Существует ли в природе отбор?— Размножение организмов в геометрической прогрессии. — Борьба за существование.— Естественный отбор.— Примеры борьбы.— Борьба прямая, конкуренция и борьба с условиями среды. — Сложные соотношения зависимости между организмами.— Образ действия естественного отбора. — Примеры. — Естественный отбор действует исключительно на пользу самого организма;— в силу закона соотношения развития вызывает изменения безразличные; — никогда не вызывает изменений, полезных исключительно для другого организма; — не ведёт к безусловному совершенству. — Заключение.
Читатель, может быть, уже не раз с досадой спрашивал себя: к чему это длинное отступление о скотоводах и садоводах, о происхождении и причинах совершенства домашних пород, когда цель наша — разъяснить процесс образования видов в естественном состоянии?
Но каково будет его удивление, когда он узнает, что выводы, к которым привело нас изучение домашних пород, послужат нам путеводной нитью в бесконечном лабиринте природы, что, изучая эти породы, мы только вернее шли к означенной цели, что половина пути уже осталась за нами!
Как, спросит читатель, разве заключения, выведенные для известного ряда фактов, могут быть применены для объяснения совершенно иного ряда фактов? Разве может быть что-либо общее между процессом, в котором главным деятелем является разумная поля человека, и процессом, зависящим от слепых сил природы?
Чтобы скачок этот не показался слишком резким, чтобы убедиться, что различие между двумя процессами едва ли так громадно, как может показаться с первого взгляда, припомним, что и при сознательном отборе человек не создаёт, не вызывает, а лишь сохраняет и накопляет изменения, возникающие без участия его воли. Припомним далее, что наибольшую долю участия в образовании искусственных пород должно приписать бессознательному отбору, т. е. такому процессу, в котором человек по отношению к достигаемой цели является совершенно слепым орудием, таким же бессознательным деятелем, как и другие силы природы.
Но приступим прямо к разрешению вопроса: можем ли мы объяснить образование всех органических форм и их совершенство причинами, подобными тем, которыми мы объяснили образование и совершенство искусственных пород, разводимых человеком? Поставим вопрос в самой ясной, в самой резкой форме. Существует ли в природе отбор?
Но и этот вопрос мы можем ещё значительно упростить: припомним только, что было сказано об отборе. В самом деле, в чём заключался отбор в его наиболее совершенной форме? Лишь в удалении или истреблении неудовлетворительных особей. Итак, вот в каком виде окончательно является наш вопрос: наблюдается ли в природе истребление менее совершенных форм?
В ответ на этот вопрос Дарвин развёртывает перед нами картину истребления, в сравнении с которой бледнеет самая смелая фантазия художника или поэта. Вместо вечно ясной, улыбающейся природы, которую мы привыкли считать воплощением мира, перед удивлёнными глазами нашими возникает грозный хаос, где всё живущее смешалось и переплелось в ожесточённой, смертельной схватке, где каждое существо вступает в жизнь по трупам миллионов себе подобных.
И всё это не фраза, не бред расстроенного воображения, — нет, это факт, который может быть доказан рядами сухих прозаических цифр.
Случалось ли вам, читатель, следить за полётом хохлатой семянки одуванчика, к немалой досаде садоводов пестрящего своими жёлтыми цветами наши газоны? Случалось ли вам задуматься об ожидающей её участи? Случалось ли вам подумать, что бы сталось с нашим газоном, если бы каждая из этих семянок, носящихся в таком несметном числе, произвела растение? Если не случалось, то и не трудитесь. Никакие усилия воображения не дадут вам понятия о действительности. Цифры здесь всего красноречивее. Постараемся вычислить, какое потомство произведёт одна летучая семянка в течение десяти лет, предполагая, что ни одно семя не погибнет. Для этого допустим, что каждое растение приносит ежегодно сто семян, и это будет очень немного, потому что число их в одной головке немногим менее этого, а каждое растение приносит по несколько головок в год. Однако и по этому крайне умеренному расчёту мы получим следующий ряд цифр:
в первый год 1
второй » 100
третий » 10 000
четвёртый » 1 000 000
пятый » 100 000 000
шестой » 10 000 000 000
седьмой » 1 000 000 000 000
восьмой » 100 000 000 000 000
девятый » 10 000 000 000 000 000
десятый » 1 000 000 000 000 000 000
Но эти цифры всё ещё не дадут нам никакого понятия о громадности этого числа; чтобы оживить их, чтобы придать им смысл, посмотрим, какое пространство земли потребовалось бы для вмещения всей этой растительности. Положим, что каждое растение одуванчика покрывает один квадратный вершок * земли — эта цифра, конечно, будет ниже действительной, — в таком случае представленный ряд цифр выразит нам площади: в 1, в 100, в 10 000 и т. д. квадратных
--------------------------------
* Около 20 квадратных сантиметров. Ред.
--------------------------------
вершков, покрываемые последовательными поколениями одуванчиков.
Но поверхность всей суши на земле равняется приблизительно 66 824 524 800 000 000 квадратных вершков. Разделим цифру, выражающую площадь, покрываемую десятым поколением одуванчика, на эту цифру, выражающую поверхность всей суши:
1000000000000000000 / 66 824 524 800 000 000 получим, примерно, 15.
Итак, для десятого поколения одного семени одуванчика потребовалась бы площадь в 15 раз более поверхности всей суши на земле. И не следует думать, чтобы эта изумительная плодовитость одуванчика была явлением исключительным: ещё Линней рассчитал, что растение, которое приносило бы только два семечка в год, по прошествии двадцати пяти лет произвело бы потомство в миллион, но подобного растения в природе не существует; напротив, можно привести множество примеров, в сравнении с которыми плодовитость одуванчика будет ничтожна: в коробочке мака, например, бывает от 2 900 до 3 000 семян, а порядочное растение мака приносит до 10 головок, — следовательно, одно растение мака рассеивает до 30 000 семян ежегодно; в одном плоде кукушкиных слёзок, по расчёту Дарвина, не менее 186 300 семян. И это ещё не предел плодовитости: бурая или черноватая пыль, покрывающая изнанку узорчатых листьев папоротника, могла бы дать начало миллионам особей.
И мы имеем доказательства быстроты размножения растений, ещё более осязательные, чем эти теоретические соображения. Многие из растений, теперь самых обыкновенных,на обширных равнинах Ла-Платы выстилающих целые квадратные мили почвы, с которой они вытеснили все прочие растения, ввезены из Европы; а по наблюдениям доктора Фоконера, есть растения, распространённые по всей Индии, от Гималаев до мыса Коморина, которые ввезены из Америки. Натурализация некоторых европейских растений в Австралии представляет ещё более поразительные факты.
