Слово «хронометраж» означает «измерение во времени» (хронос— время; метраж—измерение). Обычным инструментом для этого измерения является хронометр, по-русски именуемый секундомером. Это—
часы обычной, в общем, конструкции. Хронометры бывают большие— вроде будильников,—они употребляются при астрономических наблюдениях. Для нас важны малые хронометры типа карманных часов.
Главные особенности, отличающие хронометр от обыкновенных карманных часов, сводятся к следующему.
1. Хронометр, будучи заведен как часы, не совершает, однако, движения стрелки по циферблату. Только нажатием на кнопку (заводную) можно привести стрелку в движение.
2. В то время как в обыкновенных часах большая стрелка обходит всю окружность циферблата в течение часа, большая стрелка хронометра обегает весь циферблат в течение одной минуты. Так, как окружность циферблата обыкновенно разделена на 60 частей, то одно деление циферблата соответствует не одной минуте, как в обыкновенных часах, а одной секунде. Если принять во внимание, что опытный глаз может различать еще части одного деления (скажем, одну пятую или одну десятую деления), то ясно, что обыкновенный хронометр дает возможность делать отсчеты с точностью до одной пятой или одной десятой части секунды. В этой возможности измерять такие малые отрезки времени и заключается смысл применения хронометра.
Есть хронометры, устроенные таким образом, что большая стрелка обегает весь циферблат в течение одной секунды: тогда получается возможность измерять еще более мелкие отрезки времени.
Наиболее распространенными, однако, являются хронометры, в которых стрелка обегает циферблат в одну минуту. Добавим, что теперь в хронометрах окружность циферблата чаще всего делится не на 60, а на 100 частей (по метрической системе); в этом случае отрезки времени выражаются в сотых или тысячных долях минуты: 0,785 минуты, 2,635 минуты и т. д.
3. Дальнейшая особенность хронометра состоит в том, что во время движения его большой стрелки достаточно нажать (вторично) кнопку, чтобы стрелка эта остановилась: это дает возможность внимательно рассмотреть положение стрелки и сделать отсчет измеренного отрезка времени с возможной точностью. Если после этого снова (в третий раз) нажать ту же кнопку, то стрелка возвращается в исходное нулевое положение,—хронометр готов для нового измерения какого-либо отрезка, времени.
Обыкновенно кроме большой стрелки хронометр снабжен еще маленькой, которая совершает свое движение много медленнее, чем большая: обыкновенно она совершает свой полный оборот в 30 минут, а ее маленький циферблатик (внутри большого) разделен на 30 частей, так что каждое деление соответствует 1 минуте. Таким образом по положению маленькой стрелки можно отсчитать количество минут, а по большой—количество долей минуты.
Иногда хронометр снабжается двумя большими стрелками и двумя нажимными кнопками. В известный момент нажим одной кнопки останавливает первую стрелку, вторая же продолжает свое движение. Благодаря такому устройству можно делать отсчеты ряда отрезков времени, одного за другим непрерывно; во время отсчета первого отрезка вторая стрелка продолжает двигаться; потом нажимом на обе кнопки первая стрелка приводится в движение, а вторая останавливается: тогда делают по ней отсчет, а вычтя из него первый, сделанный раньше отсчет, долучают продолжительность второго отрезка времени и т. д.
Так или иначе устроенный хронометр дает возможность измерять более мелкие отрезки времени, чем это возможно сделать посредством обыкновенных часов. В отношении трудовых процессов остается в силе это же, в сущности, единственное преимущество секундометра или хронометра. И действительно, когда идет речь о хронометрировании рабочих операций, то обыкновенно начинают с разложения целой операции на ее (составные элементы или отдельные дробные движения: -каждое такое отдельное движение занимает гораздо меньше времени, чем вся операция, и эти малые промежутки времени и измеряют при помощи хронометра.
Если, допустим, идет речь об операции обточки предмета на токарном станке, то всю, операцию эту разлагают на отдельные элементы, и продолжительность каждого элемента работы, измеренную посредством хронометра, заносят в эту таблицу. Просуммировав все цифры, получают продолжительность всей операции.
