Изучение печатных трудов Тимирязева, а также неопубликованных заметок в его записных книжках и многочисленных пометок на прочитанных книгах обнаруживает в нем выдающегося мыслителя-материалиста, подымавшегося до цщроких философских обобщений. Он с огромным интересом изучал не только современную ему науку, но и философию, ее историю, давая критическую оценку мыслителям прошлого и своим современникам. Его работы проникнуты стремлением разрешить прежде всего коренные методологические вопросы естествознания.
Изучению общих, руководящих принципов научного познания Тимирязев придавал не меньшее значение, чем конкретным фактам, составляющим и характеризующим то или иное частное естественно-научное достижение. «Творчество поэта, диалектика философа, искусство исследователя — вот материалы, из которых, — утверждает Тимирязев, — слагается великий ученый». Поэтому он с особым уважением говорит о тех ученых, которые не только давали специальные исследования, но и «предпосылали им изложение основных правил научного мышления, которыми они руководились, или даже уделяли этому особые произведения».
Внимательное и серьезное отношение к методу всегда было одним из наиболее ярких признаков, характеризующих выдающихся деятелей науки. Так, другой выдающийся русский ученый, И. П. Павлов, философские взгляды которого имеют чрезвычайно много общего с философскими взглядами Тимирязева, писал: «Метод — самая первая, основная вещь. От метода, от способа действия зависит вся серьезность исследования».
Высокая оценка великими русскими учеными роли и значения метода в научной работе была одним из результатов усвоения ими прогрессивных материалистических идей классиков русской философии. А. И. Герцен в «Письмах об изучении природы» писал: «Метода в науке вовсе не есть дело личного вкуса или какого-нибудь внешнего удобства, ... она, сверх своих формальных значений, есть самое развитие содержания,— эмбриология истины, если хотите».
Тимирязев подчеркивает, что применение в научном исследовании правильного метода дает возможность не только познавать и объяснять законы природы, но и активно воздействовать на нее, все более и более подчиняя ее силы воле и власти человека. Он сознает, что метод может быть плодотворен лишь в том случае, если он сам будет находиться в полном соответствии с объективными закономерностями природы.
Природу Тимирязев рассматривает как совокупность различных форм материи, находящейся в постоянном движении и изменении. «... В природе, — пишет он, — в доступной нам части вселенной, существует известное количество вещества, одаренного известным количеством движения». Эта мысль об объективном существовании материи, о неразрывности материи и движения повторяется у него неоднократно: «Физика учит нас, что частицам вещества присуще движение, что мы не знаем материи без движения». В тесной связи с движением Тимирязев рассматривает и такие объективные формы существования материи, как пространство и время. Возражая английскому физику-идеалисту Лоджу, отрывающему пространство и время от движения, Тимирязев в пометках на его статье «Непрерывность» пишет: «Основное понятие — движение. Пространство и время — только [ответвления] из него».
Тимирязев приближается к пониманию жизни как одной из форм движения материи. Он исходит из того, что живая материя, как и вся материя в целом, подчинена определенным законам: закону сохранения материи, закону сохранения и превращения энергии и т. д. Тимирязев не отрицает качественной специфики живых существ, но при этом указывает, что в них нет ничего сверхъестественного. Он неоднократно говорит, что в природе — как живой, так и мертвой — нет ничего, кроме постоянных изменений вещества, энергии и формы.
Признавая всеобщий характер движения в природе и обществе, Тимирязев приходит к выводу, что главным и основным в научном методе должно быть историческое рассмотрение каждого явления в природе, обществе, науке, т. е. рассмотрение его не статически, а в движении, изменении, развитии. Метод, удовлетворяющий этому основному требованию, Тимирязев называет историческим методом. «История, как „новая наука", — пишет он, — научно-исторический метод, связывающий всю совокупность наших знаний о природе со включением человека... — вот одна из характеристических черт современного периода в развитии наук».
