А. Логинов, П. Лопатин. Москва на стройке
Издательство "Молодая гвардия", М., 1955 г. OCR Biografia.Ru
Нa Спасской башне часы играют полночь. Мягко шурша, падают занавесы театров. На экранах телевизоров последний раз появляется девушка-диктор и, улыбаясь, говорит: «До свидания, товарищи!» Гаснут огни в аллеях парков. «Красная стрела» на Ленинградском вокзале принимает последних пассажиров. С ротационных машин сходят первые экземпляры завтрашних газет. Радиостудия министерства переговаривается с научной дрейфующей станцией «Северный полюс-4».
Стрелки кремлевских часов движутся по освещенному циферблату. Наступает глубокая ночная пора. Замолкают радиоприемники. Гаснут огни в окнах домов. Трамваи, троллейбусы, автобусы возвращаются в парки. Последний поезд метро выходит из тоннеля на поверхность, в депо.
Москва спит. А на улицах, под улицами и в эти ночные часы идет своя жизнь.
По толстому кабелю под городом течет электрический ток. Его посылают электростанции Каширы, Шатуры, Сталиногор-
ска, Иванькова, Углича — десятки станций, кольцом окруживших Москву. Этой электрической мощью, в несколько раз большей, чем мощность всех электростанций царской России, распоряжается главный диспетчер Мосэнерго.
Он сидит в просторной тихой комнате. Перед ним, как у всех диспетчеров, пульт с контрольными приборами. На черном, во всю стену распределительном щите — световая схема электростанций, питающих Москву. Здесь каждый генератор каждой станции имеет своих «представителей» — белую и красную лампочки.
Город спит, уровень электропотребления снизился — работают лишь ночные смены заводов, типографии, хлебозаводы. Но диспетчер всегда начеку.
Пока все благополучно: чуть заметно дрожит усик амперметра, контрольные приборы чертят на лентах почти прямую линию напряжения.
Неожиданно красная лампочка подстанции «Ф» судорожно мигает. Вспыхивают аварийные сигналы. Метнулись стрелки амперметров. Перо вольтметра чертит кривую, уходящую вниз.
Авария!
Из Каширы докладывают: в электросети чувствуется толчок. Шатура звонит: замечено колебание. Дежурные всех подстанций сообщают: падает напряжение.
Что случилось?
Нет времени на долгое раздумье. Каждое слово диспетчера должно быть ясно и точно. Каждое его приказание и ответ ему записываются на ленту специального аппарата: никто потом не сможет отказываться от своих слов.
Диспетчер выясняет: взрывом от короткого замыкания разрушены фарфоровые втулки, вводящие в подстанцию «Ф» линию высокого напряжения.
Отдается приказ: отъединить линию, фарфоровые втулки заменить электрической дугой, дать подстанции «Ф» ток из другого источника.
И успокаиваются стрелки аппаратов, перо снова ведет на ленте почти прямую линию: напряжение в сети нормальное.
Москвичи, проснувшись в эту ночную пору и повернув выключатели, даже не заподозрят, что произошло в кабинете диспетчера и не узнают, зачем по ночным улицам пронеслись машины скорой технической помощи.
Ночь на исходе. Брезжит рассвет. Диспетчер смотрит на расписание: когда положено тушить уличный свет. Оно заранее составлено на весь год. К примеру, 10 января фонари должны погаснуть в восемь часов пятнадцать минут и вспыхнуть в шестнадцать часов пятьдесят восемь минут; 10 июня их тушат в два часа двадцать две минуты ночи и снова зажигают лишь в двадцать два часа три минуты...
Время подходит, но сегодня туман спустился на землю, и диспетчер ждет еще полчаса.
Наконец — пора. Нажатие кнопки, и все шестьдесят тысяч уличных фонарей на всех улицах, переулках и площадях Москвы мгновенно гаснут.
Наступает утро, и вместе с ним начинается требующая большого внимания дневная смена главной диспетчерской.
С каждой минутой нарастает нагрузка. Выходят на линию трамваи, троллейбусы, поезда метрополитена. Уплотняется график движения на пригородных железных дорогах. Вступают в работу все заводы.
Около полудня нагрузка несколько спадает — обеденный перерыв. А в диспетчерской идет подготовка к самому ответственному периоду — к вечернему максимуму. Он ожидается около двадцати часов.
Окна верхних этажей высоких зданий еще отражают солнце, а на улицах уже сумерки.
Главный диспетчер снимает телефонную трубку прямой связи с районными пунктами управления уличным освещением: Приготовиться к включению!
Его слушают несколько диспетчеров и один за другим докладывают о готовности.
— Включайте!
Диспетчеры районов нажимают кнопки —и в одну-две минуты вспыхивают все уличные светильники.
Почти в то же время в квартирах, в домовых фонарях, в театре, кино, на рекламных щитах москвичи зажигают десятки миллионов ламп...
Московские улицы начали освещаться в 1730 году, когда в городе впервые появились фонари, заправленные конопляным маслом. «Конопляники» просуществовали сто тридцать лет. Почти за полтора века произошло лишь то, что кое-где конопляное масло заменили лампадным или спирто-скипидарной жидкостью.
В 1864 году городская дума Постановила: «Весь город осветить минеральным маслом. Расстановка фонарей — через каждые двадцать сажен». На улицах зажглись семь тысяч триста семьдесят фонарей. Сила света каждого фонаря — восемь стеариновых свечей.
Убогим было и это освещение. Ночью извозчики не решались ехать на окраины «по причине темноты, воров и разбойников», и по Москве ходила поговорка: «Не надейся на фонари — лучше на звезды смотри».
Электричество на улицах москвичи увидели в 1883 году — на террасе у храма Христа-спасителя, на Большом Каменном мосту, возле кремлевских дворцов.
В октябре 1895 года газета «Новости дня» оповестила своих подписчиков: «Мы поделимся с читателями приятною новостью: со вторника на будущей неделе начнут прокладывать электрический кабель для освещения Тверской».
Однако электрическая станция (на Раушской набережной) была построена лишь в 1897 году, и только тогда электрические фонари зажглись на Тверской улице — от Охотного ряда до теперешней Пушкинской площади.
В освещении города попрежнему царил разнобой: керосин, газ, электричество. На 1 января 1913 года в Москве было десять тысяч семьсот семьдесят девять керосиновых, пятьсот восемьдесят четыре керосино-калильных, восемь тысяч восемьсот семьдесят два газовых и тысяча пятьсот тридцать восемь электрических фонарей.
Горели эти фонари не каждую ночь, но по «лунному календарю», составленному городской думой. И частенько случалось: луна, которая по расчетам думских астрономов должна была светить, пряталась в тучи. А для фонарей — непоказанный день, и город ввергался в тьму.
Зажигались уличные огни самым примитивным образом. «Старожилу нашего города, -- рассказывает московский фонарщик тов. Тюрин, — хорошо знакома картина. С наступлением сумерек на улицах появляются люди с лестницами на плечах. Они переходят от одного фонарного столба к другому. В сгущающейся тьме вспыхивает слабое пламя спички, зажигаются керосиновые лампы, отбрасывая тусклое желтоватое пятно света...
Через каждые два дня лампы наполнялись горючим. Приходилось возить на тележке бочку с керосином. На мне же лежала нелегкая обязанность — ежедневно протирать стекла от копоти. Лампы коптили неимоверно».
Электричество в квартирах было в те годы лишь у десяти процентов москвичей. Мизерное количество электроэнергии потребляла промышленность.
