(1) Мм. гг.!
Молитехнический музей, приглашая вас на ежегодное празднование дня своего открытия, в обзоре своей годичной деятельности, в сообщениях, обставленных богатыми новыми приобретениями, — представляет вам отчёт в том, что им уже сделано, в тех успехах, которых ему удалось достигнуть.
На мою долю выпадает сегодня задача совершенно иного рода; мне приходится говорить о том, что мы ещё намерены или, выражаясь осторожнее, что мы желали бы осуществить. Председатель едва только начавшего своё существование ботанического отделения общества, директор ещё не существующего ботанического отдела музея, о чём же я могу говорить, как не о планах и проектах, предположениях и надеждах.
----------------------------
1. Речь, читанная на годичном заседании Политехнического мувея в 1885 г.
----------------------------
Мне кажется, однако, что изложение намеченных музеем целей и задач полезно, даже необходимо уже потому, что от степени сочувствия, которое они встретят в образованном обществе, от распространения убеждений в их полезности зависит их успех, самая возможность их осуществления.
В комитете музея неоднократно высказывалась мысль о пользе и своевременности основания отдела прикладной ботаники. Но какое же из приложений ботаники заслуживает большего внимания, как не приложение её к земледелию, как не приложение основных законов растительной жизни к тем явлениям, с которыми приходится считаться сельскому хозяину в его практике. Физиология растений — именно та отрасль ботаники, прикладное, практическое значение которой растёт, можно сказать, с каждым днём. Полагаю, почти излишне повторять здесь сравнение между медициной и физиологией животных, с одной стороны, и земледелием и физиологией растения — с другой, — сравнение это уже стало ходячей истиной. Как медик может себе дать отчёт в своей деятельности только благодаря исследованиям физиолога, так точно и земледелец может осмыслить свою деятельность только благодаря исследованиям ботаника.
Но что представил бы нам отдел физиологии растений, если бы таковой когда-либо возник эдесь, при музее? Очевидно, это была бы только коллекция инструментов и приборов, употребляемых при физиологических исследованиях, пояснённая, пожалуй, ещё рисунками и чертежами. Подобные коллекции всегда представлялись мне чем-то в высшей степени бесполезным и непроизводительным. Как мало пользы, с одной стороны, в беглом обзоре таких коллекций, хранящихся за стеклом витрин, а с другой стороны — какое производительное назначение они могли бы получить в руках исследователей, так часто в них нуждающихся. Для того чтобы оживить эту коллекцию, сделать её более назидательной для обыкновенного посетителя, её нужно показать ему в действии; для того чтобы этот капитал не лежал мёртвым, его нужно пустить в оборот, чтобы он приносил процент — нравственный, конечно, в форме обогащения науки новыми приобретениями, новыми опытными исследованиями. А для этого коллекции эти должны разместиться в особо приспособленном помещении, имеющем характер лаборатории. Это ещё не все. Физиологический опыт требует не одних только инструментов и приборов; для него необходим живой материал с поля, с гряды или из теплицы. Таким образом, ботанический отдел музея тогда только будет наиболее поучительным и полезным, когда это будет не обычная музейная коллекция, а коллекция, помещённая в обстановке лаборатории и снабжённая теплицей и участком земли. Но тогда это будет именно то, что, за неимением более удачного выражения, принято называть опытной станцией.
Первая мысль об организации при музее опытной станции принадлежит, если не ошибаюсь, нашему глубокоуважаемому председателю, Дмитрию Алексеевичу Наумову. Я мог только отнестись к этой мысли с полным сочувствием и предложить своё посильное содействие к её осуществлению. По счастью, наш музей находится в исключительно благоприятных условиях. Благодаря данной ему возможности воспользоваться частью Кремлёвского сада, он мог бы осуществить свой отдел прикладной ботаники именно в форме такой опытной станции.
Но посмотрим, что такое представляют собою эти опытные станции, где и как они возникли и к которому из различных их типов должна примкнуть предлагаемая станция в Александровском саду.
