"И. Тургенев. Литературные и житейские воспоминания" Под редакцией А. Островского Издательство Писателей в Ленинграде, 1934 г. OCR Biografia.Ru
продолжение книги...
«ВОСПОМИНАНИЯ» ТУРГЕНЕВА В ПОЛЕМИКЕ ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДОВ
I
Воспоминания Тургенева не похожи на обычные мемуары, последовательно и связно рассказывающие, о жизни автора и о событиях, свидетелем которых он был. Это отдельные очерки, фрагменты незавершенного целого. «Многое должно будет остаться невысказанным или недосказанным» — говорит Тургенев во вступлении, мотивируя это тем, что «беспристрастную и всестороннюю правду можно высказать только о том, что окончательно сошло со сцены». Темы первых очерков как будто подтверждают намерение Тургенева говорить только о прошедшем. Он вызывает образы людей, с которыми связано было начало его литературной деятельности. Белинский, Пушкин, Гоголь, Жуковский — это для Тургенева не просто великие современники; это его учителя, друзья, «кумиры». «Я сижу теперь над литературными своими «Воспоминаниями» — пишет он в декабре 1868 года Я. Полонскому — и мысленно переживаю давно прошедшее... Иногда грустно становится, а иногда приятно... но и приятность эта не без грусти. Кто перевалился за 50 лет — не выйти тому из минорного тона». (1) Действительно, минорный тон господствует в письмах Тургенева этого периода. Но только ли надвигающейся старостью вызван он? Нет ли для этого других причин?..
Появившийся в 1862 году, в самый разгар борьбы на идеологическом фронте, роман «Отцы и Дети» был чрезвычайно остро воспринят враждующими лагерями. Радикальная интеллигенция — та группировка, к которой
--------------------------------------
1. Первое собрание инеем И. С. Тургенева, стр. 146.
--------------------------------------
обращался и проблему которой ставил Тургенев — увидела в романе злую сатиру на передовую молодежь, сознательный выпад против революционного движения шестидесятых годов. (1) «В литературной деятельности Тургенева «Отцы и дети», — пишет Н. Шелгунов, — явились рубежом его собственного литературного значения. По ту сторону стоял Тургенев, поклявшийся когда-то бороться против крепостного права, а по сю — Тургенев, протестующий против тех, кто тем же путем пошел дальше». (2) Вместе с тем, в лагере Каткова роман вызвал неожиданные для Тургенева одобрения. В руках крепостнической реакции он оказался удобным оружием для борьбы с партией «Современника». «Слово «нигилист» сделалось почти озарением для всех. Точно завеса у всех спала с глаз, и всем стало ясно, какая такая преступность заключается в «Современнике»... Он занимается приготовлением из учащейся молодежи для общества балбесов, ни во что не верующих, по жизни распущенных, ни к чему не пригодных, пожалуй даже мазуриков». (3) Тургенев был обескуражен тем эффектом, который вызвал роман. Ему казалось, что его неверно поняли, что упреки одного лагеря и похвалы другого им равно незаслужены. Он глубоко обижен отношением к нему «читающей публики». Он говорит о своем решении оставить литературу — так появляется лирическая исповедь «Довольно».
«Дым», отделенный шестилетним промежутком от «Отцов и детей», полон отзвуками споров, вызванных предыдущим романом. Тургенев в первую очередь отвечает тем крепостническим группам, которые причислили его к «своим», использовали его роман в своих целях. Этим ответом является острый памфлет на ту аристократическую верхушку, которая стремилась аннулировать даже скромные реформы шестидесятых годов. Но и «крайняя левая» получает не менее злую характеристику. Правда, Тургенев на этот раз выступает не против «партии «Со-
----------------------------------------
1. Единственным критиком радикального лагеря, не разделявшим эту точку зрения, был, как известно, Писарев.
2. Н. Шелгунов. Воспоминания, 1923, стр. 23.
3. Г. Елисеев, Шестидесятые годы, Воспоминания, Academla, 1933, стр. 502.
