Подводя итоги анализу хронометража, кинематографии и циклографии, как методов рационализации и нормирования трудовых процессов, надо сказать, что главный недостаток этих методов—двоякий: 1) они кладут в основу количественную сторону этих процессов, а не качественную; 2) у них нет критерия рациональности, вернее,—есть, но неправильный. Их критерий— минимум времени (или пути), т. е. максимум скорости, а не оптимум использования сил.
Коренной порок подавляющего большинства всех вообще книжек, трактующих этот круг вопросов, в том и состоит, что они не имеют ответа на вопрос: что является критерием рациональности работы? Вернее, они молча принимают за таковой критерий либо время, либо пространство, т. е. формы бытия, жизненных явлений, а не их суть. Суть же всех жизненных явлений, в том числе и трудовых процессов, составляет взаимодействие сил, их то или иное сочетание и использование.
Это не значит, что время и пространство не играют никакой роли в вопросах рационализации: они только не могут быть решающими моментами. Продолжительность времени рабочих процессов играет большую роль во многих отношениях,—прежде всего в отношении скорости оборота капитала, о чем будет у нас идти речь ниже. Время имеет значение еще и потому, что машинное и иное оборудование предприятия теряет со временем свою ценность уже вследствие «морального» изнашивания, так как со временем входят в употребление более совершенные машины, по сравнению с которыми старые становятся отсталыми, невыгодными. Удлинение времени производственных процессов равносильно увеличению накладных расходов.
В одном случае время может быть даже решающим критерием рациональности трудовых процессов : это—при равенстве всех прочих условий. Например, труд рабочего можно исследовать »в отношении его рациональности путем измерения времени трудовых операций, если только есть основание исходить из факта неизменной, одинаковой интенсивности или напряженности труда. Тогда, действительно, время является наибоаее легким практическим мерилом рациональности труда.
Но в современной действительности неизменность интенсивности труда, в общем, совершенно исключается. Как раз вокруг вопроса о степени интенсивности все больше сосредоточивается борьба труда с капиталом в капиталистическом обществе нашего времени. Поэтому грубейшей ошибкой было бы сделать продолжительность времени рабочей операции критерием ее рациональности.
Другое дело — наш критерий: отношение R/E = m или отношение E/R = n, требование принципа оптимума, чтобы m было побольше или, что то же, чтобы n было поменьше.
Этот критерий не оставляет в стороне и элемент времени. Осуществление принципа оптимума, т. е. достижение наибольшего т или наименьшего n, включает в себе уже и требование не транжирить времени, требование некоторого сокращения времени рабочей операции (конечно, до нормального уровня, а не до минимума). Без такого сокращения времени интенсивность труда будет слишком низка, и величина т не достигнет своего наибольшего уровня. Но и чрезмерное сокращение продолжительности операции во времени также исключает возможность получения наибольшей величины m, т. е. наилучшей, оптимального использования энергии работающего.
В нашем принципе оптимума, таким, образом, заключается решающий, исчерпывающий критерий рациональности. Здесь не понадобится никаких надбавок, вроде михелевского добавочного времени «на утомление». Ведь раз осуществлен оптимум, т. е. достигнута наибольшая величина m, то этим уже исключено всякое чрезмерное утомление, ибо, если б оно имело место, то понизился бы коэффициент m.
Впрочем, даже в отношении мертвой, машины, которая не знает утомления, тоже нельзя выставлять, как решающий критерий, наименьшее время или наибольшую скорость. Да этого обыкновенно и не делают. И в отношении машины предъявляется требование оптимума, оптимальной скорости, оптимальной, или нормальной, «нагрузки», как мы уже видели. Замечательна эта сложившаяся в капиталистических условиях тенденция—в отношении работы живого человека не видеть того, что ясно всем в отношении дорого стоящей «собственности»—мертвой машины.
Требование наименьшего времени иногда действительно приобретает характер «категорического императива» (властного веления): когда работа должна быть закончена скорее, ибо долго она физически не может продолжаться,—это значит «ковать железо, пока оно горячо». Такое положение создается во время пожара и в другие исключительные моменты. Тогда нечего думать об оптимальном использовании сил: заботиться приходится именно о скорости, о совершении движении в наименьшее время, ибо тут каждая минута грозит серьезными, иногда и человеческими жертвами.
Но ведь не таковы условия производственной работы. Здесь человеческие жертвы приносятся именно при непременном осуществлении требования наименьшего времени,—приносятся в угоду формальному, притом хозяйственно невыгодному, принципу.
Мы уж не говорим о той часто встречающейся несуразности, которая заключается в том, что необычайно торопят людей и стараются непременно в меньшее время провести в данный момент использование наличного оборудования, между тем как оно вообще-то мало используется в течение дня. Результат этой заботы о времени, этой спешки в таких случаях сводится лишь к тому, что увеличиваются простои машин, увеличиваются промежутки между отдельными периодами употребления в дело всего оборудования. Нужно ли еще добавлять, что такие случаи именно у нас нередки.