Сказанное о растениях в такой же степени применимо и к животным: слон плодится медленнее всех остальных животных — в течение двухсотлетней своей жизни он производит всего три пары детёнышей (между тридцатыми и девятидесятыми годами), но, по расчёту Дарвина, потомство одной пары слонов через пятьсот лет достигло бы пятнадцати миллионов. Каково же должно быть размножение хотя бы, например, рыб, в икре которых яички должно считать тысячами и сотнями тысяч? Быстрое размножение медленно плодящихся лошадей на равнинах Америки и недавнее размножение кроликов в Австралии служат фактическим ручательством того, что выводы наши верны и для животных.
Словом, нет такого существа, потомство которого, ограждённое от истребления, не заселило бы в самом непродолжительном времени всю землю; закон этот не представляет исключений.
Но мы не в состоянии даже приблизительно оценить число живых существ, населяющих землю; чтобы дать хотя отдалённый намёк на громадность этой цифры, скажем, что число одних видов животных и растений простирается до полумиллиона.
Итак, органических существ родится в несметное число раз более, чем сколько может выжить; это — неумолимый закон Мальтуса, применённый ко всему органическому миру *. Не вправе ли мы были сказать, что в природе совершается
-----------------------------------
* Основоположники марксизма резко разграничивали учение Дарвина и реакционную мальтусовскую теорию народонаселения. Так, Маркс говорит: «Дарвин в своём превосходном сочинении не видел, что он опровергает теорию Мальтуса, открывая в царстве животных и растений „геометрическую" прогрессию. Теория Мальтуса основывается как раз на том, что он уоллесовскую геометрическую прогрессию человека противопоставляет химерической "арифметической" прогрессии животных и растений. В произведении Дарвина, например, в обсуждении причин вымирания видов, заключается и детальное — не говоря об eго основном припципе — естественно-историческое опровержение мальтусовской теории» (К. Маркс — «Теории прибавочной стоимости», т. II, ч. I, стр. 213. Партиздат, 1932 г.). Ред.
-----------------------------------
постоянный процесс истребления, перед которым теряется человеческая мысль?
Посмотрим, какие же последствия должно иметь это истребление. Возвратимся к нашему одуванчику, перенесёмся мыслью в ту эпоху (между девятым и десятым годом), когда потомство его уже заселило всю поверхность суши на земле.
Что же будет далее? Каждое растение, окончив свой жизненный оборот, погибнет (1), оставив по себе 100 потомков и клочок земли, достаточный для одного.
Кому же достанется это наследие? Кому жизнь, кому смерть на самом пороге жизни? Это решит ожесточённая борьба, из которой выйдет победителем только один.
Но кто же будет этот победитель, кто побеждённые? Кто отметит счастливого избранника, кто произнесёт смертный приговор над остальными девяносто девятью? Не слепой ли случай?
Но что такое случай? Пустое слово, которым прикрывается невежество, уловка ленивого ума. Разве случай существует в природе? Разве он возможен? Разве возможно действие без причины?
Итак, что же определит этого избранника? Его же собственное достоинство. Если в его организации найдётся хоть одна ничтожная черта, которая сделает его более способным к жизни при данных условиях, более совершенным, чем его соперники, то он уже избран. Песчинка может склонить в его сторону чувствительные весы природы.
Но в чём же может заключаться превосходство одного семени перед другим? Кто знает! Быть может, в тонкой кожуре, которая облегчит для него процесс прорастания, а может быть, и в более толстой, которая защитит его от ненастья; быть может, в раннем прорастании, которое дозволит ему опередить других, и, может быть, напротив, в более позднем, которое спасёт его от ранних морозов и сохранит от участи его соперников. Наконец, по всей вероятности, существуют бесчисленные тончайшие оттен-
--------------------------------
1. Мы допустили, ради простоты, что одуванчик — растение однолетнее.
--------------------------------
ки, различия которых мы не в состоянии подметить, не только оценить, и которые, тем не менее, имеют громадное значение для самого организма. Гукер, изучивший флору Индии, от Бенгальской долины и до снеговой линии Гималаев, и обращавший главное внимание на так называемые географические разновидности, убедился, какие важные физиологические изменения могут претерпевать растения, нимало не отступая от нормальной формы. Так,например,один вид е одной местности обладает целебными свойствами, а в другой — лишён их вовсе, следовательно, представляет иной химический состав, или одна и та же форма в различных местностях способна выдерживать весьма различные климатические условия, так что растение, взятое, например, с верхней границы его распространения на Гималаях, гораздо лучше выдерживает климат Англии, чем растение, взятое из более низменной области. Только когда подобные изменения сопровождаются изменением в форме, они привлекают внимание наблюдателя. В природе не существует двух форм тождественных; следовательно, в каждой кучке состязающихся существ найдётся одно наиболее совершенное, наиболее приспособленное к окружающим условиям, оно и выйдет победителем из борьбы, оно ы будет избранником природы.
И не следует думать, что исход борьбы был так прост: одна победа ещё не решает распри, поражённые соперники ещё не тотчас гибнут. Мы и не подозреваем, сколько жизни таится, теплится в природе, жизни, готовой вспыхнуть при первом возможном случае. Из горсти ила, собранного Дарвином на дне пруда, в течение шести месяцев взошло 538 растений. Следовательно, малейший ложный шаг, минута колебания — и тот, кто за мгновение был избранником, погиб, растоптан лежавшими у его ног соперниками. Можно сказать, что каждое живое существо постоянно подвержено неумолимой критике своих врагов-соперников.
Итак, в этом постоянном состязании, в этой борьбе за существование необходимо гибнут особи менее удовлетворительные, — значит, в природе существует не только истребление, но даже истребление существ, менее совершенных, — в природе существует отбор.
Понятно, что этот естественный отбор (1), вытекающий из борьбы за существование, может действовать только на пользу самого организма. «Благодаря борьбе за существование, всякое изменение, как бы оно ни было легко и от каких бы причин оно ни зависело, если оно сколько-нибудь выгодно для особи какого-либо вида, при её сложных соотношениях с другими органическими существами и с внешней природой, — всякое такое изменение будет содействовать сохранению особи и большей частью передастся потомству. Это потомство будет иметь более шансов на существование, ибо из множества особей каждого вида, периодически рождающихся на свет, выживают лишь немногие». «С другой стороны, мы можем быть уверены, что всякое уклонение, сколько-нибудь вредное, подвергалось бы неминуемому пресечению».