----------------------------------------
временника»», а против эмигрантских революционных кружков герцено-огаревского толка. Собственная положительная программа Тургенева — программа буржуазно-прогрессивного западничества — чуждается крайностей и «правых» и «левых». Но эта постепеновская программа менее всего остановила на себе внимание критики; Тургенев был причислен к писателям «отжившей» школы; роман его был единодушно осужден. В предисловии к собранию сочинений 1880 года Тургенев писал: «Дым» возбудил против меня большое негодование... Оказалось, что я одинаково, хотя и с различных точек зрения оскорбил и правую и левую сторону нашей читающей публики. Я несколько усомнился в самом себе и умолк на некоторое время». Это не совсем точно. Тургенев отложил в сторону кисть художника, чтобы взяться за перо мемуариста. Следующим этапом борьбы за те же позиции явились его «Воспоминания».
II
Уже первый очерк — «Воспоминания о Белинском» — показывает, что говорить о прошлом — ничуть не значит не касаться современности. Тургенев широко пользуется правом мемуариста, вспоминая времена давно прошедшие, высказывать свои суждения о настоящем. Полемическим стержнем воспоминаний и служит противопоставление дворянской культуры сороковых годов демократическому движению шестидесятых. В сущности, Тургенев здесь в публицистической форме возвращается к проблеме «Отцов и детей». И если объективизм художественного метода давал возможность Тургеневу сказать: «Хотел я обругать Базарова или его превознести? Я этого сам не знаю, ибо не знаю, люблю ли я его или ненавижу», (1) — то прямые высказывания «Воспоминаний» не оставляют места сомнениям на счет отношения Тургенева к представителям революционной демократии шестидесятых годов. Современность кажется ему эпохой снижения культуры, созданной его поколением.
--------------------------------------
1. А. Фет, Мои воспоминания, т. I, стр. 396.
--------------------------------------
«Мы все еще живем под веянием и в тени того, что началось тогда; мы еще не произвели ничего равносильного». «Таланты несомненные, сильные таланты — действительно были и оставили глубокий след. Теперь на наших глазах совершается факт противоположный; общий уровень значительно поднялся, но таланты — и реже, и слабее».
Тургенев не может отказать себе в удовольствии по любому поводу пройтись насчет «нынешних молодых людей», стараясь развенчать, как бы мимоходом, те идеи, которые оплодотворяли движение шестидесятых годов. В очерке «Литературный вечер у П. А. Плетнева», рассказывая о встрече с Пушкиным, он делает неожиданное отступление: «Поклонение авторитетам в последнее время подвергалось, как известно, насмешкам, осуждению, чуть не проклятию. Признаться в нем — значит заклеймить себя пошлецом навеки. Но позволю себе заметить нашим строгим молодым судьям, что не худо бы сперва условиться в значении слова «авторитет»». Далее Тургенев говорит об идеалах «молодого человека» своего времени, от которого, по его мнению, новое поколение отличается только тем, «что мы не стыдились нашего идола и нашего поклонения, а, напротив, гордились и тем, и другим». «Впрочем — прибавляет он — надо и то принять в соображение, что нынешние молодые люди имеют иные понятия, иные воззрения; если б, например, в наше время кто-нибудь из нашей среды вздумал требовать для молодого поколения «уважения» — мы б, наверное, на смех его подняли, — мы бы даже обиделись... Кто тут прав, кто виноват — из прежних, или нынешних — решить не берусь; в сущности — стремления молодежи всегда бескорыстны и честны; и цели их остаются те же, только имена меняются. Быть может, при большей гражданской развитости современных юношей, при большей затруднительности их задач — они, точно, нуждаются в уважении». Несмотря на язвительный тон всей этой тирады, Тургенев все-таки утверждает, что принципиального различия в целях у него с современной молодежью нет. Однако, вряд ли радикальная молодежь шестидесятых годов была с ним в этом согласна. Тургенев не оставляет ни одного из актуальных вопросов современности без отклика. Правда, эти высказывания его