Новое, отвоевывая себе место в условиях общества, разделенного на антагонистические классы, всегда вынуждено вступать в смертельную схватку со старым, отживающим, но оно неизбежно выходит из этой борьбы победителем. В противоположность предсказанию мракобеса Бергсона, что «прошлое загрызет будущее и оттого растолстеет», Тимирязев пишет: «... Наука, действительность, история учат противному: просветы настоящего, разгоняя мрак прошлого, подготовляют более светлое будущее». Тимирязев твердо верит в победу прогрессивных сил над силами реакции. «Тем, кто прямо заинтересован в ... попятном движении, — говорит Тимирязев, — оно, конечно, внушает розовые надежды; многих из тех, кому дороги давшиеся ценою таких трудов умственные завоевания века, оно наводит на мрачные мысли; но те, кто в состоянии хладнокровно оценить значение этих приобретений, конечно, не страшатся за их участь и видят в этой реакции обычное явление — попытку напрячь последние силы в надежде оказать сопротивление неотразимому историческому прогрессу мысли, — сопротивление, могущее затормозить на время, но, конечно, не задержать ее поступательное движение».
Реакция вынуждена прибегать в борьбе против подлинной науки к всевозможным уловкам. Она кричит о наступившем якобы банкротстве науки, о невозможности дальнейшего научного познания природы, о необходимости возврата к средневековой схоластике и теологии. Тимирязев усматривает в этом прием, рассчитанный «на то, чтобы поселить смуту среди преобладающей всегда массы колеблющихся умов и пополнить ими ряды воинствующей реакции». Он говорит, что только на умственно расшатанной почве мог рассчитывать на успех этот союз поборников мрака и защитников насилия. Тимирязев сравнивает эту попытку реакционеров с известным приемом садоводов, применяемым для подчинения человеку данной растительной формы, для изменения ее в желаемом направлении. Для этого считают достаточным «сбить организм с толку», чтобы он обезумел, стал метаться, изменяться во всех направлениях, и уже из этого неустойчивого материала они лепят, что угодно. «Такова тактика и всех, кто задался целью осуществить умственную реставрацию, возвращение к тому, что, казалось, навсегда осталось позади, во мраке средневековья. Мистицизм, оккультизм с их новейшим переодеванием в теософию (или в самоновейшую — антропософию), вера, подогреваемая театральными чудесами, — все вплоть до Валаамовой ослицы (т. е. лошади сверхчеловека), все это только средства pour faire affoler (сбить организм с толку. — Г. П.)». Такой же попыткой расшатать уверенность трудящихся в разуме, в непреложных законах развития природы и общества являются современные формы идеализма и мистики, — экзистенциализм, интуитивизм, холизм и прочие разновидности философии маразма и разложения отживающей свой век буржуазии.
Тимирязев дает резкую отповедь реакционным решениям международного конгресса философов о «равноправии» науки и веры, он бичует физика-идеалиста Лоджа, требующего «оккультизм» признать наукой. «Кому нужно это смешение науки с „оккультизмом", как не тем, кому необходим подъем всего темного, возврат ко всем диким суевериям средневековья! Старое юридическое правило гласит: is fecit cui prodest — тот сделал, кому это полезно, а кому нужен мрак, как не тем, кто на мраке основывает всю свою силу? Оглянитесь на то, что творится в Испании; неужели у людей так коротка память, что они забыли совершенное на глазах всего мира злодейское убийство Ферреро? А что творится в Бельгии? А Франция, на грустном опыте вспоминающая завет Гамбеты: le clericalisme — voila l'ennemi (клерикализм — вот враг)! И эта недавняя угроза Инсбрукских клерикалов, что они поведут темных крестьян на штурм университета. Да и в самой Англии представители „высокой" церкви, по всей линии пытающиеся возобновить внешние стороны давно покинутого католического культа».
Тимирязев вскрывает социальные корни многих проявлений реакции в науке. Так, например, главную причину отрицательного отношения современников Ламарка к его теории Тимирязев справедливо усматривает в том, что она шла в разрез с торжествовавшей в то время по всей линии реакцией.
Мы уже видели, что возникновение и распространение вейсманизма Тимирязев точно так же объясняет усилением политической реакции, загниванием буржуазного строя и вызванным им стремлением опровергнуть дарвинизм для восстановления религиозной догмы о сотворении мира богом.
