(1) Мм. гг.!
Цель стремлений физиологии растений заключается в том, чтобы изучить и объяснить жизненные явления растительного организма и не только изучить и объяснить их, но путём этого изучения и объяснения вполне подчинить их разумной воле человека, так чтобы он мог по произволу видоизменять, прекращать или вызывать эти явления. Физиолог не может довольствоваться пассивной ролью наблюдателя; как экспериментатор, он является деятелем, управляющим природой. Но не такова ли, мм. гг., и цель стремлений, по отношению к растению, сельского хозяина и лесовода: тот и другой стремятся подчинить растительный организм своей власти, направить его деятельность так, чтобы он давал
----------------------------
1. Речь, читанная на акте Петровской вемледельческой и лесной академии (в 1878 г. и в основе представляющая переделку вступительной лекции в курс физиологии растений 1870 г.). [В скобках примечание К. А., добавленное им к 4-му изданию. Ред.]
----------------------------
возможно большее количество продуктов возможно лучшего качества. И те пути, которыми стремятся к выполнению своей задачи и учёный, и практик, не существенно ли они сходны? Знание, основанное на наблюдении и опыте, вот единственный верный путь в том и другом случае, и если существует различие между той в другой деятельностью, то оно заключается лишь в том, что ученый видит в знании цель своих стремлений, практик же - только средство, ведущее его к цели - к увеличению общественного и личного благосостояния.
Этих самых общих соображений, я полагаю, достаточно для того, чтобы показать, как тесно связаны между собою вадачи и стремления земледелия и лесоводства, с одной стороны, и физиологии растения - с другой, и какую роль должна играть эта последняя наука в общем цикле внаний, которым посвящена деятельность нашей академии.
Итак, цель физиологии - объяснить жизненные явления. Но объяснять, - значит приводить менее известное к более известному, сложное к простому, частное к общему. Всякое объяснение предполагает сравнение с более простым и общим. Но за пределами живого мы знаем только область неживого, за пределами мира органического лежит мир неорганический, менее сложный, менее запутанный в своих проявлениях. Мы должны, следовательно, стремиться к тому, чтобы разложить сложные жизненные явления на простейшие явления, свойственные миру неорганическому, мы должны сравнивать первые с последними или ни с чем их не сравнивать, т. е. отказаться от их объяснения. Но для этого мы должны быть убеждены в возможности, в законности такого сравнения. Если в жизненных явлениях мы будем вынуждены признать конечные факты, не распадающиеся на простейшие факты, не подчиняющиеся анализу, то тогда, конечно, возможно только их описание, а не объяснение. Постараемся же сравнить жизнь с нежизнью; посмотрим, в чём заключается их сходство и различие. Для этого мы не станем прибегать к определению жизни. Все бесчисленные попытки в этом направлении достаточно доказывают их бесплодность. Мы можем перебрать бесконечный ряд таких
определений, и ни одно из них не скажет нам более того, что мы уже знаем, т. е. что жизнь есть жизнь или живнь не есть смерть. Уже давно пора понять, что все наши определения - только условные определения слов, нисколько не разоблачающие скрывающихся под словами сущностей. А в смысле слова жизнь едва ли кто когда сомневался; едва ли кто применял это слово не в надлежащем смысле. Итак, не гоняясь за невозможными определениями, постараемся вкратце описать, охарактеризовать то, что мы называем жизненными явлениями, в отличие от явлений безжизненной природы.
Чём отличается живое тело от неживого? Присутствием ли особого, единичного, деятельного, руководящего начала, действующего независимо или даже вопреки физическим законам, которые управляют неорганическим миром, начала, не подчиняющегося даже закону причинности, лежащему в основе всех наших представлений о естественных явлениях? Характеризуется ли жизнь присутствием особого такого начала, которое, переменив множество названий, ещё и в настоящее время порою появляется в науке под именем жизненной силы? Ещё и теперь можно найти явных или тайных, откровенных или скрытых поборников этой таинственной жизненной силы. Об этом можно судить по тому плохо скрываемому негодованию, которым они встречают попытки объяснения физическими причинами того или другого жизненного явления, по тому злорадству, с которым встречают неудачные попытки этого рода. С какою-то ликующею беспомощностью разводят они руками и повторяют на различные лады, что тут анализ науки бессилен, что в области жизни нет места физическим законам, что здесь есть свои законы или, вернее, их вовсе нет. Но что же это за жизненная сила? В чём заключаются её атрибуты, где её сфера деятельности, могут ли её защитники дать нам удовлетворительный ответ? В том-то и дело, что не могут. Её атрибуты, её сфера деятельности чисто отрицательного свойства. Главный её атрибут - не подчиняться анализу, скрываться там, куда ещё не проникло точное исследование; её область - всё то, что ещё не объяснено наукой, тот остаток, с каждым днём уменьшающийся остаток, фактов, которые ещё ждут объяснения. Каждый раз, когда анализ науки проникает в новую, ещё не завоёванную область, явление, приписывавшееся единичному жизненному началу, оказывается результатом взаимодействия организма и известных нам внешних физических условий. Можно сказать, что каждый новый шаг, каждый успех науки урезывает от этой тёмной области неизвестного, в которой царила эта жизненная сила. Мы и не пойдем за нею в эту область неизвестного. Наука может заниматься только тем, что она знает сегодня, а не гадать о том, что узнает завтра. Оставаясь в области известного, посмотрим, подчиняются ли те жизненные явления, которые поддаются изучению, подчиняются ли они основным физическим законам, управляющим миром неорганическим, или уклоняются от них, или даже противоречат им.
