Все пути—технические и экономические—чрезмерного повышения интенсивности труда неизбежно ведут к одному результату: силы рабочих изнашиваются со страшной быстротой.
Первым и главным последствием этого является сокращение продолжительности жизни рабочих.
Классически ясную и яркую формулировку этой связи мы находим еще в первом томе «Капитала». Вот цитируемые К. Марксом слова доктора Ричардсона (главного врача лондонской больницы), касающиеся труда кузнецов. «Если верить поэтам, то нет на свете более сильного, жизнерадостного, веселого человека, чем кузнец. Он встает с зарей и еще до восхода солнца выбиваег искры; нет другого человека, который так ел бы, пил и спал, как он. Если принять во внимание, только физические условия, то, при условии умеренного труда, положение кузнеца, действительно, одно из самых благоприятных. Но последуем за ним в город и взглянем на бремя труда, которое взвалено на его сильные плечи, взглянем на то место, которое ои занимает в таблицах смертности нашей страны. В Marilebone (один из самых больших городских кварталов Лондона) смертность кузнецов составляет 31 на 1000 ежегодно, что на 11% превышает среднюю смертность взрослых мужчин Англии. Занятие, представляющее почти инстинктивное искусство человека, само по себе безупречное, становится, вследствие чрезмерного труда, разрушительным для человека. Он может делать такое-то количество ударов молота в день, такое-то величество шагов, совершать столько-то дыхательных движений, исполнять такую-то работу и прожить в среднем, скажем, 50 лет. Его принуждают делать на столько-то больше ударов, проходить на столько-то шагов больше, на, столько-то учащать дыхание,—и это в общей сложности увеличивает его жизненную затрату на одну четверть. Он делает попытку в этом направлении, и в результате оказывается, что в продолжение ограниченного периода он действительно увеличивает производимую им работу на одну четверть и умирает в 37 лет, вместо 50».
Вот классически ясная и научно точная картина того, что значит «зарабатываться до смерти», по выражению того же Ричардсона. И ярким доказательством того, какую решающую роль тут играет чрезмерная интенсивность труда, служат многочисленные факты, свидетельствующие о благотворном значении ослабления этой интенсивности. Достаточно указать из этой области действие, которое оказывало сокращение рабочего дня, вначале всегда; влекущее за собой уменьшение (в абсолютном смысле) интенсивности эксплуатации рабочих рук.
В 1872 г. английские машиностроительные рабочие добились 9-часового рабочего дня,—и вот неподкупная статистика констатирует тот факт, что средний возраст этих рабочих, составлявший в 1871 г. 38 лет, поднялся до 48 лет в 1889 г.,—увеличение на целых 10 лет. «Одна часть этого увеличения,—говорит Шульце-Геверниц, —несомненно, объясняется улучшением общих санитарных условий, но именно только часть, не больше половины. Другая половина вызвана сокращением рабочего дня».
Еще до 1891 г. д-р Вориегофер (инспектор труда в Баденском герцогстве), изучая положение населения города Мангейма, провел сравнение возрастного состава населения этой столицы с таким же составом населения всего герцогства. Вот полученные им данные, если взять все взрослое население, начиная с 20-летнего вораста (проценты в круглых цифрах).
Среди всего населения группа в возрасте от 20 до 40 дет составляет 50 %, а среди заводских рабочих эта молодая группа равна 76 %. И уже в следующей группе в 40—50 лет процент для рабочих на 1/4 меньше, чем для всего населения. Для старшей группы в 50—60 лет процент для рабочих уже в 2 раза меньше, а в самой старой группе (свыше 60 лет)) он в 7,5 раз меньше. Больше 3/4 рабочего населения не выходит за пределы 40-летнего возраста. Причиной этого явления доктор Лофер, приводящий эти данные, считает двоякое: «во-первых, само собой разумеется, это вызывается более высокой смертностью среди промышленных рабочих, т. е. самими условиями их труда; во-вторых, играет тут роль перемена профессии, заставляющая уходить с завода большое число рабочих, сделавшихся быстро и преждевременно неспособными к труду; навязывается вывод: этот труд настолько тяжел, что превосходит силы большинства рабочих, начиная с 40-летнего возраста».