рассеяны по воспоминаниям и проводятся каждый раз по поводу конкретного случая. Говоря о воззрениях Белинского на женщин, Тургенев замечает: «Уважение к женщинам, признание их свободы, их не только семейного, но и общественного значения, сказываются у него всюду, где только он касается этого вопроса,— правда, без той вызывающей крикливой бойкости, которая теперь в такой моде». Наиболее же резко высказывается Тургенев по вопросу об искусстве. Он служит ему трамплином для самых едких выпадов против вождей революционно-демократического движения — Чернышевского и Добролюбова. Для Тургенева в равной мере неприемлемы были и материалистическая эстетика, творцом которой был Чернышевский, и методы журнальной борьбы, которые ввел в практику Добролюбов. А больше всего — тот «мужицкий демократизм», который свойствен был обоим. «Я имел неоднократно несчастье — писал Тургенев А. Дружинину и Д. Григоровичу вскоре после выхода книги Н. Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» — заступаться перед Вами за пахнущего клопами — (иначе я его теперь не называю) — примите мое раскаяние и клятву — отныне преследовать, презирать и уничтожать его всеми дозволенными и в особенности недозволенными средствами... Я прочел его отвратительную книгу, эту поганую мертвечину, которую «Современник» не устыдился разбирать серьезно». (1) «Чернышевского за его книгу надо бы заклеймить позором. Это мерзость и наглость неслыханная», — пишет он П. Анненкову. Но не только в письмах высказывает Тургенев свое отношение к Чернышевскому. В появившемся за несколько лет до выхода «Воспоминаний» отрывке «Довольно» Тургенев несомненно имеет ввиду «Эстетические отношения искусства к действительности», говоря о «глупых педантах» и «недобросовестных болтунах», которые «могут еще толковать об искусстве, как о подражании природе». Почти те же выражения мы встречаем в «Вос-
-------------------------------------
1. Первое собрание писем И. С. Тургенева, стр. 14.
-------------------------------------
поминаниях». «Воистину детское и к тому же не новое, подогретое объяснение искусства подражанием природе», Тургенев противопоставляет эстетическим взглядам Белинского, которого он делает носителем норм гегельянской эстетики, взятых в их абстрактной, не связанной с социальной действительностью, форме. Такую трактовку Белинского Тургенев выдвигает в противовес утверждению Чернышевского — в «Очерках гоголевского периода», — что Белинский к концу своей жизни отказался от отвлеченного гегельянского идеализма и приблизился к взглядам Герцена и Огарева, внимание которых «было устремлено на те науки, которые имеют непосредственное отношение к жизни наций». (1) Именем Белинского пользуется Тургенев и для того, чтобы опорочить публицистический метод Добролюбова. — «Он не шутил ни с предметом своих разысканий, ни с читателем, ни с самим собою, а позднейшее, столь распространенное глумление он бы отвергнул, как недостойное легкомыслие или трусость... Человек свистит, хохочет... Поди, угадывай, разумей его речь, куда он ее гнет. Быть может, он смеется над тем, что точно достойно смеха, а, быть может, и над собственным смехом «зубы скалит». Для современников была совершенно ясна направленность намеков Тургенева, его слова об «излюбленном свистании» ничем не отличались от тех многочисленных нападок реакционной прессы, которым несколько лет назад подвергался руководимый Добролюбовым «Свисток». Тургенев имел основания быть недовольным; «Свисток» резко нападал на дворянский либерализм, а подчас направлял свои стрелы и прямо в Тургенева. Однако, Тургенев не решается открыто выступать против Добролюбова, не желая прослыть ретроградом; он даже считает нужным заявить о своих дружественных к нему отношениях. В очерке «По поводу Отцов и детей» Тургенев пишет: «Мои критики называли мою повесть «памфлетом», упоминали о «раздраженном», «уязвленном» самолюбии; но с какой стати стал бы я писать памфлет — на Добролюбова, с которым я почти не видался, но которого высоко
-----------------------------------------
1. Н. Чернышевский, Полное собр. соч., 1906, т. II, стр. 194.