Однако, говорит Тимирязев, это поняли еще далеко не все естествоиспытатели. Многие из них попрежнему пытаются рассматривать мир вне всякого развития, а каждую его часть, каждый предмет — вне зависимости друг от друга. Тимирязев указывает на существование двух школ, двух направлений в естествознании. Одно из них — по существу метафизическое, второе — диалектическое. Тимирязев высоко отзывается о втором и беспощадно критикует первое. «Известно, — пишет он, — что в настоящее время в области естествознания выступают две школы, борются два лагеря. Крайние представители первой школы готовы видеть в живой природе только собрание, какой-то музей живых существ, не изменяющихся, вылитых в определенные, неподвижные формы; задача натуралиста, по их мнению, сводится к тому, чтобы сделать общую перепись этим формам, налепить на каждую соответствующий ярлык и поставить на соответствующее место в коллекции. Для представителей второй — вся органическая природа, рассматриваемая как целое, изменяется, превращается (подчеркнуто мной. — Г. П.): органический мир сегодня не таков, каким был вчера, и завтра будет иным, чем был сегодня. Существа, теперь населяющие землю, произошли от прежде ее населявших путем постепенного изменения, и притом более совершенные от менее совершенных. Эта школа имеет во главе Дарвина, который свел в одно стройное целое накопившуюся массу свидетельств и дал строго определенное направление ее, до той поры неясным, стремлениям. Понятно, что для защитников первого воззрения не может и существовать вопроса, как сложились и усовершенствовались органы и вообще организмы. Для них они никогда не. слагались, никогда не совершенствовались, они возникли вполне законченными, — были.
созданы в той совершенной форме, в которой мы их застаем теперь. Только для тех, кто убежден, что органические существа по природе изменчивы, что они произошли одни из других, усложняясь или упрощаясь, но постоянно совершенствуясь, — только для тех и может существовать вопрос: как возникли органические формы и почему они так приспособлены к своему отправлению и среде?».
Тимирязев решительно относит себя ко второму лагерю биологов, т. е. твердо придерживается концепции развития. Но есть две концепции развития — диалектическая и метафизическая. Четкую и ясную характеристику их дал В. И. Ленин: «Две основные (или две возможные? или две в истории наблюдающиеся?) концепции развития (эволюции) суть: развитие как уменьшение и увеличение, как повторение, и развитие как единство противоположностей (раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношение между ними). При первой концепции движения остается в тени самодвижение, его двигательная сила, его источник, его мотив (или сей источник переносится во вне — бхэг, субъект etc.). При второй концепции главное внимание устремляется именно на познание источника „с а м сдвижения. Первая концепция мертва, бедна, суха. Вторая — жизненна. Только вторая дает ключ к „самодвижению" всего сущего; только она дает ключ к „скачкам", к „перерыву постепенности", к „превращению в противоположность", к уничтожению старого и возникновению нового». Диалектическая концепция развития «в ее наиболее последовательной, полной, продуманной и богатой содержанием форме...» была дана дашь основоположниками пролетарского мировоззрения — Марксом, Энгельсом, Лениным, Сталиным. Буржуазные ученые, если и говорят о развитии, то понижают его метафизически, а метафизическая концепция развития — только завуалированная форма отрицания действительного развития, утверждение незыблемости, неизменяемости мира. Типичным выражением метафизической концепции развития в биологии является вейсманизм-морганизм. Это реакционное, лженаучное направление отрицает эволюцию органического мира как прогрессивное развитие. Вейсман, так же лак и его последователи, вплоть до Шмальгаузена, говорит о затухании эволюционного процесса. Да и сама эволюция у них выглядит не как процесс новообразований, а как простое развертывание и перекомбинации, т. е. повторение извечно заложенных в «первозданных» существах признаков — «специфических детерминантов» или «ген». Правда, морганисты говорят не о постепенном, а о скачкообразном изменении — «мутациях». Но от этого метафизическая суть их теории не меняется, ибо их скачки-мутации не подготовляются предварительным накоплением количественных изменений. «Мутации» вейсманистов, как и катаклизмы Кювье, происходят по неизвестным причинам. Признание такого рода скачков, как показал Энгельс, революционно на словах, но реакционно на деле. Оно неразрывно связано с признанием творческих актов как причин изменений в природе. Только понимание развития в единстве его эволюционной и революционной формы дает нам действительно диалектическую концепцию развития.