В Швейцарии данные Куммера ив Англии данные Огла также устанавливают более высокую и более раннюю смертность среди рабочих, чем среди прочих классов населения в зависимости от интенсивности труда. Во Франции перепись населения в 1896 г. дала возможность сопоставить возрастный состав пролетариата, с одной стороны, и владельцев предприятий, с другой,—в областях промышленности и торговли. Молодежь—вот кто остается в живых среди пролетариев; люди более зрелого возраста чрезвычайно слабо представлены в этом классе. Лица моложе 35 лет составляют в пролетариате 57% в промышленности и целых 66 % в торговле, в то время как среди класса капиталистов этот возраст представлен лишь 22 % в промышленности и 24 % в торговле. Возраст от 45 лет и старше составляет среди пролетариата лишь 23% в промышленности и даже только 17% в торговле, между тем как среди капиталистического класса этот более солидный возраст выражается цифрами 50% в промышленности и 45% в торговле. В итоге средний возраст капиталистов составляет 45 лет в промышленности и 44 года в торговле, а средний возраст пролетариев—34 года в промышленности и 33 года в торговле, т. е. ровно на 11 лет меньше. Эти данные,—говорит д-р Лофер,—устанавливает факт «быстрого исчезновения пролетариата, начиная с 35-летнего возраста». Роковой предел уже понизился до 35 лет!
Что очень серьезно положение с этой стороны в Америке,—понятно само собой. «К счастью своему, американский рабочий умирает в молодые годы,—говорит писатель Холитшер,—к счастью, ибо его ждет судьба нищего, самоубийцы, душевнобольного или уголовного преступника в силу нужды. Кто хочет видеть картину отчаянного умирания человеческого существа, тот пусть заглянет в «Народные гостиницы» Kansas City или южной улицы Clark в Чикаго, пусть полюбопытствует, как образуется «bread-line» (хлебная очередь) перед воротами харчевен «Армии спасения», различных миссий, раздающих порции хлеба и супа,—длинные хвосты, охватывающие целые кварталы, численностью в две тысячи, в три тысячи голодных взрослых мужчин, молча и терпеливо дожидающихся своей очереди».
Итак, либо участь безработного, опустившегося до положения нищего, рано умирающего, либо работа человека, который «зарабатывается» до ранней смерти—удел один.
После всего сказанного о сокращении продолжительности жизни рабочих при росте интенсивности труда, не приходится удивляться, если слышишь сообщение английского инженера Фрезера об американском заводе, где «работали лишь молодые рабочие, а все старые окоились на кладбище».
Но если даже оставить в стороне вопрос о продолжительности жизни, остается другой, столь же важный—о продолжительности работоспособности рабочих. Они могут оставаться в живых, но быть инвалидами, лишенными в значительной мере способности к заработку—после того как чрезмерно интенсивный труд в короткое время высосал из них все соки. Такие живые рабочие в сущности—живые трупы. До какого же возраста рабочий сохраняет полную работоспособность при настоящих условиях интенсификации труда?
Исследования ряда сотрудников германского «Союза изучения социальной политики» (в областях электрической промышленности, типографского дела, механической и машиностроительной промышленности) обнаружили, что работоспособность рабочих растет лишь приблизительно до 22-летнего возраста, затем остается на одинаковом уровне до 36—38 лет, после чего она «весьма быстро падает». Притом это падение тем сильнее, чем больше соответствующая работа требует ловкости пальцев, бодрости духовных сил, способности ориентироваться в обстановке работы.