-----------------------------------------
ценил как человека и как талантливого писателя... Что же касается до «уязвленного» самолюбия, то замечу только, что статья Добролюбова о последнем моем произведении перед «Отцами и детьми» — о «Накануне» (а он по праву считался выразителем общественного мнения) — что эта статья, явившаяся в 1861-м году, исполнена самых горячих — говоря по совести — самых незаслуженных похвал». Тургенев конечно не упоминает о том, как эту исполненную «самых незаслуженных похвал» статью он пытался не допустить к напечатанию в «Современнике». «Убедительно тебя прошу, милый Н., — писал он Некрасову,— не печатать этой статьи: она, кроме неприятностей, ничего мне наделать не может, она несправедлива и резка, я не буду знать куда бежать, если она напечатается». (1) Как известно, появление статьи Добролюбова в «Современнике» было одним из поводов разрыва Тургенева с журналом. Цель полемических выпадов Тургенева против радикальной критики и заключается в том, чтобы доказать, что «преемники» Белинского не имеют права на звание его учеников, что революционно-демократическая программа шестидесятников не была бы принята Белинским как несвоевременная, ибо «не в пору возвещенная истина хуже лжи, не в пору поднятый вопрос только путает и мешает». Так Белинский, причесанный под либерала шестидесятых годов, превращается в орудие борьбы против революционного народничества. Если в отношении к Добролюбову Тургенев старается сохранить видимость благожелательности, то с Некрасовым он откровенно сводит счеты. Изображая его эксплоататором Белинского и «поэтом английского клуба», (2) Тургенев наносит жестокий удар по репутации Некрасова, пошатнувшейся после «оды» Муравьеву-Вешателю. Выпады Тургенева имеют целью дискредитировать Некрасова не только как человека, но и как одного из вождей демократии шестидесятых годов.
-------------------------------------------
1. Евгеньев-Максимов, Н. А. Некрасов и люди 40-х гг. «Голос Минувшего», 1916, № 10.
2. Этот выпад против Некрасова позже был снят. См. комментарий к «Воспоминаниям о Белинском».
-------------------------------------------
III
Появившиеся в 1869 году «Литературные воспоминания» были встречены современной критикой чрезвычайно резко. Удары, посыпавшиеся на Тургенева и справа и слева — обычная после «Отцов и детей» реакция на каждое его выступление — приняли на этот раз особенно ожесточенный характер. Радикальная журналистика ополчилась на Тургенева за его попытку воспользоваться именем Белинского для защиты своих позиций. М. Антонович, некогда сравнивавший роман «Отцы и дети» с «Асмодеем нашего времени» обскуранта Аскоченского, выступил в журнале «Космос» со статьей «Новые материалы для биографии и характеристики Белинского». (1) «Материалов собственно для характеристики Белинского, как человека и писателя, — говорит Антонович, — у г. Тургенева весьма немного, даже, строго говоря, вовсе их нет». «Главный персонаж в воспоминаниях г. Тургенева о Белинском не Белинский, а сам Тургенев; этот персонаж составляет главную цель, подкладку и средоточие воспоминаний, ему принадлежит большая часть комплиментов, рассыпанных по воспоминаниям искусною рукою, тогда как все укоризны и порицания обращены не на противников Белинского, а на людей, не возлюбленным главным персонажем». Антонович разворачивает сатирическую картину «периода возрождения» русской литературы. «Этот период возрождения начался очень шумно и обещал очень многое... Ломка и отрицание старого, повидимому, шли далеко и захватывали глубоко... Даже сами старые боги обманулись в своих суждениях; движение, охватившее литературу, показалось им до того сильным и неудержимым, что они не надеялись справиться с ним или устоять против него... Наши либералы действительно стали сдаваться, г. Катков, первый либерал во вкусе ренесанс, скоро бросил либерализм и взялся за противоположное ремесло. Под его крылья стеклись как птенцы гг. Тургенев, Писемский, Анненков, Леонтьев, Лонгинов и др.». Далее Антонович говорит о том, что размах движения
---------------------------------------------
1. «Космос», 1869, прид. № 1, стр. 84—102.