В годы гражданской войны московские улицы и дома почти вовсе не освещались. Стояли не только заводы, но и городская электростанция, лишенная топлива.
Время было тяжелое, но революция разбудила в народе великие творческие силы; партия и правительство решали, как вывести из разрухи всю страну.
Ленин сказал: это нужно делать путем электрификации хозяйства.
«В пятиярусном зале Большого театра в тумане, надышанном людьми, едва светились сотни лампочек красноватым накалом, — пишет Алексей Толстой. — Было холодно, как в погребе. На огромной сцене, с полотняными арками в кулисах, сбоку близ тусклой рампы, сидел за столом президиум. Все они, повернув головы, глядели вглубь сцены, где с колосников свешивалась карта Европейской России, покрытая разноцветными кружками и окружностями, — они почти сплошь заполняли все пространство. Перед картой стоял маленький человек, в меховом пальто, без шапки; откинутые с большого лба волосы его бросали тень на карту. В руке он держал длинный кий и, двигая густыми бровями, указывал время от времени концом кия на тот или иной цветной кружок, загоравшийся тотчас столь ярким светом, что тусклое золото ярусов в зале начинало мерцать, и становились видны напряженные худые лица, с глазами, расширенными вниманием...
Чтобы так освещать на коротенькие мгновения карту, даже в Кремле, в кабинетах народных комиссаров, были вывинчены все лампочки, кроме одной — в шестнадцать свечей.
Люди в зрительном зале, у кого в карманах военных шинелей и простреленных бекеш было по горсти овса, выданного сегодня вместо хлеба, не дыша, слушали о головокружительных, но вещественно осуществимых перспективах революции, вступающей на путь творчества».
Кружки на карте, которые указывал докладчик, — ученый-революционер, ныне академик, Глеб Максимилианович Кржижановский, — обозначали электрические станции, намеченные планом ГОЭЛРО — первым планом электрификации страны, разработанным партией под руководством Ленина. В Московском промышленном районе предстояло построить три станции: Каширскую, Шатурскую и Епифанскую (ныне Сталиногорскую).
Там, где должна была получить свое топливо Каширская ГЭС, на бывших угодьях графа Бобринского, стояло несколько кустарных угольных шахт.
«Земля моя будто проклята... Поля изрыты канавами, заросли сорными травами непотребными», — писал граф.
Советская Москва открыла на проклятой графом земле миллиарды тонн каменного угля.
Летом 1922 года Каширская ГЭС дала первый ток. Это было началом промышленного использования подмосковного угля.
Одна за другой входили в строй электростанции, питающие столицу. Задания плана ГОЭЛРО были выполнены и превышены. Затем дали свой ток станции канала имени Москвы, Угличского и Рыбинского морей. Высоковольтное кольцо Москвы стало мощной энергетической системой.
Уже в 1949 году город получал электричества в сорок раз больше, чем до революции.
Растет не только количество электрической энергии — качественно изменилось все энергетическое хозяйство. Большинство городских станций переоборудовано в теплоцентрали, дающие потребителю не только электричество, но и пар, горячую воду.
Первая ТЭЦ была выстроена в Пролетарском районе. Она снабдила теплом соседние предприятия и автосборочный завод в километре от нее. Это первый московский завод без своей котельной. Краснопресненская ТЭЦ сделала ненужными котлы на Трехгорной мануфактуре.
Когда превращали в ТЭЦ 1-ю городскую электростанцию, горячая вода пошла в трубе через Москву-реку, через Китай-город к площади Ногина. В пути она разветвлялась, и трубы шли под улицей Куйбышева, заворачивали на Красную площадь, спускались под землей до площади Свердлова и даже до Пушкинской улицы. К подземным магистралям были присоединены дома Народного комиссариата тяжелой промышленности, Мосторга, Большого и Малого театров, ряд кремлевских зданий.
Это было в 1932 году. А в 1953 году Москва заняла первое место в мире по теплофикации. В этот год городские теплоцентрали отпустили для промышленности и быта свыше четырех миллиардов пятисот миллионов килокалорий тепла. Услугами ТЭЦ пользовались три тысячи зданий. Длина тепловых сетей в городе достигла двухсот пятидесяти километров. «Печи» и отапливаемые ими здания теперь отстоят друг от друга подчас на шесть и более километров.
Впереди новый подъем энергетического хозяйства страны и столицы: недалеко то время, когда дадут энергию новые волжские великаны — Куйбышевская и Сталинградская гидроцентрали.
Москве Волга будет давать каждый год десять миллиардов киловатт-часов. Десять миллиардов! А ведь одного киловатт-часа достаточно, чтобы испечь восемьдесят восемь килограммов хлеба, или соткать десять метров хлопчатобумажной ткани, или прокатать пятьдесят килограммов металла.
Ближайшую из двух волжских гидростанций - Куйбышевскую — от Москвы отделяют девятьсот двадцать пять километров. На такое расстояние еще нигде не транспортировали электроэнергию: протяженность самой длинной электропередачи в США — четыреста тридцать километров.
Большое расстояние требует в сети небывало высокого напряжения — четырехсот тысяч вольт.
Наши ученые решили эти технические проблемы. Уже испытываются сверхмощный несущий провод, изоляторы для высоковольтной сети, разработаны типы понизительных подстанций.
На трассе Куйбышев — Москва уже подняты тридцатиметровые мачты, и в лаборатории Московского энергетического института испытываются всевозможные приборы, которые потребуются на линии.
Изготовляются устройства, которые будут следить за поведением энергосистемы между Волгой и Москвой. Если что-либо случится почти на тысячекилометровой трассе, сверхчувствительные реле мгновенно поднимут тревогу, и достаточно двух сотых секунды, чтобы сработали защитные приспособления.
Москва готовится к приему волжского тока, несущего ей электрическое изобилие.
Когда спускается ночь и затихает город, улицами завладевают дорожники.
Еще днем дистанционные мастера, обойдя свое хозяйство, наметили участки ночной работы. А хозяйство это не маленькое: три тысячи улиц, двести мостов и путепроводов, около пятнадцати миллионов квадратных метров мостовых, почти четыре миллиона квадратных метров тротуаров.
Каждая площадь, каждая улица, переулок имеют свой паспорт. В их «личном деле» подробная техническая характеристика: где, когда, как проведена реконструкция покрытия, каково качество работ. Однако дорожные мастера, подобно железнодорожным путевым обходчикам, ежедневно проверяют состояние своих участков.
На улице Образцова идет смена трамвайных рельсов.
Еще недавно это делалось так: рельсы прикреплялись к шпалам костылями, костыли забивались вручную. Сейчас старый способ неприемлем: работы много, а улица более или менее свободна от транспорта лишь от часа ночи до пяти утра.
На место работ прибыла передвижная электростанция. Путейцы вооружаются электросверлами и массивными электроключами. С их помощью шуруп, сменивший прежний костыль, ввинчивается за полминуты. К началу утреннего движения рельсы сменены.
На противоположном конце города, на Большой Ордынке, надо заделать выбоины на мостовой.
В обычный ночной рейс выходит «дорожный комбайн» — машина, снабженная громадным термосом с асфальтовой массой и прицепной электростанцией. Электрофреза быстро вырезает полосу в покрытии, отграничивая повреждение. Механические молотки расчищают выбоину. Из «термоса» выкатывается тележка с горячей дымящейся массой. Каток-вибратор уплотняет массу, затем по теплому еще участку мостовой пройдется электроутюг, и ремонт закончен.