По глубокому убеждению Тимирязева в обществе, где все материальные богатства и вся государственная машина находятся в руках кучки эксплуататоров, не может быть и речи о свободе культуры и науки. Господствующие эксплуататорские классы пускают все находящиеся в их руках политические и экономические рычаги, чтобы заставить ученых говорить и делать то, что им нужно.
Ученые в условиях капиталистического общества вынуждены для проведения своей научной работы становиться в прямую материальную зависимость от представителей эксплуататорских классов, искать себе меценатов. А если меценаты дают деньги на научные учреждения, то они насаждают там своих людей и водворяют угодный им порядок. Так было с организованным в 1912 г. по инициативе Тимирязева добровольным Леденцовским обществом для устройства «убежища свободной науки». Очень скоро оно превратилось в убежище лишь для небольшой кучки буржуазных ученых, особенно усердствовавших в своем лакействе перед буржуазией. Так угасла у Тимирязева последняя надежда на возможность организации уголка свободной науки в условиях капитализма.
Статья «Наука и свобода», в которой Тимирязев вскрывает грязную кухню, устроенную вокруг добровольного Леденцовского общества, была написана им 24 февраля 1917 г., т. е. как раз в канун Февральской революции. Но опубликована она была лишь после Великой Октябрьской социалистической революции. Объясняя, почему он все же решил напечатать свою статью, хотя и с таким опозданием, Тимирязев пишет, что это было необходимо для того, чтобы «наглядно обнаружить образ мыслей кружка профессоров, опирающихся на благоволящих им представителей капитала и располагающих поддержкой либеральной профессорской газеты, следовательно, дающей нам наглядное представление о том, что в последние дни царско-капиталистической России представляла из себя наука, величавшая себя „общественной" и „свободной"».
Тимирязев указывает и на такое широко применяемое при капитализме средство подчинения науки господствующим классам, как прямой политический нажим на ученых, запугивание и репрессии по отношению к неугодным и всяческая поддержка тех, кто послушно выполняет волю помещичье-буржуазного государства. Тимирязев пишет, что в буржуазном обществе господствующие классы добиваются «умственного и нравственного растления целых поколений ученых, стремящихся угадать, к каким выводам должна приходить их свободная наука для того, чтобы оказаться в согласии с воззрениями ее бюрократических оценщиков». Он показывает, как карательные меры правительства развивают «усиленное предложение тех качеств, на которые предъявляется спрос всемогущими бюрократическими охранителями науки».
Вскрытие Тимирязевым причин нравственного растления целых поколений буржуазных ученых бьет не в бровь, а в глаз тем продажным слугам капитала, которые и в настоящее время, прикрываясь флером «объективизма» и «свободы науки», развивают свои абсурдные идеалистические теории в угоду англо-американским империалистам.
Борясь за науку, Тимирязев сталкивается с тем, что тормозит ее дальнейшее развитие, прежде всего с реакцией в самой науке, а затем и с порождающей ее общей политической реакцией, с клерикализмом. Тимирязев приходит к выводу, что наука, действительная наука, в свою очередь может быть сильнейшим оружием в борьбе с реакцией во всех областях общественной жизни. В 1904 г. в предисловии ко второму изданию сборника своих статей под заголовком «Насущные задачи современного естествознания» Тимирязев, поясняя смысл и значение этого заголовка, писал: «Одною из наиболее выдающихся особенностей переживаемого момента являются течения мысли с явно выраженным реакционным направлением. Борьба со всеми проявлениями этой реакции — вот самая общая, самая насущная задача естествознания — отзвук о ней слышен почти на каждой странице этой книги». Так, борясь за развитие подлинной науки, Тимирязев решительно выступает против реакции в ней. Это приводит его к осознанию прямой связи реакции в науке с общеполитической реакцией в стране, к борьбе против всех реакционных сил царской России.
Большую роль в развитии политических убеждений, в росте революционного сознания Тимирязева играет его опыт не только научной, но и преподавательской деятельности, его активное участие в общественной жизни учебных заведений, в которых он работал.
