает огорченно, каким он пользовался уважением среди чукчей и как изменилось отношение к нему, едва только он заговорил о покупке живых оленей. Лучшие друзья перестали с ним разговаривать. Прежде всего не стали говорить с ним хозяева того стойбища, где он жил. Он стал ездить по соседям, но те тоже прервали с ним всякие отношения. Когда он вернулся к себе в стойбище, его встретили очень недружелюбно и даже, вопреки обычаю, не стали угощать его с дороги. Он понял, что ему надо уехать. Но ведь олени нужны были для пищи, стало быть нет никакой нужды настаивать на покупке их живьем! Я решил выехать в тундру для заготовки мяса. Успешное проведение заготовок приобрело уже политическое значение, так как кулаки и шаманы повели свою агитацию. Они говорили чукчам: — Какое нам дело до того, что русские потерпели крушение? Пусть гибнут или пусть спасаются сами своими силами. Нас это не интересует. Они не наши, по чужой земле ходят, по чужому морю плавают... Вредные настроения надо было рассеять во что бы то ни стало. От этого во многом зависел успех работы по спасению челюскинцев. Выехали — Кривдун, я и три комсомольца-чукчи: Емалькайт, Тукай и Рольтен. Емалькайт — студент, он учился в Николаевске-на-Амуре. Тукай — комсомолец из Уэллепа, активист. Сейчас он работает председателем райсоюза кооперации. Рольтен — с мыса Северного, тоже активный парень. Кроме того я взял с собой человека, хорошо известного чукчам,— охотника Теналя. Нет, пожалуй, чукчи, которого бы он не знал. Поговорил я с ним о слухах, ходивших среди чукчей. По его словам, идут разговоры о том, что русские отбирают оленей у чукчей. Я спрашиваю: — Ты веришь? Он говорит:
- Нет. — Поедешь с нами разъяснять чукчам, что слухи эти сеют темные силы и шаманы? Теналь без колебаний согласился поехать. Он человек развитой и в духов и шаманов не верит. От Ванкарема мы проехали в глубь тундры на 150—200 километров. Два дня туда добирались. Едешь — то там, то здесь на расстоянии километров десяти разбросаны по четыре, по пять яранг. Тут же стада ходят. Мы собирали по два-три стойбища вместе и проводили собрания. Приходили человек тридцать мужчин; женщин, как всегда, ни одной. Собирались на улице при 40 градусах мороза. И ничего! С помощью комсомольцев и Теналя мы легко рассеяли все провокационные слухи, ходившие среди чукчей. Мы разъяснили им, для чего нам нужно мясо, что произошло с челюскинцами и какое значение имеет для самой Чукотки работа, которую проводили челюскинцы. После первого же собрания чукчи нам продали 29 оленей. Мы договорились платить за килограмм оленьего мяса рубль, за шкуру — от 6 до 10 рублей, в зависимости от ее качества. Оленя убивают, разделывают и везут в факторию. Там чукча получает деньги, на которые покупает нужные ему товары. Хозяин стойбища Какай на собрании так расчувствовался, что принес одного песца и двух лисиц, чтобы немедленно сдать их Кривдуну. Для агитации мы еще воспользовались вот каким случаем. Когда мы выезжали из Ванкарема, я видел, что Рольтен чем-то очень взволнован. Я спросил: — Что с тобой? - Так. — Как так? — Так, нехорошо. — Что ты — болен?
