Политическая экономия — удивительная наука. Трудности и разногласия начинаются уже с первых шагов в этой области, уже с элементарного вопроса: каков, собственно, предмет этой науки? Рабочий, имеющий лишь весьма туманное представлерие о том, чему учит политическая экономия, склонен будет объяснять свое недоумение недостатками своего собственного общего образования. Однако на этот раз он разделяет в известном смысле печальную участь многих ученых и профессоров, которые пишут толстые книги о политическойэкономии, и читают в университетах лекции учащейся молодежи. Как неправдоподобно это ни звучит, несомненно, однако, что большинство специалистов по подитической экономии имеет весьма туманное представление о действительном предмете своих ученых изысканий.
Ввиду обычая господ специалистов прибегать к определениям, т. е. исчерпывать сущность сложнейших вещей в нескольких, хорошо построенных предложениях, мы возьмем в качестве примера одного из официальных представителей политической экономии, для того чтобы узнать, что представляет собою, в сущности говоря, эта наука.
Послушаем сперва, что сообщает нам об этом патриарх немецкой профессуры, автор бесчисленного множества претолстых учебников политической экономии, основатель так называемой «исторической школы» Вильгельм Рошер. В его первом крупном произведении «Начала политической экономии. Руководство для учащихся и деловых людей», появившемся в 1854 г. и выдержавшем с тех пор 23 издания, мы читаем во второй главе, параграф 16, следующее:
«Под политической экономией, под наукой о народном хозяйстве мы разумеем учение о законах развития хозяйственной жизни народа («философия истории народного хозяйства» по Мангольдту). Она, как я все науки о жизни народа, с одной стороны, находится в тесной связи с исследованием и наблюдением над отдельным человеком, с другой же стороны, она распространяет свое исследование на целое человечество».
Ясно ли «деловым людям и учащимся», что такое политическая экономия? Это, видите ли, наука о народном хозяйстве. Что такое роговые очки? Очки в роговой оправе. Что такое вьючный осел? Осел, на которого навьючивают тяжести.
Поистине, весьма простой способ разъяснения маленьким детям смысла сложных слов. Плохо только то, что тот, кто до того не понимал смысла этих слов, не поумнеет от передачи этих слов в другой расстановке.
Обратимся к другому немецкому ученому, нынешнему преподавателю политической экономии в берлинском университете, светилу официальной науки, чья слава гремит «во всех странах до самого синего моря», к профессору Шмоллеру. В Большой энциклопедии немецких профессоров «Handworterbuch der Staatswissenschaften», издаваемой профессорами Конрадом и Лексисом, Шмоллер в статье о политической экономии на вопрос, что такое эта наука, дает следующий ответ:
«Я сказал бы, что политическая экономия есть наука, которая описывает народно-хозяйственные явления, определяя и объясняя их причины, ставит своей целью рассмотрение их как единого целого, причем, конечно, предполагается, что прежде будет определено правильное понятие народного хозяйства. В центре стоит изучение существующих у теперешних развитых народов типических явлений организации и разделения трдда, обмена, распределения дохода, общественно-экономических учреждений, которые, опираясь на определенные формы публичного и частного права, под влиянием одинаковых или сходных сил порождают одинаковые или сходные порядки и представляют своем цельном описании экономическую статику теперешнего культурного мира, род продольного разреза его устройства. Исходя отсюда, наука, пытаясь объяснить особенности в организации
отдельных хозяйств, поставила перед собой вопрос—в какой связи стоят и какие результаты производят различные формы, которые принимает экономическая жизнь в прошлом, и таким образом достигла понимания развития этих форм друг из друга и причин исторической смены хозяйственных состояний. Таким образом к статическому изучению она присоединила и динамическое. Подобно тому, как при первом своем появлении она приходила к установлению идеалов путем нравственно-исторической оценки, так и теперь эта практическая сторона в известной степени входит в содержание науки. Рядом с теорией политическая экономия выставляет и практические правила для руководства жизнью».
Уфф! Сделаем передышку. Что же это такое, наконец? Общественно-экономические учреждения—частное и публичное право - психические влияния—одинаковое и сходное—сходное и одинаковое—статика и динамика—продольный разрез—причинное развитие—нравственно-историческая оценка... Обыкновенный смертый от всего этого, наверное, будет так оглушен, словно у него в голове вертелось мельничное колесо. Упорно стремясь к знанию и слепо доверяя профессорской мудрости, он даст себе труд два-три раза с напряжением прочесть эту галиматью, чтобы извлечь из нее какой-нибудь осязательный смысл. Мы боимся, что это будет напрасный труд, ибо мы имеем здесь перед собой не что иное, как звонкие фразы, как запутаное словосплетение. А на этот счет у нас имеется верный признак: кто ясно мыслит и сам основательно владеет предметом, о котором он говорит, тот выражается ясно и понятно. Кто выражается туманно и витиевато там, где идет речь не о философских абстракциях или фантастическом бреде религиозной мистики, тот обнаруживает этим, что предмет ему самому неясен или что он имеет основания избегать ясности. Мы увидим впоследствии, .что туманный и запутанный язык буржуазных ученых о сущности политической экономии—не случайность, что в нем сказывается как собственная неясность, царящая в головах этих господ, так и их тенденциозное, злобное отвращение к действительному, выяснению вопроса.