Рабочие являются уже изношенными, потерявшими свою полную работоспособность к тому возрасту, в котором люди из буржуазных кругов, в большинстве случаев, оказываются как раз во цвете сил: именно в этом возрасте человек из буржуазии начинает занимать лучшие должности, достигать обеспеченности. Как выражается исследовательница Marie Bernays, «именно к тому времени, когда духовные силы современного пролетариата достигают высшей точки, сразу рушится его профессиональное существование: он видит перед собой пропасть, куда он летит стремительно, или, если он принадлежит к высшим категориям,—наклонную плоскость, по которой он все же туда скатится».
«Рабочие,—говорит Шуман,—особенно те, которые работают сильно, достигают между 30 и 35 годами своего высшего пункта работоспособности, которая после этого возраста быстро падает, вследствие напряженности утомляющей работы» 3. Подобное явление отмечает и проф. Геркнер для других групп германских рабочих, указывая, что при большой интенсивности труда после 40 лет, во всяком случае, заработок рабочего падает, а скоро теряется и всякая возможность заработка.
Само собою разумеется, что можно проследить влияние и в обратном направлении: уменьшение интенсивности здесь, как и в отношении продолжительности жизни, дает заметное улучшение. Например, в стекольной промышленности Соединенных штатов, как сообщают, сокращение рабочего дня вызвало увеличение продолжительности работоспособности рабочих на 10 лет5.
Следует отметить, в согласии с д-ром Шуманом и д-ром Ланде,— что скорее, чем остальные разряды рабочих, оказываются изношенными («verbraucht») именно квалифицированные или обученные («gelernte») рабочие, так как их работа при суровой сдельной системе требует от них больше духовного, нервного напряжения, особенно— внимания, тщательности и сообразительности при обслуживании машин. В берлинской машиностроительной промышленности наблюдается деградация (понижение) более старых обученных рабочих в разряд полуквалифицированных или подученных («angelernte») и даже неквалифицированных или необученных.
Что касается квалифицированности труда, то Альфред Вебеp не без основания различает экстенсивную и интенсивную квалифицированность. В соответствии с этим он устанавливает 4 категории рабочих: 1) экстенсивно квалифицированные рабочие,—те, которые проделали многолетний период обучения, подобно прежнему периоду обучения у ремесленников; типами могут служить слесаря, столяры и т. п.; 2) интенсивно квалифицированные рабочие, выполняющие преимущественно специальную функцию, которая требует интеллигентности и развития и для которой также был необходим продолжительный период обучения; типы—механики, ткачи. Первая категория работает преимущественно инструментами; вторая ведет машинную работу; первая работает преимущественно на повременной плате, вторая—на сдельной. Ко второй близко стоит категория 3) представителей подученной («angelernte»), полуквалифицированной работы в ее высших формах; это еще более частичная работа, чем категория вторая, но нуждается в периоде не обучения, но лишь упражнения; (никогда не дольше одного года, иногда даже пара недель). Наконец, 4) неквалифицированные рабочие.
В соответствии с этой классификцией Вебер отмечает следующее относительно продолжительности работоспособности рабочих разных категорий. Экстенсивно квалифицированный труд (1-я категория), требующий от рабочего главным образом умственных данных, сохраняет за ним работоспособность и в сравнительно высоком возрасте,—особенно, если он получает повременную плату; таковы, например, слесаря на венском машиностроительном заводе.
Среди представителей интенсивно квалифицированного труда (2-я категория), работающих в гигантских предприятиях современной промышленности, господствует сдельная плата; тут предъявляются требования не только к умственной силе, но больше всего напрягается вся нервная система; тут рабочие изнашиваются быстрее, чем во всех остальных категориях труда, и наблюдается падение работоспособности рабочего уже на третьем десятке лет его жизни; таковы, например, рабочие этой категории на заводе Даймлера по изготовлению моторов, а также квалифицированные рабочие берлинской машиностроительной промышленности.
В подобном же положении находятся и наиболее квалифицированные рабочие из разряда подученных (3-й категории), каковы, например, рабочие, прокатывающие тонкую проволоку на берлинском кабельном заводе; в то же время средний подученный рабочий (той же 3-й категории) дольше сохраняет свою работоспособность. Наконец, у представителей неквалифицированного труда (4-я категория) упадок работоспособности наступает раньше, чем у представителей экстенсивного квалифицированного, но позже, чем у представителей интенсивно квалифицированного труда, позже также, чем у категории наиболее тяжелого подученного труда.
