Уинстон Спенсер Черчилль довольно интересная фигура для историка, исследующего современное рабочее движение, так как совершенно очевидно, что именно он провел ряд мероприятий, оставивших такой глубокий след в жизни современной Англии. Лучшим доказательством этого является его бесславное решение, принятое в начале 1925 года, восстановить в Англии золотой стандарт. В этот период и началась подготовка к всеобщей стачке, ибо возврат к золотому стандарту повлек за собой требование снизить стоимость продукции, с тем чтобы увеличить экспорт, а промышленники в 1925 году считали, что снизить стоимость можно только путем нового снижения заработной платы.
Уинстон Черчилль был назначен министром финансов при правительстве консерваторов, сформированном Стэнли Болдуином после выборов в конце 1924 года. Тори, использовав пресловутую фальшивку «письмо Коминтерна», вернулись в Вестминстер, получив огромное большинство голосов. Но именно лейбористское правительство частично подготовило Черчиллю почву для восстановления в Англии золотого стандарта: Рамзей Макдональд и Артур Гендерсон поддержали американский план Дауэса — помочь восстановлению Германии, с тем чтобы не дать ей «покраснеть». В конце концов план Дауэса был принят на лондонской конференции в августе 1924 года; немедленным последствием проведения этого плана в жизнь было укрепление германского капитализма и вовлечение его в ожесточенную конкуренцию с другими странами Западной Европы, особенно Англией. План Дауэса во многих отношениях был похож на современный план Маршалла: он также имел целью поддержать капитализм в Европе и тем самым помешать распространению социализма. Как этот план, так и заменивший его позднее план Юнга были задуманы с целью подчинить германский потенциал господству Англии и США. Коммунистический Интернационал осудил эти планы как планы «порабощения». Такова была американская цена снижения репарационных платежей до политически абсурдного уровня. Эти планы давали возможность, особенно Соединенным Штатам, вкладывать свои капиталы на условиях «вполне приемлемого политического риска». Это было типичное капиталистическое вероломство, которое сыграло большую роль в ослаблении социалистических сил в Германии и в подготовке почвы для Гитлера. В то же время это было классическим примером того, как происки международного капитализма приводят, как при цепной реакции, к перемещению кризиса из одной страны в другую, до тех пор, пока, в конце концов, всюду не воцарится экономический и социальный хаос. Итак, уже через несколько месяцев после того, как Англия начала конкурировать с Германией, стало очевидным, что о«а попытается разрешить свои экономические проблемы за счет нового ухудшения положения своего рабочего класса. Во время войны Англия отказалась от золотого стандарта, но затем министр финансов консервативного правительства обязался поднять фунт стерлингов до золотого паритета. Несмотря на резкое сокращение капиталовложений, Черчилль, под явным давлением банкиров Сити, быстро ринулся в бой; и сделал он это, несмотря на все предупреждения об опасности, таящейся в восстановлении золотого стандарта.
К 1925 году стоимость фунта стерлингов равнялась 90 процентам своей довоенной стоимости, и финансисты лондонского Сити всеми средствами пытались добиться того, чтобы Лондон остался финансовым центром мира.
В тот период тори придерживались той же экономической философии, что и теперь: возможность поднять фунт стерлингов до золотого паритета интересовала их гораздо больше, чем заработная плата рабочих. Экономисты-консерваторы доказывали, что поднятие фунта стерлингов до золотого паритета расширит лондонскую торговлю и прекратит уже начавшееся благодаря повышению цен сокращение экспорта. Они утверждали, что при «повышении производительности труда в промышленности», снижении заработной платы и удлинении рабочего дня Англия сможет наверстать многое из того, что ею было упущено за четыре года войны. Итак, под давлением Сити и ученых мужей из министерства финансов Уинстон Черчилль решил положить в основу своего первого бюджета восстановление золотого стандарта фуита стерлингов. Комментируя действия Черчилля, Эмриз Хьюз в своей книге «Уинстон Черчилль во время войны и мира» пишет: «В лучшем случае его решение можно объяснить тем, что он был в блаженном неведении об экономических последствиях своего решения и о том пагубном влиянии, которое оно окажет на английскую торговлю и промышленность».
