(1) Лектор, берущий на себя ответственную обязанность — эанять в течение часа или двух внимание хотя бы самой снисходительной аудитории, прежде всего бывает озабочен выбором для своей беседы предмета, который представлял бы, по возможности, живой современный интерес. Этот выбор становится ещё более затруднительным, когда приходится ограничиваться тесными пределами одной специальной науки. По несчастию, — с своей узко-эгоистической точки зрения лектора, я чуть было не сказал по счастию, — по несчастию, существуют вопросы, которые всегда возбуждают живой интерес, на которые не существует моды. Таков вопрос о насущном хлебе.
Несколько лет тому навад с этого же места по поводу грозного народного бедствия мне приходилось напоминать о том, что одним из главных предметов изучения и забот человека
-------------------------
1. Лекция, читанная в Историческом музее, в Москве, 15 марта 1897 г.
-------------------------
должно быть растение (1). Теперь та же мысль невольно представляется уму в ещё более настоятельной форме. В эту минуту, после ряда благодатных в метеорологическом отношении годов, возникает вопрос уже не об остром, временном, а о хроническом недуге нашего земледелия или, вернее, земледельца. Из-за технического вопроса — значения низких цен на хлеб — выступает целый ряд более глубоких и жгучих вопросов: что такое ваш крестьянин-земледелец, производитель или только потребитель хлеба? Покупает ли он хлеб или не покупает, продаёт или не продаёт? И если продаёт, то от избытка ли, а если не продаёт, то чем же возмещает свой, хотя бы до невозможности скромный бюджет и свою менее скромную долю участия в постоянно растущем бюджете страны. И не продаёт ли он, наконец, по дешёвой цене, покупая по дорогой? Вот ряд вопросов и недоумений, с головокружительной стремительностью пробегающих в уме. И в то же время всякий смутно сознаёт, что должен разобраться в них, так как они касаются самых коренных основ общественного благосостояния, общественной нравственности.
Пока была верна поговорка: «цены бог строит», т. е. скудность или обилие продукта, или, другими словами, естественные законы производства определяли ему цену, натуралист ещё мог разобраться в этом вопросе. Но когда к ним стала примешиваться произвольная деятельность человека, мудрость государственных людей, в международных отношениях выражающаяся в том, чтобы как-нибудь повредить соседу, а во внутренней экономической политике — в покровительстве одной части населения, хотя бы к явному ущербу остальной, натуралисту, изучающему только неизменные законы природы, тут делать нечего. По счастью, обе спорящие в настоящую минуту стороны согласны в одном положении, в том, что урожай лучше недорода.
Как только произнесено это слово урожай, натуралист начинает чувствовать почву под ногами, так как его задача
-----------------------------
1. См. лекцию: «Борьба растения с эасухой». [В настоящем томе, стр. 87. Ред.]
-----------------------------
к тому и сводится, чтобы определить условия урожая, причину недорода и средства борьбы с этой невзгодой. Так, по крайней мере, смотрят на свою вадачу лучшие представители науки Запада. «Наука бессильна повлиять на цены, — говорит Дегерен,— она может только научить нас поднять урожай; этим ограничивается её роль». Ту же мысль развивал он недавно в разговоре со мной. Подтрунивая над запретительными пошлинами, в которых французские аграрии ищут спасения в борьбе с падением цен, он справедливо заметил: «Трудно человеку брать на себя роль земного провидения», и закончил остроумною шуткой: «ces messieurs pretendent, que nous avons trop de pain. Eh bien nous allons manger des dindes». («Если у нас лишние хлеба, будем есть индеек».) Едва ли состояние нашего земледелия подаёт повод к таким оптимистическим шуткам (1). Едва ли у нас низкие цены на хлеб будут иметь своим последствием появление индейки на столе нашего крестьянина. Возвышение урожая и превращение его в наиболее ценный продукт — вот, следовательно, совет, который подаёт западная наука своему земледельцу. И на первом плане возвышение урожая.
Но что же нужно для обеспечения урожая? Прежде всего, конечно, знакомство с потребностями растения и уменье им удовлетворить, а ватем уже — изыскание наиболее выгодных условий разрешения этой задачи при помощи средств, имеющихся под рукою. Наука может снабдить только первыми знаниями; вторая половина задачи всегда была делом личной находчивости, особого практического чутья. Но какого же рода эти научные сведения; чем отличается современное рациональное земледелие от того чисто эмпирического искусства, каким оно было ещё так недавно? Чем отмечены научные успехи ва этот последний век, отразившиеся на земледелии, совершенно изменившие его характер, превратившие его из бес-
----------------------------
1. А между тем у меня на столе лежит брошюра одного моего коллеги no Societe nationale d'agriculture, известного практика, получившего премию за свои высокие урожаи и серьёвно доказывающего прибыльность откармливания скота пшеницей.
