Верный патриот своей Родины, горячий защитник национальной самостоятельности русской науки, Тимирязев до глубины души возмущен приемом Страхова, рассчитанным «на внешний эффект, на уверенность, что, в глазах читателя, доморощенный ученый должен всегда стоять руки по швам перед немецким авторитетом».
Сам Тимирязев никогда не пренебрегал достижениями иностранной науки, но в то же время он никогда не относился к ней слепо, без всякого критического анализа. Даже самые передовые теории в естествознании, какой была тогда, например, эволюционная теория Дарвина, не воспринимаются им как непререкаемая истина в последней инстанции. Тимирязев признает убедительными не слова, не мнения, а только факты и логические доводы. Когда в Европе началось повальное увлечение мендельянством, Тимирязев первым из биологов всего мира объявил ему беспощадную борьбу. В борьбе Тимирязева и других передовых русских ученых против формальной генетики с особой силой проявился самостоятельный и независимый от Европы характер развития нашей биологической науки. Конечно, и :з России были сторонники реакционного менделизма-морганизма, как, например, Коржинский, Филиппченко, Кольцов, усердно повторявшие зады западной буржуазной науки. Тимирязев, чтобы сокрушить этих «внутренних врагов», прежде всего разоблачал «первоисточник» распространения менделизма — английских и немецких биологов-реакционеров. Доказав несостоятельность «учения» Бэтсона и К0, Тимирязев не без иронии спрашивает: «Что скажут на это наши русские их поклонники?».
Точно так же Тимирязев решительно выступил против занесенного к нам с Запада мальтузианства. Он разоблачил домыслы о близкой гибели человечества, высказанные английскими учеными лордом Кельвином (У. Томсон) и Круксом.
Самостоятельность и независимость научной мысли Тимирязева проявились уже в первый период его работы. Так, еще в отчетах о первой заграничной командировке в 1868 г. Тимирязев подверг неумолимой критике весьма уважаемых им ученых, в лабораториях которых он занимался, — Гельмгольца, Бунзена и др., считавших, что разложение углекислоты в зеленом листе растения идет наиболее интенсивно в синих, фиолетовых и ультрафиолетовых участках спектра, по аналогии с действием их на фотопластинки. Здесь же он критикует и утверждение Дрэпера, что наиболее интенсивно фотосинтез протекает в желтых лучах. На протяжении всей жизни он вел острую и напряженную борьбу с представителями идеалистических направлений в немецком естествознании и с их русскими последователями. Таковы, например, различные «школы» немецких виталистов и антидарвинистов — Вирхова, Менделя, Вейсмана, Паули, Дриша, Рейнке, Франсе, Сакса, Пфеффера и др. В последние годы жизни он ожесточенно боролся также и с реакционными идеями растленной английской и французской буржуазной науки, представленной Бэтсоном, Бергсоном, Донкастером, Пеннетом, Лоджем и др.
Тимирязев неустанно разоблачал тех иностранных ученых, которые бессовестно посягали на приоритет русской науки в той или иной области. Он восстанавливает приоритет Мусина-Пушкина в открытии разложения фосфором угольного ангидрида, приоритет Бутлерова в синтезе сахаристых веществ, приоритет Баха, Палладина, Костычева в изучении дыхания, приоритет Чистякова в открытии кариокинеза и т. д.
Особенно упорную борьбу Тимирязеву пришлось нести с немецкой школой физиологии растений, возглавляемой Саксом и Пфеффером. Находясь в 1869 г. в Германии, Тимирязев изучал в лаборатории Бунзена действие различных лучей спектра в процессе фотосинтеза и напечатал в «Botanische Zeitung» краткое предварительное сообщение об этом исследовании. Вначале немецкая критика обошла эту статью молчанием, но в то же время, как пишет Тимирязев, эта статья «послужила сигналом к пробуждению оживленной деятельности немецких ученых на целых десять лет».
