Предприниматель покупает рабочую силу и оплачивает, как всякий покупатель, ее ценность, т. е. издержки ее производства; он уплачивает рабочему, в виде заработной платы, цену, которая докрывает издержки содержания рабочего. Но купленная таким образом рабочая сила в состоянии, при помощи обычно применяемых в данном обществе средств производства, произвести больше, чем требуется, для ее собственного содержания. Это последнее условие, как мы уже знаем, и является необходимой предпосылкой всей сделки, которая в противном случае не имела бы никакого смысла, и именно в этом состоит потребительная ценность рабочей силы. Так как ценность средств содержания рабочей силы, как и у всякого другого товара, определяется количеством труда, которое необходимо для их изготовления, то мы можем предположить, что пища, одежда и т. п. необходимые для ежедневного содержания рабочего в работоспособном состоянии предметы требуют для своего изготовления, напр., шести часов труда.
Цена товара—рабочей силы, т. е. ее заработная плата, должна, таким образом, нормально равняться шести часам труда в денежной форме. Но рабочий работает для своего предпринимателя не шесть часов, а больше,—скажем, одиннадцать часов. Тогда он на протяжении этих одиннадцати часов, вопервых, возмещает предпринимателю полученную заработную плату вгечение 6 часов и, кроме того, дарит ему еще сверх этого, пять часов своего труда. Рабочий день каждого рабочего состоит, следовательно, непременно и нормально из двух частей: одной—оплаченной, втечение которой рабочий только возмещает предпринимателю ценность его собственного содержания, втечение которой он работает, так сказать, для себя, и другой—неоплаченной, втечение которой он доставляет даровой труд или прибавочный труд для предпринимателя.
Нечто подобное имело место и при прежних формах общественной эксплоатации. Во времена крепостничества труд крепостного крестьянина для себя и труд его для помещика были даже явственно отделены друг от друга как в пространстве, так и во времени. Крестьянин знал совершенно точно, когда и сколько он работает для себя и когда и сколько он трудится для содержания своего милостивого помещика или попа. Он работал несколько дней на собственном поле, а затем также несколько дней на господском. Или же он до обеда работал на собственном поле, а после обеда на господском, или же он несколько недель подряд работал только на своем, а затем несколько недель на господском. Так, напр., в одной деревне, принадлежавшей аббатству Маурусмюнстер (Maurusmunster) в Эльзасе, в средине XII столетия барщина была определена следующим образом: с середины апреля до середины мая каждый крестьянский двор должен был поставлять одну мужскую рабочую силу втечение трех полных рабочих дней еженедельно, с мая до Ивана Купала—-полрабочего дня еженедельно; от Ивана Купала до сенокоса—два дня еженедельно, во время жатвы—трижды по полдня еженедельно и от святого Мартына до Рождества—три полных рабочих дня еженедельно. Правда, в позднейшее средневековье, при переходе к крепостничеству, барщина начала возрастать в таких размерах, что вскоре уже почти все дни в неделе и почти все недели в течение года уходили на барщину, и у мужика едва оставалось время для того, чтобы работать на собственном поле. Но и тогда он прекрасно знал, что работает не для себя, а для других. Даже самый забитый крестьянин не обманывался на этот счет.