Немецкие учёные, нередко считающие науку чуть не своей монополией, ведут летоисчисление опытных станций с основания первой немецкой станции в Меккерне в 1852 г., и потому в 1877 г. праздновали первое их двадцатипятилетие. Не подлежит сомнению, что с перенесением на немецкую почву дело опытных станций развилось и получило более систематическую организацию, но возникло оно гораздо ранее и не в Германии. В 1834 г. молодой французский химик Жан-Батист Буссенго женился на m-lle Лебель и получил в приданое часть богатого эльзасского имения Бехельброн. В том же 1834 г., в Англии, другой молодой человек Джон Бенет Лооз (Lawes) достиг совершеннолетия и вступил во владение большим родовым имением Ротгамстед, недалеко от Лондона. Эти два так странно совпавшие факта, можно сказать чисто интимно-семейного свойства, имели важное влияние на успехи нашей науки. Никогда, быть может, земельная собственность не попадала в более достойные руки: оба молодые человека, очевидно, были проникнуты той же идеей, что эта земля не только доставляла им возможность эксплоатировать чужой труд в свою пользу, но как бы налагала на них нравственную обязанность приложить к ней свой труд на пользу общую, на пользу науки. В Бехельброне и Ротгамстеде возникли первые «лаборатории на ферме». Ни Буссенго, ни Лооз не подозревали о существовании один другого и только через много лет сошлись на поприще общих научных исследований, главным образом, в качестве соперников и в известном смысле победителей более талантливого, но зато и более одностороннего, увлекавшегося Либиха. Когда устроились эти лаборатории, когда приступили к своим исследованиям их владельцы? Определить это с полною достоверностью, как и начало всякого дела, довольно трудно, но, судя по тому, что уже в 1836 г. стали появляться их труды, должно заключить, что они не теряли времени, и потому начало организации этих первых опытных станций с полным правом должно отнести к 1835 г., т. е. ровно за полвека до настоящего времени. К началу сороковых годов Ротгамстедская станция была уже вполне организована, и труды её вскоре успели приобресть такую популярность между английскими сельскими хозяевами, что в 1853 г. по общественной подписке была построена в Ротгамстеде и подарена Лоову новая каменная лаборатория, действующая и до сих пор. Первая же немецкая станция, как мы видели, возникла в 1852 г., зато вслед за ней стали быстро возникать другие, так что к 25-летнему юбилею их насчитывали уже 74.
Но едва ли упомянутые первые центры этого движения уступают своим молодым соперникам в широте задач, а что касается Ротгамстеда, то и в роскоши их осуществления. Значение Буссенго для научной агрономии не без основания уподобляют, до некоторой степени, значению Лавуазье для химии вообще. Вместо полуэмпирических, полуаприорных представлений о питании растений, из которых исходил Тэер, представлений, уже и тогда шедших вразрез с фактами, приобретёнными наукой, Буссенго поставил строго научную задачу: при помощи весов учесть баланс вещества для каждого агрономического процесса, составить уравнение, в котором, с одной стороны, находились бы вещества, доставляемые растению, а с другой — продукты, получаемые как результат растительного процесса (1). Нигде, быть может, не выступает с большею очевидностью тождество целей и средств научной агрономии и физиологии растений, как в этой полувековой научной деятельности Буссенго. На заголовке семи томов своих исследований он должен был поставить слова «Agronomie, chimie agricole et physiologie» (2), и, действительно, трудно сказать, к которой из смежных областей этих трёх отраслей знания может быть с большим правом отнесена его деятельность.
Те же широкие задачи в течение более чем сорока лет преследуются на полях и в лаборатории Ротгамстеда. Нет возможности в кратком сообщении представить даже беглый перечень того, что сделано на этой станции: пять больших томов далеко не вмещают всего уже приобретённого там фактического материала; во французской (Ронна) и позднее в немецкой (Беренд) агрономической литературе появились даже специальные сочинения, посвященные описанию Ротгамстеда и произведённых там опытов. Для того чтобы дать понятие о том, как обставлены эти опыты, стоит только произнести звучащую чем-то баснословным для нашего непривычного слуха цифру — 1 500 000 рублей, которые вместе с необходимым участком земли получит, по завещанию Лооза, после его смерти Ротгамстедская станция. Учреждение, обладающее землями и полуторамиллионным капиталом, — можно подумать, что идёт речь о средневековом монастыре или о современной фабрике, а не о скромной лаборатории, посвященной бескорыстному служению науке!