Основное свойство, характеризующее организмы, отличающее их от неорганизмов, заключается в постоянном деятельном обмене между их веществом и веществом окружающей среды. Организм постоянно воспринимает вещество, превращает его в себе подобное (усвояет, ассимилирует), вновь изменяет и выделяет. Жизнь простейшей клеточки, комка протоплазмы, существование организма слагается из этих двух превращений: принятия и накопления - выделения и траты вещества. Напротив, существование кристалла только и мыслимо при отсутствии каких-либо превращений, при отсутствии всякого обмена между его веществом и веществами среды. Первый из признаков, характеризующих жизнь, т. е. принятие и накопление веществ, мы можем рассматривать с двоякой точки врения: с химической и механической; в первом случае мы его называем питанием, во втором - ростом. Питание и рост в сущности только две стороны одного и того же явления. Обыкновенно полагают, что при увеличении массы неорганических тел не происходит ничего подобного питанию и росту тел органических. Вещество организма происходит из вещества с ним несходного; прежде чем войти составною частью организма, вещество это должно претерпеть превращение. Масса кристалла увеличивается чрез накопление вещества, находящегося уже в маточном растворе. Рост кристалла происходит чрез наслоение, наложение новых частиц, или, выражаясь технически, чрез аппозицию - кристалл растёт с своей поверхности. Рост же организмов, полагают, происходит посредством вставки новых частиц вещества между уже существовавшими, посредством внутреннего отложения, или, употребляя освящённый обычаем термин, посредством интуссусцепции. Но и это, с первого взгляда коренное, существенное различие почти исчезает в виду любопытных опытов с так называемыми искусственными клеточками, открытие которых принадлежит Морицу Траубе. Значение этого открытия и до сих пор не вполне оценено многими авторитетными ботаниками, вато оно тотчас по появлении было оценено по достоинству таким физиологом, как Гельмгольтц. Траубе берёт каплю одного вещества, приводит его в прикосновение с раствором другого вещества, и эта капля облекается оболочкой. Это подобие клеточки перед удивлённым глазом наблюдателя начинает расти, т. е. увеличивать свой объём и свою массу. Это явление искусственного роста представляет нам две основные черты сходства с ростом действительным. Оно происходит только в силу взаимодействия разнородных веществ, т. е. только пока вещество клеточки в состоянии изменять вещество окружающей среды и превращать его в себе подобное, т. е. ассимилировать его. Оно происходит посредством вставки новых частиц вещества между частицами уже существующего, т. е. посредством интуссусцепции. С нарушением химизма, или разрушением формы, организации нашей клеточки, прекращается и её характеристичная деятельность, её рост; она, если так можно выразиться, умирает. Итак, в процессе питания и роста едва ли возможно установить какое-нибудь коренное принципиальное различие между организмом и неорганизмом.
Но мы видим, что в организмах совершается не только процесс созидания, т. е. питания и роста, но, рука об руку с ним, идёт процесс разрушения и выделения, выражающийся, главным образом, в окислении вещества организма кислородом
воздуха, в процессе дыхания. Организм неассимилирующий теряет в весе, - этим обнаруживается его разрушение; но оно идёт и одновременно с ассимиляцией, о чём мы судим по продуктам выделения. Без этого процесса разрушения невозможны проявления жизни. Жизненная деятельность находится, разумеется, в известных пределах, в прямом отношении с этим процессом разрушения. Чем энергичнее трата, тем энергичнее жизненная деятельность. Понижая трату, угнетая жизненную деятельность, приводим организм в состояние оцепенения; таково, например, состояние некоторых теплокровных животных во время зимней спячки, покоящихся семян, засушенных животных, оживающих при смачивании их водой. Только совокупность двух процессов, созидания и разрушения, характеризует живое тело. Организм живёт только пока разрушается. «Жизнь, - говорит Клод Бернар, - это -смерть», и в этих словах заключается и меткая истина и тонкая ирония над погоней за звонкими определениями.
Но, конечно, и эта связь между жизненными явлениями и тратой (вернее превращением) вещества не составляет особенности живых тел; мы её встречаем и в мире неорганическом. Живые тела всегда охотно сравнивали с механизмом; и всего ближе сравнение с паровой машиной. Брюкке, указывая на сходство между организмом и механизмом и желая показать на существующее между ними различие, говорит: «организм - это такой механизм, который сам себя строит», но в только что описанных искусственных клеточках мы видим именно пример простейшего механизма, который сам себя строит.
Посмотрим же, этот двоякий, прогрессивный и регрессивный метаморфоз, характеризующий организмы, но не исключительно им присущий, подчиняется ли он общим физическим законам - и прежде всего самым общим, лежащим в основе всех наших представлений о природе - законам постоянства или вечности материи и закону сохранения или вечности энергии.
Во-первых, займёмся законом, относящимся до вещества. Откуда берётся вещество растения? В настоящее время ответ
на этот вопрос прост, но он предполагает в нас убеждение, что закон Лавуазье: в природе ничто не созидается, ничто не исчезает - применим и к живому телу - к растению. Это убеждение есть результат великих открытий конца прошлого столетия, - открытий, одновременно положивших начало и современной химии и физиологии растений. Мы знаем, что жизненная сила не в состоянии ни создать, ни уничтожить ни малейшей частицы вещества, из которого состоят растения. Но если она, эта сила жизни, не способна изменить количество вещества, то, быть может, она способна превращать одни элементы в другие? Мы знаем, что и этого она не может. Быть может, наконец, только эта жизненная сила обладает тайной группировать элементы в те сложные органические соединения, из которых построено растение? Синтетическая химия и здесь даёт отрицательный ответ. Химикам уже удалось воспроизвести значительную часть этих тел вне организма. Могут возразить: значительную часть, но не все. На это ответим, во-первых, что между тем, что сделано, и тем, что остаётся сделать, нет существенной, коренной разницы, а во-вторых, и химия с каждым днём приобретает новые синтетические приёмы. Давно ли Бертло удалось преодолеть пресловутую инертность азота и при содействии тихого электрического разряда присоединить азот к самым сложным органическим телам, а Грандо, рядом остроумных опытов, произведённых прошлым и настоящим летом, удалось если ещё не доказать, то сделать в высшей степени вероятным существование таких процессов в растении под влиянием атмосферного электричества (1). Говоря, что нет никакого основания предполагать какое-либо различие в химических процессах, совершающихся в организме и вне его, мы вовсе не желаем утверждать, что в клеточке явления должны совершаться именно так, как они совершаются в стеклянном стакане или колбе. Мы даже знаем поразительные примеры, что вещества могут обнаруживать совершенно различные реак-
--------------------------------
1. Последующие опыты не подтвердили результатов Грандо, но вопрос об участии атмосферного электричества в связывании азота атмосферы ещё остаётся открытым.