В эту же ночь предстоит более сложная работа: надо сменить почти половину покрытия на площади Маяковского. Фреза и пневматический молоток не справятся с ремонтом в ночные часы, и на площадь вызван авто обжигатель — громоздкая машина с куполообразным верхом и большим металлическим четырехгранным зонтом.
Водитель опускает зонт на асфальт, подлежащий смене, и включает форсунки. Под зонтом вспыхивает пламя. Температура достигает восьмисот градусов. Асфальт плавится. Теперь его легко удалить и заменить новым.
К утру и здесь все закончено. Только, пожалуй, цвет смененного участка несколько отличается. Но пройдет день-два, и даже внимательный глаз не определит места недавнего ночного ремонта...
Впервые мостить московские улицы начали при Петре. С тех пор столетиями город одевался в булыгу. Только в начале нашего века появились асфальт и каменная брусчатка.
Первой залили асфальтом Ильинку (теперь улицу Куйбышева). За ней пришла очередь Мясницкой (ныне улица Кирова), Никольской — улиц, заполненных торговыми конторами, банками, богатыми магазинами. Рабочие окраины часто не имели даже булыги.
Редкими полосками лежали асфальтовые мостовые, занимая сто восемьдесят пять тысяч квадратных метров, — два процента проезжей части московских улиц.
Работы велись примитивно. Привозили котел, варили в нем смолистую массу и укладывали ее вручную, ползая по мостовой на коленях, обмотанных тряпьем.
О темпах замощения рассказывают документы самой городской управы. В ее бумагах за 1914 год сказано:
«В отчетном году вновь устроены переходы из гранитной брусчатки на песчаном основании — от Ильинских ворот до Лубянского сквера —18,2 кв. сажени, па Трубной площади и у Петровских ворот —45,9 кв. сажени».
Итого — двести девяносто квадратных метров за год.
Мы уже упоминали, что город часто перекладывал заботу об улице на домохозяев. Каждый мостил, чем хотел. И получались «пятнистые» улицы: кусок булыжника, кусок торца, кусок разбитой мостовой.
Последняя преобладала. Из года в год она служила дежурной темой для газетчиков.
«Вчера на Малой Дмитровке, — сообщал «Голос Москвы» 8 июля 1910 года, — при проезде колымаги городского ассенизатора произошел провал мостовой, В образовавшуюся яму вместе с колымагой провалились лошадь и возчик... Несчастная лошадь оказалась вниз головой. Сверху виден был только ее круп и хвост».
Даже непритязательные московские извозчики вынуждены были в 1913 году подать петицию на имя градоначальника:
«Создавшееся в центре Москвы исключительное бездорожье приносит московскому ломовому извозу ежедневные убытки до тридцати тысяч рублей».
Извозопромышленники обращались потом к городскому голове и даже в общество покровительства животных, но так и не дождались ответа.
К 1954 году в Москве заасфальтировано десять миллионов квадратных метров улиц и площадей. Десять миллионов против ста восьмидесяти пяти тысяч! Этого асфальта хватило бы на всю автостраду Москва — Харьков — Симферополь...
Каждой ночью па улицах Москвы появляются необычные поезда: грузовики тащат открытые платформы, на которых стоят экскаваторы,. бульдозеры, асфальтоукладчики. Это дорожники переходят на новые рубежи.
Работы им в Москве хватает. Достаточно сказать, что только в 1954 году они благоустроили полтора миллиона квадратных метров. Это то же самое, что за год привести в порядок все улицы крупного областного города.
Нужды московских дорожников едва обеспечивают двадцать асфальто-бетонных заводов.
Сведения о ночной работе дорожников сосредоточены у дежурного: он знает все адреса, куда выехали автопоезда путейцев.
Взглянем на его записи, датированные, скажем, 11 мая 1953 года.
Воробьевское шоссе. Черемушки. Богородское. Яузская набережная. Песчаная. Останкино...
Попробуем расшифровать только последнюю запись — Останкино. Что скрыто за одним этим словом? Что делали здесь дорожники в ночь с 11 на 12 мая?
...Большая Алексеевская улица. Катки утюжат последние метры недавно возникшего проспекта, обсаженного взрослыми деревьями. А лишь два-три месяца назад тут лежало болото, теперь засыпанное десятками тысяч кубометров земли.
...Третья Останкинская улица. Чуть не вчера это была грунтовая дорога, непроезжая после сильных дождей. В эту ночь она от начала до конца уставлена механизмами. Экскаваторы только что выбрали грунт и рабочие опускают в котлован дренажные трубы - грунтовые воды направятся по ним в коллектор. Чуть дальше на толстую бетонную подушку укладывают тяжелые рельсы. Пересаживают деревья поближе к домам — улица расширяется. Гранитчики выводят каменный борт будущего тротуара. Двадцать пять самосвалов сбрасывают грунт между только что выложенными высокими колодцами из кирпича и бетона. И лишь по верхнему краю колодцев можно догадаться, как высоко — на два с половиной метра — поднимется в этой низине магистраль.
...Ново-Останкинские переулки. Здесь пока сравнительно тихо. Стоят буровые вышки. Геологи изучают очередную пробу № 1497 — комочек глины, поднятый с пятнадцатиметровой глубины. Идет последнее уточнение проекта, по которому завтра начнут пробивать магистраль, соединяя Марьину рощу с Останкином.
...Верхний Останкинский пруд. На его берегу только что сгрузили железобетонные кольца полутораметрового диаметра. Это часть будущего тоннеля, по которому потечет ручей, сейчас заболачивающий берега пруда.
Кстати, о ручьях и реках Москвы: это тоже забота — и не малая — городских путейцев.
Когда-то по московской земле текли десятки речек. Были среди них маленькие, подчас безыменные, скорее похожие на ручьи, чем на реки, — скажем, Черногрязка, Капелька, Ольховец, Сивка, Теплый. И были покрупнее, даже судоходные — Яуза, Неглинка. Поблескивали пруды — широкие, глубокие, рыбные: Красный, Хапиловский, Лизин, Патриаршие, Чистые.
Рос город, и некоторые реки стали мешать москвичам. Веснами они затопляли дворы, огороды, улицы. Летом мелели, загрязнялись, превращались в рассадники болезней. И москвичи стали опускать их в землю: запрятывали в деревянные, каменные, позже железобетонные трубы, засыпали трубы землей, поверху разбивали улицу или площадь.
Так исчезли с поверхности многие речки и пруды города. Память о них, казалось бы, осталась только в названиях улиц, площадей, переулков, проложенных над ними: Садовая-Черногрязская, Капельский переулок, Теплый переулок, Краснопрудная, Пресня. Но об этих «заземленных» речках нельзя забывать, и те, кто за ними следит, знают: чуть потревожишь их неаккуратно — хлопот не оберешься.
Мы уже рассказывали о неприятностях, какие причинил метростроевцам Ольховец. Этот неуемный ручей до сих пор нет-нет, и даст о себе знать.
Когда строили высотный дом на Комсомольской площади, занялись и соседней с ним Домниковской улицей: покрывали ее бетоно-асфальтом. Ольховец протекал под Домниковкой в трубе, сложенной в прошлом столетии. Выдержит ли она тяжесть новой мостовой и бегущих по ней большегрузных машин? Не вырвется ли Ольховец, как двадцать лет назад, в котловане метро у Казанского вокзала?
Инженеры-дорожники решили предупредить такую возможность. Надев непромокаемые костюмы и высокие резиновые сапоги, захватив веревки и фонари, они отправились в подземное путешествие: спустились в бетонное русло Ольховца и на глубине десяти метров прошли под Москвой от Садовой-до Каланчевской площади.