Получением такой таблицы дело, конечно, не исчерпывается. Перед нами возникает ряд вопросов. Если хронометром измеряется работа, одного человека, то какого именно выбирают для этого измерения? Или измеряют работу многих рабочих, как это предположено в нашей таблице? Для какой в точности цели производится хронометраж? Если целью служит определение норм выработки, то как они вычисляются на основании данных таблицы? Что делают с полученными при хронометрировании цифровыми данными?
Прежде всего надо заметить, что хронометраж может преследовать одну из двух целей: либо 1) нормирование, т. е. установление норм выработки, либо 2) рационализацию работы, ее улучшение путем устранения лишних движений. К сожалению, иногда спутывают обе эти задачи, не отдавая себе отчета в том, чего именно хотят достигнуть составлением таблицы хронометража.
Что из такого рода таблицы кое-что извлечь можно,—не подлежит сомнению. Допустим, что мы заинтересовались вопросом о том, как влияет на производительность труда изменение определенного условия работы,—скажем, замена искусственного освещения естественным. Что такая замена даст повышение производительности труда—при прочих равных условиях,—это теоретически очевидно и из опыта более или менее известно. Но нас может интересовать вопрос, насколько именно поднимается производительность труда от этой замены; от точного ответа на этот вопрос зависит выяснение того, выгодно ли будет произвести те расходы, с которыми связана замена искусственного освещения естественным (расширение площади окон, устранение стоящей у самых окон стены, закрывающей дневной свет, и т. п.).
И вот, если мы в этих целях прохронометрируем рабочего или группу рабочих, работающих при условии естественного (дневного) освещения рабочего места, а потом прохронометрируем работу той же группы рабочих, работающих при искусственном освещении той же яркости (при сохранении одинаковыми всех прочих условий), то получим разные цифры хронометража. Сравнение вторых цифр с первыми покажет нам, на сколько процентов увеличилась производительность операции от замены естественного освещения искусственным. Это даст нам достаточный цифровой материал для .решения вопроса о рентабельности этой замены.
Правда, тут могут возразить, что для такого сравнения, пожалуй, не обязательно прибегать к хронометражу, а достаточно было бы сравнить между собою общую дневную выработку одной и той же группы рабочих при указанных двух условиях работы. Еще вернее было бы другое замечание: время или продолжительность операции,—а ведь именно это и устанавливается путем хронометража,—представляет собой далеко не решающий критерий производительности труда, как это мы ниже увидим.
Но за- всем тем нельзя отрицать, что приведенный случал хронометража имел бы практический смысл и вел бы нас так пли ина.че по пути рационального применения хронометра. Тем важнее подчеркнуть тут же, что обычно практикуемый хронометраж, тем и характеризуется, что при этом сравнивают между собою не одного и того же pабочего при его работе в pазных условиях (для выяснения того или иного влияния этих условий), а разных рабочих при их работе в одних и тех же условиях. В таком случае возникает вопрос: влияние чего стараются выяснить путем такого обычно применяемого хронометража?
Чтобы осветить этот вопрос, нам необходимо раздельно рассмотреть каждую из двух возможных целей хронометража, выше указанных.
Начнем с первой из этих целей—нормирования труда. Для этой цели прохронометрировали ряд различных рабочих при их работе в одних и тех же условиях. Получилась таблица с большим количеством вертикальных столбцов, так как прохронометрировали не 4, а, скажем, 20 рабочих. Спрашивается, что же потом делают хронометражисты с этими 20 столбцами цифр или с их 20-итоговыми цифрами внизу? Это—центральный вопрос, на который обязательно получить ответ от хронометражистов.
На этот вопрос иногда отвечают так: из 20 различных цифр продолжительности всей наблюдаемой операции мы вычисляем среднюю арифметическую величину. Но нетрудно понять и показать самому дающему такой ответ, что он, так сказать, отклоняется от истины.