— Нет, все пройдет. Я заметил, что у парня что-то не ладно. По дороге я спросил у Емалькайта, не знает ли он, что с Рольтеном. Тот рассказал, что в Ванкареме, когда мы уезжали, сын начальника рода Пинетейгин позвал Рольтена и начал отговаривать его от поездки. — Ты знаешь, зачем едешь?! — сказал ему Пипетейгин.— Я тебе скажу: у тебя сейчас кухлянка чистая, белая, а завтра онa будет в крови. Тебя убьют за это дело. В тундре война будет. Рольтена он не убедил. Парень от поездки не отказался, но настроение было испорчено. На первом же собрании в стойбище мы привели в пример этот случай. Чукчи страшно рассердились: — Как это Пинетейгин смеет говорить про нас, что мы драться хотим? Пусть только к нам приедет, мы ему зададим за то, что нас порочит! III Поездка заняла четыре-пять дней. Заготовили мы сразу 59 оленей. Больше мяса нам пока не нужно было. Кроме того заключили договор на поставку оленины по первому требованию. Обстановка создалась нормальная. Выехали мы обратно в злую пургу. Температура ниже 40°. Мороз такой, что если сплюнуть, то на землю падает льдинка. Смотреть против ветра и дышать невозможно. Только взглянешь, куда идут собаки, и сейчас же отворачиваешься. Собаки — и те через полкилометра — километр останавливались и протирали глаза лапой. Так мы ехали около 100 километров. Из этой поездки я вернулся весь обмороженный. Даже чукчи, ехавшие со мной, тоже обморозились. В Ильхетане я встретил нарты из Уэллена. Они привезли бензин. Петров сообщал мне, что нужно послать 15 нарт на мыс Северный за бензином и три нарты за радиостанцией и обслуживающим персоналом для Ванкарема. Остальные нарты он предлагал мне использовать по своему усмотрению. Так я и сделал. Из оставшихся у меня нарт 12 направил в тундру за оленьим мясом, а другие за плавником — нашим топливом. Собрали мы в общем топлива нарт 100, т. е. 1200 пудов. 9 марта в Ванкарем привезли радиостанцию. От радиста я узнал, что центр работы переносится в Ванкарем и что сюда же вылетают из Хабаровска самолеты Галышева, Доронина, Водопьянова. Кроме того получил телеграмму из Петропавловска о том, что к нам идут пароходы и самолеты. В ночь на 11 марта в Ванкарем прибыли председатель чрезвычайной тройки т. Петров и заместитель председателя т. Твердолюбов. Здесь мы разработали план помощи челюскинцам. Было решено, что самолет Ляпидевского, который 5 марта вывез из лагеря женщин и детей, нужно перегнать из Уэллена в Ванкарем. Расчет был такой: летать из Уэллена в лагерь нужно два с половиной — три часа, а из Ванкарема около часа. Из Уэллена самолет мог сделать один рейс в день, а из Ванкарема при хорошей организации он мог сделать за день три рейса в лагерь. Руководствуясь этим, мы дали Ляпидевскому по радио распоряжение перелететь в Ванкарем, взяв горючее и маслогрейку. Но до Ванкарема Ляпидевскому долететь не удалось. В полете над Колючинской губой лопнул один из коленчатых валов мотора. Ляпидевский сумел вытянуть самолет за торосы, но при посадке подломал шасси. Сел он на льду, вдали от населенного пункта. Надо было во что бы то ни стало спасти самолет и достать запасный мотор с мыса Северного. Отправили туда собак. На нартах дотянули полутонный мотор в Ванкарем, а оттуда — к месту аварии самолета. Это был, пожалуй, самый тяжелый груз, который перевозился когда-либо в этих местах на собаках.
IV Огромные пространства, стужа, пурга преодолевались героически. Бензин в Ванкарем был доставлен в том количестве, которое требовалось. Тем самым была обеспечена бесперебойная работа самолетов. Когда перебрасывали бензин с мыса Северного, я послал туда три пары нарт. Последняя пара попала по дороге в пургу. Собаки быстро теряли силы. Их сбивало с ног. Двигались медленно. В 50—60 километрах от Ванкарема замерзли за ночь три собаки. Когда нарты добрались до Ванкарема, чукча Келегуэ из Уэллена, приехавший на нартах, молча и дрожа вошел в помещение. Ему раскурили папиросу, но он не берет. Налили несколько стаканов чая. Тогда он кое-как влил в себя кипяток и только после этого срывающимся голосом заговорил. Начал с того, что стал благодарить меня: — Если бы не ты, я пропал бы сегодня, как собаки пропали.
Дело в том, что перед отъездом он пришел ко мне и попросил у меня меховые брюки: „Ты никуда обмороженный не поедешь, дай мне свои брюки". Я дал. В старых брюках он бы, пожалуй, действительно замерз. Горючего мы завезли на собаках примерно тонн шесть и тонны полторы масла. Кроме того в Ванкарем был доставлен сжатый воздух. Одновременно чуть ли не по всей Чукотке шла подготовка аэродромов. Строились аэродромы в Уэллене, в Ванкареме, на мысе Северном, в бухтах Лаврентия и Провидения. В последних двух пунктах аэродромы были сделаны и полностью обслужены, вплоть до радиотелеграфной связи, нашими пограничными постами. В условиях Чукотки оборудовать аэродром — очень большой труд: сегодня расчистят площадку, а завтра пурга все заметет. Содержать в порядке эти площадки размером 500 X 500 метров было чрезвычайно трудно. Никаких специальных приспособлений не имелось, кроме лопат и топоров для обколки ледяных кочек.