Когда в 70-х годах на сугубо реакционный курс правительства студенчество ответило массовыми волнениями, Тимирязев горячо вступился за интересы учащихся, требуя свободы науки. В 1876 г. студенты Петровской академии подали письменный протест против полицейского режима академической администрации. Инициаторы протеста, в том числе ставший впоследствии известным писателем В. Г. Короленко, были арестованы. На Совете Академии стоял вопрос о «забастовщиках», и князь Ливен, товарищ министра просвещения, требовал их исключения. Тимирязев, единственный из всех членов Совета, выступил в защиту студентов. Впоследствии В. Г. Короленко в своем письме к Тимирязеву писал о беспредельной любви и уважении, с которыми относились к нему студенты: «Мне в моей жизни так часто хотелось сказать Вам, как мы, Ваши питомцы, любили и уважали Вас в то время, когда Вы с нами спорили, и тогда, когда учили нас ценить разум, как святыню. И тогда, наконец, когда Вы пришли к нам, троим арестованным Вашим студентам, а после до нас доносился из комнаты, где заседал Совет с Ливеном, Ваш звонкий, независимый и честный голос. Мы не знали, что Вы тогда говорили, но зналн, что то лучшее, к чему нас влекло тогда неопределенно и смутно, звучит и в Вашей душе в иной, более зрелой форме».
Этот случай прямой защиты Тимирязевым передовой студенческой молодежи является далеко не единственным. В 1880 г. он выступил против решения 10 остальных членов Совета Академии об исключении четырех студентов за их политические убеждения. В 1887 г. он, вместе с проф. Столетовым и другими профессорами, предупредил массовые убийства студентов полицией. В 1889 г. Тимирязев принял и непосредственное участие в студенческой забастовке, устроенной в память Н. Г. Чернышевского. Взбешенная подобным беспрецедентным случаем личного участия профессора в студенческих волнениях, администрация университета объявила Тимирязеву выговор в присутствии студентов. Наглое поведение администрации по отношению к любимому профессору вызвало у студентов бурю протеста.
Так постепенно росли и крепли тесные связи Тимирязева с революционно настроенной молодежью. Борясь за свободу науки для своих питомцев, он резко столкнулся со всей деспотической системой царского строя. Когда Тимирязев в числе других профессоров (И. М. Сеченов, А. Г. Столетов, М. А. Мензбир и др.) выступил в защиту арестованных и высланных студентов, министр просвещения в январе 1895 г. поставил ему на вид и вынес «порицание образу действия» как защитнику «бунтарей». В феврале 1895 г. министр просвещения дает отрицательный ответ на ходатайство университета о присвоении Тимирязеву звания заслуженного профессора. Этот отказ, как следует из обнаруженных в настоящее время архивных документов, был далеко не случайным. Еще в 1894 г. Тимирязев попадает под «недреманное око» тайной полиции. На него заводится специальное дело в Особом отделе департамента полиции и в отделении по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве (т. е. в «охранке», как называли ее обычно в народе). Как показывают документы, сохранившиеся в Центральном государственном историческом архиве, слежка тайной полиции за Тимирязевым не прекращалась до самой революции. Из этих же документов с очевидностью следует, что Тимирязев находился в постоянном контакте со студенческими подпольными организациями. Одним из первых документов, подшитых к личному делу Тимирязева в московской «охранке», является донесение департамента полиции от 25 ноября 1895 г. Это донесение гласит:
«В феврале 1894 г. начальник отделения по охранению общественной безопасности и спокойствия в С. Петербурге уведомил Д-т, что 8 того же февраля в одной из кухмистерских по Разъездной ул. была устроена студентами С. Петербургского университета холодная закуска с чаем, при чем взималась плата по 1 р. с посетителя. На вечеринке этой присутствовало до 500 человек, в том числе литераторы, студенты других высших учебных заведений и профессора, между коими находился профессор Московского университета Тимирязев. На вечере этом производился сбор в пользу Об-ва для помощи политическим ссыльным и заключенным и для устройства народных библиотек».
В справке Особого отдела департамента полиции, составленной в 1901 г., об указанной в приведенном донесении
«вечеринке» сообщается еще, что на ней «произносились речи в противоправительственном духе».
В этой справке не осталось без внимания и участие Тимирязева в подписании поданной на «высочайшее имя» в декабре 1894 г. петиции об облегчении участи высланных из Москвы студентов. Здесь же приводится выписка из перехваченного полицией письма студента Московского университета, где говорится о мужественном поведении Тимирязева в связи с возвращением в университет профессорской петиции об изменении университетского устава, посланной на имя Московского генерал-губернатора. «В январе 1895 года, — говорится в справке, — студент Московского университета Шатерников сообщал Переплетчиковой в Париж: „Хотя петиция профессорская и была принята великим князем, но в конце концов оказалось, что вся она есть не что иное, как потрясение основ (т. е. признана за таковую). И на ректорском собрании профессорам петиционерам пришлось подписать бумагу, идущую в разрез с петицией. Из петиционеров не подписал эту бумагу один только Тимирязев, не бывший на этом собрании. Боятся, не принудили бы его подать в отставку».