В самом деле, 20 рабочих работают с различной степенью скорости (или напряжения сил): одни скорее, другие медленнее. Теперь мы, путем хронометража вычисливши среднюю арифметическую величину этих скоростей, возведем ее в норму скорости, обязательную для всех 20 рабочих. Допустим, что они все и будут работать по этой норме. Что же тогда изменится по сравнению с положением до хронометража? Что выиграет от этого предприятие? Да ровно ничего. Сколько времени раньше все 20 рабочих тратили на одну операцию, столько же они будут вместе тратить и работая по новой норме.
Ведь совершенно очевидно, что если мы имеем известное число различных величин, то их сумма останется без изменения, если мы эти n различных величин заменим таким же числом одинаковых величин, представляющих каждое среднее арифметическое из n различных величин. Ведь это среднее арифметическое получается путем деления суммы всех различных величин на их количество.
Очень уж элементарно это сейчас приведенное соображение. И все-таки сплошь да рядом в этом пункте спутываются представления людей, вообще говоря, арифметически грамотных. Весьма часто принимаются всерьез заверения некоторых «ловких» хронометражистов, будто они вычисляют среднюю арифметическую величину наблюденных посредством хронометра продолжительностей операции и эту среднюю величину превращают в обязательную для всех рабочих норму времени для этой операции. Они как будто не видят, что такое установление нормы выработки не даст предприятию ни малейшей выгоды, ни малейшею увеличения общей дневной выработки.
Разница по сравнению с тем, что было раньше, сведется лишь к тому, что теперь все будут работать с одинаковой скоростью, а раньше скорость была различна у разных рабочих.
Но задача предприятия заключается не в бесцельном нивелировании выработки, а в ее увеличении. Иначе предприятие не только ничего не выиграет от всего фокуса с хронометрированием, оно определенно понесет от этого убытки в виде расходов на хронометры, на содержание хронометражистов и т. п.
И, конечно, на деле ни в одном предприятии служащие не настолько глупы, чтобы так бессмысленно тратить деньги и время. Наделе нормы выработки не устанавливаются путем вычисления арифметической средней скорости. А в тех случаях, где нас в этом пытаются уверить, достаточно в двух словах показать хронометражисту, что нелепость этого уверения очевидна,—и он тотчас спохватывается и вносит поправку: не арифметически среднюю продолжительность возводят в норму, а наименьшее время.
Вот это—другое дело! Это уже не фантазия, а реальное явление. Взять наименьшую продолжительность, иными словами, наибольшую скорость операции из всех наблюденных посредством хронометра и ее возвести в норму, обязательную для всех рабочих,—такое нормирование, проведенное в мастерской, конечно, по днимет общую дневную выработку, ибо заставит огромное большинство рабочих работать скорее, напряженнее, равняясь по тем немногим, которые работают с наибольшей скоростью.
Такое применение хронометража, несомненно, может принести предприятию выгоду (по крайней мере, на некоторое время). Этим обыкновенно и занимаются хронометражисты, устанавливающие нормы выработки: они стремятся установить возможно большее, максимальное количество дневной выработки, как обязательную порцию.
Но, независимо от изложенного нами выше, в основе такого стремления, такого метода нормирования труда лежит грубая принципиальная ошибка.
В самом деле, прежде всего, сама по себе идея нормирования какой-либо величины есть идея ее ограничения как снизу, так и сверху, идея введения этой величины в определенные рамки. Идея нормирования в корне отвергает принцип максимума, ибо, если признавать этот принцип, то не следует ограничивать данную величину— скорость работы—какой бы то ни было нормой, а руководиться правилом, грубая формулировка которого гласит: валяй во-всю, сколько влезет!
С идеей нормирования связано ограничение и с другой стороны: она считается не только с сегодняшним, но и с завтрашним днем. В противном случае возникал бы вопрос: почему бы в самом деле сегодня не сорвать побольше, максимум, а завтра—хоть трава но расти? В том-то и дело: идея нормирования труда, нормирующая, т. е. ограничивающая использование рабочей силы сегодня в интересах и завтрашнего дня,—идея по существу социалистическая. Только социалистический поход к проблеме труда заставляет учесть перспективы «завтрашнего дня». Современный капитализм, как и всякая форма, исторически осужденная на исчезновение, не склонен заглядывать в завтрашний день,—особенно в таком вопросе, как использование фонда рабочей силы.