----------------------------
связного собрания рецептов и слепого подражания успешным примерам в более или менее сознательную разумную деятельность? Конечно, возникновением двух отраслей знания: агрономической химии и физиологии растений. Недаром величайший из теоретических и практических авторитетов 8а истекший век Бусоенго поставил в заголовке собрания своих сочинений эти три слова: Agronomie, chimie agronomique, physiologic(«Агрономия, агрономическая химия, физиология»). Такова в действительности их логическая последовательность: агрономия ставит вопросы; агрономическая химия даёт средства для их научного разрешения; физиология растений, исследуя их на живом объекте деятельности агронома, даёт окончательный ответ на запросы практики. Успехи агрономической химии, появление новых методов расширяют область науки, но только проверка непосредственно на растении сообщает полную достоверность её объяснениям и выводам. Земледелие стало тем, что оно есть, только благодаря агрономической химии, и физиологии растений; это очевидно a priori (вперёд, сама собою) и доказывается всей историей. И не странно ли, что у нас, именно с той поры, как стали особенно много говорить о подъёме научного земледелия, эти две его научные основы исчезли как самостоятельные предметы преподавания в наших высших земледельческих школах (1).
Будущий историк развития у нас научного земледелия, конечно, затруднится объяснить себе эту непонятную аномалию.
Не подлежит сомнению, что растение составляет центральный предмет деятельности земледельца, а отсюда следует, что и вое его внания должны быть приурочены к этому пред-
------------------------------
1. Один из них — агрономическая химия — совершенно уничтожен, а другой — физиология растений — идёт как-то на буксире бактериологии, т. е. целое является придатком своей части. По слухам, проникшим уже в печать, и из нового сельскохозяйственного института в Киеве предполагается изгнать эту основу современного научного земледелия — агрономическую химию; какая участь постигнет физиологию растений, мне точно неизвестно. [Примечание 1897 г. Ред.]
-------------------------------
мету. В последнее время много говорится и пишется о значении сельскохозяйственной метеорологии и в особенности почвоведения, но все эти внания интересуют земледельца лишь настолько, насколько они касаются растений (1). Климатические условия представляют интерес лишь тогда, когда нам рядом с ними известны требования, предъявляемые им растением; без этих последних сведений бесконечные вереницы цифр метеорологических дневников останутся только бесплодным баластом. Знание свойств почвы получает смысл лишь о того момента, когда нам становится понятным их значение для растения, и притом не эмпирически, а сознательно (2). Микроскопические организмы почвы играют роль в глазах земледельца лишь настолько, насколько их деятельность причиняет пользу или вред культурному растению. Следовательно, культурное растение и предъявляемое им требование — вот коренная научная вадача земледелия; всё остальное важно лишь настолько, насколько имеет отношение к ней; это следует иметь прежде всего в виду при оценке значения той или иной отрасли естествознания для земледелия.
Где же и как разрешается эта задача? Всего естественнее ответить: конечно, там, где протекает жизнь этого растения, т. е. в поле. Но долголетний научный опыт отвечает: нет, не в поле, а в особенной для того приспособленной физиологической лаборатории, на так называемой опытной станции физиологического типа. Десятки лет отстаивал я у нас эту мысль; насколько мог, пытался приводить её в исполнение и потому с удовольствием могу указать на успехи, которые она
------------------------------
1. Само собою понятно, за исключением патологической бактериологии в применении к ветеринарии и т. д.
2. Могу привести в качестве иллюстрации следующий случай. Один юный почвовед, увидав на опытной станции на Нижегородской выставке водные культуры, был поражён их противоречием с одним из положений почвоведения, по которым почва с содержанием воды свыше известного предела считается непригодною для культуры, — а тут выводят растения прямо-таки в воде! Очевидно, недостаточно знать, что избыток воды в почве вреден, нужно ещё понимать, почему именно, а этому учит физиология растений, а не почвоведение.
------------------------------
делает в последнее время. Сошлюсь на свидетельство киевского профессора Богданова, подводящего итоги впечатлениям, вынесенным им из прошлогодней поездки по германским опытным станциям в статье: «Во что превращаются опытные поля».
«В близком будущем, — так заканчивает он свою статью,— обширные опытные поля при решении вопросов земледельческой культуры уступят своб место опытным станциям, широко пользующимся методом выращивания растений в сосудах» (1).
Такие-то опытные станции физиологического типа были мною устроены в 1872 г. в Петровской академии, в 1890 — в Московском университете, и, наконец, образцовая подобная станция была мною организована по поручению министерства земледелия и государственных имуществ на прошлой выставке в Нижнем Новгороде (2). Опыты, произведённые на этой станции, доставят нам наглядный материал для дальнейшего изложения, тем более интересный, что все они производились на глазах тысяч зрителей.
Но к чему же сводится задача изучения культурного растения в зависимости от нормальных условий его существования (3)? Условия эти всего удобнее приурочить к четырём факторам, пожалуй, соответствующим четырём стихиям древних: земле, воде, воздуху и огню. Растение и почва, растение и влага, растение и воздух, растение и солнце — вот эти четыре порядка явлений; о ними приходится считаться земледельцу; во всяком случае, ему необходимо понимать их относительную роль.
------------------------------
1. См. «Хозяин», 1897 г., 12 января.
2. Ещё в 1885 г. мною был составлен подробный проект такой станции для Москвы, и если бы я нашёл поддержку там, где имел полное основание её ожидать, Москва давно обладала бы подобным образцовым учреждением, где летом производились бы исследования, а зимой читались бы публичные курсы научного земледелия, о пользе которых в последнее время так много говорится. См. статью: «Полвека опытных станций». [В настоящем томе — стр. 205. Ред.]
3. Этим мы ограничиваем свою задачу, исключая из неё патологию растений.
------------------------------