---------------------------------------------
шестидесятых годов заставил некоторых умолкнуть, упоминает о «Довольно» Тургенева, которое «показалось многим последним словом романиста-публициста», показывает соотношение сил к моменту спада революционной волны. «Началась настоящая литературная реставрация, литературные бурбоны стали возвращаться в оставленный ими храм литературы». Воспоминания Тургенева и продиктованы, по мнению Антоновича, стремлением восстановить, опираясь на авторитет имени Белинского, свою «либеральную славу»; они «представляют рассуждения, из которых должно следовать, что люди низведшие его с пьедестала были люди недостойные, ничтожные, просто нули в сравнении с Белинским, и стало быть низведение его совершенное ими ничтожно, недействительно, non avenue». Антонович становится на защиту Чернышевского и Добролюбова. Он вскрывает смысл полемических намеков Тургенева и указывает на неуместность борьбы с теми, кто уже не может обороняться. «Г. Тургеневу следовало бы умерить жар своего ожесточения против людей, которые в свое время действительно низложили его с пьедестала, но которых теперь уже нет на сцене действия, которые уже принадлежат истории, которые уже немогут ответить г. Тургеневу ни слова, и потому его нападение на них не есть борьба, ведущаяся по рыцарским правилам, а есть действие, грубо называемое ляганием...» Не менее резкий отпор вызывает и попытка Тургенева противопоставить новой системе эстетических воззрений, сформулированной Чернышевским, идеалистическую эстетику тридцатых-сороковых годов. В особенности иронически принимает критика завещание Тургенева молодым собратьям по перу — беречь чистоту русского языка. «Берегите — замечает рецензент «Библиография» — точно хочет сказать: спасайте». (1) Эти призывы звучали в шестидесятые годы как выпад против революционно-демократической литературы. Д. Минаев, один из наиболее прямолинейных представителей литературного поколения шестидесятников, не обинуясь называет Тургенева — жрецом «искусства для искусства», который двадцать лет
--------------------------------------------
1. «БиблиограФ», 1869, № 3, стр. l3
--------------------------------------------
труда и таланта употребил, по собственному признанию,, на сбережение «чистоты русской речи». (1) Объяснения Тургенева по поводу «Отцов и детей» были восприняты как запоздалые оправдания писателя перед радикальной молодежью шестидесятых годов. Эти оправдания спустя восемь лет не могли ни зачеркнуть той роли, которую сыграл роман, ни затушевать позиций, на которых, по мнению критики, попрежнему продолжал оставаться автор. «Мы не сомневаемся в искренности нынешнего покаянного признания г. Тургенева, — пишет «Искра», — мы даже верим, что совесть не упрекала его, когда апраксинские пожары приписывались ни в чем неповинным людям, окрещенным им нигилистами; также сочувственно, как он к Базарову, мы сочувственно относимся к его прекраснодушию, выражающемуся нынче в каждой его заметке... но мы не моздем не заметить почтенному романисту: не поздно ли, Иван Сергеевич? Что бы Вам сознаться именно тогда,
Когда пылал Апраксин двор, Толпа в испуге трепетала — И преступления позор На неповинных обращала,
т. е. на нигилистов, вами выдуманных. Что бы вам сознаться тогда, что вы сами едва ли не нигилист, как вы в этом сознаетесь ныне (там же). Или, что бы вам напечатать выше объяснение по поводу «Отцов и детей», например, хоть в 1866 году. (2) Сами знаете: дорого яичко к христову дню. А теперь, Иван Сергеевич, повторяем: не поздно ли?
На нигилистов дней былых Елеем льются ваши речи, Да чорт ли в том, когда из них «Иных уж нет, а те далече».(3)
-----------------------------------------
1. Д. Свияжский, Литературная новость, «Дело», 1869, № 12, стр. 48.
2. Выстрел Каракозова в Александра II в 1866 г. послужил сигналом к усилению правительственной реакция. А. О.
3. «Не поздно ли?», «Искра» 1870, № 3, стр. 129—130.