В Ванкареме готовили помещения для приема челюскинцев. Между чукчанками началось нечто вроде соревнования на чистоту яранг. Хозяйки тянулись друг перед другом. Часто подметали, протирали мокрой тряпкой моржовые шкуры, выносили шкуры, на которых спят, на улицу, проветривали, выбивали. Челюскинцы говорили потом, что Ванкарем — самое чистое селение из всех встречавшихся на их пути. Пока ремонтировался самолет Ляпидевского, были получены сведения, что звено самолетов Каманина вылетело к нам. В пути однако самолеты потеряли друг друга из виду. Некоторое время о них ничего не было слышно. Мы их разыскивали, посылали во все концы нарты. Ушаков перестал надеяться на самолеты Каманина и решил перелететь с Леваневским из Нома. Но и здесь подстерегала неудача. В районе Колючинской губы был густой туман, и самолет Леваневского разбился. (После капитального ремонта он войдет в строй. Мотор цел, поломано шасси.) Мы, говоря по правде, упали духом. Самолетов Каманина нет, Галышев, Доронин и Водопьянов где-то далеко. Правда, челюскинцы живы и здоровы. Они передавали, что в состоянии еще прожить на льдине месяца два, что запас продовольствия у них достаточный. Но это нас не успокаивало.
Настроение было тревожное. После аварии Леваневский и Ушаков, оставив самолет, прибыли в Ванкарем. Ушаков говорил, что надо организовать экспедицию на собаках. Мы должны были сами ехать в качестве погонщиков. Предполагалось, что Ушаков будет начальником экспедиции, я — заместителем. С нами должен был отправиться и геодезист, чтобы по приборам определять наше местонахождение. Впоследствии однако план был изменен. Подлетели новые самолеты. Но восемь нарт стояли всегда наготове на случай, если при перелете из лагеря в Ванкарем произойдет вынужденная посадка самолета. Чукчи-добровольцы были готовы в любой момент выйти на помощь самолету. Среди добровольцев были Тукай, принимавший участие в заготовке оленей, и Рафтуге, один из лучших охотников Чукотки. У Рафтуге всегда сытые собаки. Он прекрасно знал район, что было крайне важно для нас.
V Первый самолет, который появился в Ванкареме и „обновил" там аэродром, был самолет Бабушкина из лагеря. Бабушкин хотел вернуться в лагерь. Мы воспротивились этому. Мотор его работал с перебоями. Машина была бита неоднократно. Чинили ее плотники. Рисковать не стоило, тем более что он мог вывезти не больше одного человека, подвергая и его и себя большой опасности. 3 и 4 апреля получили сообщение из Уэллена о том, что прилетели Каманин, Молоков и Слепнев. Из Анадыря сообщали, что Водопьянов, Галышев и Доронин тоже находятся там. Со „Смоленском" шел один самолет, со „Сталинградом" — два. Наше настроение поднялось. Ясно было, что приближаются решительные дни. 4, 5 и 6 апреля опять поднялась пурга, сильно изуродовавшая наш аэродром. В полночь на 7 апреля погода стала улучшаться. Все, кто мог, бросились чистить площадку. Все население приняло участие в работе. Остался лишь радист у аппарата. Часам к десяти была сделана дорожка, для того чтобы самолет мог сесть. Первым прилетел Слепнев, затем — Молоков и Каманин. В этот же день Ушаков решил лететь в лагерь Шмидта. Мы знали, что от лагеря до аэродрома солидное расстояние, что в первую очередь надо перевозить больных, а среди них есть такие, которые сами не двигаются. Поэтому мы решили послать самолетом собак. Взяли нарту и одну упряжку, погрузили на самолет Слепнева и перебросили в лагерь. Это было 7 апреля. Молоков и Каманин вернулись оттуда в тот же день. Для начала один из них взял двух человек, а другой — трех. Мы приняли первых пять челюскинцев, обласкали, накормили свежим хлебом, которого они не ели около двух месяцев. Чукчи наперебой ухаживали за ними. Через три дня их отправили на нартах в Уэллен.