Понятно также, что естественный отбор должен так же неизмеримо превышать отбор человека, как природа вообще превышает искусство. «Если человек мог достигнуть и действи-
-------------------------------------
1. Дарвин назвал этот процесс, необходимо вытекающий из быстрого размножения органических существ, естественным отбором (natural selection) для того, чтобы указать на полнейшую аналогию его с процессом, посредством которого человек совершенствует свои породы; но нашлись люди, которые не поняли смысла этого выражения и стали утверждать, что Дарвин придаёт природе сознание, что природа у него рассуждает, разбирает; нашлись даже такие судьи, которые решили, что дело было бы ещё понятно, если б он ограничился животными, но что к растениям, не имеющим воли, начало отбора никак неприменимо. Как ни смешны эти возражения, однако Дарвин счёл нужным объяснить в одном из последовавших изданий своей книги, что выражение «природа отбирает» должно понимать в таком же метафорическом смысле, в каком иногда говорится, что кислота избирает основание, что сила тяготения управляет, движением планет, — в таком смысле, в каком употребляют слово природа, разумея под ним сумму бесчисленных естественных законов, в каком, наконец, употребляется самое выражение естественный закон, означающее только известное чередование, известную последовательность фактов, постоянно наблюдаемые. Всё это — метафорические выражения, употребляемые ради краткости изложения.
--------------------------------------
тельно достиг громадных результатов путём методического и бессознательного отбора, то чего не в состоянии сделать природа! Человек может влиять только на внешние, видимые признаки; природа же не заботится о внешности: эта внешность подлежит её отбору лишь постольку, поскольку она полезна организму. Природа может влиять на каждый внутренний орган, на каждый оттенок изменения в организации, на совокупность жизненного механизма. Человек отбирает для своей пользы, природа — для пользы охраняемого существа. Каждый отобранный ею признак идёт в дело, и существо вступает в хорошо приспособленные условия жизни. Человек содержит в одной стране уроженцев различных климатов; он редко доставляет каждому отобранному признаку необходимые упражнения, он кормит одной пищей короткоклювого и длинноклювого голубя; он не упражняет различным образом животных с длинными ногами или с длинной спиной; он не даёт самцам оспаривать самок; он не истребляет строго всех неудовлетворительных животных, но по силам ограждает от вредных влияний всех своих питомцев. Исходной точкой ему часто служит полууродливая форма или уклонение, настолько резкое, чтобы привлечь его внимание, или уже очевидно ему полезное. В состоянии естественном малейшее различие в строении или складе способно перетянуть тонко уравновешенные весы жизненной борьбы и, следовательно, сохраниться. Как мимолётны желания и усилия человека! Как кратко его время! И потому как жалки достигнутые им результаты в сравнении с теми, которые накопила природа в течение целых геологических периодов. Можем ли мы удивляться, что произведения природы имеют характер более „истинный", чем произведения человека, что они бесконечно лучше приспособлены к сложнейшим условиям жизни и, очевидно, несут отпечаток высшего творчества?»
«Выражаясь метафорически, мы можем сказать, что естественный отбор ежедневно, ежечасно исследует по всему миру каждое уклонение, даже самое ничтожное, отбрасывает всё дурное, сохраняет и накопляет полезное, неслышно и неприметно работает, когда бы и где бы ни представился случай, над усовершенствованием каждого органического существа, прилаживая его к органическим и неорганическим условиям жизни. Мы не замечаем медленного хода этих изменений и лишь по истечении длинных периодов времени дивимся результатам; наши сведения о геологических эпохах так несовершенны, что мы только в состоянии сказать, что формы теперь не таковы, каковы они были прежде».
Но,чтобы вполне уяснить себе действие естественного отбора, нам необходимо представить себе по возможности полную картину всеобщей борьбы между органическими существами. «Ничего нет легче, — говорит Дарвин, — как признать на словах действительность всеобщей борьбы за существование, ничего нет труднее, — по крайне мере, я сам это испытал на себе, — как постоянно иметь её в виду при обсуждении частных явлений».
В примере одуванчика мы видели простейший пример борьбы — борьбу между особями одного вида. Но, может быть, читатель возразит: ведь это был пример чисто теоретический, это была только дедукция, вывод из закона быстрого размножения органических существ. Нет ли прямых фактов, которые бы подтверждали, что наш вывод верен, что в природе действительно происходит борьба, что одни организмы побеждаются и вытесняются другими? Простейший опыт может доставить желаемое фактическое доказательство. Если посеять вместе несколько разновидностей какого-нибудь растения, например, пшеницы, то мы увидим, что некоторые из них, вероятно, более приспособленные к почве или климату или более плодовитые, вскоре одержат верх над остальными и, наконец, совершенно их вытеснят. Даже разновидности, столь близкие между собой, каковы душистые горошки различных колеров, вытесняют друг друга. Чтоб сохранить одни сорта в присутствии других, необходимо собирать семена отдельно и ежегодно смешивать их в определённой пропорции, иначе сорта более слабые будут постоянно уменьшаться в числе и, наконец, совершенно исчезнут. Сакс очень остроумно замечает, что усилия, которые сельский хозяин должен употреблять для того, чтобы охранить свои поля от вторжения сорных трав, дают наглядное понятие о той борьбе, которую каждое растение должно выдерживать с остальными. То же самое наблюдается и относительно животных. Некоторые горные породы овец положительно вытесняют другие породы, так что их невозможно разводить вместе. Занимающиеся разведением пиявок заметили подобное же явление.
Но ведь способность размножаться в геометрической прогрессии, как мы видели, присуща всем органическим существам без исключения, — следовательно, каждое существо в своём стремлении заселить всю землю встречает отпор со стороны всех остальных существ; понятно, в каком напряжённом состоянии должен находиться весь органический мир, какое страшное органическое давление должен выдерживать каждый организм, чтобы удержать за собой своё маленькое местечко в природе, в какой упорной борьбе против всех и каждого должен он отстаивать своё существование. Что подобная борьба между различными видами не есть только предположение, в том убеждают нас непосредственные факты: «Если предоставить самому себе луг, на котором долго косили (а то же самое можно сказать о луге, на котором постоянно паслись травоядные звери), более сильные растения постепенно заглушают более слабые, хотя и вполне развитые; так (в одном опыте Дарвина), из двадцати видов, растущих на клочке луговой земли в 12 квадратных футов, девять погибло оттого, что прочим дали разрастись вволю». В недавнее время в Северной Америке распространение одного вида ласточки вытеснило другой вид; в некоторых местах Шотландии умножение дрозда-деряба повлекло за собой уменьшение числа певчего дрозда. Один вид крысы вытесняет другой; в России прусак вытесняет таракана; один вид речного рака вытесняет другой. Растительный мир представляет подобные же явления. Один вид сурепицы вытесняет другой. Гофмейстер приводит очень любопытный пример двух видов торфяного мха, которые с изменением условий влажности болота попеременно заглушают друг друга; попеременно то тот, то другой, вытесняя своего противника, овладевает полем сражения. Итак, не только все особи одного вида, но даже и виды между собой находятся в постоянном ожесточённом состязании.