Решили, что спокойнее будет заменить тоннель более прочным и отправить Ольховец в Яузу.
В Москве разумно решают судьбу рек и водоемов. Если Москву-реку и Яузу, многие пруды расширяют, украшают, то бесполезные речушки продолжают выключать, тоннелировать, отводить, если мешают.
В районе Ново-Песчаных улиц на протяжении почти трех километров оправлена в трубу река Таракановка. Овраг, по которому текла эта река, засыпан и застраивается.
То же проделано с рекой Нищенкой: ей построили такое просторное подземное русло, что по нему свободно могла бы пройти грузовая машина...
Дорожники переодевают улицу за улицей, организуют подземные воды, засыпают низины, срывают холмы и оставляют за собой гладкую мостовую городских улиц.
В предутренний час в каждом из восьми диспетчерских отделений трамвая в репродукторах раздается характерный шорох — включен микрофон.
Перед диспетчером пульт, микрофон, репродуктор и большие листы бумаги — график движения.
На пульте вспыхивает первая лампочка, и трамвайное депо рапортует из репродуктора: такие-то вагоны вышли на линию. Диспетчер делает первую пометку на графике.
Все чаще вспыхивают лампочки.
— Измайлово?.. Слушаю.
Дежурный по станции сообщает номера только что прошедших поездов. Диспетчер проводит на графике какую-то линию.
Довольно быстро линии превращаются в замысловатый' чертеж из перекрещивающихся прямых. Но диспетчеру стоит лишь взглянуть на него, чтобы безошибочно знать, где несколько минут назад был каждый из подчиненных ему трамвайных вагонов, как соблюдается расписание.
Лампочки на пульте вспыхивают уже почти беспрерывно. Донесения следуют одно за другим — ведь есть трассы, на которых проходит свыше шестидесяти поездов в час. Нужен большой опыт и сноровка, чтобы принимать рапорты, заполнять график — следить за всем, что происходит на линии. А мало ли что может случиться в пути с трамвайным вагоном.
Вот наметанный глаз диспетчера обнаружил, что на графике возник непорядок: по расписанию через Трубную площадь вагон № 2017 должен пройти в одиннадцать часов тридцать семь минут, сейчас одиннадцать сорок две, а станция молчит.
Диспетчер вызывает Трубную площадь. «Вагон не проходил», — отвечает дежурный. Диспетчер приказывает конечной станции этого маршрута отправить поезд с укороченным рейсом, чтобы пассажиры не ждали, пока придет задержавшийся вагон.
Но вот потерянный было вагон найден, распоряжение об укороченных рейсах отменено.
Бывают более серьезные происшествия: повреждение вагона, обрыв контактного провода. Здесь диспетчер отделения бессилен и немедленно сообщает главному диспетчеру: только он может снять вагон с линии, выслать восстановительные бригады, изменить трамвайные маршруты.
Подходит вечер. На стадионе «Динамо» скоро начнется футбольное состязание.
В этих случаях центральная диспетчерская заранее распоряжается выслать к стадиону дополнительные составы, и в разных районах города трамвайные поезда меняют привычные маршруты.
Каждый день десятками тысяч рейсов трамвайных поездов командует центральная диспетчерская.
Так или примерно так идет управление движением автобусов и троллейбусов — всей сложной системой наземного транспорта.
Пожалуй, острее всего ощущаешь размах современного городского движения, когда после рабочего дня, в часы вечернего «пика», стоишь хотя бы на Колхозной площади и смотришь вдоль уходящего вниз, к Самотеке, широкого Садового кольца.
Справа — вереница красных огней. В несколько рядов бегут они друг, за другом, и кажется, это не вечерняя улица, это потемневшая река и по ней наперегонки плывут сотни красных живых светляков — подвижных, нетерпеливых, быстрых, — чтобы, спустившись в низину площади, так же неудержимо подняться на холм и исчезнуть в перспективе Садовой.
Слева — такой же поток желтых огней. Они несутся мимо тебя — «ЗИСы», «ЗИМы», «Победы», «Москвичи», грузовые машины. Сбоку у каменного борта тротуара, зацепившись штангой за воздушный провод, скользит синий троллейбус. Найдя брешь в гуще машин, с басовитым гудком прибавляет ходу красно-желтый автобус. И кажется, конца нет этому рокочущему, сверкающему потоку.
Над Колхозной площадью вспыхнул запрещающий знак светофора. Передние огоньки замерли, пропуская пересекающий улицу транспорт. К ним подбежали десятки новых, резко сбавили ход и остановились. Теперь у площади образовался густой световой пунктир, будто кто-то сотнями красных точек испещрил половину магистрали. Улица остановилась, но в ней чувствуется еле сдерживаемый порыв, словно в туго сжатой пружине. А сзади накатываются все новые и новые огоньки, трепещут блики на мостовой и слышен нетерпеливый стук моторов.
Но вот запрещающий огонь светофора сменился зеленым, и река прорвалась. Желтые огни чуть вздрагивают и рядами несутся мимо нас. А за ними, спеша, догоняя, перегоняя, бегут десятки, сотни новых машин. И нет им числа...
Когда смотришь на эту улицу, всю в бегучих огнях, невольно подумаешь: да была ли неторопливая, тихая, полусонная улица старой Москвы?
Да, была.
Купеческая Москва ездила на извозчике. Его можно было встретить всюду: в заросших лопухом переулках Таганки и у лабазов Охотного ряда, у солидного подъезда ресторана «Эрмитаж» и у скользких ступеней третьеразрядного трактира «Ад» на Трубе, в суетливых переулках Сретенки и у чугунных решеток дворянских садов в Мертвом, Скатертном, Мерзляковском переулках.
Разгар уличного движения обычно около полудня. К четырем часам Москва понемногу затихает. «Ваньки» едут обедать в трактиры.
Вечером извозчики снова появляются на улицах. Они останавливаются на перекрестках и дремлют, сидя на козлах. Порой, завидя пешехода, бубнят:
— Барин, подвезу...
Ночь наступает, дворники засыпают в воротах. Только городовой истуканом стоит на перекрестке, а извозчики все высматривают седоков.
— Барин, подвезу...
К середине прошлого столетия появились «калибры» и «линейки».
Калибр — это длинная доска на четырех круглых рессорах. Впереди возница правит лошадью, а пассажиры сидят спиной друг к другу и стараются удержать равновесие, чтобы не свалиться наземь.
Линейка — усовершенствованный калибр: вместо одной доски — две, над ними — крыша, с обеих сторон — кожаный фартук. Запряженная двумя, а то и четырьмя лошадьми, линейка перевозила сразу десять-пятнадцать человек.
Это был первый общественный транспорт Москвы. Линейка возила по установленной таксе и по определенным, довольно длинным маршрутам.
Десять лет обсуждали в городской думе вопрос о конной железной дороге. Говорили, что московские улицы слишком узки для конки, что извозчичьим экипажам будет трудно переезжать через рельсовые пути. Городской голова вообще сомневался в необходимости конки.
Первая конно-железная дорога начала работать в Москве в 1872 году.
Вагон конки вмещал немногим больше, чем линейка, но двигался быстрее — семь километров в час.
— Вагончик отправляется! — провозглашал бородатый кондуктор, когда посадка заканчивалась.
Перед крутыми подъемами к вагону конки, запряженному двумя лошадьми, пристегивали еще пару. Проезд на крыше (империале) вагона стоил на две копейки дешевле.