Даже при том курсе фунта стерлингов, который существовал в 1924 году, Англии не легко было продавать свои товары за границей. Но при том положении, когда стоимость фунта равнялась 18 шиллингам золотом, восстановление золотого стандарта фунта очень усложнило проблемы экспорта, так как это буквально означало, что иностранным покупателям приходилось платить 20 шиллингов за товары, которые раньше стоили только 18 шиллингов. В конечном итоге расплачиваться должен был рабочий класс. Для толстосумов из Сити это было вовсе не плохой сделкой. Стоимость вкладов увеличилась на 10—12 процентов, и стоимость банковских вложений по военному займу увеличилась на сотни миллионов.
Это послужило стимулом для тех, кто понимал выгодность экспорта капитала в индустриальные страны; апофеозом такого экспорта, конечно, был план Дауэса. Вопрос о восстановлении золотого стандарта фунта не дебатировался во время выборов 1924 года, да Болдуин и не нуждался ни в каких «дебатах» после «дела Кемпбелла» и «письма Коминтерна». Под прикрытием разговоров об этих двух «красных заговорах» во время избирательного периода удалось протащить восстановление золотого стандарта, являвшегося подлинной угрозой для английской экономики; в дальнейшем народу пришлось поплатиться за свою доверчивость. Д. X. Кол в своей книге «История лейбористской шртии с 1914 года» пишет по этому поводу: «Профсоюзы не хотели принять этот план, который они считали попыткой переложить на рабочих всю тяжесть экономического кризиса; они полагали также, что кризис умышленно углубляется вредной финансовой политикой правительства, проводимой под диктовку банкиров Англии и Соединенных Штатов».
Из всех отраслей промышленности Англии больше всего пострадала от восстановления золотого стандарта угольная промышленность. В течение непродолжительного времени, в 1923 и 1924 годах, угольная промышленность переживала период процветания, искусственно вызванного французской акцией в Руре, которая привела к резкому сокращению немецкого производства и экспорта. Прекращение оккупации Рура в 1924 году, а также план Дауэса и крупные американские капиталовложения снова увеличили экспорт Германии; вскоре во всем мире началась общая депрессия, вызвавшая уменьшение спроса на уголь и резкое снижение его экспортной цены. Черчилль, пытаясь оправдаться, когда рабочие выступили против него с резкими обвинениями, заявил, что кризис в угольной промышленности совершенно не связан с восстановлением золотого стандарта фунта стерлингов. Ответил ему на это не кто иной, как Дж. М. Кейнс.
«Если руководствоваться принципами социальной справедливости, то никак нельзя оправдать сокращения заработной платы горнякам. Они жертвы экономики — неумолимой, безжалостной силы. Их лишения являются наглядным свидетельством того, что представляют собой мероприятия, проведенные министерством финансов и Английским банком для того, чтобы удовлетворить нетерпение «отцов» Сити, стремившихся уничтожить разрыв между 4,40 доллара (обменный курс фунта в долларах в то время) и 4,86 доллара (номинальный паритет фунта того времени). Лишения горняков и тех рабочих, которые вскоре также подвергнутся им, — сравнительно небольшие жертвы по сравнению с тем, что еще потребуется для обеспечения устойчивости золотого стандарта. Тяжелое положение шахтеров — первый, но не последний (разве только нам уж очень повезет) результат экономической политики Черчилля. Шахтовладельцы предлагают уничтожить разрыв путем снижения заработной платы, независимо от того, будет ли понижена стоимость жизни, то есть путем понижения жизненного уровня горняков. Горняки должны приносить жертвы, чтобы спасти положение, за которое они ни в ноей мере не ответственны и контролировать которое отнюдь не в их власти. Таким образом, политика, проводимая Черчиллем для повышения обменного курса на 10 процентов, стала со временем политикой, которая привела к снижению заработной платы на 2 шиллинга на фунт. В условиях прошлой весны действия Черчилля неизбежно должны были вызвать осложнения: повышая курс фунта, о« тем самым обязался снизить заработную плату и цены, не имея ни малейшего представления о том, как это сделать. Почему он сделал такую глупость? Частично, возможно, потому, что не обладает инстинктом правильного суждения, который мог бы предостеречь его от совершения ошибок; частично потому, что, не обладая этим инстинктом, он был оглушен крикливыми голосами финансистов. Но главным же образом потому, что был введен в заблуждение своими экспертами. Сокращение кредита — необычайно сильное средство, и даже незначительное сокращение его приводит к серьезным последствиям, особенно в том случае, когда требуют расширения кредита. Политика преднамеренного увеличения безработицы с целью снижения заработной платы уже частично практикуется; и трагедия нашего положения состоит в том, что с вредной, официально принятой точки зрения такая политика теоретически оправдывается. Ни безработица, ни локауты не могут так повлиять на рабочих, чтобы они легко согласились на снижение заработной платы; поэтому, чтобы уверенно идти к своей цели, мы умышленно увеличиваем безработицу.