В примере одуванчика мы предполагали, что он мог бы заселить всю землю; но ведь это предположение невозможно, даже если бы он не встречал сопротивления в других существах. Невозможно предположить такой организм, который был бы одинаково хорошо приспособлен ко всем точкам земного шара: всякое растение, всякое животное имеет свою область распространения, определяемую свойством страны или климатом. Каждый организм имеет свои границы горизонтального и вертикального распространения. Следовательно, каждый организм при своём стремлении распространиться должен бороться ещё с условиями существования, климатом,почвой и т. д.; отсюда другой вид борьбы — борьба со стихиями. Но мы не должны приписывать особенно большого значения прямому, непосредственному противодействию условий; гораздо важнее их косвенное влияние на борьбу, на состязание существ между собой. Возьмём, например, какое-нибудь растение в самом центре его области распространения; мы знаем, что оно в состоянии выдерживать несколько больший холод или жар, несколько большую влажность или сухость воздуха, потому что оно выносит эти условия на границах своей области. Что же мешает численности этого растения удвоиться, учетвериться? Ясно, что только состязание других существ. Условия существования участвуют тут только косвенно: они не препятствуют его распространению, а только более способствуют распространению других растений; они враждебны ему только потому, что благоприятствуют его врагам. «Если, подвигаясь к югу, мы замечаем, что какой-либо вид редеет, мы можем быть уверены, что это зависит настолько же от того, что условия благоприятствуют другим видам, сколько от того, что редеющий вид страдает. Точно так же, когда мы подвигаемся к северу, хотя и в меньшей степени, ибо количество видов вообще, следовательно и соискателей, уменьшается к северу, почему мы, подвигаясь к северу или поднимаясь в горы, гораздо чаще встречаемся с формами, недоразвившимися вследствие прямого действия климата, чем когда мы подвигаемся к югу или спускаемся с горы. Когда мы достигнем до стран полярных, или до снеговых вершин, или до абсолютных пустынь, нам представляется борьба, ведущаяся почти исключительно со стихиями». Новым доказательством, что климат действует, главным образом, только косвенно, служит огромное число садовых растений, выносящих наш климат, но не дичающих потому, что они не в состоянии выдержать состязания с природными растениями. Особенно наглядно обнаруживается косвенное влияние среды в опытах искусственного удобрения лугов. Азотистые и минеральные удобрения полезны для всех растений, но не в одинаковой степени, — и вот, под влиянием азотистых удобрений злаки берут перевес над бобовыми растениями, под влиянием исключительно минеральных удобрений бобовые берут перевес над злаками.
Мы получим, однако, ещё далеко не полную картину всеобщей борьбы за существование, если не примем во внимание бесчисленные сложные соотношения зависимости, связывающие между собой все органические существа. Самая простейшая, прежде всего бросающаяся в глаза зависимость органических существ друг от друга есть зависимость жертвы от её врага и, как необходимое следствие этого, — обратная зависимость хищника от его добычи. Самым обыкновенным примером подобных прямых врагов являются нам хищные животные относительно всех остальных животных и травоядные животные относительно растений. Несмотря на то, что этот род зависимости нам наиболее известен и понятен, мы редко можем отдать отчёт в размерах его последствий. Дарвин полагает, что количество куропаток, рябчиков, зайцев в Англии зависит главным образом от уничтожения мелких хищников, так что, по его мнению, если бы в течение двадцати лет не было убито ни одной дичины и в то же время ни одного хищника, то по прошествии этого времени в Англии оказалось бы менее дичи, чем теперь, когда она истребляется сотнями тысяч (1). Следующее любопытное наблюдение
----------------------------------
1. В 1863 г. была наряжена английским парламентом комиссия для пересмотра законов, относящихся до ловли сельдей у берегов Шотландии. Из цифр, приведённых в отчёте этой комиссии, оказывается, что то количество трески и другой крупной рыбы, которое ловится у тех же берегов, истребило бы более сельдей, чем сколько их вылавливают все рыбаки Шотландии, взятые вместе. Но количество изловленной крупной рыбы, конечно, составляет ничтожную часть всего количества её, водящегося в тех водах, из чего составители отчёта заключают, что истребление сельдей через их ловлю ничтожно в сравнении с истреблением, которое они терпят от крупной рыбы.
----------------------------------
показывает, какому истреблению растения подвергаются от мелких животных. Дарвин тщательно отмечал все всходы диких трав, появлявшиеся на клочке земли длиной в три и шириной в два фута, и из 357 не менее 295 были разрушены улитками и насекомыми. Несоразмерная многочисленность особей истребляемого вида в сравнении с числом врагов в иных случаях есть единственное средство, сохраняющее эти виды от совершенного уничтожения; доказательством этому нам могут служить хлеба и другие растения, которыми мы засеваем наши поля; всем известно, что они подвергаются истреблению от птиц, и, однако, это не мешает нам собирать ежегодно жатву, между тем как всякий, пытавшийся собрать семена в саду с нескольких растений пшеницы, знает, с какими это сопряжено трудностями. Дарвин говорит,что ему нередко случалось потерять при таких условиях все семена. Эти факты, может быть, объяснят то любопытное явление, что некоторые очень редкие растения скучены в огромных количествах на тех немногих точках земного шара, на которых они встречаются, — потому что иначе они, может быть, вовсе исчезли бы.
Не следует думать, что прямые враги всегда те только, которые питаются своими жертвами; следующий пример лучше всего объяснит нам, какие разнообразные могут быть враги. В Парагвае не одичали ни рогатый скот, ни собаки, между тем как в соседних странах они водятся в несметном числе; причина этого явления заключается в изобилии в Парагвае известного рода мухи, которая кладёт свои яйца в пупок молодых животных тотчас по их рождении.
