Тимирязев считает необходимым изучать каждый предмет таким, каков он есть сам по себе, без какого бы то ни было распространения на него своих субъективных психологических переживаний. Субъективно-идеалистическому методу фитопси-хологов он все время противопоставляет объективно-материалистический метод Сеченова—Павлова. В противовес беспомощной попытке фитопсихологов строить догадки о внутренних процессах, происходящих в растении, по образцу своих субъективных состояний, Тимирязев в своей статье «Год итогов и поминок» приводит выдержки из знаменитой речи И. П. Павлова «Естествознание и мозг», в которой великий русский физиолог убедительно показывает, что даже в сфере изучения функций головного мозга физиология должна отказаться от ненадежной союзницы — психологии и твердо придерживаться области точного опыта. Тимирязев сохранил вырезку из газеты с публикацией речи И. П. Павлова «Объективное изучение высшей нервной деятельности животных», прочитанной 4 марта 1913 г.
Тимирязев и Павлов занимали общие исходные позиции по ряду философских и общебиологических вопросов. Особенно ярко единство взглядов этих корифеев русской науки проявляется в их общей борьбе за объективный метод в науке. Павлов применяет этот метод в физиологии животных, Тимирязев — в физиологии растений. Оба они убеждены, что точный эксперимент, поставленный на целом, нормально функционирующем организме, позволяет изучить даже самые сложные жизненные проявления. Сторонником объективного метода Тимирязев, как мы видели, проявлял себя уже в своих первых исследованиях по фотосинтезу. Объективный подход характерен для Тимирязева и в его исследованиях минерального питания растений. Тимирязев делает попытки выйти из рамок чисто аналитической физиологии, ограничивающейся изучением тех или иных изолированных частей организма без
рассмотрения организма в его целостности, вне его связи, единства с условиями существования.
Он пишет: «Если нам удается разложить сложный жизненный процесс на его слагаемые, химические и физические процессы, то не можем ли мы успеть и в обратном направлении? Если физиология аналитическая оказалась столь плодотворною, то не может ли возникнуть рядом с нею или по ее следам и физиология синтетическая?»
Тимирязев ведет прямую борьбу против тех, кто пытался подорвать физиологическое учение И. П. Павлова. В статье «Наука в современной жизни», опубликованной в 1916 г. в журнале А. М. Горького «Летопись», Тимирязев со всей страстностью обрушивается на С. С. Метальникова, напечатавшего в «Известиях императорской Академии Наук» статью «Рефлексы, как творческие акты». Статья эта, чрезвычайно путаная, написанная на низком теоретическом уровне и в то же время весьма претенциозная, была направлена против материалистического учения И. П. Павлова о безусловных и условных рефлексах. Как сам автор откровенно признает, она была написана во славу идеалистической философии Бергсона с его учением о «творческой эволюции».
«Несколько лет тому назад, — пишет Тимирязев, — Петербургская Академия Наук на нескольких страничках, руками Коржинского, уничтожала Дарвинизм.
Теперь снова на нескольких страничках, руками Метальникова, уничтожается целая блестящая область физиологии; труды Сеченова и Ивана Петровича Павлова сводятся на ничто».
Вопреки учению Сеченова и Павлова о том, что известное внешнее явление вызывает только определенное закономерное изменение в организме, Метальников тщится доказать, что животное на одно и то же раздражение, при тех же условиях, отвечает различными рефлексами, поскольку здесь якобы действует некое внутреннее творческое начало. При этом автор называет рефлексом явление, ничего общего не имеющее с подлинными рефлексами. «Всякий, кому приходилось, — говорит Тимирязев, — что-нибудь читать или слыхать о физиологии нервной системы, знает, что именно физиологи разумеют под словом „рефлексы", а всякий образованный русский человек с гордостью связывает это слово с именами Сеченова и Ивана Петровича Павлова». Метальников же назвал рефлексами явления заглатывания и последующего выбрасывания мелких взвешенных в воде крупинок кармина инфузориями. Не найдя повторяемости в этих явлениях, Метальников делает вывод, что рефлексы зависят от «творчества инфузорий», что рефлексы являются «творческими актами».
Тимирязев показывает, что, во-первых, автор не имеет права распространять свои выводы на рефлексы, поскольку он изучал совершенно иные явления, и что, во-вторых, даже и в отношении изучаемой им области он не имеет права на подобный вывод. Наблюдаемые им явления не вызываются действием какого-то мистического «творческого акта», но отличаются сложностью, пока еще не раскрытой исследователем.
Большой интерес представляют сделанные Тимирязевым пометки на полях статьи Метальникова. Они лишний раз свидетельствуют о последовательном, воинствующем материализме Тимирязева, о диалектическом подходе его к изучению природы.