Если Английский банк сократит кредит, то это может привести к такому увеличению безработицы, что рабочие вынуждены будут согласиться на снижение заработной платы, к тому времени, когда процесс будет завершен, стоимость жизни тоже понизится; и, если нам повезет, мы опять придем к тому же, с чего мы начали».
Итак, Англия ступила на путь, который привел ее к всеобщей стачке. Но возврат к золотому стандарту был не только ошибкой ортодоксальных экономистов, которые были слишком глупы для того, чтобы понять значение финансовых мероприятий, предлагаемых Кейнсом. Это были преднамеренные действия, задуманные с целью сократить издержки на рабочую силу, снизить уровень жизни рабочих. Это был заранее рассчитанный и типичный для консерваторов ход с целью ослабить рабочий класс экономическими мерами, прежде чем нанести ему последний сокрушительный удар. Возможно, были и расхождения в вопросе о возвращении к золотому стандарту, но они касались скорее тактики, а не целей.
Стране пришлось пройти еще один этап, прежде чем наступил кульминационный пункт борьбы. В начале 1925 года, в то время как Черчилль разрабатывал свой бюджет, основывающийся на восстановлении золотого стандарта фунта, рабочие подготавливали новую форму объединения рабочих промышленности. В январе 1925 года такое объединение было предложено Федерацией горняков, этот же вопрос обсуждался машиностроителями летом 1924 года в период создания «движения меньшинства». Федерация горняков Великобритании (предшественница теперешнего Национального союза горняков) представляла собой, как показывает само ее название, федеративное объединение двадцати отдельных союзов и охватывала все угольные копи Англии. Со времени своего создания в 1889 году Федерация выдвигала следующие требования: сокращение рабочего дня, увеличение заработной платы, увеличение компенсаций рабочим, улучшение техники безопасности в шахтах, представительство в парламенте и, возможно самое главное, национализация шахт и полезных ископаемых. Число членов этой организации возросло после войны приблизительно до 800 тысяч, и они составили боевой авангард рабочих Англии. Ожесточенная и напряженная борьба с природой вырабатывала стойкость у этих людей. Горняки видели все преимущества объединения рабочих, занятых в других отраслях промышленности, и считали, что совместные действия всех промышленных рабочих совершенно необходимы для организованной защиты их жизненного уровня. Было внесено предложение об объединении горняков, железнодорожников, транспортников и на этот раз и машиностроителей. Напомним, что машиностроители не входили в Тройственный союз и что их союз быстро развивался со времени его создания в 1920 году.
На конференции в июне 1925 года был избран подкомитет, в который входили представители от каждой профессии, и ему было поручено составить проект устава. Правительство Болдуина настороженно следило за всеми действиями подкомитета. Но очень скоро проект объединения рухнул в связи с началом нового кризиса в угольной промышленности. Переговоры не пошли дальше стадии предварительного обмена мнений о проекте устава. К тому же в самый разгар переговоров о создании объединения возникла новая проблема — намечалось генеральное наступление на всех рабочих, но, как всегда, имелось в виду прежде всего заставить повиноваться горняков, а затем...