--------------------------------
ции, смотря по тому, будут ли они приходить в прикосновение непосредственно или черев узкие отверстия, например, чрез поры органической перепонки. Я имею в виду поразительные, так называемые электро-капиллярные явления (1), которые должны иметь место в растительном организме почти на каждом шагу, как, например, при взаимодействии щелочного сока сосудистых пучков с кислым соком окружающей паренхиматической ткани. Заметим кстати, что при подобном медленном обмене через перепонки или в органической среде - и неорганические вещества имеют наклонность принимать формы, характеристические для организованных тел. Таковы, например, любопытные опыты Гартинга - Фаминцына над получением углекислой извести в форме крахмальных зёрен. Итак, по отношению к превращениям веществ, то, что уже сделано наукой, служит ручательством, что то, что остаётся сделать, только дело времени. Всё прошлое науки служит ручательством, что метаморфоз вещества совершается в организмах по тем же законам, как и вне их, разумеется, при прочих равных условиях. Следовательно, первая задача физиологии заключается в том, чтобы проследить происхождение, поступление и все превращения вещества в растении, постоянно, руководясь мыслью, что эти явления должны подчиняться основным химическим законам. Нигде цели стремлений физиолога и агронома не прикасаются так близко, как именно в разрешении этой задачи. Доказательством справедливости этих слов может служить вся научная деятельность таких учёных, как, например, Буссенго, которого наша академия избрала в настоящем году своим почётным членом: и физиолог, и химик-агроном считают его своим - и с одинаковым правом, потому что его деятельность относится именно к той области исследований, в которой не внаешь, где кончается физиология растений и где начинается агрономия *.
----------------------------
1. Наученные Эдмондом Беккерелем. [Примечание к 4-му изданию. Ред.]
2. О Буссенго см. специальную статью К. А. в этом же томе, стр. 225, а также Соч., т. III. Ред.
----------------------------
В параллель с законом Лавуазье о вечности материи, положившим основание всему учению о питании растений, девятнадцатый век, устами Майера и Гельмгольтца, предложил сходный закон по отношению к силе - закон вечности или сохранения энергии. Посмотрим, как относится он к живым телам и преимущественно к растению. С первого взгляда деятельность организмов, повидимому, представляет исключение из этого закона. Постоянно движущаяся протоплазма и животное, производящее механическую работу, повидимому, черпают из себя самих, как бы созидают необходимый на то запас энергии. Но физиология животных давно убедительным образом доказала, что этот источник энергии заключается в том запасе работы, которую представляет химическое напряжение вещества, способного к окислению и действительно окисляющегося в процессе дыхания. Без кислорода прекращается движение протоплазмы, - задерживается прорастание, мимоза утрачивает свою раздражительность, явления роста прекращаются или замедляются. Таким образом, на основании этого закона выясняется связь между деятельностью организма и тратой его вещества. Каждое явление в организме необходимо связано с тратой части его вещества, которое, окисляясь или разлагаясь, развивает теплоту, служащую источником механической деятельности. И эта связь управляется строго количественным законом механического эквивалента теплоты. Я сказал, что вещество организма может служить источником энергии, не только окисляясь, но и вообще разлагаясь, и к этому заключению действительно приводят исследования последних лет. Очевидно, что источником энергии может быть всякая экзотермическая реакция, т. е. реакция, сопровождающаяся выделением тепла. К числу таких реакций принадлежит распадение виноградного сахара на спирт и углекислоту, сопровождающееся освобождением тепла. Эта реакция, считавшаяся долго исключительною жизненною особенностью дрожжевого грибка, оказывается присущею и клеточкам высших растений, когда они лишены кислорода. В этом отношении особенно любопытны опыты Мюнца, показавшего, что живые зелёные растения, помещённые в атмосферу, лишённую кислорода, начинают вырабатывать из своего сахара алкоголь. Весьма возможно, а по отношению к дрожжевому грибку едва ли подлежит сомнению, что в этом процессе разложения сахара мы должны видеть, если так можно выразиться, суррогат дыхания, и в этом случав должны обобщить наши понятия и не считать дыхание, т. е. окисление, единственным химическим источником энергии, так как таковыми же могут служить и другие экзотермические реакции (1). Итак, эакон сохранения энергии оправдывается вообще над животным и растительным организмами, объясняя нам связь между деятельностью организма и тратой его вещества. Но по отношению к растению он имеет ещё и другое, более важное применение.
Жизнь растения характеризуется постоянным увеличением его массы, постоянным накоплением вещества. Это органическое вещество способно гореть, - представляет, следовательно, запас работы (потенциальной энергии), который расходуется при горении. Но это органическое вещество вырабатывается из неорганического вещества окружающей среды: иэ углекислоты, воды, азотной кислоты и тому подобных веществ, вполне окисленных. Питание растения состоит, следовательно, в постоянном превращении вещества вполне окисленного, не представляющего вапаса химической энергии, в вещество не вполне окисленное, представляющее запас химической энергии, - происходит накопление энергии и превращение её в запас работы. И мы можем выразить этот запас в цифрах: каждый грамм, например, хлебного зерна представляет запас работы в 945 килограммометров; грамм капусты - 184 килограммометра. Жизнь растения, в итоге, представляет нам реакцию эндотермическую, т. е. сопровождающуюся поглощением тепла. Из этого можно сделать только один вывод: или жизнь растения представляет исключение из закона сохранения энергии, или она должна находиться в постоянной зависимости от внеш-
------------------------------
1. Предположение это вполне оправдалось. [Примечание к 4-му -изданию. Ред.]