На рубеже нашего века конка перевозила пятнадцать миллионов пассажиров в год. На долю линейки приходилось три миллиона. Извозчики, число которых достигало двадцати пяти — тридцати тысяч, перевозили восемьдесят миллионов пассажиров.
Жизнь движется вперед. Уже в девяностых годах многие города России завели электрический трамвай: Киев, Нижний Новгород, Екатеринослав, Рига. А по московским улицам продолжала дребезжать конка.
Только в 1899 году дума начала электрификацию коночных линий. Первые трамваи пошли по линии длиной два километра. Все пять вагонов линии вмещали сто пассажиров.
В последующие годы появилось несколько трамвайных маршрутов, и все они обслуживали лишь центральные районы. Городской голова Гучков мотивировал это так:
«Постройка линий трамвая к окраинам столицы, то-есть в Московский уезд, была бы очень выгодна для беднейших классов населения и весьма разорительна для домовладельцев центральных частей Москвы и для городского управления. Имея возможность за пятачок или гривенник в любое время поехать в столицу, средний и беднейший обыватель последней перекочевал бы в уезд и, избавившись от городских налогов, имел бы дешевое жилище, обусловленное незначительными земельными сборами. Поредение центра столицы неизбежно повлияло бы на сильное понижение квартирных цен, торговых помещений, а следовательно, и домов».
В 1907 году в Москве появился первый таксомотор. Шофер привесил к автомобилю объявление:
«Извозчик. Такса по соглашению».
Через пять лет в городе уже было тысяча двести пятьдесят автомобилей, но они так и не стали общественным транспортом. Машины напрокат были редки и дороги. Перевозки росли за счет трамвая. В 1913 году протяженность его линий достигла ста тридцати двух километров, количество пассажиров перевалило за двести пятьдесят миллионов.
Ныне московский трамвай, выведенный из центра, разветвился на всех окраинах, выходит за городскую черту. Каждый день трамвай перевозит около трех миллионов человек.
Автобусы появились в Москве в ноябре 1924 года. Первая автобусная линия связала Комсомольскую площадь с Белорусским вокзалом. Пуск этой линии почти совпал с рождением советского автомобиля: 7 ноября, в седьмую годовщину Октября, на Красной площади впереди праздничной колонны автозаводцев прошли первые десять автомобилей «АМО-Ф-15».
Теперь в Москве автобус развился в один из основных видов городского транспорта. Автобусов тысячи. Их маршруты, проходят по большинству значительных улиц. Общая длина маршрутов почти две тысячи километров. За тридцать лет автобусы перевезли четыре с половиной миллиарда пассажиров.
Осенью 1933 года открыли первую троллейбусную линию — от села Всехсвятского по Ленинградскому шоссе до Белорусского вокзала. Ныне троллейбусное движение развито даже несколько больше, чем автобусное.
В 1913 году из каждых ста поездок москвичи делали восемьдесят на трамвае и двадцать на извозчиках; сорок лет спустя — тридцать семь на трамвае, двадцать восемь на метро, девятнадцать на троллейбусе и шестнадцать на автобусе...
Сейчас все виды московского транспорта перевозят в одиннадцать раз больше пассажиров, чем до революции. Не перестрой Москву, ее улицы — город уже задыхался бы от машин. Между тем столичный транспорт работает хорошо.
Но это сегодня. Движение растет, и постепенно, год за годом исчерпывает пропускную возможность расширенных улиц и площадей. На скрещениях центральных магистралей транспорт уже испытывает трудности. Встречные потоки сотен машин стоят перед красным огнем светофора иной раз по две-три минуты, теряя время, горючее. Это можно наблюдать на улице Горького, Бульварном и Садовом кольце, Арбате, 1-й Мещанской, улице Кирова.
Пришла пора безотлагательно строить на главных площадях и перекрестках Москвы тоннели для движения транспорта на разных уровнях.
Научные сотрудники Академии коммунального хозяйства подсчитали, что стоимость тоннеля — семь-десять миллионов рублей, а экономия от ликвидации простоев и пережога горючего составит на разных скрещениях от пяти до пятнадцати миллионов рублей в год.
Скорости автомобильного транспорта будут увеличиваться — это закон движения в большом городе. Следовательно, придется больше заботиться о безопасности пешеходов. В часы «пик» в Охотном ряду от гостиницы «Москва» к Дому Совета Министров СССР переходит четырнадцать тысяч человек. Для пешеходов тоже нужны внеуличные подземные переходы.
По генеральному плану города строятся новые кольцевые и обходные, разгрузочные магистрали. Строятся они, однако, медленно. Москве уже сейчас нужны все кольца, намеченные планом.
Коренной реконструкции требует и городской железнодорожный узел. Он сложился три четверти века назад, оказался теперь, по Окружную дорогу включительно, в черте города, и товарищи путейцы должны с этим считаться.
Задания же генерального плана реконструкции Москвы железнодорожниками не выполнены.
...Когда поезд подходит к Москве, когда впереди уже отчетливо видны очертания города, трудно найти человека, который с волнением не прильнул бы к оконному стеклу. Но до сих пор Москва встречает своих гостей совсем не городским пейзажем. Вдоль железнодорожного полотна частенько тянутся захламленные территории складов и пакгаузов, отвалы шлака, какие-то сараи, будки, мастерские. Короче: пассажиры видят все то, что противоречит общему облику столицы.
Слов нет, хозяйство у железной дороги громоздкое, тяжелое, но превращать тысячи гектаров городских земель в задворки тоже недопустимо.
Удовлетворительной генеральной схемы реконструкции Московского железнодорожного узла пока нет, но это не оправдание очевидного неряшества на въездах в столицу. Железнодорожники умеют строжайше следить за состоянием рельсовых путей, вокзалов, — почему же они не уделяют внимания нуждам города, в котором живут, который обслуживают?
Несколько слов об уличном шуме.
Если поспросить, специалисты покажут много таблиц, вычислений, схем такого содержания: «градация двадцати семи улиц Москвы по нисходящей степени шумности», «кривые частотного состава уличных шумов», «спектр уличного шума», «шумовая характеристика площадей», «кривые убывания громкости шума»... Все это, наверное, нужно. Плохо то, что «убывание громкости шума» на московских улицах происходит медленно.
Автомобилям уже запрещено гудеть ночью и вызывать гудками пассажира, замешкавшегося на двенадцатом этаже. Но автомобили еще излишне шумят, звенят трамваи, свистят маневровые паровозы.
Потише должно быть на улицах днем, а ночью Москве должен быть обеспечен покой.
Ночью и днем под улицами и площадями Москвы в густой паутине труб течет холодная чистая вода.
Она нужна большому городу, чтобы бесперебойно работали заводы, фабрики, электрические станции, столовые, больницы, чтобы чисты были проспекты, зеленели бульвары.
Экономисты справедливо считают: количеством стали, выплавляемой в стране, определяется промышленное развитие страны; количество воды, потребляемое городом, — верный показатель его благоустройства.
Москва вдосталь обеспечена водой: ее минутный «глоток» — свыше ста тысяч ведер воды. По душевому потреблению воды наша столица относится к числу наиболее благоустроенных городов.
В старой Москве всегда не хватало хорошей питьевой воды. Крупные усадьбы заводили свои колодцы. Люди победнее пили воду из ближайшей реки.
Сооружение первого городского водопровода длилось двадцать шесть лет и было закончено только в 1805 году.
Из неглубоких мытищинских ключей вода текла по кирпичной галерее в город, поступая в колодцы на Каланчевской площади и фонтаны в Неглинном проезде. Водопровод не обслуживал отдельных домов. По улицам попрежнему разъезжали водовозы.