Как только правительство Болдуина пришло к власти, горняки поняли, что, когда в июле 1925 года истечет одногодичное соглашение с шахтовладельцами, начнется новый, глубокий кризис. Этим и объясняется их стремление подготовиться к борьбе, и именно поэтому они взяли на себя инициативу создания нового объединения промышленных рабочих. Руководители союза горняков объясняли создавшееся положение членам других союзов следующим образом: если только при наступлении на горняков их разгромят, то затем немедленно же расправятся поодиночке с железнодорожниками, транспортниками и машиностроителями, то есть применят давно испытанную политику: разделяй и властвуй. В этот критический период солидарность была необходима больше чем когда-либо. В то же время горняки надеялись, что правительство все же, может быть, пойдет на какие-нибудь уступки, и решили настаивать на заключении нового соглашения с шахтовладельцами, которым предусматривалось бы установление минимальной заработной платы для всех шахтеров в 12 шиллингов за смену. Но когда в марте 1925 года горняки встретились с шахтовладельцами, последние объявили, что снизят заработную плату, а к тому же, возможно, удлинят рабочий день. Федерация горняков обратилась к правительству с ходатайством о внесении поправки в законопроект об установлении минимальной заработной платы горнякам (этот законопроект был впервые внесен на раосмотрение правительством либералов в 1912 году после стачки горняков, проведенной в том же году). Согласно этой поправке, минимальная заработная плата должна была быть не ниже 12 шиллингов за смену. Горняки возобновили также ходатайство о создании национального пула и о недопущении удлинения рабочего дня. Но скоро горняки поняли, что члены правительства Болдуина и шахтовладельцы выступали совместно: они были представителями одних и тех же кругов, и у них были одинаковые социальные и экономические интересы. Когда переговоры зашли в тупик, 30 июня шахтовладельцы предупредили о прекращении действия существовавшего соглашения, о сильном снижении заработной платы, об отмене общенационального соглашения и возврате к порайонным соглашениям и отказались даже признать самую идею установления минимума заработной платы. Сроком осуществления своих угроз они объявили 31 июля.
Лидеры горняков ожидали неблагоприятных событий, но требования капиталистов превзошли все, что можно было ожидать. Возмущенные наглостью шахтовладельцев, горняки обратились за поддержкой ко всему профсоюзному движению. Конгресс тред-юнионов обещал свою помощь и вынес резолюцию о «всемерной поддержке горняков»; он также постановил «искренне помогать им в их борьбе против снижения жизненного уровня членов их союза». За день до вынесения резолюции Конгрессом тред-юнионов Болдуин впервые вмешался в конфликт, и 14 июля премьер-министр сообщил о создании комиссии по расследованию, которой поручалось рассмотрение всего вопроса. Горняки отказались принять участие в работе этой комиссии.
27 июля комиссия представила отчет; она полностью осудила действия шахтовладельцев, но своих собственных конкретных предложений не внесла. Между тем, пока правительство развивало за кулисами лихорадочную деятельность по созданию организаций штрейкбрехеров, все большее и большее число профсоюзов брало на себя обязательство поддержать горняков; 26 июля союзы железнодорожников и транспортников постановили наложить эмбарго на перевозку угля по всей Англии, если шахтовладельцы не откажутся от локаута. Это постановление было утверждено 30 июля Национальной конференцией исполнительных комитетов профессиональных союзов, созванной Конгрессом тред-юнионов. В тот же день Болдуин вызвал лидеров горняков и в беседе с ними, в ответ на заданный ему одним из горняков вопрос, произнес свою знаменитую фразу: «Я считаю, что все рабочие страны должны согласиться на снижение заработной платы, чтобы помочь нашей промышленности стать на ноги». Горняки были ошеломлены, услышав это высказывание премьер-министра Великобритании. Болдуин же весьма загадочно и с присущей ему осторожностью не принимал никаких окончательных решений с целью выиграть время; только за двадцать четыре часа до того, как объединенные действия рабочих должны были парализовать работу транспорта всей страны, он пошел на уступки.