------------------------------
него источника энергии. Это заключение оправдывается опытом - жизнь растения зависит от лучистой энергии солнца. Солнце доставляет растению энергию, необходимую для разложения углекислоты. Мы знаем, где и как происходит этот процесс: он происходит в зелёных органах, под влиянием хлорофилла. Хлорофилловое зерно и есть тот орган, та лаборатория, в которой вырабатывается органическое вещество, служащее для потребностей всего растительного и животного мира. Солнечные лучи, улавливаемые хлорофиллом, затрачиваются на эту работу разложения углекислоты и образования органического вещества и, таким образом, слагаются в запас в виде химического напряжения, которым мы пользуемся, когда употребляем это вещество, как пищу или топливо. Это превращение лучистой энергии солнца в химическое напряжение должно управляться строго количественным законом. Если один грамм хлебного зерна выделяет при горении количество тепла, равняющееся 945 килограммометрам, то из этого мы заключаем, что для образования этого грамма зерна должно быть затрачено, по меньшей мере, такое же количество солнечной энергии. Как ни один атом углерода не создан растением, а проник в него извне, так ни одна единица тепла, выделяемого растительным веществом при сгорании, не создана живнью, а заимствована, в конечном результате, у солнца. Следовательно, как по отношению к веществу мы стремимся к строго количественному учёту совершающихся в растении явлений, так и по отношению к энергии мы должны стремиться к такому же строго количественному учёту отношения между энергией, действующею на растение, и энергией, накопляющеюся в нём в виде запаса работы. И, по всей вероятности, недалеко время, когда, благодаря, с одной стороны, актинометрическим исследованиям, составляющим в настоящее время один из предметов забот метеорологов, с другой стороны - исследованиям физиологов над разложением углекислоты и вообще над отправлением хлорофилла в растениях, мы будем в состоянии разрешить вопрос, касающийся не только физиолога, но и практика, и экономиста, и вообще человека, интересующегося судьбами человечества. Я разумею вопрос, находящийся в связи с учением Мальтуса, - вопрос о пределе производительности земли, о предельном количестве органического вещества, которое человек в состоянии получить с известной площади земли, при помощи растения. Нередко можно слышать мнение, что вопрос этот не имеет даже отдалённого значения, что к тому времени, когда население достигнет предела, определённого производительностью земли, химия откроет средства искусственного приготовления питательных веществ. Подобный взгляд ещё несколько месяцев тому назад был высказан одним из наших уважаемых экономистов на страницах одного из наиболее уважаемых литературных журналов. Но очевидно, что такой взгляд основан на совершенном незнании физических условий задачи. Что химия со временем, - конечно, не скоро ещё, - осуществит синтез и таких веществ, как крахмал, как белковые вещества, сомневаться в этом едва ли есть какое логическое основание. Но, для осуществления этого превращения неорганического вещества: углекислоты, воды, азотной кислоты - в органическое вещество, химик не менее растения будет нуждаться во внешнем источнике энергии, и этим источником останется то же солнце. Химик будущего, в своей деятельности, должен будет подражать растению, может быть, он превзойдёт его, но всё же, как и в растении, предел его деятельности будет положен количеством солнечной энергии, выпадающим на землю. Как бы ни было, в настоящее время физический предел производительности земли определяется количеством солнечной энергии, которое затрачивается растением на этот химический процесс: зная, сколько единиц тепла выпадает на известную площадь, зная, какая доля этого количества поглощается зелёным органом, т. е. хлорофиллом, какая доля утилизируется на разложение углекислоты, мы будем в состоянии сказать, какое максимальное количество органических веществ можно ожидать с этой площади. Таким образом, вы видите, мм. гг., что этот вопрос об отношении деятельности хлорофилла к лучистой энергии солнца, - вопрос, теперь занимающий физиологов и, повидимому, представляющий исключительно теоретический интерес, - со временем может приобресть практическое экономическое значение. Ещё новое доказательство той глубокой связи, которая соединяет деятельность физиолога с деятельностью агронома. Чисто научные, физиологические исследования прольют современем свет на вопросы практической важности, а между тем обширные исследования, предпринятые по одному общему плану на германских опытных станциях для определения массы органического вещества, производимого культурными растениями, - исследования весьма простые по содержанию - обещают, в связи с метеорологическими наблюдениями, снабдить физиолога весьма ценными данными для обсуждения этого вопроса. Итак, по отношению к энергии, задача физиолога должна заключаться в том, чтобы достигнуть такого же строго количественного учёта, как и по отношению к веществу. Мы должны стремиться к тому, чтобы узнать, какое количество энергии получается растением, какое слагается в запас (а для того должно ознакомиться с самым механизмом этого процесса) и затем какая доля этого запаса истрачивается растением на свои собственные потребности - в процессе дыхания и других, ему аналогических. Мы уже видели, что всякому организму, растительному и животному, свойственны оба процесса - созидание и разрушение; но общий результат, итог этих двух процессов, в том и другом случае, весьма различен, и этот итог лучше всего характеризует представителей того или другого царства. Если приход превышает расход, мы имеем перед собою растение; если он уравновешен более или менее чувствительно, мы имеем животное. Это различие, эта особенность выражается в самом названии растения; растение растёт, пока живёт, животное же скоро достигает момента, когда процессы уравновешиваются, когда почти весь избыток пищи затрачивается на развитие энергии, на ту многообразную механическую деятельность, которую в растении мы встречаем только в зачатке. Различие между животным и растением, следовательно, не коренное, качественное, а только количественное, основанное на преобладании одной из сторон деятельности, характеризующих живые тела. Некоторые учёные придают более значения динамической стороне явления и полагают возможным формулировать различие между животным и растением следующим образом: «Если результат всего жизненного процесса - превращение живой силы в напряжение, то мы имеем растение, если обратно - превращение напряжения в живую силу, то мы имеем животное». Таково, например, определение, предлагаемое Брюкке. Но это определение страдает односторонностью: оно не обнимает всех растений. Способность превращать живую силу солнечного луча в химическое напряжение, - другими словами, способность разлагать углекислоту, - не составляет особенности, атрибута растения, как целого, а только отправление известного органа - хлорофилльного зерна. Отождествлять отправление растения с отправлением хлорофилла значит забывать о существовании обширного класса растительных организмов - грибов.
Но если в этом процессе превращения живой силы в напряжение мы не можем видеть признака, присущего всякому растению, то не подлежит сомнению, что в этом отправлении заключается самая выдающаяся особенность растительного мира, взятого в целом, - она определяет космическую роль растения как посредника между солнцем и жизнью на нашей планете. Усвоение углерода растением или, употребляя выражение Клод Бернара, «функция хлорофилла», самое важное, самое характеристическое отправление растения. «Хлорофилл, - сказал мне величайший из живущих натуралистов, Дарвин, - хлорофилл это, быть может, самое интересное из веществ во всём органическом мире». Отсюда понятно, что это тело и его отправление составляют в течение последнего десятилетия один из главнейших предметов, привлекающих на себя внимание ботаников-физиологов.
Итак, мы видим, что и превращение вещества, и превращение энергии совершаются в растительном организме по тем же законам, как в неорганической природе. Это законы строго количественные, а там, где является число и мера - там нет места для какой-нибудь капризной жизненной силы. Растение является результатом взаимодействия веществ и сил, которые оно встречает в окружающей среде. Задача фиэиолога, в идеальной форме, сводится как бы к разрешению уравнения, в котором, с одной стороны, стоит растение, с другой - доступные ему вещества, действующие на него силы.
До сих пор мы имели в виду только две категории превращений - превращение вещества и энергии, но жизнь организмов представляет нам ещё третью категорию - превращение формы, и это, быть может, самая характеристическая сторона жизненных явлений. Жизнь представляет нам последующее чередование, смену форм: мы называем это развитием, или эволюцией. В этом процессе развития нас поражает одна общая, широкая черта, заключающаяся в том, что путём этого развития слагаются формы, целые организмы, или отдельные органы, поразительно прилаженные, приспособленные к их среде и отправлению, представляющие то, что мы называем гармонией, совершенством, целесообразностью. Все отдельные химические и механические процессы как бы направлены к одной определённой цели - к образованию целесообразной формы. В этом-то целесообразном развитии охотно усматривают характеристическую особенность организмов, отличающую их от неорганизмов. Это-то начало развития, присутствующее, как полагают, в зародыше каждого организма, связующее и согласующее все химические и физические процессы, в нём совершающиеся, направляя их к определённой цели, - это уже не просто физика и химия, - говорят виталисты, - это и есть начало жизни.