На утверждение автора, будто у амеб и инфузорий все реакции до такой степени не единообразны, что амеба даже двух раз не отвечает одинаково на одно и то же раздражение, Тимирязев иронически замечает: «Хороша наука». В другом месте он пишет: «Без однообразия нет науки». Метальников пытается убедить читателя, что под действием одного и того же раздражителя при равенстве всех прочих условий инфузория реагирует различно. Тимирязев возражает: «Вот это докажите!» А когда Метальников уверяет, что для доказательства этого нужно наблюдать один и тот же организм в течение продолжительного времени, Тимирязев резонно возражает: «Т. е. уже не тот». Тимирязеву как диалектику совершенно ясно, что организм не остается неизменным, равным самому себе, что он испытывает со временем существенные изменения, тем более если он подвергается при этом несвойственному для обычных условий кормлению кармином. Метальников констатирует, что инфузории при постоянном кормлении кармином через несколько дней перестают его заглатывать. На это Тимирязев замечает: «Еще бы! Человек даже стал бы блеваться! Ах, болван, болван!»
Из этого несомненного факта Метальников делает далеко идущие выводы о наличии у инфузорий особой силы, целесообразно направляющей их деятельность. По этому поводу Тимирязев с негодованием пишет: «Тот же парамеций и оплот фатализма и свободного творчества». Автор определяет всякое проявление жизнедеятельности организма как «творческий акт», как «творение собственной индивидуальности». «Все время, — продолжает Метальников, — мы творим самих себя». Перефразируя его, Тимирязев говорит: «Т. е. болван творит болвана!». Весьма интересна еще ремарка Тимирязева по поводу заявления Метальникова, что внутренний фактор регулирует рефлексы целесообразности: «Ай да молодец! Жаль, что Кассо умер, быть бы тебе генералом!». Тимирязев прекрасно сознает, что подобные идеалистические выкрутасы не могут не встретить одобрения со стороны реакционных кругов, ставленником которых был царский министр просвещения Кассо.
Так, шаг за шагом Тимирязев разбирает и подвергает уничтожающей критике чуждую науке статью Метальникова, призванную дискредитировать физиологическое учение И. П. Павлова.
Все работы Тимирязева в области физиологии растений характеризуются стремлением связать науку с сельскохозяйственной практикой, подчинить ее нуждам крестьянского земледелия.
Тимирязев был подлинным представителем той науки, которая, как говорил И. В. Сталин, «не отгораживается от народа, не держит себя вдали от народа, а готова служить народу, готова передать народу все завоевания науки, которая обслуживает народ не по принуждению, а добровольно, с охотой».
Высшим назначением биологической науки Тимирязев считал научить крестьянина выращивать два колоса там, где раньше рос один. Тимирязев указывает, что вопрос о двух колосьях намного перерастает рамки чисто научного вопроса. «Задача о двух колосьях, быть может, самый жгучий, самый коренной политический вопрос, который в ближайшем будущем предстоит разрешить...».
Еще в 1868 г. в составленной им инструкции для руководства во время пребывания в заграничной командировке Тимирязев писал, что, подобно тому как физиология животных обязана своим началом медицинским школам, так и физиология растений будет в значительной мере обязана своим развитием агрономическим школам. В дальнейшем он указывал также и на обратный характер этих отношений: медицина стала наукой, лишь опираясь на физиологию человека; точно так же и агрономия может стать подлинно научной, лишь положив в свою основу физиологию растений.
Эта мысль высказана Тимирязевым в первой же лекции «Жизни растения» и подробно развивалась в последующих трудах по агрономии. Тимирязев подчеркивал, что цель ученого-физиолога и практика сельского хозяйства — земледельца и лесовода — по отношению к растению одна: «... Тот и другой стремятся подчинить растительный организм своей власти, направить его деятельность так, чтобы он давал возможно большее количество продуктов возможно лучшего качества».
Глубокое понимание связи науки и практики, горячее стремление поставить спою научную деятельность на службу народу играли известную роль при выборе Тимирязевым своей научной специальности. Вспоминая об этом на склрне своих лет, Тимирязев писал: «При выборе своей научной специальности — физиологии растения я в известной степени руководствовался и ее отношением к земледелию, определяя это отношение весьма просто: „Наука призвана сделать труд земледельца более производительным"».
Работа Тимирязева в области агрономии началась сразу же после окончания университета, в 1866 г. Как уже упоминалось, он работал тогда под руководством Менделеева на опытном сельскохозяйственном поле в Симбирской губернии. Тимирязев занимался здесь главным образом изучением следующих вопросов: 1) влияния минеральных удобрений на урожайность зерновых культур; 2) значения глубокой вспашки в борьбе с засухой; 3) значения средней люцерны в земледелии; 4) ценности семян, осыпающихся при перевозке снопов. Выводы Тимирязева по всем этим главным направлениям его работы вошли в золотой фонд агрономической науки. Тимирязев установил, что применение фосфатов на черноземах дает значительную прибавку урожайности. Вместе с тем он впервые установил факт вредного действия сернокислого аммония на растения. Впоследствии этот факт нашел подтверждение для почв с повышенной кислотностью.