При современном наемном труде дело обстоит совершенно иначе. Рабочий не производит втечение первой части своего рабочего дня какие-либо предметы для собственного потребления, например, пищу, одежду и т. д., а затем, во второй части дня, другие предметы для предпринимателя. Напротив, рабочий на фабрике или на заводе втечение всего дня изготовляет постоянно один и тот же предмет (притом большей частью один предмет), который он лишь в незначительной степени или даже совершенно не может употребить лично для себя, например, стальные перья или резиновые подвязки, шелковые ткани или железные трубы. В сплошной массе стальных перьев, резиновых подвязок или тканей, которые он производит втечение всего дня, каждый отдельный предмет выглядит совершенно так же, как и все остальные; никак нельзя определить тут, какая часть составляет оплаченный труд и какая неоплаченный труд, какая часть произведена для рабочего и какая для предпринимателя. Изготовляемый рабочим продукт не имеет для него никакого полезного значения, равно ничего из этого продуктд ему не принадлежит,—все, что рабочий производит, принадлежит предпринимателю. Здесь мы наблюдаем большую внешнюю разницу между наемным трудом и крепостничеством. Крепостной крестьянин при нормальных условиях должен был непременно иметь некоторое время, втечение которого он работал на собственном поле, и то, что он вырабатывал для себя, ему и принадлежало. Весь же продукт труда современного наемного рабочего принадлежит предпринимателю, и, таким образом, получается, что его работа на фабрике как будто ничего общего не имеет с его собственным содержанием. Он получает свою заработную плату и может с ней сделать все, что ему вздумается. За это он должен работать так, как ему это указывает предприниматель, и все, что он производит, принадлежит тому же предпринимателю. Но та разница, которая остается скрытой для рабочего, обнаруживается впоследствии с полной ясностью в подсчетах предпринимателя, когда он подсчитывает выручку от производства своих рабочих. Для капиталиста здесь выступает разница между той денежной суммой, которую он выручил от продажи своего товара, и теми издержками, которые он затратил как на средства производства, так и на заработную плату своих рабочих. То, что ему остается в качестве прибыли, это и есть та ценность, которая создана неоплаченным трудом, т. е. прибавочная ценность, созданная рабочими. Каждый рабочий, следовательно, даже если он производит одни резиновые подвязки или шелковые ткани или железные трубы, производит сперва свою собственную заработную плату, а затем некоторую прибавочную ценность в качестве подарка для капиталиста. Если он, например, втечениэ одиннадцати часов соткал одиннадцать метров шелковых тканей, то из них шесть метров содержат ценность, равную его заработной плате, а пять метров представляют собой прибавочную ценность предпринимателя.
Но различие между наемным трудом и трудом раба или крепостного крестьянина имеет еще более важные последствия. Раб так же, как и крепостной крестьянин, трудился главным образом для удовлетворения своих собственных частных нужд и потребностей своего господина. Они изготовляли для своих господ предметы продовольствия и одежды, мебель, предметы роскоши и т. д. Это, во всяком случае, было правилом до тех пор, пока рабство и крепостные отношения, под влиянием торговли, не выродились и не начали разлагаться. Но потребительная способность человека и даже его потребности в роскоши в частной жизни в ту, эпоху имели свои известные границы. Античный рабовладелец или средневековый дворянин не могли, в конце концов, желать ничего большего, как полных амбаров, полных стойл, богатых одежд, роскошной жизни для себя и для своей свиты, богато обставленного жилища. Все предметы такого рода, которые, служат, для ежедневного потребления, не могут даже храниться в сколько-нибудь больших запасах, так как они приэтом уничтожаются: зерно начинает загнивать или пожирается крысами и мышами, запасы сена и соломы могут легко загореться, одежда может портиться и т. д. Молочные продукты, фрукты и овощи вообще очень трудно поддаются хранению. Таким образом потребление как в рабовладельческом, так и в крепостном хозяйстве имело даже при самой роскошной жизни свои естественные границы, и тем самым, следовательно, и нормальная эксплоатация раба или крестьянина имела известные границы.
Иначе обстоит дело у современного предпринимателя, который покупает рабочую силу для производства товаров. Большая часть того, что рабочий производит на фабрике или на заводе, для него самого совершенно бесполезна, но так же бесполезно это и для предпринимателя. Этот последний заставляет купленную им рабочую силу изготовлять не одежду и пищу для него, а какие-нибудь другие товары, которые ему самому совершенно не нужны. Он заставляет производить шелковые ткани, трубы или гробы только для того, чтобы как можно скорее освободиться от них путем продажи. Он заставляет производить все эти предметы для того, чтобы путем продажи их выручить деньги. И при этом он не только возвращает себе свои издержки, но и получает, сверх того, даровой прибавочный труд своих рабочих в денежной форме. Ведь именно для этой цели, для того чтобы превратить неоплаченный труд рабочих в деньги, он и заключает эту сделку, т. е. покупает рабочую силу.
Но деньги, как мы знаем,—это средство к безграничному накоплению богатства. В денежной форме богатство не теряет своей ценности даже при весьма долгом сохранении, напротив, как мы в дальнейшем увидим, богатство в денежной форме имеет способность возрастать даже от одного лежания. И в денежной форме богатство не знает никаких границ, оно может возрастать до бесконечности. Соответственно этому и жажда современного капиталиста по отношению к прибавочному труду не знает границ. Чем больше неоплаченного труда можно выжать из рабочих, тем лучше. Выжимание прибавочной стоимости и именно безграничное ее выжимание—это и составляет настоящую цель и задачу покупки рабочей силы.