Но самые любопытные, самые изумительные явления взаимной зависимости органических существ представляют, без сомнения, те сложные, почти чудесные соотношения, которые наблюдаются между некоторыми растениями и насекомыми. Существует целое растительное семейство орхидных, оплодотворение которых обыкновенно невозможно иначе, как при содействии насекомых. Цветы этого семейства вместо легко распыляющейся и разносящейся в воздухе цветочной пыли имеют по большей части цветень, собранный в липкие комочки, которые сами собой никаким образом не могли бы попадать на женский орган, на рыльце. Этот недостаток восполняется насекомыми, которые, питаясь сладковатой жидкостью, выделяющейся в глубине цветка, переносят с цветка на цветок эти липкие комочки и таким образом способствуют оплодотворению. Участие насекомых в оплодотворении орхидных было замечено уже давно, но только исследования Дарвина показали, какими изумительно тонкими приспособлениями одарены цветы орхидных для облегчения этого процесса. Так, у иных цветов (Orchis mascula) комочки пыли одарены липкими пуговичками, которые по положению своему необходимо должны упираться в лоб насекомого, запустившего хоботок в глубину цветка; у других вместо пуговички есть липкая уздечка (Orchis pyramidalis), которая охватывает кольцом запущенный хоботок; у третьих (Catasetum, Mormodes) комочки пыли при малейшем прикосновении к соседней части цветка выбрасываются вон, иногда на расстояние двух-трёх футов. И все эти механизмы так точны, так чувствительны, что нельзя просунуть волоса в глубину цветка, чтобы не вынести на нём этих комочков пыли. Насекомые с подобными цветневыми комочками на голове или на хоботке попадаются нередко, и Дарвин даже находил бабочек, у которых на хоботке было несколько пар комочков. Наконец, положительным доказательством необходимости участия насекомых в оплодотворении служит прямой опыт, что цветы, предохранённые от насекомых, не оплодотворяются. И эти факты не стоят одиноко. Дарвин положительным опытом убедился, что участие шмелей необходимо для оплодотворения клевера, анютиных глазок и некоторых видов лобелий. Эти любопытные исследования Дарвина открыли совершенно новое поприще для исследования ботаников. По его следам, Гильдебранд, Дельпино, Мюллер, Лёббок и другие занимались этим любопытным вопросом и показали, что это замечательное явление участия насекомых в оплодотворении цветов распространено в значительном числе растительных групп. Можно сказать, что главное физиологическое значение пёстрых и разнообразных покровов цветов, которые человек до сих пор считал только украшением, существующим для услаждения его взоров, что главное значение этих органов состоит в том, чтобы привлекать насекомых и, приноравливаясь к их нравам и ухваткам, пользоваться их посещением для достижения перекрёстного оплодотворения (1).
Итак, мы видим, как бесконечно сложны взаимные соотношения живых существ: плодовитость клевера зависит от присутствия шмелей, а сами шмели зависят от полевых мышей, разоряющих их соты и гнёзда; по свидетельству одного авторитетного писателя, много занимавшегося нравами и образом жизни шмелей, более двух третей этих животных погибает таким образом. Но всякий знает, что число полевых мышей зависит от числа кошек, и этот же учёный положительно говорит, что около городов и сёл он встречал наибольшее количество шмелиных гнёзд, что должно прямо приписать присутствию кошек. Следовательно, мы должны допустить, что численность кошек, через посредство мышей и шмелей, влияет на обилие клевера в данной местности.
Дарвин неоднократно фактически убеждался, какими важными последствиями отзываются самые ничтожные изменения, введённые в общий строй органических существ какой-нибудь местности. В одном месте в Страффордшире ему удалось тщательно изучить изменения, вызванные в бесплодной вересковой равнине, которой не касалась рука человеческая, разведением на ней соснового леса. После засева прошло всего двадцать пять лет, и, однако, сравнивая растительность равнины с ра-
-----------------------------------
1. О пользе которого уже было сказано вo II главе. См. главу VI.
-----------------------------------
стительностью засаженных участков, он нашёл, что не только относительное число растений вересковой равнины совершенно изменилось, но даже появилось двадцать новых видов (не считая злаков и ситниковых). Влияние этой ееремены на насекомых должно было быть ещё громаднее, потому что в роще завелось шесть насекомоядных птиц, которых не было в равнине. Итак, мы видим, какие важные изменения произвело одно разведение сосны, но в другом месте (в Суррее) Дарвин имел случай заметить, от какого ничтожного обстоятельства может зависеть появление леса. В этой местности, на такой же вересковой равнине, как только что описанная, большие участки были за последние десять лет огорожены изгородями, и одного этого обстоятельства было достаточно, чтобы огороженные места покрылись множеством самосеяных сосен, и притом так густо, что не все могли выжить. «Убедившись в том, что эти молодые деревья не были ни посажены, ни посеяны, — говорит Дарвин, — я очень удивился их количеству и всходил на несколько возвышений, с которых мог озирать сотни акров * неограждённой равнины, и буквально не мог усмотреть на ней ни одной сосны, кроме старых групп на холмах. Но, заглядывая внимательно между стволов вереска, я увидел множество сеянок и мелких сосенок, которые беспрестанно огрызал скот. На квадратном ярде *, на расстоянии сотни ярдов от одной из старых групп, я насчитал тридцать два деревца, и одно из них, с двадцатью шестью годовыми слоями, много лет силилось поднять свою верхушку над вереском и не успело в этом. Немудрено, что эта почва, как только её оградили, вся покрылась сильными молодыми соснами. Но равнина была так обширна и бесплодна, что никто бы не подумал, что она так тщательно обглодана скотом». Из этих двух примеров мы видим, что ничтожное условие, каково ограждение от потравы скотом, может вызвать появление леса в безлесной равнине, которое, в свою очередь, повлечёт глубокое изменение во флоре и фауне страны.
------------------------------------
* Ярд — английская линейная мера, равная 0,9 метра. Акр — английская квадратная мера, равная 0,4 гектара. Ред.
------------------------------------
Приведённый выше пример мухи, препятствующей размножению лошадей и рогатого скота на равнинах Парагвая, мог бы дать начало подобному же ряду соотношений: численность этой мухи должна, по всей вероятности, зависеть от численности насекомоядных птиц, — следовательно, размножение этих последних повлекло бы за собой вторжение лошадей и рогатого скота из соседних стран, что значительно изменило бы растительность страны; это повлияло бы на насекомых и через них на насекомоядных птиц. Мы начали ряд с насекомоядных птиц и окончили ими же; таким образом, малейшее изменение, претерпеваемое одним органическим существом, передаётся от звена к звену целой цепи существ. И как бесконечно просты должны быть все предполагаемые примеры в сравнении с действительностью!
Итак, только подведя общий итог всем этим борьбам — борьбе со средой, борьбе между особями одного вида, борьбе между различными видами, борьбе с прямыми врагами, только постоянно имея в виду бесконечно сложную сеть соотношений и зависимости, переплетающую всё живое в одно громадное целое,— мы в состоянии получить верное представление о том, что разумеет Дарвин под борьбой за существование.