Но, ограничивая таким образом сферу действия жизненной силы, её защитники, как удачно выражается Клод Бернар, «превращают витализм в чисто метафизическое представление, разрывают последнюю связь, которая связывает его с физическим миром, с физиологической наукой. Говоря, что жизнь есть идея или начало, руководящее развитием существа, мы только выражаем мысль об известном единстве тех одновременных и последовательных превращений, химических и морфологических, чрез которые проходит организм с начала и до конца жизни. Наш ум пытается выразить это в одном общем представлении и называет его силой, но было бы ошибочно предполагать, что эта метафизическая сила деятельна наподобие сил физических». Жизненное начало, таким образом понимаемое, по меткому выражению того же Клода Бернара, «есть начало законодательное, а не исполнительное». Исполнительным, деятельным началом в живом организме остаются всё те же химические и механические деятели, и с ними одними физиология может иметь дело.
Но если объяснение при помощи одной особой силы не верно, то самый факт целесообразного развития остаётся фактом. Может ли физиология пролить какой-нибудь свет и на эту тёмную сторону жизненных явлений, может ли она дать объяснение для этого целесообразного развития? В попытке такого объяснения и заключается одна из характеристических сторон современной биологии. Она не остановилась перед задачей, которую предшествовавшие века считали неразрешимой (1).
Положим, перед нами три, по виду совершенно неразличаемые, клеточки, зародышевые пузырьки трёх различных растений. Развиваясь при сходных внешних условиях, они дадут начало трём совершенно различным организмам: из одной разовьётся кускута, вся организация которой приспособлена для того, чтобы паразитировать на других растениях, так что, если она не найдёт своей жертвы, то, несомненно, погибнет; из другой разовьётся какая-нибудь орхидея, цветы которой так устроены, что она может оплодотворяться только при помощи насекомых; наконец, третья превратится в росянку, весь склад которой делает её способной улавливать и пожирать насекомых. Спрашивается: можем ли мы надеяться когда-нибудь объяснить происхождение этих загадочных целесообраз-
----------------------------
1. Это ясно выражено в физиологии Сенебье, представляющей состояние этой науки на пороге XIX века. (См. мою брошюру «Столетние итоги физиологии растений»). [Примечание добавлено к 4-му изданию. Указанная брошюра ивд. 1918 г. содержит две статьи: одну с названием, совпадающим с названием всей брошюры, см. в этом же томе, стр. 359; другую «Жан Сенебье, основатель физиологии растений», см. Соч., т. VIII. Ред.]
----------------------------
ных форм одним взаимодействием веществ и сил, влияющих на них во время их развития? Очевидно, нет. Если по отношению к метаморфозу вещества и энергии мы можем и должны прибегать исключительно к физическим объяснениям, то по отношению к метаморфозу формы, очевидно, эти объяснения недостаточны. Мы должны допустить ещё влияние причин исторических. Посмотрим, какой смысл придаём мы этому понятию. Говоря о жизни, мы, обыкновенно, даже не отдавая себе в том отчёта, имеем в виду жизнь неделимых, т. е. до некоторой степени произвольно выхватываем отдельный эпизод, отдельный момент из целого явления, начало и конец которого теряется во мраке прошлого и будущего. Но понятно, что мы этого не в праве делать; мы не в праве рассматривать единичный организм, как самостоятельное, замкнутое явление: это - только звено в цепи явлений, связанное причинною связью с бесконечным рядом предшествовавших звеньев и, в свою очередь, влияющее на последующие звенья. Для известных целей мы можем становиться на такую искусственную точку и изучать жизнь неделимого, как самостоятельное явление, точно так же, как мы идём ещё далее и изучаем отдельно различные процессы, совершающиеся в организме. Но жизнь вообще мы не поймём, не проникнувшись мыслью о преемственности, о единстве формы, не запечатлев в себе мысль, что жизнь есть одно общее целое явление, охватывающее весь органический мир, в пространстве и во времени. Жизнь есть непрерывное, никогда неперемежающееся явление, при начале которого нам никогда не случалось присутствовать, или, употребляя картинное сравнение, к которому прибегает Гельмгольтц в одной из своих лекций, это волна, в каждую минуту приводящая в движение новые частицы вещества; жизнь неделимого - это один гребень, один всплеск этой волны, неизвестно откуда и куда бегущей.
Изучая движение какого-нибудь тела, например, полет ядра, мы, для его объяснения, не можем довольствоваться одним выхваченным моментом и не станем объяснять его исключительно действующими на него в этот момент внешними силами, - мы знаем, что оно движется и под влиянием этих сил и вследствие инерции. Вот эту-то инерцию, это влияние предшествовавшего состояния (etat anterieur Клод Бернара) мы и должны постоянно иметь в виду при изучении организмов. Если мы сравниваем жизнь с движением, то для понятия инерции в применении к жизненным явлениям, для этой органической инерции мы имеем особый термин - наследственность. Совнание необходимости ввести в науку, - или, вернее, не ввести вновь, а только выставить в надлежащем свете это понятие о преемственности, о непрерывности жизненных явлений, - породило в последние годы целый ряд гипотез и новых терминов. Теория «пангенезиса», предложенная Дарвином, как временная, вспомогательная гипотеза, учение о «памяти», как общем свойстве органических тел, предложенное Герингом, и сложная гипотеза «перигенезиса пластидул», предложенная Геккелем, принадлежат к попыткам этого рода (1). Здесь невозможно, за недостатком времени, входить в подробности обсуждения этих попыток. Против «пангенезиса» можно, главным образом, возразить, что это учение предполагает существование готовых материальных зачатков вместо того, чтобы предположить, что в вародыше даны только условия развития в том или другом направлении (2). Объяснять же наследственность, срав-
----------------------------------
1. К этой же категории гипотез - копий «пангенезиса» - относится и гипотеза Негели об «идиоплазме».