Естественное стремление капиталиста к увеличению выжимаемой из рабочих прибавочной ценности находит для себя прежде всего два простых пути, которые, так сказать, сами напрашиваются при рассмотрении составных частей рабочего дня. Мы видели, что рабочий день каждого наемного рабочего, как правило, состоит из двух частей: из той части, вчетение которой рабочий возмещает свою собственную заработную плату, и из другой части, втечение которой он доставляет неоплаченный труд, прибавочную ценность. Для того, следовательно, чтобы увеличить как можно больше эту вторую часть, предприниматель может действовать в двух направлениях: или увеличить весь рабочий день, или же сокращать его первую оплаченную часть, т. е. понижать заработную плату рабочего. В действительности капиталист прибегает одновременно к обоим методам. И поэтому мы все время наблюдаем при системе наемного труда двойную тенденцию: как к удлинению рабочего времени, так и к сокращению заработной платы.
Когда капиталист покупает товар—рабочую силу, то он покупает ее, как и всякий другой товар, для того, чтобы извлечь из нее известную пользу. Всякий товаронокупатель старается извлечь из купленных им товаров, как можно больше пользы. Когда мы, -например, покупаем сапоги, то мы желаем носить их как можно дольше. Покупатель товара имеет право на полное его использование, на всю пользу, которую можно извлечь из товара. Следовательно, капиталист, купивший рабочую силу, имеет полное право, как покупатель товара, требовать, чтобы купленный им товар служил ему как можно лучше и как можно дольше. Если он купил рабочую силу на одну неделю, то ему принадлежит ее потребление втечение целой недели, и с своей точки зрения покупателя он имеет право заставить рабочего работать, если это возможно, семь раз в неделю по 24 часа. С другой стороны, рабочий в качестве продавца товара стоит на совершенно противоположной точке зрения. Капиталисту, действительно, принадлежит право на потребление рабочей силы, но это право наталкивается на известные границы, заключающиеся в физической и духовной работоспособности рабочего. Лошадь может, без риска для своего существования работать изо дня в день всего лишь 8 часов. Человек также должен, для того чтобы восстановить свою рабочую силу, иметь известное время для приема пищи, для одевания, отдыха и т. д. Если он этого не имеет, то его рабочая сила не только потребляется, но и уничтожается. Чрезмерный труд ослабляет рабочую силу и сокращает жизнь рабочего.
Если таким образом капиталист путем безграничного потребления рабочей силы сокращает втечение каждой недели жизнь рабочего на две недели, то ото то же самое, как если бы он присвоивал себе, уплачивая заработную плату за одну неделю, целых три недели труда. С той же самой точки зрения товарообмена это означает, следовательно, что капиталист обворовывает рабочего. Таким образом по отношению к вопросу о продолжительности рабочего дня капиталист и рабочий занимают две дротивоположные точки зрения, несмотря на то, что они оба стоят на почве рыночных отношений, и вопрос о действительной длине рабочего дня решается путем борьбы между классом капиталистов и классом рабочих, как вопрос силы. Рабочий день, следовательно, сам по себе не ограничен никакими определенными рамками; смотря по времени и месту, мы наблюдаем наряду с восьмичасовым также 10-, 12-, 14-, 16-, 18-часовой рабочий день. В общем борьба за продолжительность рабочего дня продолжается уже втечение целых столетий. Историю этой борьбы можно подразделить на два важных периода.
Первый период начинается уже в конце средневековья, в XIV столетии, когда капитализм делает свои первые робкие шаги и начинает расшатывать твердую броню цехового регламентирования. Обычное нормальное рабочее время составляло в эпоху расцвета цехового ремесла около 10 часов, причем тут с большой обстоятельностью и очень подробно учитывались как время приема пищи, так и время сна и отдыха, а также воскресный и праздничный отдых. Для старого ремесла, с его медлительными методами труда, этого было достаточно, но этого оказалось далеко не достаточно для нарождавшихся фабричных предприятий. И поэтому первое требование, которое капиталисты предъявляют правительствам и исполнения которого они добиваются у них,—это принудительные законы об удлинении рабочего времени. С XIV по конец XVI столетия мы находим в Англии, как и во Франции и Германии, лишь законы о минимальном рабочем дне, т. е. направленные по адресу рабочих и подмастерьев запрещения работать ежедневно меньше определенного количества часов, большею частью 12 часов. Борьба с леныо рабочих,—это главный лозунг с конца средневековья вплоть до XVIII столетия.