И капиталистическое «нормирование» труда на самом деле, хотя и в скрытой форме, отрицает действительное нормирование, добиваясь максимальных норм выработки, ничем неограниченного использования рабочей силы. Да, ничем неограниченного—таково стремление капитала. Конечно, в действительности ограничение все-таки получается: границу, известный предел ставят, во-первых, законы природы, во-вторых, сопротивление масс, их классовая борьба. Капиталисты и их идеологи называют это «умышленной вялостью» рабочих, их «сговором» о том, чтоб поменьше работать, и организаторами этого сговора считают профсоюзы рабочих.
Нужно ли еще доказывать, что такой подход к проблеме нормирования абсолютно недопустим у нас? Нормирование труда по принципу максимума нельзя допустить у нас не только по соображениям здоровья рабочих и профессиональной защиты их интересов,—это просто невыгодно для нашего народного хозяйства, которому необходимо иметь физически здоровую и бодрую рабочую массу, с большой продолжительностью жизни, с более длительным сохранением полной работоспособности. В этом ведь состоит одно из существенных отличий социалистической рационализации от капиталистической.
Не печально ли, что эти элементарные истины приходится еще повторять защитникам установления максимальных норм при помощи хронометража—защитникам, которые иногда даже выступают во имя социализма, хотя явно и обоими ногами стоят на почве капиталистической идеологии в вопросах использования рабочей силы?
В связи с этим нельзя не отметить одного характерного обстоятельства. Идею непригодности принципа максимума для нормирования труда человека никак не могут усвоить те самые люди, которые отлично понимают непригодность этого принципа для нормирования работы машины.
Мало-мальски грамотный техник понимает, что для работы машины надо выбрать скорость оптимальную, а не максимальную. Для этого прибегают к определенным расчетам или пользуются счетными линейками Тэйлора-Барта (у нас Глебова или Каткова). Инженер понимает,, что если дать машине максимально скорый ход, такое число оборотов в минуту, чтобы она только-только не треснула, то это будет невыгодное использование машины—с точки зрения «завтрашнего дня»: повысится стоимость килоуаттчаеа ее работы, увеличится расход на ремонт машины, увеличится количество ее поломок и простоев, возрастет процент брака изделий—и уж во всяком случае сократится продолжительность «жизни» машины.
Совершенно верно это положение формулировано передовой статьей «Торг.-пром. газеты», притом в таких выражениях, которые почти целиком могут быть применены и к живой человеческой машине: «Стремясь поднять производительность труда, мы часто задаем машине слишком напряженную работу, которой не выдерживают изношенные части. За поломкой следует простой, потом ремонт,—и старая машина опять через силу тянет лямку до новой поломки».
Даже когда поломок нет, ограничение скорости работы машин также является предметом забот современной техники. Вернувшийся из поездки по Германии, Франции и Англии инженер Г. П. Константинопольский на расширенном заседании правления ВТС докладывал, что «в вопросе о скорости оборота веретена мы несколько увлекаемся». А относительно чесальных машин он же сообщал, что во всех трех посещенных им странах «намечается стремление не форсировать скорость этих машин. Вопрос о так называемых оптимальных скоростях приобретает большое значение. Представление, что оптимальная скорость есть максимальная скорость, должно быть у нас пересмотрено со всей серьезностью».
Если капиталист может работу машины нормировать по принципу оптимума, а труд рабочих—по принципу максимума, то мы прибегать к этой «двойной бухгалтерии», пользуясь хронометражем для установления максимальных норм выработки, никак не можем, не должны.
Если попрежнему пользоваться обозначениями R и E и через t обозначить количество времени работы, то можно сказать, что принцип капиталистического «нормирования» труда при помощи весьма распространенного на западе, нами выше указанного хронометража выражается формулой:
R/t = maximum.
Действительное же, т. е. рациональное нормирование, как мы видели, выражается формулой.