2. С точки зрения «пангенезиса» зародыш является как бы морфологическим сокращением, редукцией готового организма, между тем как правильнее предположить, что в материальных, динамических и морфологических условиях зародыша представляется только возможность или необходимость того или другого хода развития, т. е. заключается та или другая форма, но только in potentia. [В возможности. Ред.] Постараюсь пояснить эту мысль сравнением, вполне сознавая, что, как всякое сравнение, оно может грешить со многих сторон. Частицы воды, выбрасываемые фонтаном, располагаются в какую-нибудь сложную причудливую форму, - следует ли из этого заключать, что эта форма предсуществует, вылетает готовой из трубки фонтана? Напротив, в тот момент, когда водяные частицы вылетают из отверстия, они имеют совсем иное распределение; но направление струи, скорость движения, форма отверстия и множество других условий необходимым образом влияют так, что водяные частицы, пройдя известный путь, должны расположиться известным образом, воспроизвести известную общую форму. Вообще мне кажется, что объяснить форму - вначит указать, каким сочетанием материальных и динамических условий она может быть вызвана; объяснять же форму предсуществованием готовой зачаточной, формы, а в той другой зачаточной формы и т. д., как это делается в гипотезе «пангенезиса», значит не разрешать, а только отстранять, отодвигать разрешение вопроса.
----------------------------------
нивая её с памятью, вначит объяснять тёмное ещё более тёмным. Называя наследственность органической инерцией, мы, по крайней мере, подводим частное понятие под более общее.
Итак, если одно из основных свойств организмов заключается в их способности находиться в постоянном взаимодействии с веществами и силами окружающей среды, находиться в подвижном равновесии с этою средой, постоянно изменяться, то рядом с этим свойством - с изменчивостью - мы должны поставить другое - наследственность, т. е. свойство сохранить влияние прежде действовавших условий. Нередко в этих двух свойствах усматривается будто противоречие. Но понятно, что закон наследственности так же мало противоречит закону изменчивости, как понятие инерции не противоречит понятию движения. В силу означенной инерции, т. е. наследственности, форма может неизменно передаваться из поколения в поколение; в силу той же наследственности, изменение, однажды вызванное, будет также передаваться, не может исчезнуть бесследно, не отразившись на отдалённых поколениях, пока не будет уравновешено другими влияниями. Таким образом, изменчивость, как необходимое следствие подвижности состава организма, и наследственность, т. е. преемственность всех процессов, передающихся из поколения в поколение и делающих из всего живущего и жившего одно причинное целое, - вот что характеризует организм по отношению к неорганизму. Твёрдо отстаивая, что жизненные явления управляются теми же физическими законами, как и явления неорганические, мы ни на минуту не должны упускать из виду и действия причин исторических, как необходимого следствия этого единства жизни.
Но говоря, что жизненные явления, кроме причин физических, управляются ещё причинами историческими, не вводим ли мы тем самым постороннего элемента, нового понятия, не прилагающегося к явлениям в мире неорганическом? Нимало. Во-первых, наши исторические причины - те же физические, но действовавшие в прошлом; если они действуют теперь, то действовали и прежде, и, однажды отразившись на организме, влияние их не могло исчезнуть бесследно. А затем, разве и за пределами жизненных явлений мы можем обойтись, не прибегая к историческим причинам? Скажут, химия и физика не нуждаются в истории; - да, пока они имеют дело с общими законами или со случаями, искусственно вызываемыми, но не тогда, когда им приходится применять их к случаям, данным самой природой. Астрономия всегда служит образцом, идеалом положительной науки, но разве она может объяснить всё настоящее нашего планетного мира, не прибегая к его прошлому? Разве гипотеза Лапласа не основывается на таких же приёмах, как те, которые употребляются в биологии? На основании различных форм, встречаемых в пространстве, заключают о той последовательности форм, которая должна была совершиться во времени. Разве туманные пятна, кольцо Сатурна, застывшие спутники не то же, что зачаточные, переходные, атрофированные органы, на основании которых мы пытаемся восстановить историю организмов, их прошлое, долженствующее объяснить нам их настоящее? (1)
Но вернёмся к нашей задаче. Посмотрим, насколько эти исторические причины могут объяснить основной факт целесообразности форм. Эту целесообразность в развитии организмов мы теперь объясняем себе, исходя из двух свойств организмов - изменчивости и наследственности - и ещё третьего их свойства, т. е. быстрой прогрессии размножения. Это объяснение дано Дарвином, и в нём заключается главное значение его учения для физиологии. В самом деле, как объяснить себе эти основные факты биологической гармонии? Одни говорили,
-------------------------------
1. Совершенно сходную параллель высказал позднее известный астроном Фей и ещё позднее (в 1887 г.) более определённо - Жансен.
-------------------------------
что органы созданы таковыми в виду потребностей, но такое разрешение вопроса ничего не объясняло. Другие пытались объяснить, но также безуспешно, что сама потребность могла вызвать удовлетворяющее ей изменение. Только Дарвин нашёл настоящий ключ, объяснив, что изменения, как вызываемые слепой игрой физических сил, сами по себе безразличны и могут клониться как в пользу, так и ко вреду организма, но что вследствие исторического процесса, названного им метафорически борьбой за существование и естественным отбором, всякое полезное уклонение, всякое усовершенствование будет сохраняться, всякое же вредное и бесполезное уклонение пресекаться, истребляться. Таким образом, не организм прилаживается к среде, под её непосредственным влиянием, как предполагали некоторые из предшественников Дарвина, а в бесконечном ряде поколений накопляется всё то, что согласно, и устраняется всё то, что противоречит этой гармонии органического мира. Следовательно, по отношению к объяснению целесообразного развития органических форм, мы едва ли можем, едва ли должны стремиться к полному объяснению отдельных частных случаев, - мы должны довольствоваться возможностью их общего логического объяснения. Для того, чтоб объяснить себе происхождение самого сложного, самого совершенного органа или приспособления, достаточно показать, что в самых простейших, элементарных формах они могли возникнуть под влиянием физических условий (1), затем указать, чрез какие ступени усовершенствования они прошли, чтобы достигнуть совершенства, и, наконец, доказать, что они полезны
---------------------------------
1. Так, например, Герберт Спенсер указывал, что первоначальное превращение правильного цветка в симметрический могло совершиться под влиянием силы тяжести. Дальнейшее же усовершенствование - дело отбора вследствие полезности симметрической формы для перекрёстного оплодотворения при помощи насекомых. Так, Дарвин высказывал мнение, что образование вьющихся растений может быть обязано своим происхождением довольно распространённому свойству стеблей искривляться под влиянием внешнего раздражения. Позднее он объяснял его явлениями «круговой нутации».
---------------------------------
для организма. Раз мы докажем эти три положения, то станет очевидно, что подобные формы могли и должны были сложиться с течением времени под влиянием естественного отбора.