Но с тех пор, как сила старого цехового ремесла была сломлена и многочисленный пролетариат, лишенный всяких средств производства, был обречен исключительно на продажу свой рабочей силы, а с другой стороны, стали возникать большие мануфактуры с их лихорадочной массовой продукцией,— начиная с XVIII века дело принимает совершенно другой оборот. Начинается такое внезапное и такое безграничное высасывание крови из рабочих всякого возраста и пола, что в течение немногих лет целые рабочие поколения стираются с лица земли, как будто чумой. В 1863 году один депутат заявил в английском парламенте: «Хлопчатобумажная промышленность насчитывает 90 лет... На протяжении трех поколений английской расы она пожрала 9 поколений хлопчатобумажных рабочих». Буржуазный английский писатель Джон Уэд (Wade) в своем труде «История среднего сословия и рабочего класса» пишет: «Жадность фабрикантов и их жестокость в погоне за прибылью не уступают жестокостям испанцев в их погоне за золотом по отношению к краснокожим Америки» 2). В Англии еще в 60-х годах XIX столетия в некоторых отраслях промышленности, как, например, в производстве кружев, были заняты маленькие дети от 9 до 10 лет с 2—3—4 часов утра до 10—11—12 часов ночи. Общеизвестны условия труда, которые еще до недавнего времени господствовали в Германии, например, в зеркальном производстве, в хлебопекарнях, и которые еще до сих пор господствуют повсеместно в производстве одежды и в домашней промышленности вообще.
Только современная капиталистическая промышленность изобрела совершенно неизвестную до нее ночную работу. При всех более ранних общественных формациях ночь считалась тем временем, которое как бы самой природой предназначено человеку для отдыха. Капиталистическое предприятие сделало открытие, что прибавочная ценность, которая выжимается из рабочего по ночам, ничем не отличается от той, которая выжимается из него днем, и ввело поэтому дневную и ночную смены. Точно так же и воскресенье, которое в средние века чрезвычайно строго соблюдалось цеховыми ремесленниками, пало жертвой погони капиталистов за прибавочной ценностью и также было превращено в рабочий день. К этому присоединились еще дюжины маленьких изобретений, направленных к удлинению рабочего времени: прием пищи во время работы без всякого перерыва, чистка машин не в течение обычного рабочего времени, а после него, т. е. во время отдыха рабочего, и т. д. Эта практика капиталистов, свободно и неограниченно господствовавшая в течение первых десятилетий, привела вскоре к необходимости издания ряда законов о рабочем дне на этот раз не в целях принудительного его удлинения, а в целях его сокращения.
Надо сказать, что первые законодательные постановления о максимальном pабочем дне были продиктованы не столько давлением рабочего класса, сколько простым инстинктом самосохранения капиталистического общества. Уже первые десятилетия неограниченного хозяйничания крупной промышленности оказали такое гибельное действие на здоровье и жизненные условия рабочих масс, вызвали такую громадную смертность, заболеваемость, физическое и духовное вырождение, эпидемические заболевания и неспособность к военной службе, что самому существованию общества начала угрожать серьезная опасность.
Стало совершенно ясно, что если со стороны государства не будет наложена узда на стихийное стремление капитала к прибавочной ценности, он втечение более или менее продолжительного времени превратит целые государства в гигантские кладбища, на которых можно будет видеть только кости рабочих. Но без рабочих невозможна эксплуатация рабочих. Капитал, должен был, следовательно, в собственных интересах, для того чтобы иметь возможность эксплуатации в будущем, поставить ее в настоящем в некоторые рамки. Нужно было до некоторой степени щадить народную силу, для того чтобы обеспечить ее дальнейшую эксплуатацию. Нужно было от беспорядочного хищнического хозяйства перейти к рациональной эксплоатации. На этой почве возникли первые законы о максимальном рабочем дне, на ней же базируются и все буржуазные социальные реформы. Некоторую аналогию представляют в этом отношении законы об охоте. Так же, как закон гарантирует благородной дичи определенный период, втечение которого ее нужно щадить, для того чтобы она могла правильно размножаться и служить постоянным объектом охоты, точно так же социальная реформа обеспечивает известную охрану рабочей силы пролетариата, для того чтобы она могла служить объектом рациональной эксплуатации ее капиталом.