«Но я убеждён, — говорит Дарвин, — что, не запечатлевши в своём уме всё значение, все размеры этого процесса, мы не можем охватить ясным взглядом, не можем верно понять всего строя природы с бесчисленными фактами распределения, редкости, обилия, угасания и изменения, из которых слагается этот строй».
«Когда мы смотрим на разнообразные кустарники и травы, столпившиеся на густо заросшем берегу реки, мы склонны приписать так называемому случаю присутствие и относительную численность того или другого вида. Но как ложен этот взгляд! Всякий слыхал, что когда вырубают американский лес, на его месте появляется совершенно иная растительность, но замечено, что деревья, заглушившие древние мексиканские развалины, которые первоначально, конечно, не были покрыты растительностью, представляют то же дивное разнообразие, то же численное отношение видов, как и окружающий их девственный лес. Какая борьба должна была происходить в течение целых веков между разнообразными деревьями, рассеивающими каждое тысячи семян ежегодно, какая война между различными насекомыми, между насекомыми и улитками, между хищными птицами и зверями и другими животными! Как все они должны были стремиться размножиться, пожирая друг друга или питаясь деревьями, их семенами и сеянками или другими растениями, первоначально облекавшими почву и противодействовавшими росту деревьев! Бросьте на воздух горсть перьев? каждое из них должно упасть на землю по определённому закону; но как легка эта задача в сравнении с действиями и противодействиями бесчисленных растений и животных, определившими в течение веков виды и относительную численность дерев, теперь растущих на древних индийских развалинах!»
Познакомившись с теми явлениями, которыеДарвин разумеет под общим названием борьбы за существование, мы теперь в состоянии полнее выяснить себе, как действует естественный отбор и каковы будут сохраняемые и развиваемые им изменения. Из сущности самого процесса вытекает, что посредством его могут сохраняться только такие особенности, которые сообщают обладающему ими организму перевес в жизненной борьбе, другими словами, что действие естественного отбора необходимо должно быть совершенствующее, разумея под усовершенствованием приспособление, прилаживание к жизненным условиям.
Но из всего сказанного о борьбе за существование и о взаимной связи организмов ясно, что каждый организм имеет существенные соотношения не только с непосредственными условиями жизни, каковы почва, атмосферные явления, но и со всеми окружающими его существами; на нём, так сказать, кладётся отпечаток окружающего его органического строя. Из этой двоякой зависимости органических существ вытекают два вида приспособления: приспособление к условиям неорганическим — к стихиям, и к условиям органическим — к другим существам. Следовательно, всякое изменение, которое делает существо более соответствующим неорганическим условиям данной местности, всякое изменение, дающее ему защиту против врага, орудие на добычу, новое средство для добывания пищи, всякое свойство, прилаживающее его к другим организмам, с существованием которых связано его существование,— всякое такое изменение будет подхвачено естественным отбором, потому что обладающее им существо получит преимущество перед своими соперниками.
Несколько примеров лучше всего объяснят действие естественного отбора.
Уолластон, изучая насекомых острова Мадейры, нашёл, что из 550 видов жуков, обитающих на этом острове, 200 настолько бескрылы, что неспособны летать, а из местных 29 родов 23 во всех своих видах представляют ту же особенность. Следующие обстоятельства, по мнению Дарвина, вполне убеждают, что это уменьшение крыла мадейрских насекомых есть дело отбора; во многих прибрежных странах замечено, что жуки нередко заносятся ветром в море и погибают (1). Уолластон заметил, что мадейрские насекомые обыкновенно прячутся, пока не стихнет ветер и не выйдет солнце; далее, по его наблюдениям, процент бескрылых насекомых ещё значительнее на менее защищенном от ветров островке Дезертас, чем на самой Мадейре; наконец, Уолластон с особой силой напирает на то обстоятельство, что на Мадейре вовсе нет целых групп жуков, повсюду весьма многочисленных, но образ жизни которых делает летание необходимым.
Взвесив все эти факты, мы, конечно, согласимся с Дарвином, что уменьшение крыла произведено отбором; в течение тысяч последующих поколений особи, летавшие менее или вследствие незначительного крыла, или от прирождённой лени, имели более шансов на сохранение, так как они менее подвергались опасности погибнуть в море.
С другой стороны, тот же Уолластон заметил, что цветочные жуки и бабочки, достающие свою пищу не из почвы, а следова-
------------------------------------
1. Мне случалось слышать, что в Ораниенбауме именно по этой причине затрудняются разводить пчёл; впрочем, не выдаю этого за несомненный факт.
------------------------------------
тельно, принуждённые летать имеют крылья не только не уменьшенные, но даже увеличенные. Оба эти факта совершенно согласны с естественным отбором. Для насекомых, попавших на этот остров, было только два исхода: или приобресть органы, при помощи которых они были бы в состоянии бороться с ветром, или оставить все попытки на подобную борьбу. «Тут должно было произойти то же, что с мореплавателями, потерпевшими крушение близ берега: хорошим пловцам в этом случае было выгодно ещё большее искусство, чтобы они могли доплыть до берега; плохим же пловцам было бы выгоднее вовсе не уметь плавать и, следовательно, держаться на остатках корабля».
Итак, здесь мы видим прекрасный пример приспособления к стихиям. Такое же приспособление представляют и хохлатки одуванчика, дозволяющие его семенам рассеиваться на огромные пространства и, следовательно, сообщающие ему важное превосходство над соперниками, рассыпающими семена лишь на ограниченном пространстве. Быть может, благодаря, между прочим, этому приспособлению семейство сложноцветных, к которому относится одуванчик, — самое обширное и распространённое из всех растительных семейств, населяющих земной шар.
Разительный пример приспособлений, представляющих защиту от врагов, мы видим в окраске некоторых животных. Многие насекомые, питающиеся листьями, зелены; другие, питающиеся корой, — все в серых пятнах; горная куропатка зимой бела, красная куропатка имеет цвет вереска, а косач — торфяной почвы. Окраска эта, очевидно, полезна для существ как средство, предохраняющее их от врагов, и мы должны допустить, что это приспособление образовалось не иначе, как отбором, т. е. что все особи, не имевшие подобной окраски, терпели сильное истребление от врагов и, следовательно, не оставили потомства (1). Предположение это оправдывается тем
-------------------------------------
1. Один русский зоолог издевался над этой теорией Дарвина о защитной окраске. Что бы сказал он теперь, когда культурное (!) человечество положило её в основу высшего своего искусства (1)— искусства взаимного истребления. [Это примечание, вызванное событиями первой мировой войны, К. А. внёс в 7-е издание книги. Ред.]