Такова старшая из станций, но и меньшие стараются от неё не отставать. Едва ли не самой младшей можно считать не вполне ещё оконченную станцию (Station de chimie vegetale) в Медоне, близ Парижа, которую правительство Французской республики поспешило устроить для знаменитого химика Бертло, как только он обнаружил желание заняться
--------------------------------
1. Dumas, «Rapport a l'Academie des Sciences», 1839. (Дюма, «Отчёт Академии наук», 1839).
2. Земледелие, агрономическая химия и физиология растений.
--------------------------------
применением химии к физиологии растений. В его распоряжение предоставлен целый парк с остатком замка, и теперь на тех высотах, с которых Генрих IV следил за осадой Парижа, разбиты квадратики с различными культурными и сорными растениями, построены две лаборатории и очень высокая башня, сооружённая на этот раз не для стратегических целей, а исключительно для опытов Бертло над влиянием атмосферного электричества на усвоение азота растением. На той самой террасе, на которой, по свидетельству хроникёра, Генрих IV получил весть об убийстве Генриха III, — Бертло развивал мне мирные планы своих культур, направленных к разъяснению вопроса о происхождении селитры растений.
Но, быть может, мне готовы возразить: что же общего между этими опытными станциями, находящимися в связи со значительными земельными угодьями, и тем, что предполагается, что можно создать в Александровском саду? Как только возникла мысль об организации такой станции, мне неоднократно приходилось выслушивать возражения в форме иронического вопроса: «Что же, вы и рожь будете сеять в Александровском саду?» — причём спрашивавший, очевидно, полагал, что в самом вопросе заключается неотразимое reductio ad absurdum (2). На этот и подобные им вопросы мы можем ответить — да, мы будем и рожь сеять, и не только прямо в почву, а в ящиках, в горшках, мало того, в банках с водою, и, поступая так, будем, тем не менее, итти к цели — к пониманию того, что совершается в поле.
Объясним, в чём дело. Рядом с опытами в поле, подобными ротгамстедским и возможными только при такой широкой обстановке, преимущественно на немецких станциях выработались до высокой степени совершенства методы культур в малых размерах в таких определённых условиях, которые только и допускают строго научную постановку и разрешение вопросов. Только при такой обстановке и возможен собственно опыт. Всё то, что сельские хозяева нередко величают этим
------------------------------
1. Сведение к абсурду, доказательство бессмысленности чего-нибудь.
------------------------------
именем, — только более или менее грубые наблюдения, приобретающие цену лишь при увеличении их числа. В немецкой агрономической литературе всё более и более определённо высказывается этот взгляд, а вместе с тем изменяются и задачи опытных станций. Авторитетные голоса высказываются против существования опытных полей при станциях. Наблюдения на опытных полях, по их мнению, должны производиться самими хозяевами, в возможно большем числе, при возможно разнообразных условиях, и метод исследования должен быть чисто статистический, устраняющий ошибки или частности путём средних чисел (1). На станциях же должны производиться опыты строго научные, методом экспериментальным, применимым только в небольших квадратах земли или в ящиках (cases de vegetation), как, например, в опытах Вагнера, или же, наконец, при помощи искусственных культур: песочной, введённой в употребление Буссенго и разработанной Гельригелем, или водной, выработанной Кнопом и доведённой до такого совершенства в опытах Ноббе.
Таким образом, всё более и более вырабатывается тип того, что можно назвать растительно-физиологической станцией, не ведущей никакого полевого хозяйства и довольствующейся самым ограниченным пространством земли. В Медоне, несмотря на достаточные земельные угодья, не предполагается иметь полей, а лишь куртины с растениями для исследования. Одна ив самых заслуженных германских станций — станция Вольфа в Готенгейме — не занимает, вероятно, и полудесятины; Station
--------------------------------
1. По мысли Меркера, отстаивающего подобную независимость опытных полей от станций, в одной Саксонии организовалась сеть подобных полей, числом более 100, действующих по одному общему плану. Сходные с этим взгляды во Франции пропагандировал Грандо. Циркуляром министра земледелия Гомо учреждаются в каждом департаменте, не имеющем ещё опытной станции, опытные поля (champs d'experiences et de recherches) и, сверх того, в каждом департаменте возможно большое число образцовая показных полей (champs de demonstration). Цель первых — служить для исследования новых вопросов, цель вторых — наглядно показывать результаты действия удобрений и других приёмов культуры, вполне уже оправдавшихся и способных вызвать сельских хозяев на подражание.