Как время не может служить критерием рациональности трудовых процессов, так им не может служить и пространство. И требование наименьшей длины пути также отступает на задний план там, где оно приходит в коллизию (столкновение) с принципом оптимума.
Если приходится строить железнодорожную линию от одного пункта до другого, лежащего значительно выше, то никто не вздумает проводить эту линию по прямой, как кратчайшему расстоянию между двумя точками. Всякий инженер знает, что в таком случае решающим фактором является не наименьшая геометрическая длина; линии, а наименьшая ее «виртуальная» длина: это значит, что в основу расчета кладется учет силы со-противления движению поезда на подъемах и закруглениях. Тут, стало быть, решает не вопрос о пространстве, а об энергии (силе тяги), которую придется расходовать. И если этого требует уменьшение расхода энергии, умышленно прибегают к «развертыванию линии», т. e. к увеличению ее длины. Так же «развертывает» свой путь человек, поднимающийся на гору. Или подумать только, как мы строим наши лестницы в домах. Чтобы подняться на шестой этаж, мы описываем петли, двигаясь по лестнице то в одну сторону, то в обратную, т. е. мы проходим длинный путь вместо того, чтобы подняться наверх по кратчайшей прямой линии. Тут опять-таки решающим фактором является не геометрия, a физиология человека: в угоду ей мы стремимся обеспечить определенный оптимум общего уклона лестницы, чтобы не требовалось слишком большого расхода энергии при подъеме на ней. Это достигается определенной пропорцией между шириной ступеньки и ее высотой. A для этого нам приходится сильно развернуть линию нашего подъема на верхние этажи.
Здесь также могут быть исключительные случаи. Например, в случае пожара, как мы уже говорили, сокращение времени поднятия в верхние этажи (или на крышу) приобретает решающее значение. И, действительно, для таких случаев во дворах устанавливается чрезвычайно крутая железная лестница, по которой пожарные поднимаются наверх по прямой линии. Но в обычных условиях никто не станет пользоваться этой лестницей, не станет выбирать кратчайший путь, а предпочтет наилучший путь. Для одного раза можно, при крайней надобности, подняться по пожарной лестнице; постоянно же пользуются домовой лестницей с развернутой линией.
То же относится и к рабочим движениям человека. Для них решающим также не является непременно кратчайший путь. Да он тут зачастую и физически невозможен. Не надо забывать, что такой орган человека, как рука (главный рабочий орган), устроен в виде маятника, закрепленного в одном конце и могущего свободно двигаться в другом. Этим физически обусловлено движение по круговой дуге, а не по прямой, как кратчайшей линии. Конечно, сложная, мышечная система человеческого «маятника» допускает движение и по прямой линии,—если сделать специальное напряжение. Но это потому и невыгодно; в отношении расхода сил. И, в самом деле, если нам надо какой-либо предмет переставить с одного стола на другой, рядом о ним стоящий, то мы это рабочее движение инстинктивно делаем по некоторой кривой линии. Можно заставить себя выдержать и кратчайший, прямолинейный путь, но это будет для руки гораздо утомительнее.
Оптимум, существующий для длины пути, проходимого работающим органом при работе, надо иметь, между прочим, в виду и при расположении инструментов и других приспособлений у рабочего места. Тут, очевидно, существует какое-то отграниченное оптимальное пространство, за пределы которого расположение инструментов не должно выходить ни в одну ни в другую сторону. Иначе рабочие движения при доставании и откладывании инструментов не смогут, быть оптимальными.
Не добиваться непременно кратчайшего пути в пространстве—не значит совершенно пренебрегать вопросом о длине пути. Преодоление пространства—это работа преодоления сопротивления. Но в том-то и дело, что в отношении пространства приходится сказать то же, что и в отношении времени: обеспечивая достижение оптимума, мы тем самым обеспечиваем уже и необходимое сокращение длины пути. Ибо удлинение пути за пределы необходимого дало бы сейчас уменьшение величины m (или увеличение величины n).
Во всяком случае ясно: преодоление пространства есть расход сил, который надо сокращать. Но сокращать надо лишь потому и лишь в той мере, в какой это требуется с точки зрения сокращения расхода сил. И если ради более рационального использования сил требуется, наоборот, некоторое увеличение длины пути (или времени), то это сделать обязательно.
Вывод, в конце концов, получается один: не время, не пространство являются решающими в рабочих процессах, а целесообразность расходования сил. Не хронометраж, не кинематография, не циклография могут решать вопросы о рационализации и нормировании трудовых процессов, а физиологический эксперимент на основе принципа оптимума, как это нами изложено выше.