Совершенно такая же картина наблюдается, в общем, ив текстильной промышленности, где моложе 40 лет оказывается целых 85% рабочих и даже моложе 30 лет имеется 3/4 всех рабочих. Средний возраст текстильного рабочего еще ниже, чем у металлистов. Различие в быстроте потери работоспособности между категориями экстенсивно и интенсивно квалифицированного труда здесь выступает еще выпуклее, чем среди рабочих металлистов. В общем у текстильных рабочих наибольшая работоспособность наблюдается между 30 и 40 годами жизни, после чего она падает. Таков здесь «возрастный предел»— «age line», как это принято называть в Америке.
Даже у нас исследования, произведенные за самое последнее время Ленинградским институтом по изучению профзаболеваний, обнаружили, что у самой сильной группы рабочих—котельщиков, а также у занимающихся пневматической клепкой—«уже с 30—35-летнего возраста начинается ослабление мускулов».
Нечего говорить, что гораздо худшее наблюдается на родине «американских» методов интенсификации труда—в Соединенных штатах Америки. Даже в официальном отчете британского генерального консула при нью-йоркском порте за 1910 год заявляется: «Каждый рабочий в Америке вкладывает в свою работу больше энергии, чем рабочий в Европе. Отчасти это вызывается специальным подхлестыванием, ускорением работы («speeding»), но запас энергии у американского рабочего не больше, чем у европейского; вследствие этого в Америке силы рабочих истощаются быстрее. В возрасте между 40 и 50 годами, когда европейский рабочий находится на высшей точке своей жизненной линии, американский срывается с нее. Наступают физическое истощение, несварение желудка или нервная прострация (истощение, расслабление), и жизнь человека, как трудящегося, окончена». На самом деле «age line» (возрастный предел) американских рабочих значительно ниже, не превышает 40 лет, и они, как выражается А. Ходитшер, «к счастью своему, умирают в молодые годы».
При рекрутском наборе в Германии, в одном округе, где процветала фабрикация гвоздей, лишь 26% рабочих-новобранцев оказались пригодными к военной службе, а в другом округе, где шло производство булавок,—лишь 21% рабочих. Итальянский физиолог проф. Mocсo, «пораженный ужасом» по поводу «разрушения сил, которое несет рабочим Сицилии их истощающий энергию, переутомляющий труд», констатировал, что за период 4 лет из числа 3 672 этих рабочих, явившихся к набору, могло быть принято только 203 человека.
Впрочем, что говорить про отсталую Италию, особенно Сицилию,—когда в просвещенной и культурной Германии, притом ее столице, наблюдалось такое же явление. По набору 1903 г. процент годных для военной службы рекрутов составлял среди промышленных рабочих Берлина всего 34,4%, а затем, непрерывно падая, эта цифра дошла к 1909 г. даже до 28,7%.
Такова картина до мировой войны. Но это роковое явление не ослабевало, а скорее обострялось. Уже во время самой войны, притом в богатой, передовой Англии, из освидетельствованных в общем 2,5 миллионов рекрутов лишь 36% оказались годными к военной службе. Но этот процент относится ко всей массе населения; если же брать только промышленных рабочих, то этот процент был, очевидно, еще значительно меньше.
Доктор Рот констатирует огромное распространение (до 70% всех заболеваний) нервных болезней у рабочих и поясняет: «Большое значение тут имеет чрезмерное переутомление рабочих при сдельной системе оплаты их труда, которая, правда, повышает их заработок, но за счет скорости и интенсивности, достигающей степени, которая раньше не была нам знакома»3.
Немудрено при таких условиях, что в Англии во время последней мировой войны, когда интенсивность труда на заводах, обслуживавших военное ведомство, достигла высокой степени, было уже в 1916г. обнаружено увеличение заболеваемости рабочих (на протяжении 10 месяцев) на 26,8%.