Или, как говорит Маркс, ограничение фабричной работы продиктовано той же необходимостью, которая заставляет сельских хозяев удобрять свои поля. Фабричное законодательство шаг за шагом нарождается в тяжелой, продолжающейся десятилетия, борьбе против сопротивления отдельных капиталистов сначала для детей и женщин и для некоторых отдельных отраслей промышленности. За Англией следует Франция, где лишь Февральская революция 1848 года, под первым давлением победоносного парижского пролетариата, провозгласила двенадцатичасовой рабочий день,—первый общий закон о рабочем времени для всех трудящихся, в том числе и для взрослых мужчин во всех отраслях труда. В Соед. штатах сейчас же после гражданской войны 1861 года, приведшей к уничтожению рабства, началось общее движение рабочих за восьмичасовой рабочий день, которое перебросилось и на европейский континент. В России первые законы по охране труда женщин и малолетних явились в результате больших фабричных беспорядков в московском промышленном районе в 1882 году, а 11,5-часовой рабочий день для взрослых мужчин был установлен после первой всеобщей забастовки 60000 петербургских текстильных рабочих в 1896—1897 годах. Германия в настоящее время с своими законами по охране лишь одного женского и детского труда плетется в хвосте за всеми остальными современными крупными государствами.
До сих пор мы говорили лишь об одной стороне наемного труда—о рабочем времени, и уже тут мы видели, какие своеобразные явления возникли из простой товарной сделки, из купли-продажи рабочей силы. И здесь мы опять должны вспомнить слова Маркса: «Приходится признать, что наш рабочий выходит из процесса производства иным, чем вступил в него. На рынке он противостоял владельцам других товаров, как владелец товара «рабочая сила», т. е., как товаровладелец товаровладельцам. Договор, по которому он продавал капиталисту свою рабочую силу, так сказать, черным по белому демонстрировал, что он свободно распоряжается самим собою. По заключении сделки оказывается, что он вовсе не был «свободным агентом», что время, на которое он свободно продает свою рабочую силу, является временем, на которое ему приходится ее продавать, что в действительности пиявка не выпускает его до тех пор, пока еще «остается для высасывания хотя бы единый мускул, единая жилка, единая капля крови». Чтобы защитить себя от «змеи их мучений»... рабочие должны объединиться и, как класс, вынудить государственный закон, мощное общественное препятствие, которое мешало бы им самим по добровольному контракту с капиталом продавать на смерть в рабство себя и свое потомство».
Законы об охране труда—это в действительности первое официальное признание современного общества в том, что формальное равенство и свобода, которые лежат в основе товарного производства и обмена, уже рушатся и превращаются в неравенство и несвободу с тех пор, как на рынке появляется рабочая сила в качестве товара.
Вторым способом увеличения прибавочной ценности является для капиталиста понижение заработной платы. Заработная плата, так же как и рабочий день, сама по себе не имеет никаких определенных границ. Прежде всего, когда мы говорим о заработной плате, следует различать деньги, которые рабочий получает от предпринимателя, от того количества жизненных припасов, которое он за эти деньги получает. Если мы относительно заработной платы какого-либо рабочего знаем только то, что он, например, ежедневно получает две марки, то мы почти ровно ничего не знаем, потому что за те же две марки в периоды дороговизны можно купить гораздо меньше жизненных припасов, чем в периоды дешевизны. В какой-нибудь одной стране те же самые две марки означают совершенно иной жизненный уровень, чем в другой, и эти различия наблюдаются даже между различными областями одной и той же страны.