Почти излишне напоминать, насколько учение Дарвина обязано фактам, приобретённым практическими деятелями на поприще садоводства и скотоводства; всем известно, что одна из главных заслуг этого учёного заключается именно в том, что он воспользовался этим громадным запасом фактических знаний для построения своей теории, что самой основною мыслью своего учения он обязан практикам. Едва ли в истории наук можно найти более разительный пример плодотворности взаимного влияния этих двух отраслей человеческого знания - теоретической и практической.
Итак, изучая жизненные явления, мы постоянно должны иметь в виду непрерывность, преемственность жизненных явлений; мы не в праве выхватывать жизнь неделимого, рассматривать её независимо от общей жизни органического мира. Каждый организм слагается не только под влиянием настоящего, но и всего прошлого, вплоть до скрывающегося во мраке времён начала жизни. Это невольно приводит нас к обсуждению вопроса о начале жизни. Если органический мир имеет историю, то откуда начинается она, или, быть может, организмы возникают и теперь на нашей планете? Случается ли нам быть свидетелями начала жизни, или мы только видим волну, бегущую из мрака прошлого? Понятно, что в сравнении с этим моментом всякий другой представляет второстепенный интерес; изучив этот момент возникновения жизни, превращения неживого в живое, мы, конечно, лучше всего поняли бы различие между ними. Очевидно также, что всё сказанное об историческом процессе образования организмов исключает возможность возникновения форм сколько-нибудь сложных; но вопрос является иным по отношению к формам простейшим, стоящим на низшем пределе организации. Это вековой, спорный вопрос о самопроизвольном зарождении («Generatio spontanea», heterogenesis, abiogenesis) *. Существует ли оно? Доказано ли оно
---------------------------
* «Самопроизвольное зарождение», зарождение иа неживого. Ред.
---------------------------
в настоящем? Если ещё не доказано, то вероятно ли в настоящем? Если не вероятно в настоящем, то может быть необходимо допустить его существование в прошлом или, наконец, быть может, логически мыслимо вовсе обойтись без этого предположения? Вот ряд вопросов, который представляется сам собою и невольно занимает умы современных натуралистов. Попытаемся ответить на них и мы, и тем завершить этот беглый обзор основных задач современной физиологии.
Во-первых, следует строго различать фактическую, экспериментальную сторону вопроса от теоретической, или логической. До настоящей минуты защитники самопроизвольного зарождения не привели в подтверждение существования этого явления ни одного экспериментального доказательства. Отступая шаг за шагом, они ограничивали сферу этого явления всё более и более простыми организмами, - теперь эта область ограничивается исключительно бактериями, но и здесь не констатировано до сих пор ни одного случая появления бактерий при таких условиях, при которых нельзя было бы предполагать присутствия их зародышей. Защитники самостоятельного зарождения говорят: положим, что оно ещё не доказано фактически, но логически, a priori оно неизбежно, оно необходимо для полноты нашего миросозерцания; оно связало бы органический мир с неорганическим. Но точно ли это заключение логически обязательно для нас? Точно ли органический мир необходимо должен был возникнуть из неорганического? Доказательством тому, что и другое разрешение этого вопроса мыслимо, служат сомнения, в последнее время высказываемые с различных сторон такими учёными, как Прейер, Наке, Фехнер, Вильям Томсон и, наконец, Гельмгольтц. Всего подробнее и оригинальнее развивает свой взгляд Фехнер; привожу его не потому, чтобы разделял его, но как пример возможности целостного миросозерцания без допущения самопроизвольного зарождения. Фехнер прежде всего задаётся вопросом, в чём заключается различие живого тела от неживого, и отвечает на это следующим образом: «Я не могу себе представить этого различия, - говорит он, - иначе, как приняв, что в неживом твёрдом веществе частицы не изменяют того порядка, в котором расположены, не могут меняться местами, что не мешает им быть в постоянном колебательном движении. Состояния же организованной материи, пока она одарена жизнью, я не могу себе представить иначе, как допустив, что частицы её находятся в постоянном движения, вследствие инерции и взаимного притяжения, и при этом описывают круговые или гораздо более сложные пути. Что подобное движение возможно, примером служат небесные тела; различие только в масштабе». Сравнивая эти две формы движения, Фехнер называет одно космически-органическим, а другое молекулярно-органичестм. Частицу живого вещества можно уподобить солнечной системе, с тем различием, что в ней нет одной особенно преобладающей массы, и потому движение составляющих её частиц бесконечно сложнее и разнообразнее. Подобное представление об органическом веществе, в сущности, не что иное, как описание комка живой протоплазмы. Такое представление об организованном веществе обнимает все его свойства: его произвольное движение, обмен вещества, рост посредством интуссусцепции и находится в связи с его полутвёрдым, полужидким состоянием и необходимостью присутствия воды. Удаляя воду, приводим живое тело в состояние покоя или оцепенения (как в опыте с высушиванием некоторых животных), возвращая её, возобновляем движение. Точно так же при действии низкой температуры замедляется и, наконец, прекращается это движение; с повышением температуры оно вновь возобновляется. Почему же не предположить, говорит далее Фехнер, что первоначально вся материя была одарена как космически-, так и молекулярно-органическим движением. Но мы знаем, что это молекулярно-органическое или жизненное движение совершается только в известных пределах температуры. Когда космическая материя сгущаясь достигала этой температуры, она утрачивала это движение, превращалась в неорганическую, и только позднее на охладившуюся поверхность этих небесных тел, из сравнительно холодного мирового пространства, осела часть вещества, сохранившая это движение, - доказывают же В. Томсон и Гельмгольтц возможность занесения на нашу планету зародышей организмов при помощи метеоритов. Таким образом, видя между живой и неживой материей чисто физическое различие, сводящееся на их молекулярную динамику, на форму их молекулярного движения, Фехнер обращает вопрос и спрашивает, какая же форма движения древнее. Может быть, жизнь предшествовала неживни, и тогда вопрос о generatio spontanea падает сам собою. Повторяю, я привожу эту гипотезу Фехнера только как образец мышления логически возможный и совершенно противоположный господствующим воззрениям, а следовательно, подрывающий логическую неизбежность заключения о необходимости самопроизвольного зарождения. Итак, по отношению к началу жизни мы можем повторить слова Гельмгольтца: «или жизнь когда-нибудь возникла или она современна материи».