Мы не будем вовсе приводить выдержек из весьма обильной данными литературы о падении цифры рождаемости, о детской смертности, вырождении детей—в связи с чрезмерно интенсивным трудом матерей-работниц.
Правда, не только чрезмерная интенсивность труда приводит к указанным печальным явлениям. К ним ведет и ряд других испытаний, выпадающих на долю тех же рабов капиталистической промыш ценности,—тяжелые жилищные условия, недостаточное и неудовлетворительное питание и пр. Но что среди причин указанных роковых последствий весьма видное место занимает непрерывное, хотя иногда и незаметно накапливающееся переутомление,—в этом не может быть никакого сомнения.
«Причина этих явлений,—говорит цитированный Кёльш,—кроется в преждевременном конституциональном истощении всего организма или отдельных его аппаратов (кровообращение, ассимиляция и т. п.), либо в ослаблении мышечного чувства, либо в функциональном расстройстве мышц, Сочленений, в понижении скорости реакции, в ослаблении деятельности органов чувств—осязания, слуха, зрения и т. п. Эти функциональные расстройства вызываются многолетним перенесением незначительных остатков утомления с одного рабочего периода на другой. Тут дело не столько в заметном большом дневном утомлении, какое мы, например, наблюдаем у дровосека или у сельскохозяйственного батрака , сколько в малозаметном утомлении малых мускулов, сотни раз напрягаемых при повторяющихся рабочих движениях, в утомлении нервных окончаний и соответствующих нервных центров,—в утомлении, которое не успевает быть устраненным (во время отдыха) и к следующему рабочему дню. Все это—явления, не бросающиеся в глаза, и лишь количественное и качественное понижение работоспособности обнаруживает позже, что незаметно подкралось к человеку состояние изношенности».
Не надо забывать, что от этого массового зла страдают не только люди,—оно представляет огромные потери и для всего народного хозяйства.
С этой точки зрения часто оценивают вред, принесенный недавней мировой империалистической войной. Указывают на десяток миллионов убитых и еще большее количество превращенных в инвалидов. И затем вычисляют, во сколько миллиардов рублей это обошлось человечеству. Ведь каждый убитый мог бы еще жить в среднем столько-то лет и ежегодно создавать ценностей на столько-то рублей. Каждый военный инвалид, если б не был искалечен на войне, мог бы быть работоспособным еще столько-то лет в среднем, следовательно, выработать в общем столько-то рублей. И когда все это подсчитать, получается ошарашивающий итог в сотни миллиардов рублей.
Но можно смело утверждать, что эти ошарашивающие цифры—сущие пустяки по сравнению с теми, которые получились бы, если б подсчитать хозяйственный вред, приносимый теми способами использования рабочей силы, благодаря которым средняя продолжительность жизни промышленных рабочих не превышает 40 лет, а их квалифицированная работоспособность теряется к 35—36 годам.
Ведь война продолжалась всего только 4 года, а нерациональное использование живой рабочей силы тянется много десятилетий; к тому же в войне участвовало во много раз меньше людей, чем число подвергающихся нерациональной эксплуатации.
Кое-какие попытки частичных подсчетов делались. Так, напр., на основании результатов переписей населения и других данных американские общества страхования жизни исследовали вопрос о том, сколько теряет хозяйство от преждевременной смерти трудящихся в Америке и тех их заболеваний, которых можно было бы избежать. Подсчет дал ужасающий итог—1000 800 000 долларов (около 2 миллиардов довоенных рублей) в год.