В то время как все еще продолжалось специальное собрание исполнительных комитетов профсоюзов, Болдуин назначил экстренное заседание кабинета. Затем премьер-министр вновь совещался с шахтовладельцами, а потом — с горняками. Наконец, в пятницу утром, 31 июля 1925 года, английское правительство, создав впечатление, что оно в последнюю минуту предотвратило катастрофу, сообщило о своем согласии предоставить угольной промышленности субсидию на девять месяцев. Правительство объясняло свои действия желанием дать возможность правительственной комиссии подробно ознакомиться с деятельностью всей угольной промышленности. Только за сорок восемь часов до этого примечательного демарша мистер Болдуин категорически утверждал, что «правительство не предоставит промышленности никаких субсидий». А затем эта удивительная перемена фронта и настороженный мир, объявленный в последнюю минуту! Уведомления о локауте были сняты, было объявлено, что заработная плата должна быть стабилизирована, и Национальный союз железнодорожников и союзы транспортников отказались от намерения наложить эмбарго на перевозку угля. Так была провозглашена «красная пятница» — ответ на «черную пятницу», — являющаяся примером того, к чему могут привести объединенные действия, наглядным примером правильности плана объединения промышленных рабочих. Но, несмотря на то, что рабочее движение праздновало победу и сердца рабочих наполнялись радостью, все же чувство беспокойства не проходило. Почему правительство так быстро капитулировало, когда, казалось, оно приготовилось к борьбе?
Не могло быть и речи о том, что премьер-министр изменил свою точку зрения и больше не считал необходимым провести снижение заработной платы, что видно из заявления Уильяма Джойнсона Хикса, министра внутренних дел, сделанного им 1 августа собравшимся в Алторп-парке: «Нам необходимо найти выход [он говорил о депрессии в промышленности], и если нужно, хотя это очень неприятно, я готов прямо сказать то, на что вчера намекал премьер-министр, а именно — может случиться, что нам придется изменить у себя условия труда, продолжительность рабочего дня и заработную плату, чтобы выдержать мировую конкуренцию». Почему же в таком случае правительство капитулировало, когда оно так удачно подтасовало карты в свою пользу? Суровую истину узнали не сразу. Она выявлялась постепенно на протяжении девяти месяцев, отделявших «красную пятницу» от начала всеобщей стачки.
Драматическое отступление правительства, к какому оно прибегло в последнюю минуту — утром в последнюю пятницу июля, — повлияло на рабочее движение именно так, как этого можно было ожидать. Победа была одержана с умопомрачительной неожиданностью, в то время как весь организованный рабочий класс явно ожидал затяжных и ожесточенных столкновений в особенности потому, что правительство поддерживало шахтовладельцев и других капиталистов. Но в каменноугольных бассейнах в августе 1925 года почти никто уже не питал никаких иллюзий по поводу этой пирровой победы. Если какие-либо другие промышленные рабочие и верили, что «красная пятница» была полной победой солидарности профсоюзов, то горняки отнюдь не разделяли их уверенности. Правда, объединившись, профсоюзы одержали временную победу; верно и то, что правительство отступило перед объединенными силами организованных рабочих, зная, что если бы оно продолжало поддерживать шахтовладельцев, то это привело бы к крупным волнениям среди рабочих по всей стране. Но истинные замыслы правительства были все же ясны, несмотря на то, что оно предоставило девятимесячную субсидию и обещало создать еще одну комиссию для расследования положения в угольной промышленности. И если эти замыслы вначале как-то вуалировались, то высказывания и поступки членов правительства в течение дальнейших нескольких месяцев совершенно их разоблачили. Болдуин капитулировал прежде всего потому, что правительство не было еще полностью подготовлено к открытой схватке с организованными рабочими. Воинствующий Уинстон Черчилль посоветовал правительству пойти на временные уступки и между тем подготовить штрейкбрехерскую машину, которая раздавит профессиональные союзы во время следующего их выступления. Он знал, что это выступление начнется, как только будет прекращена выдача субсидий и как только в угольной промышленности разразится новый кризис. Бряцавший оружием триумвират Черчилль, Биркенхед и Джойнсон Хикс — убедил Болдуина, что правящему классу выгодно приостановить наступление, а затем нанести сокрушительный удар по профсоюзам, когда государство будет к этому готово и правильно расставит свои силы.
Пресса изображала дело так, будто бы «организованные рабочие нанесли правительству позорное поражение», а министр внутренних дел Уильям Джойнсон Хикс насмешливо вопрошал: «Кто же должен управлять Англией, кабинет или кучка профсоюзных главарей?» Величественный Джеймс Рамзей Макдональд, всегда стремившийся заслужить рукоплескания реакционеров, также был встревожен. В одной из летних школ Независимой рабочей партии он презрительно заявил 3 августа: «Правительство просто сделало вид, что победили те силы, которые здравые, рассудительные и испытанные социалисты, возможно, считают своим злейшим врагом». Это было пределом цинизма даже для Макдональда, но в дальнейшем он разоблачал себя еще неоднократно.