-----------------------------------------
О том же говорит критик руководимого П. Лавровым журнала «Библиограф». «Если г. Тургенев был смущен и глубоко взволнован тем, что слышал о «своих нигилистах» во время петербургских пожаров; если он видел, что его «исторический факт» — Базаров — не понят и превращен «спасителями отечества» в орудие доноса, в клеймо позора, то отчего же он тогда же не высказал своего мнения об этих «спасителях» и отчего тогда же не написал объяснения по поводу «Отцов и детей»? Обстоятельная рецензия «Библиографа» разоблачает мнимое простодушие объяснений Тургенева и вскрывает противоречия, в которые неизбежно впадает писатель, «не определив, не выяснив окончательно своих симпатий или антипатий к той или другой из существующих и суше ствовавших литературных партий». «Нет сомнения, что г. Тургенев совершенно искренне презирает действия г. Каткова и затем совершенно добродушно же пишет такого рода вещи, которые вполне идут на руку только г. Каткову и он один может ими пользоваться. Так, в общем, он сочувствовал Базарову, хотя, вследствие объективного изображения, этого и не видать,— в частности же Базаров явился с совершенно противоположным оттенком; так, опять-таки в общем, он уважал Добролюбова, но в частностях не переваривал его и т. д.». (1) Автор рецензии отдает должное желанию Тургенева отмежеваться от «спасителей отечества» из «Московских Ведомостей», но он не считает, что сбивчивые объяснения «Воспоминаний» могут изменить положение Тургенева среди борющихся общественных групп. Тургенев остался на тех же промежуточных позициях, которые он занимал во время писания «Отцов и детей», и позиции эти так же неприемлемы для деятелей освободительного движения.
Впрочем и среди противников нашелся у Тургенева «защитник». Свою уничтожающую статью Д. Минаев заканчивает словами:
«Но будем великодушны... При всей неловкости оправданий г. Тургенева, его объяснение по поводу «Отцов и детей» все же имеет характер некоторого раскаяния; все же мы должны понимать, что наш маститый
-----------------------------------------
1. «БиблиограФ». 1869, № 3, стр. 12—13.
-----------------------------------------
романист просит прощения у молодого поколения, а для этого во всяком случае необходимо некоторое гражданское мужество. Господа, будьте же великодушны и простите грешника, которому в таланте и в «чистоте речи» никогда не отказывали самые непримиримые его противники». (1)
IV
Положение Тургенева, сторонника либеральных реформ, в общественной ситуации конца шестидесятых годов — периода сплочения и роста реакционных сил, заставляло его, несмотря на все выпады влево против партии крестьянской революции, сформулировать свое отношение к «лагерю охранителей». Правда, Тургенев не выступает прямо против дворянской реакции и ее идеолога и вдохновителя — Каткова, в журнале которого он еще недавно печатался; но он дает все же понять, что его симпатии не на их стороне. Куда решительнее нападает Тургенев на «славянофильское учение», в котором он видит одно из проявлений тех же национально-охранительных начал. Он называет славянофильство «ложным и бесплодным», говорит, что «ни один из славянофилов... не создал никогда ничего живого; ни один из них не сумел снять с себя — хоть на мгновенье — своих окрашенных очков». Эти выступления были направлены, конечно, не против славянофильства сороковых годов, славянофильства братьев Киреевских, Хомякова, Константина Аксакова, а против новейшей формации его — почвеничества, в котором национально-шовинистические и крепостнические элементы переплетались с общинными принципами раннего славянофильства. Орган «византийской» школы — «Заря», в лице своего теоретика Н. Страхова, принимает вызов Тургенева. «Воспоминания о Белинском», в которых внимание Тургенева сосредоточено главным образом на полемике с радикалами, не вызывают с этой стороны возражений Страхова. Полемизируя с той формой умеренного запад-
-------------------------------------------
1. Д. Свияжский, Литературная, новость, «Дело», 1869, № 12, стр. 52.