Но этим не ограничиваются хозяйственные потери, к которым ведут последствия чрезмерной интенсификации труда. Сюда надо в первую голову присоединить потери от несчастных случаев в промышленности. Их количество в тех же Американских соединенных штатах было в 1919 г.: 23000 со смертельным исходом, 575000 без такого исхода, но повлекших за собою неработоспособность потерпевших на срок не меньше 4 недель, и 3 000 000 несчастных случаев, вызвавших неработоспособность на время не меньше 1 дня. Так как средняя зарплата в Америке считается равной 4 долларам в день, то от всех несчастных случаев получалась в одном только 1919 г. потеря в 853 миллиона долларов. Сюда еще надо, наконец, прибавить 1000 миллионов долларов на выплату страховых премий пострадавшим и на оказание им медицинской помощи (из этого миллиарда 3/4 выплачивают сами пострадавшие рабочие).
Таким образом хозяйственные потери от несчастных случаев в производстве составляют 1853000000 долларов (свыше 3500 миллионов наших довоенных рублей). «Весьма значительной части этих несчастных случаев, стало быть, и вызванных ими потерь, можно было бы избежать»,—добавляет д-р Пиорковский излагающий данные известной комиссии американского министра Хувера.—А избежать их можно, конечно, только понижением чрезмерной интенсивности труда американских рабочих, являющейся главной причиной их переутомления и неизбежно вызываемой этим переутомлением пресловутой «неосторожности рабочих».
Само собою разумеется, что переутомление и истощение сил отражаются также на умственной жизни рабочих. «Может ли рабочий,—спрашивает доктор Кохман,—после рабочего дня еще заниматься своим образованием? Может ли он найти равлечение и отдых в искусстве, популярной науке и т. п., где требуется еще некоторый запас физической и психической работоспособности? Или же это ему уже не доступно, и ему только и остается, что ресторан, кинематограф, варьетэ и т. п.?». Вряд ли мы отклонимся от действительности, если выскажем предположение, что с чрезмерной интенсивностью труда на американских заводах связана и социально -политическая отсталость рабочего движения в Америке.
Потерявший свои физические и психические силы рабочий, рано одряхлевший от непосильного труда, попадает, как выражаются немцы, в «майорский угол» (Majorsecke), т. е. либо совсем выбрасывается за борт, либо, во всяком случае, попадает в низшую категорию труда с ничтожной заработной платой. Ему, квалифицированному рабочему, из которого выкачали все силы, остается идти в кучера, разносчики, сторожа при кинематографе, продавцы газет и т. п.
Так совершается разрушение фонда рабочей силы—главного богатства современных обществ. Так понижается во всех отношениях уровень человеческой личности рабочего, как жертвы современной интенсификации труда. Явление это, охватывающее миллионы трудящихся людей, само собою разумеется, приобретает характер грозной опасности. Ее отчасти и отметил ученый Мечников, который, говоря о деградации (вырождении) человека под влиянием разных причин, среди них видное место, наряду с сифилисом и алкоголизмом, уделяет капиталистической эксшюатации и злоупотреблению при использовании человека, как машины.
Чрезмерная интенсификация труда, стимулируемая сдельной формой заработной платы и пр., вредно отзывается на качестве продукции. У нас тоже неоднократно указывалось и теперь нельзя не указать на это вредное явление. Здесь мы можем формулировать общее положение словами т. М. Ароновича: «Не секрет, что при индивидуальной сдельщине количество всегда идет за; счет качества изделий: и преобладающая у нас система сдельщины больно ударяет по качеству».
И тут опять-таки, конечно, дело не в сдельной форме, а в способе ее использования. На производственной конференции кожевников в октябре 1927 г. «было много нападок на закройные отделения. Производительность там растет непомерно (все остальные цеха отстают), растет и расход товара, катастрофически растет и процент брака... Закройщики должны перестать гнаться за большой выработкой и за монетой, а налечь на качество».