Рабочий может также получать в качестве заработной платы больше денег, чем раньше, и все же жить не только не лучше, но так же плохо и даже хуже, чем раньше. Действительная реальная заработная плата—это, следовательно, то количество жизненных припасов, которое рабочий получает, в то время как денежная заработная плата является лишь номинальной заработной платой. Если, следовательно, заработная плата, является лишь денежным выражением ценности рабочей силы, то в действительности эта ценность представляется тем количеством труда, которое употребляется на изготовление необходимых для рабочего жизненных припасов. Но что это такое «необходимые жизненные припасы»? Не говоря, уже об индивидуальных различиях между тем и другим рабочим, различиях, не играющих никакой роли, уже различный уровень жизни рабочего класса в различных странах и в различные времена доказывает, что понятие «необходимые жизненные припасы» является чем-то весьма изменчивым и растяжимым. Находящийся в лучших условиях современный английский рабочий считает необходимым для своего существования ежедневное потребление бифштекса; китайский кули довольствуется горсточкой риса. Вследствие растяжимости понятия «необходимых жизненных припасов» между капиталистом и рабочим разыгрывается за величину заработной платы приблизительно такая же борьба, как и за длину рабочего дня. Капиталист в качестве покупателя товара стоит на своей точке зрения, заявляя; «это, правда, совершенно верно, что я, как каждый честный покупатель, должен заплатить за товар— рабочую силу по ее ценности, но что составляет ценность рабочей силы? Необходимые жизненные припасы? Хорошо, я дам моему рабочему ровно столько, сколько необходимо на жизнь; но сколько необходимо для того, чтобы поддержать человеческую жизнь, об этом говорит нам, во-первых, наука физиология, а, вовторых, наш общий опыт. И само собою разумеется, что я дам в полной точности этот минимум; ибо если бы я дал одним пфеннигом больше, то я не был бы честным покупателем, а просто дураком, филантропом, который делает из собственного кармана подарки тому, у которого он купил товар; моему сапожнику или продавцу сигар я также не дарю ни одного пфеннига и стараюсь приобрести их товар возможно более дешево.
Точно так же я стараюсь приобрести возможно более дешево рабочую силу, и мы с моим рабочим совершенно квиты, когда я даю ему тот крайний минимум, который может поддержать его существование». Капиталист здесь, с точки зрения товарного производства, совершенно прав. Но не менее прав и рабочий, который в качестве продавца товара возражает: «В самом деле, я не могу претендовать ни на что иное, как только на действительную ценность своего товара—рабочей силы. Но я именно и требую, чтобы ты действительно заплатил мне всю полную ценность. Я не хочу ничего другого, как необходимых жизненных припасов, но что такое необходимые жизненные припасы? Ты говоришь, что на это дает ответ наука, физиология, и опыт, которые указывают, сколько человеку минимально необходимо для поддержания своего существования.
Ты, следовательно, подставляешь под понятие «необходимые жизненные припасы» абсолютный физиологически необходимый минимум. Но это противоречит законам товарного обмена, ибо ты так же хорошо, как и я, знаешь, что ценность каждого товара определяется на рынке общественно-необходимым для ее изготовления трудом. Если твой сапожник принесет тебе пару сапог и потребует за них 20 марок, потому что он работал над ними втечение четырех дней, то ты ему скажешь: «Такие сапоги я на фабрике получу уже за 12 марок, потому что там при помощи машины выделывается эта пара в один день. Ваш четырехдневный труд, следовательно, был, с общественной точки зрения, не необходим, ибо теперь уже общепринято производить сапоги машинным путем; для вас этот труд, может быть, и необходим, так как вы не работаете при помощи машин, но я тут не при чем, и заплачу вам лишь за общественно-необходимый труд, скажем, 12 марок». Если ты так по-ступаешь при покупке сапог, то ты должен и мне, при покупке моего товара—рабочей силы, заплатить общественно-необходимые издержки ее содержания. С общественной же точки зрения мне для поддержания моего существования нужно все то, что в нашей стране и в наше время считается принадлежащим к обычному обиходу человека моего класса,—одним словом, ты должен дать мне не тот минимум, который необходим с точки зрения физиологии, чтобы только-только поддержать мою жизнь как животного, но я претендую на тот обычный, с общественной точки зрения, минимум, который обеспечивает мой привычный жизненный обиход. Только в этом случае ты, как честный покупатель, уплатишь мне ценность моего товара, в противном случае ты покупаешь его ниже его ценности».
Мы видим, что рабочий, с точки зрения чистого товарообмена, по крайней мер, так же прав, как капиталист. Но эту точку зрения рабочий начинает защищать только с течением времени, ибо он вообще может защищать ее лишь в качестве общественного класса, т. е. как целое, как организация. Лишь вместе с возникновением профессиональных союзов и рабочей партии рабочему начинает удаваться добиться продажи своей рабочей силы по ее ценности, т. е. ему удается заставить рассматривать свой жизненный уровень как социальную и культурную необходимость.