---------------------------------
de l'Est (восточная станция) Грандо, в Нанси, помещается среди города и довольствуется крошечным садиком. Таранд-ская станция Ноббе почти ограничивается одной его теплицей для водной культуры; наконец, недавно отстроенный берлинский агрономический институт устроил подобную теплицу у себя на крыше наподобие фотографического павильона. Если не считать тех станций, которые имеют предметом зоотехнию, и тех, которые преследуют побочные, нередко скорее промышленные, чем научные цели, то большинство станций приближается к этому типу, который мы назвали растительно-физиологическим. На них строго научными методами исследуются явления растительной жизни, имеющие отношение к вопросам сельскохозяйственной практики.
К этому типу, очевидно, должна принадлежать и предполагаемая нами станция. Но для того, чтобы ещё лучше выяснить себе её задачи и средства, которыми они должны достигаться, позвольте вас пригласить, сделав некоторое усилие воображения, представить себе, что мы уже не в 1885, а в 1895 или, может быть, вернее, в 1905 г. (1), что станция уже готова и мы можем прогуляться по всем её помещениям, чтобы посмотреть, каким требованиям должна удовлетворять подобная идеальная станция.
Небольшой участок Кремлёвского сада, ею занимаемый, лежит прямо против конца Никитской (табл. I). Один вход ведёт в неё с Никитской, другой — со средней дорожки сада. Вся станция состоит из постройки, где помещаются лаборатории, теплицы и пр., и участков, где культивируются растения. Войдём с Никитской (табл. II) и, пройдя через сени и аудиторию (1, 2), в которую вернёмся после, пройдём прямо в сообщающуюся с ней комнату, предназначенную для химических исследований (7). Помещение это, понятно, должно быть снабжено всем необходимым для аналитических работ, как для элементарного анализа, так и для анализа волы растений, почв, удобрений и т. д. За ним, но имея совершенно свободное
------------------------------
1. И даже не в 1915 г. [Примечание 1919 г. Ред.]
------------------------------
сообщение с другими частями здания, микроскопическая комната (6), обращенная на север и северо-восток, со всеми приспособлениями для микроскопических и микрохимических исследований — для изучения эдоровых и больных растений, — для чего здесь должны находиться коллекции растительных продуктов и растений, заражённых паразитами. Тут же должны промещаться приборы для изучения технических свойств растительных волокон, древесины и пр., — словом, всё, что касается до изучения строения растения.
Далее переходим в имеющую прямое сообщение с химической лабораторией комнату (5) для весов и физических инструментов (спектроскопа, сахариметра, калориметра и пр.), вообще для всякого рода исследований при помощи физических методов. Пройденная нами часть здания, таким образом, предназначена для химического, физического и микроскопического исследования частей растения, растительных продуктов и пр.
Через среднюю комнату (4), заключающую необходимую справочную библиотеку, коллекции рисунков, фотографий, моделей и пр. и служащую для заседаний комитета станции, переходим в левую половину здания, предназначенную для опытов над живыми растениями.
Здесь прежде всего находим светлую комнату (9) и в связи с нею другую, тёмную (14), долженствующие служить для исследования над ростом растений и обстоятельствами, его обусловливающими. В этом помещении собраны доведённые теперь до такой степени совершенства самопишущие приборы, измеряющие рост, приборы для получения постоянных температур (термостаты), вращающиеся приборы (клиностаты), дозволяющие устранить одностороннее действие света и притяжения земли. Тёмная комната, со стенами, полом и потолком, выкрашенными чёрной краской, служит для сравнительных опытов над зависимостью роста и других отправлений растения от света.