-------------------------------------
фактом, что во многих странах Европы не разводят белых голубей, как слишком подверженных истреблению хищными птицами. Ещё удивительнее примеры насекомых, подражающих растениям не только цветом, но и формой. Есть насекомые, напоминающие засохший сучок, другие — засохший или ещё зелёный лист со всеми его жилками и притом с таким поразительным сходством, что с первого взгляда нельзя не обмануться. Наконец, существуют насекомые, подражающие в своей окраске другим насекомым. Все эти явления (обратившие на себя в последнее время внимание натуралистов и получившие английское название mimicry *), очевидно, представляют для насекомых одну пользу — возможность укрываться от естественных врагов.
Из этого примера мы видим, что даже такие с первого взгляда маловажные признаки, какова окраска, могут подлежать естественному отбору. Подобные же примеры можно привести и для растений; так, известно, что некоторые плоды с пушистой кожей гораздо менее подвергаются истреблению от насекомых, чем плоды с кожей гладкой, — следовательно, естественный отбор будет сохранять преимущественно плоды с кожей пушистой.
Это были примеры защиты от врагов; но не менее изумительны приспособления к преследованию добычи или добыванию пищи; примерами подобного приспособления могут служить строение ступни и зубов тигра и других хищных или поразительно гармоническое строение дятла, вся организация которого приспособлена к добыванию насекомых под корой деревьев.
Все эти и даже самые сложные явления взаимного приспособления растений и животных, как представляют нам, например, орхидные и другие растения, могут быть вполне объяснены действием отбора. Мы видели, что цветы этого семейства нуждаются в посещении насекомых, без чего невозможно оплодотворение; побудительной причиной для посещения их насекомыми служат желёзки, находящиеся в глубине цветка и выделяющие сладкую жидкость; следовательно, весьма естественно, что
-----------------------------------
* Мимикрия, подражание. Ред.
-----------------------------------
постоянно будут выживать те особи, которые будут одарены большими желёзками, между тем как особи, случайно лишённые этих желёзок, не будут привлекать насекомых и останутся вовсе без потомства. Далее мы видели, какими сложными, тонкими приспособлениями одарены эти цветы для того, чтобы сделать перенесение цветня неизбежным; но и эти приспособления вполне могли сложиться из случайных отступлений путём отбора, потому что те цветы, которые насекомые могли бы посещать, не перенося цветня, остались бы неоплодотворёнными, а чем совершеннее было бы это приспособление, тем вернее был бы успех в борьбе.
Но как для цветка выгодно строение, приспособленное к форме и ухваткам насекомых обитаемой им страны, так, обратно, и для насекомых выгодно приспособление к форме цветка, доставляющего ему пищу. Так, например, едва заметное изменение в длине или изгибе хоботка, дозволяющее насекомому удобнее и поспешнее высасывать сладкую жидкость, доставит ему преимущество над состязателями. Дарвин приводит весьма любопытные наблюдения над соотношением между цветами клевера и насекомыми. Трубочки венчика обыкновенного красного клевера и клевера пунцового (Trifolium pratense, T. incarnatum) с первого взгляда кажутся одинаково длинными, и, однако, пчёлы могут высасывать нектар только пунцового клевера, а не красного, который посещается только шмелями. Таким образом, целые поля красного клевера не в состоянии дать пчеле ни капли питательной влаги. И, однако, это различие в строении так ничтожно, что цветы того же самого клевера, появляющиеся после покоса и отличающиеся несколько меньшими венчиками, посещаются пчёлами в огромном числе. Но выше было сказано,что Дарвин опытом доказал необходимость присутствия шмелей для оплодотворения клевера; следовательно, если бы в какой-нибудь местности шмели были бы истреблены или стали редки, то в этой местности уцелело бы потомство тех цветков, которые, имея случайно короткие венчики, могли бы посещаться пчёлами; таким образом, по прошествии долгого времени, вследствие повторяющегося в каждом поколении отбора
особей, унаследовавших эту особенность, в данной местности образовалась бы порода клевера, приспособленная уже не к шмелям, а к пчёлам. Точно так же и в обратном случае, если бы в данной местности исчезли другие растения, так что красный клевер составлял бы главную растительность, то из обитающих в той местности пчёл уцелели бы те только, которые вследствие более длинного хоботка были бы способны питаться красным клевером, — следовательно, возникла бы порода с организацией, носящей отпечаток цветов клевера. И не следует предполагать, чтобы для подобного приспособления необходимы были такие крайние случаи, как вымирание целой породы насекомых или совершенное изменение флоры; даже без всяких подобных переворотов цветки,способные оплодотворяться и шмелями и пчёлами, имели бы более шансов на сохранение, чем те, которые оплодотворяются одними шмелями, точно так же, как пчёлы, питающиеся всеми остальными цветами данной местности и ещё красным клевером, были бы постоянно более сыты и, следовательно, оставили бы более здоровое потомство, чем остальные.
Итак, мы видим, что даже подобные изумительно тонкие приспособления, каковы соотношения цветов и насекомых, вполне объясняются действием отбора; стоит только припомнить, как громадно число погибающих организмов в сравнении с выживающими. По расчёту Дарвина, из 186 300 семян, производимых ежегодно каждым растением кукушкиных слёзок, очень распространённого у нас орхидного, выживает только одно растение в два года.