Что определение сущности политической экономии в действительности является спорным вопросом, можно усмотреть из одного внешнего обстоятельства. Это—тот факт, что по вопросу о возрасте политической экономии как науки, можно встретить самые противоречивые воззрения. Известный старый историк, бывший профессор политической экономии Парижского университета Адольф Бланки—брат знаменитого социалистического вождя и борца коммуны Огюста Бланки—начинает, например, первую главу своей истории экономического развития, появившейся в 1837 г., со следующего заявления: «Политическая экономия старше, чем принято думать. Греки и римляне уже имели свою политическую экономию». Другие историки политической экономии, как, напр., бывший доцент Берлинского университета Евгений Дюринг, считают важным, наоборот, подчеркнуть, что политическая экономия гораздо моложе, чем обычно думают, что она возникла, собственно, лишь во второй половине XVIII века. Чтобы привести и мнения социалистов по этому вопросу, укажем на то, что Лассаль в своем классическом полемическом труде против Шульце-Делича «Капитал и труд», изданном в 1864 г., высказывается следующим образом:
«Политическая экономия—наука, которую еще нужно создать; в настоящее время существуют только ее начатки».
С другой стороны, Карл Маркс своему главному экономическому труду «Капитал», первый том которого появился три года спустя, как бы в выполнение высказанного Лассалем пожелания, дал подзаголовок: «Критика политической экономии». Этим самым Маркс ставит свое собственное произведение вне рамок предшествовавшей политической экономии, видит в последней нечто сложившееся и законченное, что нужно подвергнуть критике. Ясно, что наука, относительно которой одни утверждают, что она стара, чуть ли не как писаная история человечества, другие, что она едва насчитывает полтора века, третьи, что она находится лишь в начальной стадии, и, наконец, четвертые, что она отжила свой век и пора ее критически похоронить,—ясно, что такая наука сама по себе представляет весьма своеобразную и запутанную проблему.
Если бы мы обратились к одному из официальных представь телей этой науки с вопросом, как объяснить тот замечательный факт, что политическая экономия, как это теперь общепризнано, возникла так поздно, всего лишь 150 лет назад, мы вряд ли
получили бы объяснение. Так, например, профессор Дюринг витиевато изложит нам, что греки и римляне вообще лишены были научных понятий о политико-экономических предметах, что они имели лишь «несознательные», «поверхностные», самые «обыденные представления», основанные на повседневном опыте, а средневековье было вообще в высшей степени «ненаучно». Но это ученое разъяснение, очевидно, не продвигает нас ни на шаг вперед, не говоря уже о том, что оно, в особенности относительно средних веков, вообще неправильно.
Другое оригинальное объяснение преподносит профессор Шмоллер.
В выше цитированной его статье, «Handworterbuch der Staatswissenschaften», он нас угощает следующим сображением:
«Отдельные факты частного и общественного хозяйства были наблюдаемы и описываемы уже давно втечение столетий; были открыты отдельные экономические истины; хозяйственные вопросы обсуждались в системах этики и права. Но объединиться в особую науку все эти отдельные части и сведения могли лишь тогда, когда народно-хозяйственные вопросы получили значение, раньше за ними не признававшееся,—когда они встали перед руководителями государства в XVII—XVIII столетиях как практические вопросы. Тогда ими начали заниматься многие писатели, ознакомление с ними стало необходимым для учащегося юношества, а подъем научной мысли вообще привел вместе с тем и к сознанию необходимости соединить всю совокупность экономических положений и истин в самостоятельную систему, связанную основными идеями, каковы: денежный и меновой оборот, государственная экономическая политика, труд и разделение труда. Это попытались сделать выдающиеся писатели XVIII века. С этих пор и существует учение о народном хозяйстве, или политическая экономия как самостоятельная наука».
Если попытаться извлечь краткий смысл из этой длинной тирады, то получится следующая поучительная мысль: отдельные наблюдения в области народного хозяйства, которые долгое время оставались разрозненными, были объединены в особую науку, когда возникла в этом потребность «при управлении и руководстве государством», т. е. у правительств, и когда представилась необходимость в этих целях преподавать в университетах политическую экономию. Как изумительно, как классически звучит это объяснение в устах немецкого профессора! Сперва, вследствие «потребности» всемилостивейшего правительства, учреждается кафедра, на которую попадает ревностный профессор. Затем, естественно, должна быть создана соответствующая наука, так как иначе чему бы профессор стал обучать? Как не припомнить того придворного церемониймейстера, который утверждал, что монархии должны существовать вечно, так как, если бы их не было, то для чего бы он, церемониймейстер, существовал тогда на свете.
По существу дело сводится к следующему: политическая экономия возникла потому, что у правительств современных государств возникла потребность в этой науке. Выходит, что заказ со стороны начальства является единственным законным поводом появления на свет божий политической экономии. Образу мысли современного профессора, готового в качестве ученого лакея любого правительства и по его поручению развивать «научную» агитацию в пользу любого проекта об увеличении флота, пошлин и налогов, или же, как гиена на поле брани, заниматься во время войны шовинистическим натравливанием одного народа на другой, т. е. духовным каннибализмом,—такому образу мыслей вполне соответствует представление о том, что достаточно было потребности монархов в деньгах и интересов «княжеской казны», что достаточно было властного слова правительств, чтобы вызвать к жизни целую новую науку. У остальной части человечества, не состоящей на службе у фиска, такого рода объяснение вызовет новые недоразумения, так как оно, прежде всего, задает новую загадку. Возникает вопрос, почему именно в XVII веке, как утверждает Шмоллер, правительства современных государств ощутили вдруг потребность сдирать шкуру с любезных их сердцу подданных на основании научных принципов, между тем как втечение предыдущих столетий они, действуя по. обычаю праотцев, успешно обходились без этих принципов. Не следует ли и тут поставить вещи с головы на ноги; быть может, сами новейшие потребности «княжеской казны» явились лишь скромным последствием того крупного исторического переворота, из недр которого в середине XIX века вышла новая наука политической экономии.
Короче говоря, мы у цеховых ученых не только не узнали, каков собственно предмет политической экономии, но и еще меньше знаем, когда и почему она возникла.