Угловая и самая светлая комната (10) служит для изучения семян и их прорастания, а равно и для опытов над питанием
корнями. Здесь должны быть показаны все приёмы исследования, составляющие специальность так называемых станций для контроля семян. Здесь же собрано всё необходимое для опытов над выращиванием растений в искусственных почвах и растворах, — опытов, составляющих до сих пор одну из главных задач опытных станций. Смежное помещение (11) служит для составления более громоздких приборов для изучения физиологии листа, т. е. его питания на счёт углекислоты воздуха, его отношения к атмосферному азоту, а также испарения им воды. Для этих последних опытов могут служить самопишущие весы, подобные, например, весам парижского механика Редье, Ришара и др.
Все приборы, собираемые в последних двух комнатах, выносятся или выкатываются на воздух, на небольшой огороженный и вымощенный асфальтом дворик, или поступают в специально для того приспособленную теплицу (12). Подобные теплицы составляют самую существенную часть германских опытных станций. Самой образцовой можно считать теплицу, устроенную Ноббе в Таранде (1). В этой теплице горшки или банки с растениями, смотря по тому, производятся ли опыты в искусственных почвах или в растворах, размещаются на столиках, снабжённых колёсами, и по рельсам выкатываются на открытый воздух. Таким образом, растения, над которыми производится опыт, всё время находятся на воздухе при полном освещении и только ночью или в ненастье вкатываются в теплицу. Это, повторяю, самое важное из научных пособий опытных станций.
В ближайшем соседстве с этой теплицей, но уже на открытом воздухе можно заметить ряд квадратов (А) — это выложенные цементом клетки (cases de vegetation) для исследований в больших размерах, прямо в почве, которой наполняются эти клетки. Некоторые из клеток имеют двойное дно для собирания и
-----------------------------
1. Через год после устройства тарандской теплицы такая же, но, конечно, менее роскошная была устроена мною в Петровской [ныне Московской сельскохозяйственной имени К. А.Тимирязева — Ред.] академии.
-----------------------------
исследования просочившейся через почву воды, это — так называемые лизиметры. Тут же рядом помещается такой же величины дождемер. Все эти приспособления назначаются для опытов, имеющих целью учёт прихода и расхода воды и питательных веществ в почве, в особенности исследование самого, быть может, капитального, но далеко ещё не выясненного вопроса о происхождении и источниках азота растений и о роли бобовых растений в севообороте.
Возвращаясь назад, заглянем в маленькую тепличку (13), совсем маленькую, так как она должна отличаться от всех виденных мною теплиц тем, что в ней не должно быть ни одного из тех растений, которые образуют обыкновенно фон или задний план в любой почти оранжерее, — здесь, напротив, должны находиться исключительно только растения, любопытные в физиологическом отношении, а также некоторые культурные растения тёплых стран.
Пройдя снова через аудиторию, — заметим мимоходом, что все части станции непосредственно с ней сообщаются для того, чтобы легко было всё в неё доставлять, — поднимемся по лестнице (3) в верхний этаж.
Первая комната налево (15), совершенно уединённая, с двойными дверями, окнами, обращенными на север, — словом, со всеми обычными для того приспособлениями, — предназначается для анализа газов, т. е. для изучения важнейших отправлений растения — разложения углекислоты, дыхания, брожения и пр. Смежная с ней, угловая, также могущая быть изолированной, комната (16) предназначается для бактериологических исследований — для микроскопического анализа воздуха, воды и почвы, вообще для исследования тех многочисленных вопросов, которые, захватывая всё более и более область гигиены и медицины, по своему объекту и по употребляемым методам составляют, тем не менее, одну из отраслей физиологии растений.
Средняя комната (17) служит для помещения метеорологических инструментов. Здесь найдём: электрический термометр Беккереля, дозволяющий изучать температуру в стволе соседнего дерева, в почве и на её поверхности, покрытой и не покрытой растительностью; самопишущий актинограф Крова, прямо записывающий интенсивность и продолжительность инсоляции, и т. д. Вообще метеорологические наблюдения, производимые на станции, должны существенно отличаться от тех, которые производятся на большинстве метеорологических обсерваторий: главное внимание должно быть сосредоточено на изучении инсоляции и испарения, этих важнейших факторов растительной жизни, и могут быть, например, совершенно опущены обычные барометрические, анемометрйческие и другие наблюдения, так как одна лишняя станция в этом направлении ничего не прибавит, а для её специальных целей подобные наблюдения были бы почти излишни.