Через тридцать лет Мытищинский водопровод был реконструирован. Он пошел к Сухаревой башне, где на втором этаже поставили чугунный бак на шесть с половиной тысяч ведер. Воду сюда накачивали паровыми машинами. Из башенного бака она подавалась под напором к пяти водоразборным фонтанам.
В то время Москва получала сто тысяч ведер воды за день — меньше сегодняшнего минутного «водяного пайка».
У фонтанов толпились извозчики, поили лошадей. Тут же выстраивались вереницей водовозы и ведерными черпаками на длинных ручках наполняли бочки.
В 1904 году начал работать Рублевский водопровод. Он снабдил центр Москвы очищенной водой. А как с окраинами?
Вот две цифры, две нормы потребления воды, установленные инженерами купеческой думы. Первая норма — для центральных улиц. Это «культурная норма»: шесть-восемь ведер в сутки на человека. Вторая-—для рабочих районов: два ведра. Нормам пытались дать этакое обоснование: «Голытьба только под большие праздники моется, а два ведра можно и на коромысле принести».
Суточная подача водопроводной воды нарастала медленно и к 1913 году достигла лишь восьми с половиной миллионов ведер. Водопровод обслуживал меньше половины городского населения.
Теперь город поят три могучих водных потока, и в трубах московского водопровода — Волга и мытищинские ключи, Истра и Москва-река.
У Рублевской ордена Ленина водопроводной станции истринскую и москворецкую воду встречают подземные цехи одной из «водных фабрик» города.
Еще на подступах к Рублеву стоят леса — старые сосны берегут чистоту воздуха вокруг станции. И сама станция в зелени. Весной здесь цветут лиловые и белые кусты сирени, черемуха, яблони, вишни. Темнеют лиственницы. Блестит желтый песок на парковых дорожках.
Водоприемник Рублева — высокая полукруглая каменная громада. Она похожа на башню средневекового замка. Башня стоит в реке, у берега, и весной, в половодье, вода бурунит у каменной стены.
Шумит вода у препятствия, обегает его, и частью попадает в «бойницы» башни — большие четырехугольные окна, забранные решетками, задерживающими крупный мусор, что приносит с собою река.
Электрические насосы поднимают воду из башни и посылают в первый цех станции — в отстойники.
Вода, поступающая в приемник, как и всякая речная вода, мало пригодна для питья. Она мутна, иногда в ней содержатся болезнетворные бактерии. Воду надо осветлить и очистить, бактерии надо найти, задержать, уничтожить.
Отстойники — это подземные бетонные залы: каждый из них вмещает свыше миллиона ведер.
С еле заметной скоростью течет вода по резервуарам отстойника, и на дно оседают минеральные, механические примеси.
Чтобы ускорить этот процесс, к воде предварительно подмешан коагулянт — сернокислый алюминий, обладающий свойством энергично собирать вокруг себя пловучую муть в пушистые хлопья. Серые хлопья оседают на дно, а вода идет в следующий цех — в отделение предварительных фильтров.
Опять обширные бетонные подземелья. В них происходит самая важная работа.
Резервуары этих подземелий кажутся зеркально тихими. Но вода в них находится в непрерывном движении. Незаметно поступая сюда из отстойников, она просачивается через слоистое дно бассейнов — через слой крупного гравия, гравия мелкого, еще более мелкого и, наконец, сквозь песок.
Донные фильтры не только очищают воду, но и улавливают бактерии.
Вокруг каждой песчинки, каждого камешка гравия со временем образуется тонкая клейкая пленка. Бактерии пристают к ней, как мухи к липкой бумаге.
Пройдя фильтры этого и следующего цехов, вода течет в сборный резервуар. По дороге хлор убивает в ней последние бактерии, проскользнувшие сквозь фильтры.
Производство воды закончено. Она чиста, прозрачна, обезврежена. Чтобы станция могла поручиться за это, на каждой производственной операции установлен надежный лабораторный надзор.
Наблюдение, анализы воды начинаются, как только она вольется в приемник станции.
Разумеется, не все бактерии сразу обнаружишь. И лаборанты поступают так: взяв несколько стаканов воды, начинают активизировать бактерии — подкармливают их «коховской питательной желатиной», создают благоприятную температуру.
Получив тепло и пищу, бактерии быстро размножаются. Лаборант наблюдает водяную каплю в микроскоп. Большинство обитателей капли мало интересует его — это безвредные бактерии. Но вот он замечает кишечную палочку «коли».
Это уже не годится. И лаборант сообщает в цехи станции, чтобы усилили дезинфекцию.
Несколько иначе определяется мутность воды. Для этого не нужны микроскопы — достаточно высоких стеклянных пробирок, на дне которых четко нарисованы крест и яркие черные
точки.
Вода льется в пробирку. Лаборант, не отрываясь, смотрит сверху сквозь столб воды на крест и точки. Пока они ясно видны, все в норме. Если крест и точки мутнеют, лаборант подает сигнал.
Пробы воды берутся круглые сутки почти непрерывно на всем ее пути, до сборного резервуара включительно.
С «водной фабрики» электрические насосы гонят воду по трубам в Воробьевский резервуар. Шумным водопадом низвергается вода в громадное бетонное подземелье. Это «склад готовой продукции».
Воробьевский резервуар расположен на Ленинских горах. Отсюда по широким чугунным трубам вода бежит уже самотеком. Но и здесь, на всем дальнейшем пути, она то и дело попадает под микроскоп: сорок постов проверки несут свою службу в различных районах города, заботясь о том, чтобы вода подошла к водопроводному крану безукоризненно чистой.
Так попадает вода в город с юго-запада.
С севера она поступает иным путем. На водоразделе канала имени Москвы— там, где запруженные реки и волжская вода, переброшенная сюда насосными станциями, разлились широкими озерами, — лежит Учинское (Акуловское) водохранилище. Здесь нет судоходства, строго запрещено ловить рыбу, купаться, поить скот. Это заповедные воды.
Озеро является своеобразным гигантским отстойником. По специальному каналу, длиной двадцать восемь километров, вода течет отсюда в цехи Сталинской водопроводной станции, построенной в 1939 году.
Здесь те же резервуары, фильтры, только станция эта гораздо мощнее и совершеннее Рублевской. Ее контрольные механизмы исключают возможность случайных ошибок того или иного работника; энергетическое хозяйство автоматизировано. Сталинская станция — это лаборатория научной организации современного водопроводного хозяйства.
После войны построена и введена в эксплуатацию Северная водопроводная станция с новейшим устройством.
В городе вода разливается по сети разводящих труб. Около двух тысяч километров этих труб лежит под московскими улицами. По ним ежедневно протекают три старые Москвы-реки.
Город приступает к своему туалету после полуночи. На работу выходят «машины чистоты». Им предстоит подмести, вымыть пятнадцать миллионов квадратных метров мостовой.
В летние ночи на улицах появляются похожие на больших жуков подметальные машины. Их стальные щетки сметают мусор и пыль под кузов. Щетки, напоминающие «ерш» для чистки ламповых стекол, собирают этот мусор на совок, а небольшой ленточный транспортер относит его во внутренний бункер машины.
Одна за другой идут поливо-моечные машины. Из отверстий их труб вырываются под напором в четыре атмосферы сотни тугих струй.
Вымытый влажный асфальт тускло поблескивает в свете фонарей, А «машины чистоты» идут дальше — на новые улицы, проспекты, площади.
Высока продуктивность этих машин: каждая из них может за час убрать тринадцать тысяч квадратных метров. Но они и требовательны: чтобы в летний день умыть городские улицы, надо миллион ведер воды.