-------------------------------------------
ничества, выразителем которой он считает Тургенева, Страхов использует материал «Воспоминаний о Белинском» для борьбы с его учениками. «Если за Белинским — говорит он — числятся несомненные и положительные заслуги в русской литературе», то Добролюбов и Писарев оказали «одни отрицательные услуги», представивши пример того, «до чего у нас могут заблуждаться люди искренние и даже талантливые, но не имеющие настоящего образования и правильных основ для своей мысли». (1)
Выход I тома сочинений Тургенева с очерком «По поводу «Отцов и детей» вызвал значительно более резкий отклик со стороны Страхова. «Оказывается... — пишет он, — что г. Тургенев есть просто нигилист, да притом и не самого высокого разбора, не из чистых, а из так называемых пестрых нигилистов, которые например любят искусство, или во время грозы читают «Отче наш». Его возмущает, что Тургенев пускается «в унизительное объяснение своей благонамеренности относительно нигилизма». И Страхов берется защищать Тургенева от него самого. «Посмотрите... как странны и нерешительны выражения, в которых г. Тургенев заявляет свое сочувствие нигилизму. В дневнике он замечает, что чувствует к Базарову невольное влечение. От невольного влечения до сознательного сочувствия очень далеко. Дама назвала г. Тургенева нигилистом; может быть, говорит славный автор «Отцов и детей», она и правду сказала. Если правду, то кому же это ближе знать, как не г. Тургеневу? Зачем тут может быть? Говоря о том, что по его милости Базаровский тип уже не мог быть идеализирован, наш загадочный писатель выражает о том свое сожаление весьма загадочным образом. «Кто знает» говорит он, «в этом была — быть может — если не ошибка, то несправедливость». Вот тут и разбирайте! Быть может была ошибка, а может быть ее и не было; но если ошибки не было, то может быть было хуже ошибки — несправедливость; а кто все это знает и может разрешить, о том ничего не известно. Итак, несмотря на все желание г. Тургенева выставить себя нигилистом и записаться в последователи лица, созданного им самим... я принимаю на себя сме-
---------------------------------------------
1. «Критические заметки»,«Заря», 1869, № 9, стр. 212.
---------------------------------------------
лость отказать г. Тургеневу в его притязаниях». (1) Такая «зашита», недвусмысленно причисляющая Тургенева к «правым», была для Тургенева хуже оскорбления. В письме к И. П. Борисову он жалуется: «Страхов в «Заре» прямо называет меня «рабом», гадкой старой бабой; право нет позорного слова, которое бы не было применено ко мне. Вот, не думал, не гадал и попал в Булгарины». (2) Статьями Н. Страхова по существу исчерпывается критика «справа». Реакционная критика прошла мимо воспоминаний Тургенева, не посвятив им ни одной сколько-нибудь серьезной статьи.
V
«Литературные воспоминания» Тургенева не вызвали того эффекта, на который он рассчитывал. Ни полемические выпады его, ни кокетливые оправдания, обращенные к молодому поколению, ни снова повторяющиеся заявления об уходе из литературы — не могли вернуть ему расположения передовых групп читающей публики, которые ушли значительно дальше прекраснодушного либерализма западника сороковых годов. Радикальная критика приняла отказ Тургенева от литературы, она не ждала от него после «Отцов и детей» и «Дыма» понимания современности и правильного отражения ее. И об этом она высказалась с решительностью, свойственной людям шестидесятых годов.
«Общественно-литературное служение Тургенева кончилось, он принес несомненную и большую пользу русской общественной мысли... Но эта заслуга Тургенева, этот полезный итог его общественного служения завершился 1860 годом, и с момента освобождения крестьян Тургенев умер и перестал служить тому, чему он девятнадцати лет дал клятву служить. Тургеневу следовало тогда же прекратить свою деятельность, и для прогрессивной жизни он ее прекратил действительно. Поэтому, все то, что он писал после, что он даже усиливается и теперь еще пописывать; на все то, чем наполнен его шестой том; на все то, что он стал писать по-немецки, отре-
---------------------------------------------
1. Н. Косица, Еще за Тургенева, «Заря», 1869, № 12. стр, 120—128. 2. «Русский Архив», 1910, № 4, стр. 616.