Большая комната, обращенная на юг, с угловым балконом. и, вопреки правилам архитектурной симметрии, с маленьким угловым окошечком, предназначена для опытов над влиянием света на всевозможные растительные процессы. С этой целью на балконе против углового окошечка помещается больших размеров гелиостат, благодаря этому положению господствующий над значительною частью горизонта, так что исследователь в течение почти целого дня имеет в своём распоряжении луч солнца, направленный по диагонали комнаты. Комната, конечно, снабжена приспособлениями для её затемнения, так чтобы исследование было возможно под исключительным влиянием этого луча солнца, непосредственного или разложенного призмой.
Наконец, небольшая тёмная комната (19) рядом служит для подготовления растений к опытам над влиянием света; она же может служить и фотографической лабораторией, так как при той доступности, которой достигло теперь это искусство, весьма полезно доставить станции возможность фотографировать результаты опытов, т. е. растения, получаемые при искусственных культурах, при действии удобрений и т. д.
Нам остаётся ещё заглянуть на террасу дома и пройтись по остальному саду станции. Терраса, или платформа, необходима для опытов над разложением углекислоты растением и над его испарением в течение целого дня и совместных с ними актинометрических наблюдений. Один из самых коренных вопросов — вопрос о зависимости растения от климатических данных — находится ещё в младенчестве. Обычный приём вычисления сумм температур представляет только грубое приближение; точного результата можно ждать только от ряда актинометрических и параллельно с ними произведённых физиологических опытов. Для этого-то и будет служить верхняя терраса: здесь будет помещён аппарат, регистрирующий продолжительность инсоляции (например, прибор Джордана) (1), будут производиться актинометрические и пиргелиометрические определения для оценки инсоляции в единицах тепла (калориях, а не в градусах термометра, что при настоящих средствах наблюдения уже не имеет значения), и тут же будет измеряться количество химической работы в растении. Только от такого рода наблюдений метеорологи, а следовательно, и сельские хозяева, могут ожидать надёжных, прочных данных.
Опустимся снова в нижний этаж и через наружную дверь выйдем прямо в сад. Эти квадраты направо (D) предназначены для опытов над действием удобрений прямо в почве, для определения органической массы, получаемой при различных культурах (2), для вычисления листовой поверхности и быстроты испарения воды растениями, для опытов над изменением ботанического состава растительности под влиянием удобрений, как это делается в Ротгамстеде, и т. д. Грядки налево аа домом (С, В) будут засажены коллекциями главнейших культурных и сорных растений, в достаточном количестве экземпляров для того, чтобы они могли служить материалом для исследования, для анализов и, наконец, для изучения самых форм, например, для изучения корневой системы (извест-
-----------------------------
1. Теперь превосходный радиоинтегратор Вильсона значительно упрощает эту вадачу (см. гл. IX). [Соч., т. III (Примечание 1919 г.) Ред.]
2. Наподобие тех опытов, которые производились по общей программе на германских опытных станциях, но, к сожалению, скоро прекратились.
-----------------------------
ным способом, при помощи вырывания параллельных грядкам канав и обнажения корней сильной струёй воды из насоса (1).
Наконец, такие же грядки направо за домом (Е) будут заключать небольшую систематическую коллекцию растений, главным образом, для демонстрации на лекциях, — а если окажется возможным, и коллекцию патологическую.
Таков общий план организации предлагаемой станции. Его можно, пожалуй, назвать эклектическим; люди сведущие найдут в нём знакомые черты всех лучших учреждений в этом роде — и тарандской станции, и прелестной маленькой Джодрельской лаборатории в Кью, и Station de l'Est (Восточной станции в Нанси), и Ротгамсгеда, и Монсури, и многих других, зато, я полагаю, не найдётся ни одной отрасли исследования, которая не имела бы себе здесь соответственного помещения.