В позднюю ночную пору у домовых ворот останавливаются автомобили-мусоровозы. Сзади их вместительных кузовов — объемистые ковши. Дворники сваливают в ковш содержимое мусорных металлических баков, — покрытые серебристой краской, они стоят во дворах или под сводами ворот крупных московских зданий. Водитель нажимает рычаг— и наполненный ковш медленно ползет вверх. Автоматически открывается крышка люка, ковш наклоняется и высыпает мусор в бункер. Опять нажатие рычага — и кузов плотно закрывается.
Автомобиль несется по пустынным вымытым улицам, и, смотря на него, едва ли придет на ум, что внутри этой несколько громоздкой, но простой и безотказной машины лежат пять с половиной кубических метров мусора. Люди, на которых возложен труд по уборке города, особенно ценят такие машины.
В жаркие дни не ограничиваются этими ночными процедурами. Не раз и не два по улицам пройдутся «машины чистоты», поливая мостовые. Из их труб вырываются два водяных веера, и кажется — машина взмахивает многоцветными крыльями.
Иначе выглядит зимняя уборка.
В управлении благоустройства раздается тревожный телефонный звонок, институт прогнозов предупреждает: надвигается снегопад. Когда снеговые тучи нависают над городом, на работу выходят сотни машин.
Впереди — снегоочистители. Они идут по двое, по трое, широкими плугами и металлическими щетками отгребая снег к тротуарам. За ними остается чистая дорога, по которой уже идут пескоразбрасыватели.
У тротуара же выросла снежная гряда. В нее вгрызается снегопогрузчик. Его металлические «руки-захваты» непрерывно загребают снег на транспортер, который за тридцать секунд доверху заполняет кузов грузовика. Даже в дни большого снегопада эти машины могут убрать почти девять миллионов квадратных метров мостовой, заменив труд восьмидесяти тысяч дворников.
За зиму в Москве выпадает снега на метр и на полтора метра. Если бы весь этот снег, убираемый машинами и людьми с городских улиц, вывозить по железной дороге, потребовалось бы сто пятьдесят тысяч вагонов.
Когда смотришь на колонны московских «машин чистоты», а их чуть не полторы тысячи,—снова возникает сравнение с прошлым.
Старая Москва знала только один способ очистки города — метлу дворянка и бочку золотаря. Да и бочек этих было в обрез: в 1913 году городской ассенизационный парк насчитывал четыреста пятьдесят лошадей.
Лишь в 1898 году было создано некое подобие канализации, и насосная станция начала качать сточные воды на Люблинские поля орошения.
Современную Москву обслуживают сложные очистные системы с разветвленной подземной канализационной сетью. Только за 1951 —1953 годы их мощность увеличилась вдвое.
Советские инженеры создали отлично выполняющие свои обязанности станции аэрации.
Даже многие москвичи не представляют отчетливо, что именно станции аэрации приняли на себя основную работу в городской санитарии: каждые сутки они перерабатывают, обезвреживают многие десятки миллионов ведер сточных вод.
По техническому совершенству московские станции аэрации, пожалуй, не знают равных в мире.
Станции эти имеют дело с мусором, грязью, отбросами. Однако когда летом входишь в ворота даже первой по времени постройки станции аэрации, кажется, что ошибся адресом.
Переплет каналов с узкими мостиками и маленькими лестницами. Причудливая ткань труб — прямых, коленчатых, «елочкой». Сотни одинаковых небольших фонтанчиков. Цветочные клумбы.
Где же грязь и отбросы? Где тот мусорный поток, который является единственным «сырьем» этого предприятия?
— Все это здесь, — ответят вам и широким жестом руки покажут на каналы, трубы, фонтаны. -- А рабочие... Их биллионы, триллионы. Но они невидимы простым глазом...
Вот вкратце технологический процесс станции аэрации.
Канализационные воды прежде всего поступают в грабельную камеру. Здесь створчатые заграждения ловят крупный мусор — кости, тряпки, стекло, бумагу. Пойманный мусор отправляется в особые камеры, где под влиянием бактерий
и при повышенной температуре отбросы теряют половину своего объема — это вдвое экономит расходы по их дальнейшей транспортировке, а сточная жидкость идет в предварительные отстойники — железобетонные бассейны.
Здесь из сточной жидкости выделяются жиры — они всплывают на поверхность. На дно выпадает плотный осадок. И у каждой из этих составных частей — жиров, донного осадка и грязной воды—свои дороги.
Жиры, всплывшие темнокоричневой пеной, уходят на свалку. Осадок попадает в метан-танки — огромные железобетонные кубы, врытые в землю. Водяное отопление поддерживает здесь неизменную температуру — плюс тридцать градусов. Осадок начинает бродить. Спустя десять дней в метан-танках оказываются вода, метан и твердые вещества.
Твердый осадок будет использован как удобрение. Газ, полученный из осадка, — единственное топливо котельной, обогревающей метан-танки. Вода же отправляется в следующий цех станции — в аэрокоагуляторы. Здесь происходит дальнейшая очистка. Этим занимается жидкий темнобурый «активный ил» — слизистые скопления полезных бактерий, те мириады невидимых рабочих, о которых нам сказали. Они уничтожают, пожирают болезнетворные микробы и собирают взвешенную муть в хлопья.
В неподвижной застойной воде этот процесс происходил бы медленно — и станция помогает бактериям: из дырчатых труб в воду с силой вдувается воздух, жидкость бурлит, смешиваясь с илом. Получив вдоволь кислорода, бактерии энергично разрушают органические примеси.
Отсюда вода попадает во вторичные отстойники, где из нее выпадает ил. И снова у ила и воды разные дороги.
Осевший темнобурый ил с его армией хорошо поработавших и уставших бактерий отправляется в своеобразный «санаторий»—восстановитель. В «санатории» бактерии усиленно питают кислородом и опять отправляют на очистку сточной воды, бурлящей в коагуляторах.
Вода, уже осветленная, отводится из вторичных отстойников в аэрофильтры. Тут десятки открытых бетонных ящиков, засыпанных шлаком. Над ящиками — дозировочные бачки. Наполнив эти высокие бачки, вода устремляется вниз, чтобы тотчас же взмыть множеством маленьких фонтанов. Они то появляются, то исчезают, беспрестанно меняя форму.
Вода этих фонтанов, равномерно распределенных по поверхности фильтра, просачивается сквозь четырехметровый слой шлака. Навстречу воде вдувается воздух. Это подается кислород новому отряду бактерий, поджидающих воду в толще фильтра.
Наконец вода попадает в последний цех, где ее окончательно обезвреживает жидкий хлор.
Работа «мусорной станции» закончена. Водяной поток спускается в Москву-реку. Он так же чист, как чиста вода городского водопровода...
Станция аэрации — соседка большого московского завода. Но рабочие не замечают этого соседства. Впрочем, иногда они вспоминают о станции: в летние вечера ветер доносит к цехам запах роз и махровой гвоздики. Это распускаются цветы на клумбах «мусорной станции»...
В числе забот и хлопот большого города — борьба за чистый воздух.
Воздух над Москвой чище, чем в любом из крупнейших мировых городов с развитой промышленностью. Правительство в свое время приняло специальное постановление по охране от загрязнения атмосферного воздуха и городских водоемов.
Санитарное состояние Москвы во многом является примерным. Чистоту обеспечивает зеленое строительство, обилие воды, огромный парк уборочных машин, культурное топливо и т. д. Однако полностью устранить загрязнение воздуха пылью и газами пока еще не удалось. С Ленинских гор открывается не только общий вид Москвы, но и дым над городом.