В 1871 г. ученик Сакса, Пфеффер, обрушился на Тимирязева с обвинением в грубом невежестве и даже подделке цифр. «Тон этих нападок, — писал Тимирязев, — был таков, что на них мог быть только один ответ — презрительное молчание. К тому же и причина этого озлобления была слишком понятна: доктор Пфеффер сполна воспользовался моими приемами исследования и для того старался выставить меня таким невеждой, у которого он, очевидно, ничего не мог заимствовать». Дело не ограничилось тем, что Пфеффер «заимствовал» у Тимирязева методику его работ. Немецкие ученые приписали своему соотечественнику Ломмелю и мысль, что разложение углекислого газа должно рассматриваться как функция относительной энергии данного луча и степени его поглощения хлорофиллом. Тимирязев доказал, что первая половина этого вывода принадлежит ему, а вторая высказана еще ранее французами — Жаменом и Э. Беккерелем.
Тимирязев, как мы знаем, дал блестящее экспериментальное доказательство того, что наиболее интенсивно фотосинтез протекает в красных лучах, больше всего поглощаемых хло рофиллом. Немцы пытались присвоить и это важнейшее открытие, приписав его Н. И. К. Мюллеру. На эту новую наглую выходку Тимирязев отвечал: «Мюллер не доставил этого прямого доказательства о связи между поглощением света листом и совершающимся в нем химическим процессом, да и не мог сделать этого, так как не располагал единственным средством избежать ошибки Дрэпера». Однако цепь научных хищений со стороны зарубежных ученых на этом не кончается. Пфеффер, долгое время отвергавший выводы Тимирязева о роли красных лучей в процессе фотосинтеза, когда эти выводы были подтверждены Энгельманом и Рейнке, приписал последним научное открытие Тимирязева. Тому же Энгельману приписывалось в немецкой литературе изобретение мнкроспектроскопа, хотя он дал его описание лишь в 1884 г., а Тимирязев сконструировал такой прибор еще в 1871 г., доложив о нем в 1874 г. на Международном съезде ботаников.
Немецкие авторы точно так же без всякого на то основания приписывали честь первого микроанализа газов своим соотечественникам, в частности Августу Крону, который в 1907 г., т. е. через 30 лет после Тимирязева, опубликовал метод газового микроанализа с помощью прибора, весьма сходного с микроэвдиометром Тимирязева (конечно, без всякой ссылки на него). Выражая свое возмущение подобными фактами, Тимирязев писал, что предложенные им методы газового микроанализа вошли в общее употребление, но приписываются различным немецким ботаникам, несмотря на то, что они применяли их через двадцать, тридцать лет позже него. Аналогичный случаи произошел с прибором для изучения кривой поглощения света жидкостями (получения их спектрограмм). Тимирязев предложил его еще в 1868 г., а немецкий лвтор Кайзер в своем обширном трактате по спектроскопии приписывает изобретение прибора Бэми и Дему, давшим его описание только в 1904 г. Известно далее, что Бонье и Пфеффер приписывали себе демонстрацию явления фотосинтеза при электрическом свете, хотя впервые в мире это было сделано Тимирязевым. Тимирязев разоблачил ложь немецкого ботаника Габерланда, утверждавшего, будто он первый установил, что растение для покрытия своих потребностей в пище может довольствоваться гораздо менее значительным испарением воды. Это открытие также было сделано Тимирязевым раньше Габерланда. Так, шаг за шагом Тимирязев уличает реакционных немецких ученых в научной недобросовестности, в попытке присвоить себе заслуги, принадлежащие на самом деле русской науке.
Тимирязев при этом выступал в защиту своего приоритета из тех же самых побуждений, как и его учитель Менделеев, который писал, что, борясь за свой приоритет, он делает это «не ради славы своего, а ради славы русского имени».
Приоритет русской науки Тимирязеву приходилось отстаивать от посягательств не только си стороны немцев, но и со стороны англичан. Президент Лондонского королевского общества Горас Браун в 1899 г. заявил, будто роль хлорофилла как сенсибилизатора была открыта англичанином Абнеем, а не Тимирязевым. В своем письме Брауну Тимирязев разоблачил это лживое утверждение президента.