Но предлагаемый проект представляет одну характеристическую особенность, отличающую его от всех подобных учреждений. Это — присутствие аудитории. Оно вызвано самою сущностью дела, той двойственной целью, которой должна отвечать станция. Без этой аудитории мы имели бы лабораторию для учёных исследований с помещениями, в которые публика могла бы проникать лишь с известными ограничениями, в известные дни и часы. В эту аудиторию, как мы видели, удобно сообщающуюся со всеми частями здания, будут доставляться все приборы, выращенные растения и пр., — одним словом, здесь будут демонстрироваться, станут доступными возможно большему кругу интересующихся приёмы исследования и результаты деятельности станции. Демонстрации эти могут иметь форму отдельных лекций, как и теперь это практикуется в музее, или целых связных курсов. Нередко возражают, что подобные лекции могут удовлетворить лишь праздное любопытство, что серьёзного значения им нельзя придавать, но я позволю себе с этим не согласиться. Образец, правда, трудно досягаемый, подобных лекций доставил тот же
--------------------------
1. Превосходные наблюдения в этом направлении производятся теперь А. П. Модестовым в Петровской академии. [Примечание 1919 г. Ред.
--------------------------
Буссенго своими курсами в парижском Conservatoire des Arts et Metiers (1) — этом прототипе всех политехнических музеев в мире, в том числе и нашего. Курс Буссенго, как и все курсы в консерватории, был вполне публичный и бесплатный: на скамьях амфитеатра можно было встретить и иностранца-учёного, приехавшего издалека, и студента, и блузника, порой и бульварного франта, забежавшего только погреться, — и, несмотря на эту кажущуюся невозможную пестроту аудитории, лекции отличались самой строгой научностью содержания. Я могу смело сказать, что эта публичная аудитория была в то время единственной аудиторией в Европе, в которой можно было научиться экспериментальной физиологии растений, да и в настоящее время я затруднился бы назвать тот европейский университет, где бы нашлась подобная аудитория. Скажу более, ни до тех пор, ни после я не видал такой своеобразной экспериментальной обстановки на лекциях. Это не были появившиеся позднее, блестящие, но только приблизительно верные Vorlesungsversuch'ro, а, напротив, перед глазами слушателей проходили не эффектные, но поучительные фазы настоящего научного исследования, производились настоящие взвешивания, настоящие титрования и т. д., так что в результате получались действительные реальные цифры. Когда разносился слух, что Буссенго будет излагать какой-нибудь новый приём исследования, другие парижские лаборатории присылали на эту публичную лекцию своих представителей учиться. Итак, в предлагаемой аудитории, благодаря тем научным пособиям, которыми будет располагать станция, и преподаватель сельского хозяйства, и химик-агроном, и ботаник-физиолог найдут возможность доставлять всем интересующимся наглядное понятие о том, что может сделать наука для земледелия, и чего она не может сделать, что в праве и чего не в праве требовать от неё практика, — словом, явится возможность широкого распространения знаний по прикладной ботанике, что и составляет задачу музея.
--------------------------
1. Консерватория искусств и ремёсл.
--------------------------
Но, быть может, мне готовы сделать возражение иного рода: откуда возьмутся научные силы, тот контингент исследователей, который будет извлекать пользу из собранных здесь научных средств? Я полагаю, что лаборатории станции должны быть открыты для всякого, кто желает и в состоянии работать, а что в таких работниках не будет недостатка, порукой тому счастливое географическое положение Александровского сада, в двух шагах от университета. Учащиеся в нём и оставленные при нём для совершенствования в науках, вообще, все, кто интересуется земледелием и физиологией растений, составят контингент исследователей, который не замедлит извлечь из станции всю возможную пользу, тем более, — и это мне, конечно, известно лучше, чем кому другому, — что университетская кафедра физиологии растений в настоящую минуту не обладает даже самым необходимым, да и в ближайшем будущем едва ли можно ожидать улучшения этого положения.