R/E = m = maximum.
Там-идет речь о количественно-максимальном выкачивании сил из людей. У нас же максимальный коэфициент m есть только выражение качественно наилучшего, оптимального, рационального использования рабочей силы, как одного из факторов производства.
Указанным, капиталистическим по существу, духом хрономегражного нормирования труда дело, однако, не ограничивается. Коренной порок этого рода хронометража состоит еще в том, что он является, если так можно выразиться, нормированием без нормы.
Ведь если добиваться наименьшего времени совершения данной операции или—что одно и то же—наибольшей скорости ее выполнения, то почему, спрашивается, остановиться, как на норме, на той скорости, с какой работают исключительные рабочие в данной мастерской, ставшие объектами хронометрирования? Почему не искать в других местах рабочих, работающих с еще большей скоростью?
Больше того: если наибольшую скорость работы считать принципом рационального нормирования труда, то, пожалуй, и хронометрировать не надо, а просто заставлять рабочих повышать скорость и напряженность своей работы до физически возможного предела, чтобы только человек по окончании работы не свалился с ног в тот же день. Этого, конечно, никто не захочет делать. Однако это было бы логически правильным вывод о м из мысли максимальной скорости работы, как о принципе ее нормирования.
Те, кто при помощи хронометража ловят максимальную скорость, чтобы таким путем установить норму выработки, попадают в круг безвыходных противоречий. Эта противоречивость ставит такого рода хронометражистов в роковую и компрометирующую зависимость от слепого случая—в зависимость от того, что собою представляет данная мастерская.
В самом деле, допустим, что такой хронометражист делает свои наблюдения с хронометром в руках в мастерской, где царит в большей или меньшей мере лодырничанье, где интенсивность труда чрезвычайно низка (достаточно вспомнить картину работы на наших предприятиях в период разрухи 1918—1919 годов). Что же получится в результате хронометража в таком случае? Хронометражист выберет из своей таблицы самую малую продолжительность во времени и—в простоте душевной—сделает эту продолжительность нормой времени. Но совершенно ясно, что это будет жалкая «норма», слишком еще большое время, т. е. слишком еще ничтожная скорость по сравнению с оптимальной или рациональной нормой работы.
Или, наоборот, допустим, что такого типа хронометражист делает свои «исследования» в американском предприятии, где-нибудь на заводе Форда, где царит необычайно высокая напря женность работы, где люди работают с бешеной скоростью, на много превышающей нормальную скорость работы. Если и тут. хронометражист выберет наибольшую из наблюденных пр;и хронометрировании скоростей, чтобы сделать ее нормой, то будет ли в этом что-либо общее с действительным установлением рациональных норм выработки? Не будет не только в этом случае,—не будет даже в том случае, если хронометражист выберет в качестве нормы действительно среднее арифметическое время, пожалуй, даже если выберет и наибольшее из наблюденных времен. Ибо даже в последнем случае установленная «норма» времени будет при данных условиях, пожалуй, чрезмерно мала по сравнению с нормальной работой.
Эта полная беспомощность такого рода хронометража, эта его роковая зависимость от случая проистекает из очевидного факта: нельзя требовать от хронометра того, чего он дать не может. Хронометр может измерить продолжительность отрезка времени, он может зарегистрировать то, что есть, ту скорость, с которой данные люди фактически работают. Но он не может указать того, что должно быть, не может установить, с какой скоростью люди должны работать, чтобы можно было говорить о нормальном, рациональном использовании их сил.
Хронометр не в состоянии перебросить мостик от того, что есть, к тому, что должно быть. Такой, мостик перебрасывает наш принцип оптимума: мы измеряем фактически существующие величины R и Е, вернее—выясняем закономерность их изменения, следовательно, и изменения величины m, а это дает нам возможность определить то, что должно быть: должна быть та скорость работы, при которой получается наибольшая величина m, а ее мы получаем в результате нашего эксперимента.