«Здравыми, рассудительными и испытанными социалистами», о которых говорил Макдональд, были, конечно, те люди, которые с 1919 года всячески старались не допустить, чтобы волнения в промышленности переросли в революционное движение рабочего класса.
В лекции, прочитанной старшему классу Вестминстерской школы много лет спустя, Болдуин открыто признал, что именно это и было причиной демарша правительства в „красную пятницу".
Они предавали анафеме самое понятие «всеобщая стачка». В то время как в истории международного рабочего движения теория использования всеобщей стачки как политического оружия нашла широкое практическое применение, в Англии она не приобрела существенного реального значения на протяжении всего периода между восстанием чартистов и первой мировой войной. Даже после войны всеобщая стачка скорее являлась предметом теоретических дискуссий, чем планированных действий; история союзов — Тройственного союза и Промышленного союза — наглядно показывает, что рабочее движение далеко недостаточно занималось практической стороной организованных массовых выступлений. В буквальном смысле слова «всеобщая стачка» означают полное прекращение всей работы всеми рабочими. Анархо-синдикалистское движение во Франции во второй половине XIX века считало всеобщую стачку чрезвычайно эффективным оружием и универсальным средством для свержения существующего социального строя. Синдикалисты пойми еще дальше: они считали, что всеобщая стачка может создать прекрасные условия, для того чтобы рабочие взяли в свои руки управление государственной машиной, и что при этом парламентская я буржуазная система автоматически рухнет. По их мнению, это было бы революцией, осуществленной прекращением работы.
Однако марксисты логично опровергали их точку зрения. Они всегда считали всеобщую стачку очень сильным оружием, но рассматривали ее только как шаг на пути к осуществлению революции. Марксисты никогда не считали, что всеобщая стачка — это сама революция, для них она всегда являлась только частью всей борьбы. Теория всеобщей стачки впервые возникла на основе проведения ее на практике в Британии в начале чартистского движения. Это была политика действия, предложенная Уильямом Бенбоу в 1831 году и принятая съездом чартистов. В данном случае всеобщая стачка была революционной концепцией. Бенбоу считал, что ее можно использовать для ускорения массового выступления против нетерпимых социальных условий. Он обосновывал свою теорию предположением, что, привлекая массы как социальную силу для оказания давления на правительство, вполне возможно превратить отдельные выступления в революции. Именно эта концепция и была использована в Европе самой буржуазией в год революций (1848 год). Но повсюду всеобщая стачка, в зависимости от обстоятельств, принимала разные формы. Нигде не было явно приемлемой для всех общей базы для действий. Теорию, доказывающую, что всеобщая стачка есть основное политическое оружие (в отличие от теории, рассматривающей ее как фактор повседневной экономической борьбы в промышленности), то принимали, то отвергали в зависимости от колебаний в экономике в XIX веке. Эта теория достигла расцвета между 1829 и 1848 годами, вслед за отменой в Англии закона, направленного против профсоюзов (Combinations act) . Но во второй половине века, когда экономическое положение улучшилось и британские капиталисты временно повысили жизненный уровень рабочей верхушки в Англии, профсоюзы отказались от всеобщей стачки как политического оружия. По мере того как постепенно начали создаваться крупные объединения квалифицированных рабочих, руководимые влиятельным комитетом — «джунтой», сторонников всеобщего прекращения работы становилось все меньше.
Неправильно было бы считать, что класс капиталистов понимал истинное соотношение социальных сил. Этот класс даже редко пытался анализировать свои ошибки или исправлять зло, причиняемое системой, вручавшей верховную власть и богатство небольшой кучке людей и обрекавшей массы на страдания, нищету и вымирание. Только несколько наиболее талантливых представителей класса капиталистов понимали происходящее, но боялись его признать.