Я почти уверен, что при этих словах многим невольно придёт на память Мольеровское — «Vous etes orfevre, monsieur Jausse» (1). — Если не скажут, то подумают: «Он горячо отстаивает свой проект, доказывая его пользу для музея, а на уме у него интересы университета, забота о своей кафедре». Охотно сознаюсь в этом, потому что глубоко убеждён в том, что интересы университета не могут быть чужды музею, не могут быть чужды Обществу любителей естествознания, обществу университетскому, — не могут быть, наконец, чужды всему образованному обществу. В последнее время нам не раз приходилось слышать в этой аудитории описания, видеть на этом экране изображения той роскошной обстановки, которой блещут новые естественно-исторические институты Страсбургского университета: я сам нахожусь ещё под свежим впечатлением всего виденного в Страсбурге, но признаюсь, что самой утешительной, самой ободряющей стороной всей этой материальной роскоши является не она сама, а та мысль, которая лежит в её основе. Могущественное правительство в завоёванной
---------------------------
1. Смысл этих слов: «Вы защищаете интересы своего ремесла».
---------------------------
стране, желая расположить к себе население этой страны и общественное мнение цивилизованной Европы, дарит этой стране роскошнейший университет в мире, — не проявляется ли в этом умственный уровень того населения, которое в роскошном университете видит лучший для себя подарок? Только при такой общности интересов образованного общества и науки и возможно процветание последней; без этого условия высшее образование всегда будет оставаться только жалкой пародией, каким-то чуждым наростом. Итак, не только не утаивая, что осуществление этого проекта принесёт большую пользу университету, я, напротив, вижу в этом совпадении интересов музея и университета самый сильный аргумент в пользу проекта, который приберёг к концу.
Позвольте мне в заключение повторить в нескольких словах ту цепь доводов, которую я пытался только что развить.
Если музей находит своевременным и полезным создать отдел прикладной ботаники, то всё внимание должно быть сосредоточено на приложении её к земледелию, т. е. на физиологии растений.
Если эта коллекция должна представлять не мёртвый капитал, непроизводительно ветшая за стеклом витрин, то она должна разместиться в обстановке лаборатории, связанной с участком земли, т. е. должна получить форму опытной станции.
Если, наконец, эта станция не должна быть исключительно местом для научных исследований, а в то же время, согласно назначению музея, должна служить и для целей демонстративных, то при ней необходимо иметь аудиторию.
Все части проекта органически между собою связаны и являются необходимым следствием двойственной задачи музея и Общества любителей естествознания — вообще служить не только развитию, но и широкому распространению знаний.
Ещё один и последний вопрос. Удастся ли музею и когда удастся осуществить этот проект? Ответ на этот вопрос, как я уже сказал, будет зависеть от того, насколько мы успеем возбудить к нему сочувствие, насколько нам удастся убедить
в его пользе. В одном только я твёрдо убеждён, что если не мы, если не наше поколение, то те, кто придут нам на смену, увидят эти воздушные замки не на бумаге только и холсте, а из камня и железа. Так должно быть и так будет, если только не пустой звук эта на все лады, на каждом шагу повторяемая фраза: «Россия — страна по преимуществу земледельческая». Страна по преимуществу земледельческая, страна, благосостояние которой связано с существованием растения, до сихг пор сделала и делает менее всех для изучения этого растения. Между тем как в Англии находятся люди, жертвующие на это дело миллионы, между тем как Германия потеряла и счёт своим опытным станциям, у нас за эти полвека не возникло ни одной. Обязанность ботаника-физиолога при каждом удобном и неудобном случае напоминать об этой аномалии.
Мне приходится кончить тем, с чего я начал, т. е. просить у вас, мм. гг., извинения в том, что вместо отчёта о разрешённых задачах, об осуществлённых успехах я позволил себе выступить перед вами с проектами, намерениями, надеждами.
Но ещё Вольтер сказал, что, когда человек не находит удовлетворения в настоящем, у него остаётся только два утешения:
L'un est le doux sommeil et l'autre est l'esperance (1).
Надеяться или заснуть — that is the question (2). Но когда сама жизнь ставит эту дилемму, то можно ли колебаться в выборе? Лучше уж надеяться, лучше тешить себя хоть бы и несбыточными надеждами, чем искать убежища в, быть может, и сладком, по словам поэта, конечно, безмятежном, но, тем не менее, мертвящем сне.
------------------------------
1. Одно — сладкий сон, другое же — надежда.
2. «Вот в чем вопрос» — слова Гамлета.
------------------------------