Главные виновники этого — несколько десятков человек, известные по имени, отчеству и фамилии. Это директора некоторых промышленных предприятий, которые в течение многих лет нарушают все и всяческие постановления по устройству дымо-уловителей у фабрично-заводских труб и портят воздух, которым дышат миллионы, темнят светлые постройки города.
Воздух над Москвой может и должен быть чист.
Сколько раз горела Москва за свою многовековую жизнь! Летописи и записи современников пестрят упоминаниями опустошительных пожаров:
«...Пожар погубил все, и охватил всех огонь, и пламенем испепелил... и весь город погорел без остатка...».
«...И бысть дотоле град Москва велик, чуден, многонароден и всякого узорочья исполнен, и в единый час изменился в прах, дым и пепел, и не было человека, ходящего по пожарищу...».
«...Двухдневный пожар превратил в пепел обширную столицу Русского царства... ничто в ней не уцелело, кроме царского замка и немногих церквей каменных...».
«...Разошелся огонь по всему Кремлю, выгорел царев двор весь без остатку... Даже струги и плоты на Москва-реке погорели. И земля сырая горела на ладонь толщиной...».
А «маленьким» пожарам и счету нет.
С неизбежностью пожаров свыклись. Уже в нашем веке деятель городской думы философически заметил:
«В таком многолюдном городе, как Москва, население которой в настоящее время можно считать превышающим девятьсот тысяч жителей, пожары, естественно, должны быть явлением обычным».
Дореволюционная Москва оставила нам конный обоз, деревянные бочки, расхлябанные паровые машины и единственную механическую лестницу.
В 1918 году был подписан декрет «Об организации государственных мер борьбы с огнем» и учреждена ныне краснознаменная Московская пожарная охрана.
Три десятка автомашин, собранных из утиля, — вот с чего начали. Но техническая вооруженность быстро росла, каждый год команды получали новые машины, насосы, автоматические лестницы, специальные портативные радиостанции. Была разработана строгая система профилактических мероприятий. И пожары в Москве стали редким событием.
Штаб борьбы с огнем расположен в невысоком особняке на Кропоткинской улице. Именно сюда поступают сообщения о пожаре, когда москвичи набирают на телефонном диске «01».
Небольшая светлая комната. Материя мягкими складками покрывает потолок и стены. Пол устлан ковром. Звуки приглушены. В этой комнате не повышают голоса, не делают лишних движений. Здесь принимают сообщения о пожарах, передают информацию о ходе тушения, отдают приказания о выезде команд. Движения рационализированы, формулы информации и приказов кратки.
Итак, получено сообщение о пожаре. Можно назвать любой переулок, любой старый тупичок, но дежурный не будет уточнять адреса. Здесь знают Москву так, как, быть может, не знает ее никто.
Приняв сообщение, дежурный нажимает три кнопки. Красные лампочки говорят: к аппарату вызваны телефонисты всех команд. И почти одновременно рядом с красными лампочками-горошинами засветилось столько же зеленых: телефонисты — у аппаратов.
На пульте стоят разноцветные фишки: они всегда отражают боевую, готовность каждой машины, каждой пожарной команды.
Дежурный говорит адрес пожара и приказывает выехать ближайшей команде. Этот приказ слышат телефонисты всех команд Москвы: пусть они не будут вызваны, но должны быть наготове.
За минуту до вызова в здании пожарной части обычные будни. В первом этаже стоят автомашины — чистые, блестящие красной эмалью, аккуратные, словно только что полученные с завода, еще ни разу не побывавшие в деле.
В верхнем этаже находится смена бойцов. Кто-то читает книгу. Кто-то дремлет в кресле. Сидят за шахматным столиком. Словом, обстановка спокойной клубной комнаты.
Тревога!
Без суеты, но и не теряя мгновения, бойцы устремляются к люкам и по вертикальным деревянным столбам скатываются в нижний этаж. Каждый знает свое место. Все продумано и проверено, даже способ надевания брюк боевой брезентовой одежды, даже застегивание пряжки пояса.
С пронзительным воем сирены красные машины выезжают из ворот. С момента подачи тревоги до выезда пожарной части прошло тридцать-сорок секунд.
Команда прибыла на пожар. Если борьба с огнем окажется ей не под силу, командир вызовет по радио подкрепление.
Организация спасения людей из горящего здания, обнаружение очага огня, налаживание «тыла», подачи воды, расстановка прожекторов, проводка телефонной сети — во всем счет на секунды.
Автоматическая лестница высотой в сорок пять метров — это высота примерно одиннадцатиэтажного дома — «выстреливает» за тридцать секунд. Лестница крайне подвижна: она вращается в разные стороны, может быть установлена под углом. Если лестница поставлена на неровном месте и начинает крениться, она так же автоматически выравнивается. В случае необходимости пожарных поднимает специальный быстроходный лифт.
«Водяная пушка», установленная на лафете, выбрасывает струю воды под давлением в четырнадцать атмосфер и может на расстоянии сорвать крышу с горящего здания, разбросать чердачное перекрытие.
В большом городе возможны крайне неблагоприятные условия пожара. Но при любой самой тяжелой обстановке в распоряжении команд мощные специальные механизмы.
Возьмем, к примеру, такой случай: загорелось в котельной, работающей на жидком топливе. У котельной бетонные стены и металлическая дверь заперта.
Пожарная команда вызывает особое подразделение, и вот уже отбойные молотки взломали стену, автогенный аппарат вырезал в двери широкое отверстие.
Путь свободен, но котельная наполнена едким дымом.
Автомобиль-электростанция направляет на место пожара двадцать прожекторов. В дело вступает газо-дымозащитная служба, включаются дыморефулеры — мощные вентиляторы.
С машин соскакивают бойцы в блестящих стальных касках: такие каски в дыму виднее. Бойцы в противогазах. У переднего в шлеме вмонтированы наушники; за ними тянется телефонный провод.
Прожекторы ярко освещают помещение горящей котельной. Дыморефулеры высасывают из нее по семьдесят кубометров дыма в секунду, а кислородные маски дают возможность пожарным работать в гуще дыма, по меньшей мере, два часа.
В котельной горит мазут. На брандспойт надевается насадка, распыляющая струю, и густой водяной туман заполняет котельную. Почти мгновенно он превращается в пар. Резко понижается температура. Облако пара белым пушистым одеялом покрывает пламя, вытесняет воздух из котельной, прекращает доступ кислорода. Огонь сбит.
Может быть и другой трудный случай: горит склад масла. Тогда на пожар высылается служба химического тушения.
На автомобиле — баллоны с углекислотой. От баллонов тянутся бронированные шланги. Сжатая углекислота вырывается из узкого отверстия шланга. Ее температура понижается до минус восемьдесят градусов. Хлопья холодного углекислого снега ложатся на поверхность горящего масла, преграждая к нему доступ воздуха. И огонь гаснет...
Если при каких-то обстоятельствах потребуется, бронированный вездеход проникнет в самый центр обширного, заваленного обломками пожарища. У команд есть брезентовые рукава, в которых спускают людей из горящего здания. Специальная водозащитная служба предохраняет нижние, не затронутые пожаром этажи от просачивания в них воды.
Понятно, почему так богато оснащена столичная пожарная служба: она охраняет Москву. Однако дело не только в совершенстве и разнообразии противопожарной техники — дело в людях, владеющих этой техникой, в «солдатах огневого фронта», победивших огонь.