Эти люди изредка пытались вмешаться, если случаи социальной несправедливости были уж слишком вопиющими. Но все же этот класс в целом обладал особой интуицией, развившейся, правда, из боязни утратить свою власть; и эта интуиция много раз, когда класс находился почти на краю пропасти, каким-нибудь образом предотвращала окончательный крах загнивающей структуры. Понять этот класс ничего так и не сумел; но когда недовольство социальными и экономическими порядками угрожающе возросло, он уступил, хотя и не настолько, конечно, чтобы поставить свое положение под угрозу, но все же достаточно, чтобы психологически «подкупить» часть лидеров рабочего класса. Как указывал Энгельс, эта форма коррупции возможна только в большом имперском государстве, которое может по своему усмотрению забирать у одних и передавать другим. Итак, ведя рискованную игру с социальными силами, класс капиталистов пытается предотвратить неизбежное. И ему удается его отдалить. И помогают этому те, кого он подкупает. Объяснить умение добиться отсрочки тем, что капиталисты разумны — невозможно. Что же тогда спасает эту гниль? Случай, интуитивный здравый смысл или отчаянная паника, наступающая под конец?
Но какова бы ни была истинная причина отказа в Англии от первоначальной теории всеобщей стачки, ясно только одно: этому способствовало умение правящего класса пойти в последнюю минуту на уступки, которыми он и отделывался вместо настоящих реформ.
Одним из первых глагов, сделанных международным рабочим движением по пути к всеобщей стачке, была резолюция, вынесенная на VII конгрессе II Интернационала в Штутгарте в августе 1907 года; эта резолюция призывала к всеобщей стачке в знак протеста против войиы и империализма. В Англии о всеобщей стачке как о политическом оружии мечтал Кейр Гарди, и перед самым 1914 годом анархо-синдикалистское движение перекинулось через Ла-Манш; случилось это после того, как оно приобрело известность во всей Европе благодаря «Размышлениям о насилии» Сореля. Волна стачек синдикалистского типа прокатилась по Англии незадолго до первой мировой войны, но по своему характеру и способу развития они все же сильно отличались от стачек на континенте, и синдикализм так и не пустил корней в британском профсоюзном движении. В конце первой мировой войны цены поднялись, и рабочие боролись за прекращение «замораживания» заработной платы, практиковавшегося во время воины; демобилизованные солдаты обнаружили, что страна, «достойная героев», превращалась, как в кривом зеркале, в страну, в которой безработные выстраиваются в длинные очереди, — все это вызвало в рабочем классе такой подъем революционного духа, какого страна до этого не знала в течение пятидесяти лет. Между 1919 и 1921 годами в стачках участвовало 6,5 миллиона рабочих, и суммарное количество дней невыхода их на работу составило 150 миллионов человеко-дней. Возобновились — впервые в современной Англии— разговоры о всеобщей стачке; сначала они являлись оружием революционной борьбы (в мае 1920 г. рабочие заявили, что начнут всеобщую стачку, если правительство объявит войну Советской России). Предлагались разные способы проведения стачки: прекращение работы в одной отрасли промышленности во всей стране; или всеобщее прекращение работы в родственных отраслях (например, автогужевой и железнодорожный транспорт); или прекращение работы всех отраслей промышленности в одном районе. Эти поиски лучших путей и боевое настроение рабочих и привели в основном к созданию Тройственного союза. Однако в настоящее время ни в одном серьезном исследовании уже не утверждается, что всеобщая стачка 1926 года являлась попыткой свергнуть существовавший режим. Правда, имело место глубокое стихийное чувство негодования, вызванное действиями правительства. Огромное большинство организованных рабочих твердо стояло на стороне горняков, и число их росло с каждым днем на протяжении всей стачки. Фактически всеобщая стачка была ярким проявлением чувства горечи га разочарования, накопившегося у миллионов мужчин и женщин, которые увидели, что все обещания относительно «новой и лучшей Англии после войны» не выполнены, — у рабочих, которые на своем долгом и тяжелом опыте научились ведению классовой борьбы и изучили тактику капитализма, зализывавшего нанесенные ему войной раны. Если бы их лидеры не были так нерешительны, то вполне вероятно, что рабочие, накопив силы, создали бы революционную обстановку в стране. Эта страшная мысль преследовала лидеров Конгресса тред-юнионов не меньше, чем правительство. Возможно, именно поэтому Генеральный совет сейчас же после «красной пятницы» отказался от дальнейшей подготовки к действиям, правительство, подстрекаемое агрессивностью Черчилля, Биркенхеда и Джойнсона Хикса, продолжало оставаться бдительным и непреклонным.