До появления же профессиональных союзов и завоевания ими известного положения в каждой отдельной отрасли промышленности решающим моментом в определении размера заработной платы являлась тенденция капиталистов свести уровень жизни рабочего к физиологическому, так сказать, животному минимуму, т. е. постоянно оплачивать рабочую силу ниже ее ценности. Эпоха неограниченного господства капитала, не сдерживаемого никаким отпором со стороны рабочих объединений и организаций, привела к такому же чудовищному понижению уровня жизни рабочего класса и его беспомощности в области заработной платы, как это имело место по отношению к рабочему времени до введения фабричного законодательства. Начинается настоящий крестовый поход капитала против какого-либо намека на роскошь, удобство, уют в жизни рабочего, которые были ему привычны еще с более ранних времен цехового ремесла и крестьянского хозяйства. Появляется стремление свести потребление рабочего к простому голому акту приема известного минимума корма, так же как кормят скот или же смазывают машину.
При этом наиболее отсталые и обладающие наименьшими потребностями рабочие выставляются в качестве образца и примера для более избалованных. Этот крестовый поход против человеческих условий жизни рабочих начался—как и вся капиталистическая промышленность—сперва в Англии. Один английский писатель в XVII столетии горько жалуется: «Обратите только внимание на прямо возмутительные излишества в пище у наших мануфактурных рабочих; они пожирают, например, сахар, привозные фрукты, водку, джин, чай, крепкое пиво; они потребляют полотно, курительный и нюхательный табак и т. д.». В те времена английским рабочим в качестве примера воздержания указывались французские, голландские и немецкие рабочие. Так, один английский фабрикант пишет: «Труд на целую треть во Франции дешевле, чем в Англии, ибо французские бедняки (так называли рабочих) тяжело работают и скудно питаются и одеваются; их главной пищей служат хлеб, фрукты, травы, коренья и сушеная рыба, так как они очень редко едят мясо, а когда пшеница дорога—и очень мало хлеба». Около начала XIX столетия американский граф Румфорд (Rumford) составил специальную поваренную книгу для рабочих, с рецептами для удешевления их пищи.
Так, например, один рецепт из этой знаменитой книги, которая воспринята была с большим энтузиазмом буржуазией самых различных стран, гласил: «5 фунтов ячменя, 5 фунтов маиса, на 30 пф. селедки, на 10 яф. соли, на 10 пф. уксуса, на 20 пф. перца и зелени—всего, следовательно, 2 марки и 8 пф.; из этого можно сделать суп на 64 человека, а при нынешней средней цене зерна можно довести издержки до 3 пф. на голову». Юстус Либих рассказывает о горнорабочих Южной Америки, повседневная работа которых,—может быть, самый тяжелый труд на земном шаре,—состоит в том, чтобы подымать на своих плечах мешки руды в 180—200 фунтов из глубины в 450 футов, что они питаются лишь хлебом и бобами. Они предпочли бы питаться одним хлебом, но их хозяева, которые установили, что при хлебной пище они не так хорошо работают, обращаются с ними как с лошадьми и заставляют их есть бобы, так как бобы нужнее для укрепления костей, чем хлеб. Во Франции уже в 1831 году произошел первый голодный бунт рабочих—это бунт ткачей в Лионе. Но самые пышные оргии в смысле понижения заработной платы капитал справлял в эпоху. Второй империи, в 60-х годах, когда машинная индустрия в собственном смысле слова водворилась во Франции. Предприниматели бежали из городов в деревню, чтобы получить более дешевые рабочие руки. И они пошли в этом направлении так далеко, что находили женщин, которые работали за одно су, т. е. около 4 пфеннигов в день. Правда, эти прелести продолжались недолго, так как такая заработная плата была недостаточна даже для чисто животного существования.
В Германии капитал впервые создал подобное же положение в текстильной промышленности, где заработная плата, сниженная даже за пределы физиологического минимума, привела в сороковых годах к голодным бунтам ткачей в Силезик и Богемии. В настоящее время физиологический минимум заработной платы господствует, как правило, в сельском хозяйстве в Германии, в производстве одежды в различных отраслях домашней промышленности,—вообще везде, где профессиональный союз не оказывает своего влияния на жизненный уровень рабочих.