В Ванкареме мы решили по возможности людей не задерживать, так как запас продовольствия был небольшой, да и жилья нехватало. 8 апреля погода опять испортилась. 10-го в лагерь вылетели самолеты Молокова и Каманина. В Ванкареме беспрерывно подогревали воду. Подогревали под открытым небом, на берегу моря. Водомаслогрейка топилась круглые сутки. Ответственным за это дело был чукча — комсомолец Тынаэргин. Он отлично наладил работу. Этот Тынаэргин — кочевник-батрак. Два года назад он пришел на берег и поступил на работу к Кривдуну. Тот отправил его учиться в Анадырь в школу. Работая на аэродроме, Тынаэргин пристрастился к самолетам. Он стал добиваться, чтобы ему дали возможность овладеть летным делом.
Когда закончились операции по спасению челюскинцев и переброске их в Уэллен, Каманин, возвращаясь в последний раз в Ванкарем, захватил и Тынаэргина. Привезли его сначала в бухту Провидения, затем он вместе со всеми поехал во Владивосток. Из Владивостока Каманин заезжал в свою часть и оставил Тынаэргина там для учебы. Из парня выйдет толк! ...Все чаще прилетали из лагеря самолеты с людьми. Их надо было принять, обогреть, накормить. Больных размещали по квартирам на более продолжительное время. Здоровых подбирали партиями человек в десять-двенадцать, давали три-четыре нарты, снабжали продовольствием и отправляли в Уэллен. Для ремонта одежды челюскинцев организовалась женская пошивочная артель. В 24 часа они одевали человека с ног до головы. Они сушили, чинили одежду, приводили ее в порядок. Горячие дни наступили.
Замечательные дни радости и подъема. Одновременно с челюскинцами в Ванкареме появились люди с парохода „Север", зазимовавшего у наших берегов. Часть из них была переброшена в свое время летчиком Кукановым в Уэллен, часть — на мыс Северный. На мысе Северном были рабочие Дальстроя — народ такой, что без дела сидеть не привык. Они слышали, что подходят пароходы забрать челюскинцев, и сейчас же двинулись в путь (1200 километров!). Собралось их человек двадцать пять. Они пришли в Ванкарем, отдохнули и с челюскинцами пошли дальше. Темпы спасения челюскинцев все время нарастали. Прилетел Доронин. Водопьянов, летевший за ним, сбился с пути, прошел мимо Ванкарема и попал на мыс Северный. Это было очень удачно, так как шел он без запасов бензина, а у нас бензина тоже не было. Мы ему телеграфировали на мыс Северный, чтобы он, насколько можно, загрузился горючим. 12-го он прилетел к нам. Прибывшие предпоследними челюскинцы на вопрос о собаках сообщили, что их повидимому вывезти не удастся и придется пристрелить. Собак все жалели. Они были одними из лучших в районе. В лагерь была послана специальная молния о собаках. 13-го самолеты Молокова, Водопьянова и Каманина забрали всех. Собаки тоже были погружены. Этот день мы переживали особенно сильно. Все шло хорошо. Самолеты улетели. Спустя некоторое время получаем сообщение, что они благополучно снизились. Кренкель дает последнюю телеграмму: „До скорого свидания. Работу прекращаю". И молчание. От нетерпения мы все, как в лихорадке. Места себе не находим. А вдруг под конец что-нибудь случится? Влезли на крыши,— оттуда лучше видно. Не спускаем глаз с горизонта... Наконец в небе появляется точка. Самолет! Это Водопьянов. За ним минут через пятнадцать — другой. А третьего, Молокова, все нет. В сердце закралась тревога: неужели несчастье? Но вот появляется и самолет Молокова. Нет сил сдержать радость. Мы кричим „ура", прыгаем, хлопаем друг друга, обнимаемся. Даже плакать хотелось. VI После того как лагерь Шмидта перестал существовать, в Ванкареме оставалось 35 челюскинцев. В течение пяти дней их нельзя было отправить дальше, так как погода испортилась. Потом опять начались регулярные полеты из Ванкарема в Уэллен. 25 апреля последние челюскинцы, в том числе Бобров, покинули Ванкарем. В тот же день самолет Водопьянова вернулся и забрал Петрова. 26-го я поехал по берегу на собаках. Ехал я на собаках потому, что надо было расплатиться с чукчами. До того они получили авансы и в каждом отдельном случае записку, удостоверяющую, что ими сделано. Так я ехал от яранги к яранге, от стойбища к стойбищу, собирал записки и производил расчет. Было выплачено за все в общем тысяч около пятидесяти. Чукчи остались довольны. За эти деньги они получали товары, так же как и за сданную пушнину. Помимо того, будучи уже в Москве, в Комитете Севера, я узнал, что ВЦИК издал постановление о премировании всего Чукотского района в целом за проведенную работу по спасению челюскинцев. В частности Ванкарем получает новую школу (до этого под школу была приспособлена яранга). Кроме того выделяются для распределения между лучшими колхозами одна моторная зверобойная шхуна, 7 вельботов с моторами, 150 винтовок и к каждой винтовке по 500 патронов. Это - богатый подарок! Он сыграет крупнейшую роль в дальнейшем хозяйственном развитии всего района. Будут розданы и многочисленные персональные премии. Я представил на премирование список особо отличившихся 15 человек. Среди них Тукай, Амрирольтен, Емалькайт и другие. Премируется также комсомолка Гинуакай. Ей 19 лет, член сельсовета, грамотная. Она окончила ликбез в Ванкареме.