Но если возникновение организмов из неоживлённого вещества когда-нибудь во времени является вообще более вероятным, то рождается ещё вопрос, необходимо ли допустить, что это явление совершается и в настоящую минуту на нашей планете, и что мы только были несчастливы в наших экспериментальных поисках эа ним. К подобному заключению уже, очевидно, нас ничто не вынуждает. В чём бы ни заключалось различие между организмом и неорганическою природой, мы одинаково можем допустить, что условия этого перехода могут существовать, но могут и не существовать в настоящую минуту на нашей планете. Мне кажется, даже можно привести доводы, делающие современное существование этого явления на поверхности земли мало вероятным и, следовательно, являющиеся объяснением постоянной неудачи всех поисков за ним. Защитники этого учения обыкновенно говорят, что открытие произвольного зарождения венчало бы здание теории Дарвина: эта теория объясняет нам, как одни организмы произошли от других, - здесь мы увидели бы, как первый организм происходит из неорганизованного вещества. Мне кажется, наоборот, существование произвольного зарождения в настоящую геологическую эпоху, а следовательно, и во все предшествовавшие эпохи, явилось бы почти непреодолимым препятствием для этой теории, т. е. обстоятельством, которое весьма трудно, почти невозможно было бы с ней согласовать. Постараюсь быть кратким: вся теория Дарвина сводится к тому, что все организмы, живущие и когда-либо жившие, находятся в кровном родстве; идеал стремлений этого учения - выразить родство всех живых существ в виде одного родословного дерева, - в должно ваметить, что современная система, по крайней мере, растительного царства, нисколько не противоречит этой возможности: два наиболее глубоко различающиеся между собою отдела растительного царства - растения споровые и растения семенные - представляют такую очевидную гомологическую связь, что в настоящее время едва ли может быть сомнение в единстве происхождения всех растительных организмов (1). Но спрашивается: какая же кровная связь возможна между организмами, независимо возникшими из неорганизованного вещества в какую-нибудь Силурийскую эпоху и в настоящее время. Какое единство возможно без одного общего начала? Какое родословное дерево возможно, когда несметное число родоначальников возникло и возникает в каждый момент на каждой точке вемного шара? Очевидно, если самопроизвольное зарождение существует и существовало, то все органические существа представили бы в совокупности не одно родословное дерево, а целый непроходимый дремучий лес с крупными старыми деревьями и мелкою порослью, и тогда никакая естественная система организмов не была бы возможна. Допустить же, что все возникшие посредством самопроизвольного зарождения организмы, несмотря на различие в условиях их появления, давали начало сходным рядам форм, - значило бы вводить новые, бездоказательные посылки, лишать теорию Дарвина её главного достоинства - её строго реальной почвы.
Итак, кажется, всего вероятнее предположить, что самозарождение организмов не совершается при современных есте-
---------------------------------
1. Всё, что открыто в этом направлении эа последние сорок лет, является подтверждением этого положения. [Примечание 1918 г. Ред.]
---------------------------------
ственных условиях, что оно совершалось в отдалённом прошлом и, быть может, современем вновь осуществится при искусственных условиях в наших лабораториях. По крайней мере, только такое разрешение вопроса действительно удовлетворило бы всем требованиям - венчало бы здание биологической науки.
Следовательно, вопрос о первоначальном возникновении жизни, вопрос об образовании организма из неорганизованного вещества, остаётся ещё в области гипотез и неопределённых стремлений. Синтетической биологии пока ещё не существует. А что, если ей никогда не суждено осуществиться, что если жизнь современна материи? Что ж, и тогда направление и методы физиологии нисколько не изменятся, - она будет видеть в жизни, в организме, нечто заранее данное, но тем не менее подчиняющееся определённым законам, общим для всего вещества. Она будет в таком же положении, как и астрономия, которая, изучая законы движения планет, изучая физические и химические явления, совершающиеся на солнце, объясняя историческими причинами, т. е. гипотезой Канта и Лапласа, происхождение и развитие нашей планетной системы, не заботится о том, откуда взялся первоначальный толчок, приведший её в движение, и совершился ли он во времени (1).
Подводим краткий итог всему, до сих пор сказанному. Для осуществления своей задачи, для объяснения явлений растительной жизни, фивиология растений не нуждается ни в каких произвольных посылках, от которых давно отказались науки, имеющие предметом неоживлённую природу. Она не нуждается, как в былые времена, в допущении существования особой органической материи, - для неё достаточно и той, из которой состоят неорганизованные тела, и тех общих законов, которые управляют последними. Она не нуждается в допущении существования особой жизненной силы, неуловимой и своевольной, ускользающей от закона причинности, не подчиняющейся числу и мере, - для неё достаточно основных физических
-----------------------------
1. В настоящее время она подвинулась и в этом направлении; см., например, книгу Лоуэля - The Evolution of Worlds. [Примечание 1918 г. Ред.]
-----------------------------
законов, управляющих и неорганическим миром (1). Она не нуждается, наконец, в допущении существования неопределённого метафизического начала целесообразного развития - этого последнего убежища виталистов, - для неё достаточно действительного, указанного Дарвином, исторического процесса развития, неизбежным, роковым обравом направляющего органический мир к совершенству и гармонии. До тех пор, пока нам не докажут противного, мы в праве видеть в растении - «механизм, сам себя обновляющий» и обладающий историей. Мы в праве требовать от этой науки, при её современном состоянии, чтобы при объяснении явлений жизни она прибегала только к троякого рода причинам: химическим, физическим и историческим. Эта троякая задача вполне соответствует трём эпохам в развитии естествознания вообще - трём эпохам, которые характеризуются тремя общими законами, лежащими в основе нашего миросозерцания, тремя руководящими именами. Эти законы: закон постоянства материи, закон сохранения энергии и закон преемственности или единства жизни. Эти руководящие имена - имена Лавуазье, Гельмгольтца и Дарвина.
Итак, мм. гг., вы видите, что, для осуществления своих современных задач, фитология растений не нуждается в большем числе посылок, чем другие науки, получившие бесспорное название положительных. Она требует не менее, но и не более того, чего требует, например, астрономия для объяснения всей совокупности подлежащих ей фактов; как та, так и другая нуждаются в причинах химических, физических и исторических. Если же мы пока бессильны по отношению к объяснению начала жизненных явлений, то, я полагаю, и астрономия находится в таком же отношении к началу космических явлений, к началу мирового процесса, и это ей нисколько не мешает итти своим путём, расширять область положительного знания, не прибегая ни к каким гипотезам, лежащим за пределами науки.
1878 г.
-------------------------------
1. Только Бергсон утешал себя, что будет найден ещё какой-то третий закон, не подчиняющийся числу и мере, и на этом строил надежду на воскресение витализма. [Примечание 1918 г. Ред.]
-------------------------------