---------------------------------------------
шившись от своего родного языка, мы глядим лишь как на патологические продукты силы, некогда смелой, боровшейся, протестовавшей, работавшей для прогресса, но теперь изменившей самой себе и умершей для Россия. Последние произведения Тургенева не больше, как признак упадка сил: это старческое обращение к детским образам и представлениям, которые человек переживал во время своего младенчества». (1) Это звучало почти как некролог. Многолетнее пребывание Тургенева за границей сказывалось, связь его с Россией ослабевала. «Я очень хорошо понимаю, — писал Тургенев Полонскому 27 февраля 1869 года, — что мое постоянное пребывание за границей вредит моей литературной деятельности, да так вредит, что, пожалуй, совсем ее уничтожит... при более и более оказывающемся недостатке образов — музе моей не с чего будет писать свои картинки. Тогда я — кисть под замок и буду смотреть, как другие подвизаются». (2) Но Тургенев не мог примириться со своей литературной смертью. Начало семидесятых годов — время завязывания активных связей с руководящими кругами французской литературы. Здесь, среди своих друзей — Флобера, Додэ, братьев Гонкур, в литературных и артистических салонах, вдали от политической борьбы и литературной полемики, Тургенев находил признание, в котором ему отказывала молодая Россия.
Наиболее значительные из «житейских воспоминаний» написаны Тургеневым в семидесятых годах. Однако, если «литературные воспоминания» являются фрагментами какого-то органического целого, то в «житейских воспоминаниях» нет ни их целеустремленности, ни тематического единства. «Это — отдельные очерки, почти новеллы, связанные с историческими событиями, свидетелем которых был Тургенев. «Наши послали» и «Человек в серых очках» — напечатанный первоначально на французском языке — были рассчитаны, повидимому, преимущественно на французского читателя. Во всяком случае они вполне отвечали вкусам республики Тьера. Революция 48-го года, которую Маркс назвал «первой великой схват-
--------------------------------------------
1. Н. Шелгунов, Неустранимая утрата, «Дело», 1870, № 6, стр. 34.
2. Первое собрание писем И. С. Тургенева, стр. 154.
--------------------------------------------
кой труда и капитала», изображается Тургеневым как разрушение основ общественного порядка, как восстание «низменных слоев цивилизованного общества». Положенный в основу очерка «Наши послали» эпизод должен демонстрировать, что чувство общечеловеческой связи сильнее классовой вражды. Но признавая за блузниками способность «в пылу и развале отчаянной битвы» «вспомнить о душевной тревоге незнакомого им «буржуа», Тургенев не забывает прибавить: «подобные им люди, правда, двадцать два года спустя жгли Париж и расстреливали заложников». Еще ярче точка зрения Тургенева сказалась в очерке «Человек в серых очках». Делая своего героя — темную личность, не то провокатора, не то проходимца — одной из движущих фигур революции, он как бы хочет показать, что стихийность движения бессознательной массы может быть направлена случайным вожаком в любую сторону. Не разоблачив истинного лица «Человека в серых очках», Тургенев оставляет тень провокации не только на своем герое, но и на том движении, с которым он был так таинственно связан. Очерки Тургенева о событиях 1848 года прошли в русской прессе почти незамеченнными. Только «Русский Вестник», которому они показались чересчур революционными, отозвался на появление очерка «Наши послали» несколькими ироническими фразами. К концу семидесятых годов полемика Тургенева с радикальной демократией утратила свою остроту. Соотношение общественных сил изменилось, и Тургенев в приезд свой в Россию в 1879 году, был встречен всеобщими овациями. В издании сочинений 1880 года он снимает наиболее резкие выпады, стремясь придать обычный мемуарный характер своим «Воспоминаниям» — этому недавно столь острому полемическому документу.
В работе над книгой я обязан советами и указаниями С. Д. Балухатому, Ю. Г. Оксману, Б. М. Эйхенбауму и И. Г. Ямпольскому, за что и приношу им свою искреннюю благодарность.