Ходячий же способ хронометража для установления норм выработки не только беспомощен в указанном смысле, но еще зависит от разных фокусов. Стоит, напр., хронометрируемым рабочим, заподозрив нечто для них нежелательное, нарочито замедлить свою работу во время хронометрирования,—и нормировщик будет сбит с толку. И, наоборот, если ему удастся, хотя бы путем обещания особого добавочного вознаграждения, подбить известное число рабочих работать с чрезмерным напряжением во время хронометрирования,—получится норма выработки чрезмерная, даже если она будет установлена действительно путем вычисления среднего арифметического времени.
А вот при изложенном нами способе физиологического нормирования попробовал бы кто либо пустить в ход обман! Вздумает рабочий «золотить» работу, работать с прохладцей,—это отразится в виде уменьшения величины m по сравнению с оптимальной скоростью работы. Захочет нормировщик путем подхлестывания заставить рабочего работать с чрезмерным напряжением,—опять понизится m по сравнению с оптимумом.
При хронометражном же нормировании возможно надувательство и с одной и с другой стороны. Все это—достаточная характеристика степени «научности» метода установления норм выработки путем хронометража. Впрочем кроме обмана тут возможны и различные формы самообмана.
Вот, напр., одна из них. Иногда говорят: мы хронометрируем не многих рабочих, а одного только, но выбираем для этого среднего рабочего и скорость его работы делаем обязательной нормой для всех.
И не всегда при этом люди замечают скрытый в этом заявлении самообман.
В самом деле, в каком смысле понимается здесь выражение «средний» рабочий? Если в том смысле, что скорость выбранного рабочего составляет среднюю арифметическую из фактических скоростей всех рабочих данной мастерской, то это—бесплодное занятие, бесплодная трата денег и времени на хронометрирование: мы уже видели, что от такого нормирования не получится ни повышения, ни понижения общей выработки.
Если же выражение «средний» рабочий понимается в том смысле, что скорость его работы соответствует средней скорости, с какой должен нормально работать человек, то тут навязывается вопрос: а откуда вы знаете, что это именно скорость нормальной работы ? Больше того: если допустить, что вы каким-то образом выяснили это, то зачем же вам еще хронометрировать? Зачем вам искать то, что вы уже знаете? На деле, конечно, вы ничего не знаете. Наоборот: вы допускаете, что уже знаете то, что требуется только выяснить. Это—просто курьезная логическая ошибка. Она известна в логике под названием «petitio principii» и является одной из форм самообмана (если не простого обмана).
Приходится вообще наносить чувствительные удары хронометражу, как методу нормирования труда, если только подходить к этому методу не с фетишистским преклонением, а с осязательной для научной организации труда критической меркой, с научным анализом.
И главный корень всех дефектов этого метода хронометража кроется в одном обстоятельстве: он совершенно не затрагивает основной сути вопроса. Ведь имется в виду, как цель, нормирование т. е. установление рациональных норм выработки. Но мы уже видели, что показателем рациональности является то, много ли или мало энергии тратится на единицу производимой полезной работы. Наш путь применения принципа оптимума как раз эту основную суть и охватывает, выясняя, как меняется величина m или n при переходе от одного количества дневной выработки к другому.
Ну, а хронометраж? Он этой сути не затрагивает. Нам надо знать, рационально ли расходует свою энергию человек, когда он вырабатывает в час столько-то продукции,—а тут люди бросаются выяснять, сколько времени он тратит на операцию. Это ровно ничего по существу не выясняет: время—плохой измеритель рациональности работы, ибо в одно и то же время можно расходовать на работу мало энергии, можно расходовать и много. Нам надо знать, нормально ли с точки зрения законов физиологии человека он тратит свои силы, а нам предлагают, как мерку, часы или секундометр. Это все равно, что пробовать определить длину комнаты посредством килограмма.
То, что было бы очевидно как элементарная безграмотность в другой области, удивительно доверчиво, с фетишистской наивностью, принимается как должное, когда идет речь о хронометраже. Совершенно очевидно, что для решения задачи о физиологически правильном использовании сил человека е производственной работе сущей безграмотностью является попытка свести все дело к измерению времени, хотя бы и точному.