Гинуакай организовала женщин в пошивочную артель для починки одежды челюскинцев и оказала нам этим огромную услугу.
К премированию представлен также кочевник Выэмлен. Этот чукча никогда раньше не выделялся из общей массы. В самый напряженный момент, когда вокруг покупки оленей для челюскинцев развернулась бешеная кулацкая и шаманская агитация и страсти среди чукчей кипели, Выэмлен пришел на мыс Сердце-Камень к учителю 3орину и заявил: - Я слышал, скоро людей со льдины привезут. Я слышал что они остановятся здесь отдыхать, а потом пойдут дальше. Раз люди пешком пойдут, они есть захотят. Нужно тебе мясо? — Да, надо,— сказал Зорин. Выэмлен продал пять оленей. Он сделал это по собственной инициативе, в то время когда шаман наложил прямой запрет и грозил карами всех духов за продажу оленей. Этот порыв — свидетельство тех глубоких сдвигов, которые произошли в сознании чукчей. Для персонального премирования чукчей выделены дерево и железо, которые так нужны им при постройке яранг, ружья, бинокли. Бинокль, так же как и винчестер, для чукчи — самая ценная вещь. С помощью бинокля он выслеживает зверя. Все это, надо сказать, чукчи полностью заслужили. Они работали по-настоящему самоотверженно, не жалели ни себя, ни собак. А ведь собаки для чукчи — самое дорогое, что он имеет.
И действительно, мне кажется, что многие до сих пор недооценивают крупнейшую роль, которую сыграли собаки в спасении челюскинцев. Ведь это собаки дали возможность авиации заниматься лишь своим непосредственным делом — вывозом челюскинцев из лагеря. Добравшись до Ванкарема, самолетам уже не надо было отвлекаться ни для каких других полетов, кроме полетов в лагерь. Всю подсобную работу — подвоз горючего, масла, переброску первых партий людей в Уэллен — делали собаки. А ведь в наших условиях каждый лишний рейс самолета, в особенности на значительные расстояния, означал лишнюю возможность аварии, лишний риск потерять самолет. В операциях по спасению челюскинцев было занято около тысячи собак. Среди них были не только собаки чукчей, но и погранохраны. Громадную работу, которую проделали собаки, трудно даже учесть. Некоторые из них пробежали тысяч тринадцать километров, например собаки двух братьев Тынано и Тынале с мыса Сердце-Камень, упряжки Высетегина из селения Тунытлин, Атыка из Уэллена и других. Мои собаки прошли не меньше трех тысяч километров.