Такие условия могут отчасти препятствовать осуществлению последнего важного правительственного акта—о введении 7-часового рабочего дня. Дело в том, что та же погоня «за большой выработкой и за монетой» приводит иногда к искусственному удлинению рабочего дня. Из числа многих фактов здесь достаточно привести один: «На 1-й гостабфабрике им. Петровского, где установлена сдельная оплата труда, стали все чаще обнаруживаться случаи искусственного удлинения рабочими рабочего дня для повышения выработки»: начинают, работать задолго до звонка; работают во время перерыва. «Иные рабочие всячески норовят задержаться у станков и после окончания занятий, чтобы «выгнать» приработок». («Труд, 8 апреля 1925 г.). Если, с одной стороны, надо всячески бороться против недисциплинированности некоторых рабочих, манкирующих работой, то—с другой,—бороться надо и с такими способами «погони за монетой».
Профсоюзы, наши как раз на. такое новое «бытовое явление», окрещенное специальным термином «пересиживания», уже натолкнулись в своей работе по введению сокращенного рабочего дня согласно манифесту ЦИК. На одной из крупнейших и наиболее механизированных шахт (Шахтинского района) с 4 1/2 тысячами рабочих и почти 40-миллионной годовой добычей—на шахте им. Артема—профсоюз долгое время вынужден был соглашаться на отсрочку перехода к 6-часовому рабочему дню под землею именно потому, что боялся, что это неизбежно приведет к усилению «пересиживания» в шахте. Оказывается, что и вообще-то «далеко не во всех шахтах, переведенных на 6 часов, угольные рабочие находятся под землей только 6 часов». «Фактически остаются в забоях 7—8, а иногда и 9 часов». В шахте «Октябрьская Революция» «в общем пересиживают 63,1% угольных рабочих». В- конце концов, союз вынужден добиваться «фактической и строгой ответственности рудоуправления, вплоть до предания суду, за «пересиживание» в шахтах угольных рабочих», как сообщает т. Л. Кауфман в «Труде».
Наконец, чрезмерное повышение норм иногда ведет прямо к понижению выработки. На Лысьвенском заводе, напр., рабочие, «боясь, что в результате стандартизации администрация повысит нормы,—вместо ранее вырабатываемых 500 кг в смену, стали вырабатывать лишь 150 кг».
Таковы, в общем, последствия и проявления того чрезмерно интенсивного использования труда, тех злоупотреблений «человеческой машиной», которые уже к 35—40 годам делают эту машину негодной, выбрасывая ее за борт жизни.
Нередко наблюдается то явление, что рабочих старше 35—-40 лет вовсе не принимают на работу. Притом иногда это делается открыто,— например, в мастерских морского ведомства в Германии, где до войны объявление у ворот просто гласило, что рабочие старше 40 лет вовсе не принимаются. Также открыто это делается в Америке, где нередко у фабричных ворот висит объявление: «We don't employ people over 40». (Мы не принимаем людей старше 40 лет!).
Иногда же это делается в замаскированной форме, путем медицинского осмотра: так как этот осмотр находится в руках врачей, состоящих на службе у фабричной администрации, то, по ее распоряжению, при осмотре забраковываются все рабочие старше определенного возраста; при этом, как причина негодности рабочего, выставляется какая-либо болезнь с мудреным латинским названием,— на деле же исходят из предположения, что к данному возрасту рабочий уже сильно поизносился и представляет собою нечто вроде выжатого лимона.
В Америке весьма распространенным явлением представляется то, что на работы не принимают рабочих с сединою в волосах,—опять-таки считая, что такие рабочие уже не способны на большое напряжение сил.
С своей стороны рабочим приходится прибегать к обходу этого требования. По свидетельству писателя Холитшера, американские рабочие часто красят волосы, чтобы скрыть свою седину; и у кого нехватает средств на краску для волос, заменяют ее просто сапожной ваксой.
Тот же писатель, между прочим, отмечает еще одно любопытное обстоятельство: в бюджете многих американских рабочих фигурирует расход в 10 долларов (около 20 р.) в месяц на мышьяк, который впрыскивается для искусственного возбуждения деятельности сердца,— иначе многие не могут достигнуть того напряжения сил, которого требует от них интенсивная работа на американских фабриках и заводах.
Вот к чему приводит тенденция современной машинной индустрии к наибольшему сгущению и уплотнению труда, к крайней его интенсификации.