Во всех приведённых нами случаях изменения, хотя иногда, повидимому, и маловажные, были, однако, очевидно полезны, но в некоторых случаях действие отбора может сопровождаться изменениями, польза которых не так очевидна. Многие естествоиспытатели обращали внимание на так называемый закон восполнения или равновесия развития; Гёте удачно формулировал его в следующих словах: «Природа для того, чтобы расщедриться с одной стороны, должна скупиться с другой». В силу этого закона естественный отбор, развивая какую-нибудь часть организма, должен соответственно уменьшить другую. Справедливость этих слов подтверждают факты; так, например, всякий знает, что капуста не может дать обильной питательной листвы и обильных маслянистых семян, что нельзя в одно время откармливать корову и получать от неё молоко. Следовательно, действие отбора может проявляться не только в развитии органа, но иногда и в одновременном уменьшении или даже совершенном уничтожении другого органа. Наконец, если с переменой условий какой-нибудь орган, бывший прежде полезным, сделается бесполезным, то естественный отбор будет стрзмиться его уменьшить и вовсе уничтожить, потому что организму будет выгодно не тратить пищи на бесполезный орган, и подобная бережливость даст ему несомненный перевес в борьбе. Наконец, благодаря одному свойству органических существ, которое Дарвин называет соотношением развития, отбор может иногда упрочивать и такие свойства, которые не приносят даже косвенной пользы организму. Сущность этого закона заключается в том, что между некоторыми частями организма, между отдельными органами, существует какая-то скрытая связь, вследствие которой изменение одной части сопровождается изменением другой; причина этой связи в большей части случаев для нас темна, но, тем не менее, самый факт не подлежит сомнению. Так, например, замечено заводчиками, что удлинение конечностей сопровождается удлинением черепа, а у птиц—клюва; также замечено, что бесшёрстные собаки имеют не вполне развитые зубы; кошки с голубыми глазами всегда глухи. Таким образом, если бы одно свойство было почему-либо полезно организму, то вместе с ним отбор упрочил бы и второе, даже если бы оно не представляло ровно никакой пользы или, пожалуй, и небольшой вред, лишь бы в общем результате преобладала польза. Любопытный пример подобного действия отбора был замечен г. Виманом над породами свиней во Флориде. Примечая, что все свиньи, которых ему случалось видеть в этой стране, — чёрные, он спросил у заводчиков о причине этого предпочтения и получил в ответ следующее объяснение: в лесах Флориды растёт какое-то красильное растение, которое
пагубно действует на всех свиней иной окраски, кроме чёрной (именно окрашивает кости и разрушает копыта, следствием чего бывает смерть). Понятно, что чёрный цвет не может иметь здесь прямого значения, а только находится в тесной связи с другими особенностями организации и сохраняется в силу того, что Дарвин называет соотношением развития. Итак, приведённый пример ясно доказывает, что в иных случаях естественный отбор может сохранять и поддерживать свойства, даже не представляющие прямой пользы организму (1).
Но если естественный отбор может производить иногда изменения, не клонящиеся к прямой пользе данного организма или вида, то он ни в каком случае не может производить изменения исключительно ко благу другого вида. "Если бы можно было доказать, — говорит Дарвин, — что какая-либо черта в каком-либо виде сложилась лишь на благо другому виду, такой факт подорвал бы всю мою теорию, ибо такая черта строения не могла бы сложиться в силу естественного отбора". И действительно, хотя во многих естественно-исторических сочинениях и встречаются указания на подобные приспособления, Дарвин говорит, что он не мог отыскать ни одного подобного факта, которому бы можно было придать вес. Говорят,например, что гремучий аппарат гремучей змеи дан ей для того, чтобы предупреждать добычу, следовательно — к прямому вреду его обладательницы». «После этого, — замечает Дарвин, — можно сказать также, что кошка, собирающаяся прыгнуть, извивает хвост для того, чтобы спугнуть мышь».
Но из всего сказанного не следует заключать, чтобы каждая часть организма была в каждый данный момент для него полезна или строго необходима, чтобы организмы не представляли ничего излишнего; не должно забывать, что естественный отбор действует только в весьма длинные сроки и, следовательно, не может мгновенно удалять всё, что вследствие изменений
--------------------------------------
1. Любопытнейшие факты в подтверждение этого закона «соотношения» бесполезных и полезных признаков недавно открыты молодым русским ботаником Н. В. Цингером. [Примечание 1918 г.]
--------------------------------------
условий сделалось излишним, бесполезным. «Поэтому всякую подробность в строении всякого живого существа (приняв в соображение некоторое прямое действие физических условий жизни) можно рассматривать либо как бывшую специально полезною какой-либо прадедовской форме, либо как полезную ныне потомкам этой формы, будь то прямо или косвенно, в силу сложных законов развития».
Ещё менее следует думать, чтобы естественный отбор всегда вёл к безусловному совершенству; он стремится усовершенствовать каждый организм лишь настолько, чтобы он с успехом мог выдерживать состязание с другими обитателями данной страны, т. е. настолько лишь, чтобы обеспечить ему существование. Но ведь и природа не всегда представляет нам безусловное совершенство. «Если наш разум заставляет нас восхищаться в природе множеством неподражаемых приспособлений, тот же разум учит нас, хотя в обе стороны возможны ошибки, что другие приспособления менее совершенны. Можем ли мы считать совершенным жало осы или пчелы, которое при употреблении против разных врагов не может быть снова втянуто вследствие загнутых назад зубцов и, следовательно, производит неизбежную смерть насекомого, вырывая его внутренности?» Можем ли мы после изумительно тонких приспособлений, посредством которых оплодотворяются орхидные, считать столь же совершенным приспособлением те облака жёлтого цветня, которые подымаются каждую весну с наших сосен для того, чтобы несколько пылинок случайно попало на женские цветки?
Взвесив всё сказанное о борьбе за существование и вытекающем из неё естественном отборе, мы должны будем согласиться, что процесс этот вполне объясняет самое главное и загадочное обстоятельство, поражающее всякого при взгляде на органический мир, — его изумительное совершенство и гармонию. Мы видим, каким простым путём природа могла достигнуть тех поразительных результатов, которыми мы восхищаемся. Она не чудеса творила, прямо выливая существа в изумительно совершенные формы, а только тщательно стирала следы своих ошибок. В несметном числе попыток, в беспощадном истреблении всех неудач и заключается причина этого совершенства. Мы можем сказать, не боясь впасть в парадокс, что причина совершенства органического мира заключается в его скрытом несовершенстве, так как едва ли можно назвать совершенством гибель миллиардов существ для сохранения одного.
Представим себе, что человек подвергал бы свои произведения такой же неуловимой критике, такой же страшной браковке, — как изумительно они были бы совершенны! Рассказывают, что, например, на северной мануфактуре работники, прежде чем ставить изделия в печь, тщательно сличают их со служившим при их изготовлении образцом, и, если они хоть сколько-нибудь не соответствуют этой норме, их тут же разбивают. В этой ломке неудовлетворительных предметов лежит залог совершенства остальных. Итак, ключ к загадке, которую представляет для каждого мыслящего человека органический мир, заключается в одном слове: это слово — смерть. Смерть, рано или поздно пресекающая всё уродливое, всё бесполезное, всё несогласное с окружающими условиями, и есть источник и причина красоты и гармонии органического мира; и если эта вечная борьба, это бесконечное истребление невольно вселяют в душу ужас, то мы не должны забывать, что
...у гробового входа Младая будет жизнь играть И равнодушная природа Красою вечною сиять*.
--------------------------------
* А. С. Пушкин (1799—1837). Из стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Ред.
--------------------------------