Конечно такая работа сильно отразилась на здоровье собак. Обычно производившиеся 1 мая бега на розыгрыш первенства на этот раз пришлось отложить. На первенство между прочим претендовал и я со своей упряжкой. Да вот сорвалось!.. Собаки мои, которые раньше проходили дорогу Уэллен — Лаврентий за десять часов, в мае, когда я возвращался, тащились ровно сутки и притом порожняком. VII Любопытно, какое сильное впечатление произвели самолеты на чукчей, никогда не видевших их в таком количестве. Чукчи оказались тонкими ценителями авиации. Особенно они восхищались Молоковым. Количество рейсов и число перевезенных со льдины людей аккуратно подсчитывались ими. Фамилиями летчиков чукчи не интересовались. Они окрестили всех их по-своему. Раз пущенное имя прочно укоренялось и приобретало права гражданства. Молокова они звали Ымпенахен, что значит старик. Тут сказываются и то уважение, которое он вызывал, и волосы с проседью. Вторым по популярности шел на Чукотке Каманин. Его чукчи звали Аачек, т. е. молодой человек, юноша. Работа наших самолетов заставила чукчей во многом изменить свои взгляды. Чукчи больше всего знают об Америке. Многие из них плавали на американских шхунах, большинство соприкасалось с американцами, торговавшими на Чукотке и скупавшими пушнину вплоть до 1930 года. Американские самолеты они видели в 1929 году, когда с их помощью американцы вывозили пушнину на Аляску. Среди них шли разговоры о том, что наши русские самолеты ничего не смогут сделать. То ли дело американские!.. Внешне наши самолеты действительно выглядели довольно грубыми рядом с американскими. Но когда появилась возможность сопоставить их в работе, результаты получились совершенно иные. Вот прилетает Леваневский на прекрасном, как картинка, самолете и чуть ли не вдребезги расшибается. А тут же Ляпидевский садится на русском самолете и без особого труда восстанавливает повреждение. Прилетают Слепнев, Каманин и Молоков. Машины их отличаются друг от друга, как небо от земли. Американский самолет Слепнева прилетел с Аляски, где есть аэродром и ангары. Он весь блестел. И тут же рядом стояли машины Молокова и Каманина, которые два месяца провели под открытым небом. Самолеты были грязные, залитые маслом, облупленные, с краской, потрескавшейся от 50-градусных морозов.
При посадке машины продемонстрировали свои качества. Самолет Слепнева приземлился с громаднейшим разбегом. Он полез прямо на торос и не сумел свернуть, так как машина туго поддавалась повороту во время рулевки. Пришлось подбежавшим людям помочь завернуть машину. В то же время Каманин спустился и сел благополучно. Молоков покружился и сел так, как будто бы всю жизнь прожил на этой площадке. Остановился — как подъехал на собаках именно там, где нужно. Чукчи видели, как Слепнев полетел в лагерь и три дня не возвращался. А Молоков и Каманин все везут и везут. Вера в безукоризненные свойства всех вещей, прибывающих из Америки, была сильно поколеблена. Зато с огромным вниманием чукчи стали прислушиваться к рассказам о достижениях советской промышленности. Чукчи относились с таким интересом к пролетавшим самолетам еще и потому, что их вообще чрезвычайно увлекает техника. К ней они очень восприимчивы. Они проявляют подчас поразительные способности. Совершенно неграмотные чукчи например прекрасно управляются с моторами, не имея при этом никакой специальной подготовки. Они сами ремонтируют моторы. Я знаю случай, когда во время охоты во льдах сломался винт моторного вельбота. Чукчи выточили винт из моржовой кости и продолжали охоту. Как противоречит это утверждению Свердрупа о том, что чукчи смышлены только в детстве! VIII 11 мая вечером я вернулся к себе домой в бухту Лаврентия. Завалился спать и проспал почти сутки. Я отсыпался за все два с лишним месяца бешеной работы. 13-го я получил телеграмму, что в бухту Лаврентия идет „Смоленск". Я решил воспользоваться его приходом и съездить в бухту Провидения, где у меня были дела. Но поездка моя оказалась более продолжительной, чем я предполагал. На „Смоленске" я получил предписание приехать в Петропавловск. Из Петропавловска я попал в Хабаровск, из Хабаровска — в Москву. Все ехали домой, и лишь я один отдалялся от дома. Однако общая радость переполняла нас всех. Мы ехали с челюскинцами. Страна нас встречала и приветствовала. Только в пути, „по дороге челюскинцев", я понял все значение победы, одержанной во льдах Чукотки. Возвращаясь из Ванкарема, я слышал в ярангах сказки, где рассказчики вплетали в старые мотивы новый узор. Они рассказывали о таинственных островах, находящихся по ту сторону льдов, бессчетно богатых зверем. Легендарные герои пробирались туда уже не на обычных байдарах. К байдарам приделывались крылья, байдары летали... У детей в стойбищах я видел игрушки — ловко выполненный из кости самолет с вращающимся пропеллером. Прикрепив самолет к палке, дети бегали и гудели, как мотор: "у-у-у!"
В тундре слагаются песни о людях, оставшихся среди океана на льдине и не потерявших мужества, и о бесстрашных героях, на крыльях перенесших людей из мрака в свет.
